Текст книги "Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей"

Глава двенадцатая

Никки так и не смогла точно вспомнить, сколько просидела взаперти в своей спальне в Лаудербек-Хаус. И за что мать решила наказать ее именно так. На дверях не было замков, поэтому Шелли воткнула мясницкий нож в дверной наличник, чтобы дочь не могла выйти. Она делала так всякий раз, когда хотела запереть кого-то из детей.

Шелли сказала Никки, что она уродливая и бестолковая и что должна как следует подумать, почему она такая отвратительная девчонка. И добавила, что на это потребуется время.

– Просидишь, сколько я решу.

Позднее Никки говорила, что провела под замком почти целое лето.

– Я уже перестала считать дни, – вспоминала она.

На самом деле она даже обрадовалась такому заточению – сначала в спальню, а потом в стенной шкаф. Шкаф был тесный, душный, без окон, но ей все равно нравилось в нем сидеть, потому что так она находилась далеко от родителей.

Время от времени она слышала, как из двери выдергивают нож. Створка распахивалась, и она вся напрягалась, но не трусила. Встречала мать лицом к лицу.

– Вот тебе, – рявкала Шелли, швыряя Никки пластиковое ведро из хозяйственного магазина в Абердине.

Зачем оно нужно, было ясно и так.

В течение нескольких недель Шелли выпускала Никки из комнаты только для того, чтобы та вылила ведро. И не позволяла никаких контактов с Сэми.

Шелли объяснила Сэми, почему посадила ее сестру под замок и почему не хочет, чтобы они общались.

– Твоя сестра плохая, – сказала она. – Ты это понимаешь?

– Да, мама, – солгала та.

Сэми очень беспокоилась о Никки. Ее тоже запирали в комнате, но всего на день-два.

Несколько раз Сэми позволили зайти в спальню сестры и забрать ее ведро. Она должна была вылить его содержимое в унитаз на первом этаже и скорей бежать назад – мать дожидалась ее около двери. Сэми поддерживала связь с Никки, бросая еловые шишки ей в окно, когда мать днем ложилась поспать.

Никки понимала, что оказалась в тюрьме. Но тюрьма, по ее разумению, имела и свои плюсы. Не приходилось выслушивать злобные выговоры матери. Постоянно ходить на цыпочках, зная, что повод для наказания все равно найдется. В каком-то смысле она обрела свободу. И самое главное, в стенном шкафу лежала целая куча книг, которые мать Никки когда-то туда отправила.

«В то лето я поняла, насколько люблю читать. Я прочла весь цикл про Нэнси Дрю, потом перешла на маминых Джона Соула и Дина Кунца. Она обожала ужасы. У нее были целые коробки таких книжек в бумажных обложках, и я все их прочла».

Когда у их собаки, Веснушки, родились щенки, Сэми сообщила об этом Никки, швырнув ей в окно очередную шишку.

– Их восемь! – громким шепотом произнесла она.

– Я хочу на них посмотреть, – ответила Никки, а потом поднесла палец к губам, напоминая сестре, что надо действовать максимально тихо.

Сэми кивнула.

Веснушка и ее щенки были для девочек одним из немногих источников радости.

Никки спустила из окна ведро, связав между собой пояса от двух халатов, как в фильме про побег из тюрьмы. Сэми как следует его отмыла и, когда была уверена, что мать их не видит, отправила наверх двух щенков, страшно боясь, что их поймают.

Никки смогла погладить щенков и поиграть с ними, а потом спустила назад к сестре.

Время от времени Никки позволяли выйти, но потом мать начинала все сначала. Шелли вообще была такой. Как спящий вулкан. Внезапно оживала и бросалась в атаку. Как правило, на Никки.

С террасы Сэми наблюдала, как мать носилась за сестрой по всему дому, а потом загнала ее в кухню. Шелли кричала и приказывала Никки остановиться, чтобы она могла ее наказать.

– Я из тебя все дерьмо выбью!

