Текст книги "Таинственные чары"

Несколько лет тому назад, говорит Аберкромби, я пользовал молодую женщину, подверженную подобного рода припадкам, которые постоянно наступали днем и продолжались от 10 минут до 1 часа. Без предшествующих симптомов, тело её становилось неподвижно, открытые глаза пристально смотрели в одну точку; она не сознавала, что делалось вокруг нее. Припадок часто наступал за фортепьяно; она продолжала играть и притом удивительно верно.

Однажды припадок наступил в ту минуту, когда она начала разыгрывать новую для нее пьесу. Во время пароксизма она продолжала играть и повторила безошибочно всю пьесу пять или шесть раз; придя в себя, упомянутая женщина не могла сыграть этой пьесы безошибочно. (Abercrombie, р. 308 и 313).

Грезы сомнамбулизма могут дать повод к странным поступкам, которые повлекли бы за собою большую ответственность и дурные последствия для совершившего их, если б упомянутые причины не были хорошо известны.

Неаполитанские журналы рассказывали, что один человек в припадке сомнамбулизма подумал, будто его жена, спавшая с ним вместе, сделалась ему неверна; он опасно ранил ее кинжалом, с которым никогда не расставался. Адвокат Мальетта объявил, что за удары и раны, нанесенные спящим и притом в состоянии сомнамбулизма, его не должны подвергать наказанию. (Union medic., 16 dec., 1851).

К таким же случаям надобно отнести поступок Шмидмайцига, который во время сна убил свою жену, приняв ее за привидение.

В заключение мы должны еще упомянуть о явлениях, которые хотя и не относятся прямо к естественному сомнамбулизму, однако представляют большой интерес для физиологов.

Грезы естественного сомнамбулизма, восторженности, говорит Лемуан, имеют своим основанием истинное прошедшее и настоящее, нравы, чувства и обычные идеи, одним словом, самую личность индивидуума, его характер, пищу. Слуга Гассенди остается слугой, будет ли он бодрствовать или находиться в сомнамбулизме; бордосский семинарист всегда будет лицом, назначенным для духовного звания. Даже люди, имеющие галлюцинации, сумасшедшие всякого рода, ищут объяснения своих видений большею частью в действительности.

Это чувство личной тождественности, не подлежащее сомнению в сновидениях, усматривается равным образом в сомнамбулизме. Этому нервному состоянию дали название двойственного самосознания, оно важно по тем значительными переменам, которые производит в характере, наклонностях. Поэтому, мы полагаем, что читатель с любопытством прочтет следующие наблюдения знаменитых докторов.

«Другу моему, доктору Уильсону, врачу в Миддлсекском госпитале, я обязан, говорит доктор Бинс, наблюдением замечательного случая двойственного самосознания у ребенка.

Субъект был недоверчив, робок и скромен; ел умеренно; в естественном состоянии его поступки обличали честный и мнительный характер, но, с наступлением припадка, он терял все эти качества. Спал много, едва просыпался, и, встав, пел, говорил наизусть и импровизовал стихи с большим жаром и самоуверенностью. Если он не спал, то ел. Сойдя с кровати и направившись к другому больному, он открыто и храбро овладевал всеми кушаньями, какие попадались ему под руку. Не смотря на эти припадки, он был умен и ловок.

В Medical Repository доктором Митчелом был напечатан случай, имеющий некоторое сходство с предыдущими.

Одна молодая женщина хорошего сложения, с большими способностями и отлично воспитанная, обладала превосходной памятью. Вдруг она впала в глубокий сон, продолжавшийся на несколько часов более обыкновенного. Пробудившись, она заметила, что лишилась всех прежних своих знаний, так что ей нужно было вновь учиться. Мало-помалу, она выучилась складывать, читать, писать, делать вычисления, ознакомилась с окружающими вещами и предметами. Через несколько месяцев припадок сна повторился. Когда упомянутая особа проснулась, она была в том самом состоянии, в каком находилась до первого припадка, но совершенно забыла случившееся с нею в промежуток между обоими припадками. Мало-помалу она освоилась с этими переменами и называет первое состояние, т. е., нормальное, «старым», другое же – «новым». В старом состоянии она обладает всеми своими прежними знаниями; в новом же знает только то, чему выучилась в этом состоянии; если ей представили даму или джентльмена в старом состоянии, то нужно было представить их ей и в новом. При старом состоянии, почерк её очень красив, тогда как в новом он похож на каракули. В таком положении она провела более 4-х лет и переходила из одного состояния в другое после долгого и глубокого сна. Теперь эта дама и ее родственники превосходно понимают друг друга; им довольно только знать, находится ли она в том или другом положении, чтобы действовать сообразно тому. (Macnish, The anatomy of sleep, p. 215).

К подобным же фактам надобно отнести наблюдение доктора Дайса из Эбердина.

Субъект – девушка-служанка, подверженная припадкам спячки, которые наступают внезапно днем и которые сперва можно предотвратить, качая или выводя упомянутую девушку на чистый воздух. Вскоре она начала много говорить во время припадков и не слышала, что ей говорили. Однажды она сказала наизусть слышанную проповедь. В дальнейших припадках, эта девушка стала слышать, что ей говорят, и отвечать разумно, хотя в ее ответах можно было заметить влияние грез; равным образом она стала способна исполнять свои обычные обязанности во время припадка; однажды она накрыла стол и много раз одевала и раздевала детей, с закрытыми глазами. Впоследствии заметили следующую особенность: во время пароксизма она превосходно помнила все случившееся с нею в первые припадки, тогда как в нормальном состоянии она решительно забывала всё это. В один из таких припадков, она отправилась в церковь, вела себя прилично, очевидно, слушая проповедника, и один раз так была поражена его словами, что заплакала. В промежуток между этим и следующими припадками, она верно рассказала содержание проповеди и указала на место, которое особенно поразило ее. Во время же припадка, она прочитала отрывок из предложенной ей книги и пела много песен. Припадки продолжались полгода, окончившись с наступлением менструаций. (Abercrombie, 316).

Многие пункты этого замечательного факта объясняются, по мнению Аберкромби, следующим более необыкновенным фактом, который можно бы отнести к ясновидению.

Семилетняя девочка из низшего класса народа, исправлявшая на ферме должность пастушки, имела обыкновение спать в комнате, которая отделялась тонкой перегородкой от комнатки, в которой жил скрипач. Последний, хотя и странствующий музыкант, играл однако ж очень хорошо и нередко проводил часть ночи, играя избранные пьесы, которые для ребенка казались однако нескладным шумом. По прошествии полугода, девочка заболела; ее отвезли к одной благодетельной женщине, которая, вылечив ее, приняла в число своих слуг. Прошло несколько лет, как она жила у этой госпожи, когда по ночам стала раздаваться прекрасная музыка, которая возбудила сильное любопытство и удивление в доме. Не ранее, как через несколько дней, заметили, что звуки слышались из комнаты упомянутой девочки; слуги отправляются туда и находят девочку спящую, но издающую горлом совершенно скрипичные звуки. В этих упражнениях прошло два часа; потом она сделалась неспокойна, стала прелюдировать аккордами, которые как будто брались на скрипке, и наконец начала одну из учебных музыкальных пьес, которую исполнила тщательно и верно; издаваемые ею звуки были похожи на самые нежные скрипичные. Во время исполнения упомянутых пьес, она останавливалась несколько раз, как бы для того, чтобы настроить инструмент и начинала пьесу опять именно с того места, на котором остановилась. Припадки эти повторялись чрез неравномерные промежутки времени, которые изменялись от 14 до 20 ночей. За ними обыкновенно наступала лихорадка и боль в различных частях тела.

Едва прошло два года, как музыкальное дарование не ограничивалось болеe скрипкою; девочка стала подражать фортепьяно, и петь. На третий год, она начала говорить во сне о различных предметах, но преимущественно о характере членов семейства и посетителей. Истина и точность ее замечаний возбуждали удивление тех, кто знал ограниченность ее умственных способностей.

Во время этих припадков, ее трудно было разбудить; зрачок оставался нечувствителен к свету. Когда ей было около 16 лет, она стала замечать присутствие посторонних в комнате и могла определить их число, хотя комната не была освещена. Она стала отвечать на предлагаемые вопросы и обращать внимание на замечания.

В эпоху припадков, продолжавшуюся 10–11 лет, она в нормальном состоянии была глупа, неловка, с трудом училась, хотя родные заботились о её умственном образовании, не имела, по-видимому, никакого дарования к музыке, и ничего не помнила из случившегося с нею во сне. (Abercrombie Inquiries concerning the intellectual powers and the investigation огь truth. Somnanbbulism, p. 318 и следующ. 2 издан. Лондон, 1811).