С этими словами мать изо всех сил толкнула Никки на застекленную кухонную дверь. Во все стороны брызнули осколки, и Никки испустила крик, словно раненое животное. Шелли бросила ремень, с которым гонялась за ней, и кинулась к дочери, которая вся обливалась кровью от десятков порезов. Стеклянные шипы торчали из ее окровавленной футболки и шортов. Никки начала плакать, но не говорила ни слова. У нее был шок. Сэми, тоже в слезах, бросилась на помощь.

Сэми встретилась с матерью глазами и на какой-то момент позволила себе поверить, что та не хотела, чтобы так вышло. Но Шелли, как обычно, тут же нашла, на кого переложить вину.

– Только посмотри, что ты заставила меня сделать! – воскликнула она.

Секунду спустя, глядя на то, как кровь течет по телу ее дочери, Шелли вдруг сменила тон.

У нее изо рта вылетели очень странные слова, почти иностранные для ее девочек.

– Прости меня!

В каком-то смысле они шокировали Никки и Сэми не меньше, чем кровь, растекшаяся по всему полу.

Сэми с матерью отвели Никки в ванную, где Шелли набрала ванну теплой воды. Не кипятка. А просто теплой. Она осторожно сняла с Никки окровавленную одежду и помогла ей забраться туда.

Вода стала красной.

– Прости, мне очень жаль, – снова повторила она.

Девочки надеялись, что их мать действительно сожалеет. Может, она наконец поймет, что зашла слишком далеко? Отчасти их надежды оправдались. После этого происшествия Шелли стала с Никки гораздо добрее. Даже отвезла поужинать вдвоем в ресторане и сводила к парикмахеру сделать прическу.

– Мы поехали с ней вдвоем, никого больше, – вспоминала Никки позднее. – Раньше она никогда так не делала.

Но Сэми, даже будучи совсем ребенком, понимала, что с такими порезами Никки надо было везти в больницу, а не в ресторан.

«Но мама не могла, – рассуждала Сэми впоследствии. – Как бы она объяснила все эти порезы, и следы от ремня, и синяки у нее на теле? Они были у всех нас. Но у Никки гораздо больше. За много лет не было такого дня, когда у нас не было бы следов от материнских побоев».

Тем не менее Шелли не всегда пренебрегала медицинской помощью и время от времени, когда это требовалось, водила девочек к врачу.

А бывало, что и брала дело в собственные руки.

Она всю жизнь провела в обществе медсестер и даже посещала кое-какие курсы в колледже Кларк в Ванкувере. Шелли нередко упоминала, что хотела доучиться и стать дипломированной медсестрой, но из-за рождения детей ей пришлось отказаться от своей мечты. Дома у нее кучами лежали книги по медицине и первой помощи, и когда она хотела отвлечься от Стивена Кинга или Дина Кунца, то переключалась на одну из них.

Дэйв Нотек вспоминал, что однажды жена даже удалила большой жировик у него на спине.

Шелли влила в него несколько стопок виски вместо анестезии, а потом маленьким ножиком вскрыла жировик. Несмотря на боль, он был уверен – она знает, что делает.

«Да там и не было ничего особенного. Отец в свое время ножом вытаскивал у нее занозы и все такое, – вспоминал он. – Она просто разрезала кожу, и жировик выскочил сам, а потом она немного почистила рану. Все прошло отлично».

Несмотря на вопиющие масштабы и пугающую регулярность домашнего насилия в доме Нотеков, Лара Уотсон никогда не слышала, чтобы ее внучки сказали о матери хоть одно плохое слово. Они ни разу не дали ей понять, что у них творится неладное.

– Мама странная. – Это все, что можно было услышать от Сэми и Никки.

Однажды Лара приехала к ним поздравить Никки с днем рождения. Дело было жарким летним вечером, и ее разместили на ночлег в спальне Никки на втором этаже, где оказалось невыносимо душно. Лара попыталась открыть окна, но они были заколочены. Девочки сказали, что это сделала мама, а почему – они не помнят.

На следующее утро Лара заметила крючки на дверях девочек – снаружи.

Спросила у них и об этом, но они просто отмахнулись, объяснив это очередной маминой причудой.

Да уж, Шелли правда была странной.