Затем Аберкромби приводит нaблюдeниe над одной девушкой, которая, едва заснув, начинает воспроизводить все дневные события с паузами, интонациями, жестами людей. Она редко говорила что читала; но если это случалось, то произносила слова гораздо правильнее, нежели в бодрствующем состоянии. Часто также она предавалась своим обычным занятиям. За этим состоянием, которое продолжалось довольно долго, наступила полная трехдневная потеря сознания внешних предметов. Девушку отослали к родителям у которых она вскоре поправилась.

Фон-Говен приводит наблюдение над молодым студентом, который, заснув, начинал видеть продолжение сновидения, прерванного в предыдущую ночь. Сновидение не имело никакой связи с дневными событиями; в бодрствующем состоянии студент не помнил сновидения. Это состояние продолжалось около трех недель.

В вышеприведенных примерах мы не нашли положительных доказательств двойственности личности. Спящий сомнамбула, и проч., суть игрушки своих грез, но последние ничто иное, как неполное изменение действительности; заблуждение несовершенно, и истинное всегда существует под видом заимствованной личности.

Если б прошлая жизнь восторженного была всецело и совершенно уничтожена его припадком, то не должен ли он, вместе с потерею воспоминания о своем состоянии и поступков, забыть также язык, которым говорил, все знания и заблуждения, которыми обязан воспитанию, и все привычки, приобретенные в уничтожившемся прошедшем? Не должен ли он начать новую жизнь? В действительности, мы видим другое. Как бодрствующее состояние и самый анормальный экстаз разделены, или, правильнее сказать, соединены непрерывными рядом незаметных ступеней, так что между этими обоими крайними состояниями никогда не бывает слишком резкого перехода, так точно между бодрствованием и сном, здравым смыслом и потерей рассудка, грезами и сомнамбулизмом, сомнамбулизмом и экстазом, существует для одного и того же человека неизменяемость, тождественность лица. Сознание этой тождественности, ясное в бодрствующем состоянии, становится смутно и неясно в экстазе. Замечается ослабление и затемнение, но не уничтожение или полное превращение.

Магнетизм и искусственный сомнамбулизм

В организме человека есть сила, при помощи которой достигают замечательных результатов; эта сила есть влияние или, правильнее сказать, воля человека, нервная сила. Она действует не только словом, жестом, взглядом, но и осязанием. Пожатие, соприкосновение рук, производят часто в нервных болезнях заметное улучшение, мгновенную перемену. Очевидно, такое лекарство имеет связь со степенью чувствительности врача, впечатлительностью или правильнее сказать, восприимчивостью клиента. Здесь нельзя предписывать правила, все зависит от идиосинкразии, и очень ученый человек, не обладающий нужными качествами, потерпит полную неудачу в подобном опыте и вероятно не поймет даже его. Воображение, без сомнения, играет здесь важную роль, хотя не все факты можно объяснить им.

Знаменитые ученые признавали это могущественное влияние человека на человека. По мнению Гумбольдта, нервная жидкость может оказывать свою деятельность вокруг человека, подобно наэлектризованным е телам. Кювье допускал род сообщения между нервными системами двух лиц. Отыскивая мнимую причину животного магнетизма, говорит Араго, доказали действительную власть, оказываемую человеком на человека без всякого посредника и не зависящую от какого либо физического деятеля. Доказали, продолжает он, что самые простые жесты и знаки производят иногда самые огромные следствия; что действие человека на воображение может сделаться искусством, по крайней мере в отношении лиц, имеющих веру (Annuair. du bureau des longitudes; Biogr. de Bailly, par Arago. Paris, 1853).

Сделав это вступление, мы рассмотрим некоторые наблюдения.