Глава тринадцатая

Для мальчишки, проводящего половину времени на улицах Такомы, переезд в Реймонд стал событием скорее радостным, чем печальным. Шейн Уотсон был племянником Шелли от ее брата Пола. Пол неоднократно сидел в тюрьме, и Шелли сосредоточилась на Шейне, пытаясь сделать его жизнь более сносной. В течение многих лет Шелли с Дэйвом обсуждали возможность забрать ребенка себе, возможно, усыновить, но Дэйв был против этой идеи. Расточительность жены и так сильно била по их карману.

Шелли, как обычно, проигнорировала возражения мужа. Так она поступала со всеми, кто вставал у нее на пути. Она права, а все, кто с ней не согласен, просто дураки. Или трусы. Или эгоисты.

Шейн жил в паре часов езды от них, но Шелли активно поддерживала с ним отношения.

В октябре 1985 года, когда мальчику было десять, Шелли отправила ему открытку, которую подписала от имени всех членов семьи: «Сейчас ты от нас далеко, и все мы по тебе очень скучаем. Увидимся уже очень скоро. На следующие выходные, не позже. Мы очень-очень тебя любим! Дядя Дэйв говорит: «Эй, большой парень! Я соскучился по тебе!»

В действительности Шейну просто некуда было больше деться, когда в середине 1988 года он перебрался в Реймонд. Его отец, Пол Уотсон, сбежал из Бэттл-Граунд в пятнадцать лет, когда узнал, что девушка от него забеременела. Тревога оказалась ложной, но Пол так и не вернулся, погрузившись в преступную жизнь члена одной из байкерских группировок. Он объявился лишь однажды, в восемнадцать, со своей подружкой из коренного племени Аляски, которая ждала от него ребенка. В июне 1975-го родился Шейн. С самого детства он жил кочевой жизнью среди жестокости и насилия: отец мальчика находился в бегах, а мать стала наркоманкой, но он как-то справлялся.

Сложно сказать, был его оптимизм искренним или притворным, но он определенно принес с собой надежду в дом Нотеков. Жизненные тяготы его не подкосили. Конечно, он вел себя как тринадцатилетний уличный мальчишка, в отличие от девочек Нотек – Никки тогда было четырнадцать, Сэми десять, – но был очень славный.

Шейн мало чем отличался от других подростков в Реймонде. Любил тяжелый рок и «Бон Джови». Темные глаза и черные волосы напоминали о его аборигенном происхождении. Девочкам он казался симпатичным – не просто потому, что был мальчишкой, но и из-за добродушного, жизнерадостного нрава, благодаря которому всем хотелось с ним дружить. Сестры Нотек сразу его полюбили. Он был для них не просто кузен, а скорее, брат. Всегда улыбался. Всегда со всеми шутил. Шелли подала в Департамент социального обеспечения прошение на пособие по опеке над ним. Купила Шейну новую одежду для школы и устроила удобную спальню в подвале, с новым постельным бельем. Она даже помогла ему аккуратно разложить и расставить те немногие вещи, которые мальчик привез с собой, чтобы он почувствовал себя как дома.

Практически сразу он начал называть Шелли и Дэйва мамой и папой.

Шейн был дружелюбным подростком, но он вырос на улицах, в неблагополучном районе. Он мало рассказывал о своей жизни до переезда в Реймонд. Однажды, когда Нотеки поехали всей семьей в поход, он спал вместе с девочками в спальных мешках в кузове их грузовичка и тогда поделился с двоюродными сестрами воспоминаниями о том, что значит жить с отцом-байкером и матерью-наркоманкой. Он был очень сердит на них из-за того, что происходило с ним в Такоме и как он кочевал из дома в дом, пока не оказался у Нотеков. После Реймонда никто из родных не поддерживал с ним связь, за исключением бабушки и деда по материнской линии и, конечно, Лары.

«Шейн был совсем не похож на своих родителей. Не связался ни с бандами, ни с наркотиками. Ничего подобного, – вспоминала Никки. – Я никогда не беспокоилась, что он пойдет по той же дорожке, что и его родители. Шейн был хороший».