Девице Каролине 17 лет, она лимфо-сангвинического темперамента с преобладанием нервной системы. Ум её развит и образован. Родственники её имели такие же припадки, как и она. Причина припадков девице Каролине неизвестна. Три года тому назад, она почувствовала боль в одном из мускулов на левой стороне; боль эта, имевшая перемежающийся характер, возобновлялась три раза в определенные эпохи. За болью мускула наступал судорожный кашель, который, по прошествии известного времени, заменился внезапной потерей голоса, вследствие которой появились припадки, от которых она теперь страдает. Припадков было 27; за ними наступило явное улучшение. В мае текущего года припадки возобновились и продолжаются до сих пор. По словам больной и ее родственников, припадки эти можно разделить на два отдела, судя по их жестокости. Больная представляет особенность, которую мы несколько раз замечали у истерических женщин, подверженных экстазу, каталепсии, и проч.; я говорю о более или менее долгом голодании. Несколько раз больная отказывалась от пищи, а в последние десять дней довольствовалась одной водой. Не смотря на продолжительное голодание, лицо ее и телосложение не слишком изменились.

Девица Каролина представляла следующие симптомы: в половине седьмого часа по утру, она переставала говорить, ложилась на левый бок, вследствие боли шеи, и стонала. В этом состоянии она свивалась в клубок; глаза ее, устремленные на одну точку или поднятые кверху, оставались нечувствительны; зрачок ни расширялся, ни сокращался. По временам замечаются судорожные движения, и больная подпрыгивает на постели. Она не отвечала на вопросы и не шевелилась, когда входили к ней в комнату во время припадка, но едва дотрагивались до нее, как в ту же минуту она вскакивала, как будто от электрической искры, и испускала жесткие, грубые звуки. Если продолжали ее трогать, то она впадала в жестокие судороги, во время которых делала чрезвычайно быстрые и разнообразные движения. Припадок оканчивался внезапно; больная улыбаясь брала свою работу, книгу, обедала, не жаловалась на боль и ничего не помнила из случившегося с нею. Припадок продолжался от трех до четырех часов, то усиливаясь, то ослабевая. В промежуток между припадками больная часто оставалась неподвижна, с пристальным взглядом, с улыбкою на устах, шепча какие-то непонятные слова.

Послеобеденные припадки, начинавшиеся вообще в два или три часа и продолжавшиеся до 5 или до 6 часов, были гораздо сильнее. После нескольких, довольно высоких прыжков на постели, больная клала ноги на край постели и с быстротою обезьяны кидалась на пол; здесь она выделывала удивительные прыжки на локтях, коленях, вверх, назад, вперед. Если во время этих припадков отворяли дверь в ее комнату, она старалась спрятаться, ползя по-змеиному. После прыжков больная садилась, как портные, закинув голову назад; дыхание было глубокое, свистящее и частое. Иногда она вскрикивала: как я страдаю; она то плакала, то вскрикивала, стонала, ворчала. Когда прекращались судорожные движения, больная говорила сама с собой, обыкновенно начиная речь грубыми словами, потом бранила лечивших ее докторов, приписывая им все свои страдания. Иногда эти монологи касались ее семейства, воспоминаний детства.

Интерес, возбужденный этой больной, побудил меня рассказать о ней врачам: Сандрасу, Серизу, Фуассаку, Фоконно-Дю Френу.

Когда прибыл Сандрас, девица Каролина находилась в нормальном состоянии; она подробно рассказала ему о своих предках и в тоже время занималась шитьем; вдруг ее голова опустилась на грудь; в этом положении больная оставалась нисколько секунд, потом встала, откинула голову назад, широко открыв рот. При этом она ничего не слышала, не видела, в чем убедился Сандрас посредством игл, перьев, аммиака, и проч., не не касаясь рукой до нее. Через две минуты девица Каролина пришла в себя и стала продолжать прерванный разговор, как будто с нею ничего не случилось. Такие припадки повторялись в день множество раз. В минуты спокойствия Сандрас предлагал ей вопросы о состоянии ее умственных способностей, и больная отвечала, что память ее нисколько не пострадала от припадков, и что умственное развитие находится на той же стадии, как до болезни.

Мы сказали, что кожная чувствительность больной возвышалась чрезмерно при каждом прикосновении руки. Желая убедиться в этом, Сандрас прикладывал руку ко лбу, к шеи, и почти в то же мгновение начинались судороги, сопровождаемые стонами и обычными грубыми словами. Такой же результат имело простое прикосновение пальцем к какому бы то не было месту. Опыт был проведен далее; между тем как я разговаривал с больной, Сандрас нисколько раз приближал палец к тыльной поверхности шеи, на расстоянии 5–6 дюймов, и всякий раз больная подвергалась судорогам и делала прыжки, хотя бы находилась вне припадка. Она говорила, что когда к ней прикасались, она чувствовала сотрясение, как бы от электрической искры. Приближение припадков возвещалось неопределенным чувством, которое нельзя назвать ни болью, ни нездоровьем; больная могла даже определить минуту наступления припадка. По окончании последнего, она не помнила ничего из случившегося с нею. Сандрас полагал, что здесь был болезненный элемент, который надо отнести к истерическому состоянию, обусловливающему экстаз, каталепсию, сомнамбулизм.