Вскоре после переезда племянника Шелли начала нагружать его домашними поручениями.

«Мама гоняла его изо всех сил, – говорила Никки годы спустя. – Он все делал. Сначала нехотя, но потом привык и выполнял все, что она требовала».

Бо́льшую часть времени Шейн занимался делами по дому. Лишь изредка выкраивал время, чтобы уехать на своем забрызганном грязью велосипеде куда-нибудь в лес. Иногда брал с собой Сэми, но чаще всего с ним ездила Никки, которая была лишь на несколько месяцев его старше. Она понимала, что это такое – считаться аутсайдером и в школе, и дома. И, как Шейн, знала, какую роль сыграла в этом ее мать.

Шейн боялся Шелли. Как и девочки, он был готов на все, чтобы избежать ее гнева. Шелли начала преследовать его и добавлять новые пункты в бесконечный список обязанностей, которые ему следовало исполнять по дому и по хозяйству. Если он делал что-то не так, приходилось платить. Она стала забирать вещи у него из подвала. Подушку. Потом одеяло. Потом кровать. Ему было велено спать на полу. Он попытался роптать, но быстро сообразил, что ситуация от этого только ухудшается.

Потом Шелли запретила ему принимать душ, который и так позволялся только раз в две недели, и оставила только один комплект одежды для походов в школу. Из классного парня Шейн превратился в вонючего, грязного и странноватого мальчишку.

Вскоре после того как Шейн переехал жить к Нотекам, Лара Уотсон предприняла очередное путешествие на север. С этими визитами она всегда рисковала. Иногда, приезжая с подарками, оказывалась вынуждена оставлять их на крыльце, потому что никого не было дома, хотя они заранее договаривались провести время вместе. Бывало и такое, что ей приходилось часами сидеть в машине и ждать, пока Шелли с девочками возвратятся домой. Шелли отделывалась от мачехи путаными объяснениями: она, мол, перепутала дату, или ей внезапно потребовалось что-то купить в Олимпии или Абердине. Однако на этот раз и Шелли, и Никки с Сэми, и Шейн были дома. Пока Шелли смотрела телевизор, Лара уединилась с девочками в одной из спален на втором этаже. Наверху все было прибрано. Их комнаты выглядели нарядными, аккуратными – полная противоположность тому, как Шелли содержала собственную спальню, когда жила в Бэттл-Граунд.

Ларе захотелось посмотреть и спальню внука. Хотя Шелли тут же вскочила и последовала за ней, Ларе удалось спуститься по деревянной лестнице в подвал. Уже на полпути она едва не задохнулась: от нефтяной топки шел едкий, отвратительный запах. От него в груди у нее запершило, а на глазах выступили слезы.

«Нам только что залили нефть в бак, – объяснила Шелли. – Я уже вызвала ремонтника, чтобы разобрался с вонью».

Мимо маленькой двери в топочную Лара прошла в переднюю часть подвала, где Шейн спал на матрасе, брошенном прямо на бетонный пол.

Она круто развернулась и уставилась на падчерицу. Такого Лара и представить себе не могла.

– Где его кровать? – спросила она.

Шелли ничего не отвечала. Лара, расстроенная, смотрела на нее с недоумением.

– Но ему же нужна кровать, Шелли! Что у вас тут творится? Если вам не хватает денег, я могу тебе дать…

Шелли стояла молча. Лара еще раз обвела подвал глазами.

– И шкаф ему тоже нужен.

Шелли туманно объяснила, что ей не хватило времени, чтобы как следует устроить Шейна, но деньги взяла.

Некоторое время спустя Лара узнала, что Шелли все-таки купила Шейну кровать. Но ее не покидала мысль, что он так и спал бы на полу, если бы она не вмешалась.

Потому что Шелли было все равно.

Глава четырнадцатая

Никки видела, как ведут себя матери в телесериалах. Как они слушают своих детей, утешают их, гладят по голове. Она наблюдала за другими матерями в городе, как они вели себя с детьми и с мужьями. Они не кричали и не дрались. Не заставляли своих детей делать странные вещи – не только физически болезненные, но еще и унизительные настолько, что о них никому нельзя было сказать. Никки знала, что ее мать ненормальная. Когда приехал Шейн, они с ним целыми часами говорили о том, насколько Шелли не в себе.