При посещении Сериза, девица Каролина находилась равным образом в нормальном состоянии, но вскоре подверглась припадку. Сериз воспользовался этим, чтобы намагнетизировать ее; немедленно оказались электрические сотрясения и полное бесчувствие к внешнему мирy. Припадок ожесточился, больная спрыгнула с постели на пол, каталась во всех направлениях с громким свистом, то рыдала, то задыхалась от смеха. Эти симптомы заменились тяжким судорожным смехом истерических особ. Чрез полчаса, припадки прекратились, и девица Картина впала в бесчувственность. Сериз опять начал магнетизировать ее и судороги возобновились с прежнею силой. Желая продолжить опыт, он подождал окончания спазм, и став позади больной, в мало освещенном месте, принялся за манипуляции, повторяя их в неравномерные промежутки. Иногда Сериз только протягивал пальцы, но за каждым его движением наступали судороги, скачки, прыжки. Между тем как девица Каролина находилась в кажущемся бесчувственном состоянии, мы несколько раз предлагали ей вопросы, на которые однако не получали ответа. Этот факт повторился во всех других опытах.

Сериз хотел посредством манипуляций заставить девицу Каролину говорить, повиноваться ему, но не успел в этом. Надобно однако ж заметить, что магнетический сеанс был только один. Мы вышли из комнаты, и девица Каролина пришла в чувство. Мы простились с нею.

Следующий Факт, который мы наблюдали в течение многих лет, принадлежит также к числу рассматриваемых нами фактов.

Девица М., 28-ми лет, лимфо-нервная, очень романтическая, была в первый раз, когда я увидал ее, очень худа и слаба, вероятно вследcтвиe продолжительного голода, обусловленная невозможностью есть; она едва могла проглотить несколько ложек бульону и немного чистой или подслащенной воды.

М. была подвержена эпилепсообразным припадкам, в которых она теряла чувства, падала, но редко; в веках и губах замечались чрезвычайно быстрые судорожные движения. Глаза поднимались кверху и делались неподвижны. В теле также замечалось подергиванье, но не было ни опухоли, ни синего цвета, ни судорог конечностей. Кожа была нечувствительна, дыханиe нормально, пульс то малый, то частый. Больная обыкновенно оставалась в том положении, в каком заставал ее припадок. Если последний наступал в то время, когда она шла, то больная продолжала идти прямо, с неподвижными глазами, и спотыкалась.

Во время припадков, которые продолжались 2—10 минут, а иногда целый час, она разговаривала сама с собой и повторяла все, что слышала, знала, замечала. На вопросы она не отвечала; или, если настаивали, или если вопросы имели связь с ее привычками и идеями в ту минуту, то больная отвечала, ставя все слова в женском роде и в третьем лице.

Много раз, больная описывала, что делают жители дома, находившиеся в ту минуту в разных частях Парижа. Слова ее оказывались впоследствии совершенно верными. При окончании припадка, она вскрикивала, как будто просыпалась, и испытывала неопределенное ощущение.

Придя в себя, она забывала случившееся с нею и нередко начинала прерванный разговор с тех слов, на которых остановилась. По-видимому, припадок не производил на нее никакого тягостного впечатления, особенно когда он быль непродолжителен.

Так как нервная восприимчивость М., казалось, благоприятствовала опытам магнетизирования, то она была подвергнута им. Неподвижность, нечувствительность, вскоре наступили, но вместе с тем начался припадок, следствия которого были очень тягостны. Можно было начать разговор с больною; ее ответы, речи, не отличались от тех, которые она произносила в обыкновенных припадках. Вследствие усиления симптомов магнетизирование оставлено.

Мы умолчим о множестве сеансов магнетизма и сомнамбулизма, при которых мы присутствовали, потому что явления почти всегда были одинаковы и не имели такого характера, чтобы внести убеждение в наш ум.

Вышеприведенные наблюдения доказывают, по нашему мнению, что факты нечувствительности, магнетического сна, не подлежащие никакому сомнению, относятся к сфере той нервной, возбужденной или внезапно развившейся, силы, существование которой подтверждено многими добросовестными наблюдателями.

Но как желать ограничить нынешним кругом физиологий эту неизвестную силу, когда сама физиология окружена еще мраком?

Не желая ограничить рассмотрение этого вопроса одними только нашими исследованиями, мы приводим два факта, о которых упоминает Шардель.

Жена одного чиновника имела очень болезненную служанку. При помощи мужа, она магнетизировала ее и повергала в сомнамбулизм. В один из сеансов, сомнамбула попросила старого вина; муж пошел за ним со свечой. Погреб находился глубоко в земле и ступеньки были скользки от влажности; он поскользнулся на половине лестницы и упал навзничь, но не ушибся и не потушил даже свечи. Возвратившись в комнату, он узнал от жены, что сомнамбула рассказала ей про его падение со всеми подробностями.

Я знавал, говорит далее Шардель, жену кавалерийского полковника, которая, будучи магнетизируема мужем нисколько раз, сделалась сомнамбулой; во время курса, нездоровье побудило упомянутого полковника прибегнуть к помощи одного офицера. Спустя некоторое время полковник, усыпив жену, просил ее заняться этим офицером. «Ах, несчастный! вскричала она; я вижу его; он в ***; он хочет убить себя; берет пистолет; бегите скорее». Названное ей место находилось в одном лье; немедленно отправили верхового; но когда он прибыл, офицер уже убил себя. (Chardel, Psychologie physiologique, p. 290 и 292, Paris 1844).

Мы ограничились этими фактами; их достаточно, чтобы доказать, что лица, предметы, находящиеся в сообщении с магнетизированным человеком, могут являться ему в своих истинных формах; в этом случае повторяется тот же феномен, который мы видели в грезах, сновидениях, и проч. Без сомнения, здесь есть другие особенности, выходящие из пределов естественного; действуя крайне осмотрительно и допуская влияние воображения, мы однако, не колеблемся сказать, что есть еще нечто другое, и что невозможно, чтобы ум не имел значительного влияния на тело, ибо последнее может равным образом приобретать необыкновенные свойства. Гюйжан говорит об одном анверском заключенном, который читал на таком расстоянии, на каком другие не могли даже видеть буквы. В заседании Академии Наук, Венсан сообщил весьма интересную записку о сыне доктора Паладиля, семилетнем ребенке, у которого до такой степени развилось музыкальное чувство, что его не только можно было считать живым тонометром, но что, кроме того, этот ребенок обладал странной и редкой способностью определять мелодический характер живой речи: 1) по более или менее музыкальной природе голоса; 2) по страстному, более или менее определенному, характеру самой речи. (Débats 10 août, 1851).

Итак, можно допустить, что факты ясновидения, двойного зрения, магнетической нечувствительности и сна, не подлежащие сомнению, принадлежат к области той нервной силы, существование которой допускают многие добросовестные наблюдатели. Мы твердо убеждены в действительном могуществе воли человека над человеком; но считаем несообразным с физиологическими законами предположение, что во время жизни феномен ясновидения распространен на поверхности тела и что он находится преимущественно под ложечкою, в конце пальцев, и проч. – Чувства имеют определенные функции, предназначенные им со дня сотворения человека; они не могут заменять друг друга, а равно переходить в части, которые не имеют с ними ни малейшей связи по форме, строению, функциям, тогда как понятно, что при особенных условиях они приобретают поразительные качества.

Тем не менее существуют следующие примеры ясновидения и перемещения чувств.

Такова была Гауффе, известная под именем ясновидящей Префорсто. Уже очень рано ее нервная система была потрясена горем и напряжением, так что в молодости она имела видения. Однажды отец ее потерял что-то; она открыла место, где лежал потерянный предмет. Ясновидящей она стала со времени смерти Т., которого чрезвычайно уважала. Около этого времени, 1822 г., начинается ряд физических страданий, которыя, вместе с сомнамбулизмом, продолжаются семь лет, до самой ее смерти. Ей представлялась машина, которая могла бы послужить к ее излечению и которую впоследствии напрасно отыскивала; она слышала и чувствовала все в значительном отдалении. В 1826 году, она переехала к Кернеру, в Вейнсберг и каждый вечер впадала в сомнамбулический сон. Кернер сказал ей, что хочет говорить с нею в бодрствующем состоянии, и желает, чтобы прекратился ее сомнамбулизм; припадки действительно стали реже, но состояние осталось по-прежнему отчаянным. По словам Кернера, она никогда не была в совершенно бодрствующем состоянии и до того впечатлительна, что на нее оказывал влияние запах металлов, растения, животных, даже написанные слова. Не будучи образована, она сочиняла в сомнамбулизме превосходные стихи; о хозяйстве и других предметах, которыми интересовались окружающие ее люди, она говорила очень разумно. Ростом Гауффе была мала ростом, с восточными чертами лицами, с пронзительным взором. При опытах с минералами, и другими веществами, более впечатлительной оказывалась левая сторона. Нервы представлялись ей светящимися нитями. Феномены двойного зрения замечались довольно часто. Во время судорог черты ее лица выражали то отчаяние, то бесконечную надежду.

Другой ясновидящей была Кремер, которую лечил доктор Никк. Судороги ее были страшны. С самого начала она объявила Никку, чтобы он не терял терпения, ибо за это он будет награжден её выздоровлением. 10 марта она говорила, что её страдания начнутся 28 октября в 11 часов утра. Утверждала, что видит посредством желудка. Никк часто магнетизировал ее посредством зеркала, в котором встречались их глаза. Если он щипал ее, то ясновидящая не чувствовала ничего; но если Никк щипал свою руку, то больная ощущала на том же месте боль. Эта сомнамбула так тесно была связана с Никком, что всегда знала, где он находится, когда придет, что делает. Однажды она умоляла его. чтобы он шел домой по другой улице, ибо на той дороге, по которой он обыкновенно ходил, на него упадет кирпич. Никк исполнил ее желание, и действительно избежал опасности быть ушибленным кирпичом. Она велела приготовить себе горькую водочную настойку; выйдя раз из дому, Кремер вдруг стала тосковать: ей представилось, что чужая женщина забралась в кухню и выпила ее настойку, как и случилось на самом деле. Однажды в сомнамбулическом сне она увидела Никка в зверинце, с часами в руках; слова ее подтвердились. Она видела, что гоф-медик Клейн болен от простуды, знала, что Никк и Клейн уговорились отвезти ее в один дом; знала, что одна женщина за оказанную ей услугу заплатила два талера. Когда Линденау и Рейнбекк были у нее, лице Кремер стало вдруг судорожно сжиматься и сделалось печальным; она попросила Никка взять часы у обоих упомянутых особ, ибо часы эти были не золотые и потому оказывали на нее неприятное действие; ни доктор Никк. ни сама она в бодрствующем состоянии, не знали, что указанные часы не золотые.

Однажды Никк пожелал узнать, что делается в эту минуту в его доме? Сомнамбула объявила, что его жена хочет идти в театр; потом она прибавила, что та получила в подарок пирог, который поставили на фортепьяно. Слова сомнамбулы оказались вполне справедливыми. Когда помощник Клейна, Бернгардт, писал, что она диктовала, Кремер всегда знала, что именно он пишет, хотя не могла этого видеть; Бернгардт нарочно останавливался на половине слова, и сомнамбула знала это. Она слышала только те речи Никка, с которыми он обращался к ней. Она принимала участие в его больных, и сказала, что одна сложная больная, которая сильно озабочивала Никка. скоро выздоровеет. Никк говорит, что она умела определять даже погоду за восемь дней вперед и никогда не ошибалась. В конце января 1861, она сказала, что ее знакомые желали бы знать, каков будет в этом году урожай винограда, и прибавила, что овощей будет много, а винограда очень мало.

В изданной доктором Клейном в 1818 году книжке, Hochst merkw. Geschichted. magnet. Hellseh. A. M. von Dr. Meier, Groszh. bad. Stabsarzt, говорится, что ясновидящая Августа Миллер имела способность, так сказать, видеть насквозь свое тело и тела других, и врачевать многие болезни. Предметы, находившиеся в темном месте, и цвет их, она различала по изливающемуся из них свету. Она могла читать не только тогда, когда положат книгу ей на грудь, но и в том случае, если книга будет поднесена к ее глазам, векам. бровям, лбу; однажды она провела три дня в магнетическом сне, в течение которых постоянно читала, работала. В магнетическом cне она различала руками вкус и запах предметов, и знала, где находится ее магнетизер.