И он был отнюдь не так снисходителен к ней, как Никки.

– У нее дерьмо в голове, – говорил Шейн.

– Я знаю, – отвечала Никки. – Но иногда…

Шейн перебивал ее:

– Это когда же?

– Понимаешь, иногда мне кажется, она нас по-настоящему любит. Бывает, я правда это чувствую, когда ее безумие вдруг пропадает.

– Всего на минуту, Ник, – напоминал он ей. – А потом все начинается по новой.

Никки соглашалась. Наверное, Шейну сложно было ее понять. Когда-то мать ее все-таки любила. Это время давно прошло, но в глубине души она надеялась, что оно еще вернется.

Несмотря на все, что Шелли с ней творила.

Годы спустя она пыталась найти слова, чтобы объяснить другим, как могла любить мать, которая над ней издевалась.

«Дело в том, что я была ребенком и зависела от нее. Мне нужна была мать, и у меня не было других вариантов, кроме как жить с ней. Сейчас, будучи взрослой, я ругаю себя за то, что ничего не сделала, чтобы положить этому конец. Моя мать могла проявлять любовь и говорить ласковые слова, когда хотела.... Она издевалась надо мной, а потом, буквально на следующий день, крепко обнимала и говорила, что я ее малышка и что она меня любит и все в этом роде. Так всегда бывает в насильственных отношениях. Жертва чувствует себя в ловушке, ей некуда идти. Над ней издеваются, а потом тот, кто это сделал, проявляет доброту, и жертва успокаивается, стараясь не думать о следующем разе. Просто радуется, что все закончилось (на данный момент). Моя мать была как бомба с часовым механизмом. Я никогда не знала, что послужит поводом для взрыва. Все могло быть великолепно и вдруг – бабах! Я любила мать, потому что у меня не было выбора. Мне приходилось ее любить».

Некоторые вещи, которые Шелли заставляла детей делать, были унизительными, некоторые – мучительными, некоторые – просто смешными. Она как будто подвергала их испытаниям, проверяла, как далеко может зайти. Шейна избивали и, как Никки, валяли в грязи. На него сыпались всевозможные оскорбления. Как солдаты в плену, они с Никки объединили усилия и стали неразлучными заговорщиками.

Шелли со свойственной ей изощренностью придумывала все новые способы как-то их унизить. Звала в гостиную и заставляла раздеваться донага, якобы в наказание за какие-то прегрешения, которых ни один из них не помнил. Сэми смотрела, как ее сестра и двоюродный брат по приказу матери голые танцуют медленный танец.

– Пока я не разрешу вам уйти, – командовала Шелли.

Сэми морщилась от этого зрелища. И радовалась, что избежала наказания сама. Она была такой застенчивой, что с трудом могла показаться на людях в купальном костюме. Эти танцы выходили за все пределы.

И именно поэтому их мать заставляла двоих старших детей проделывать такое.

Иногда Дэйв тоже смотрел, как они танцуют.

«Мой отец просто сидел там, – говорила Сэми. – Моя сестра и Шейн плакали беспрестанно. Но им некуда было деваться. Матери противостоять было нельзя».

Годы спустя Лара Уотсон пыталась найти причины такого увлечения своей падчерицы наготой. Казалось бы, ему неоткуда было взяться. Лара не могла найти никакой связи, даже случайной, между детством Шелли и этим ее поведением.

«Никто из моих детей никогда не видел меня в трусах и лифчике, – говорила Лара. – Я всегда набрасывала сверху халат. Их отец не разгуливал по дому голым и не плавал без плавок в бассейне. Лес мог принимать с мальчиками душ, когда мы ездили в походы, но с Шелли – никогда».

Она понятия не имела, почему так вышло.

Может, что-то странное происходило с Шелли в доме у бабушки Анны? Это было возможно, но маловероятно. «Думаю, Шелли тогда мне все бы рассказала. Честно. Я не представляю, как такое могло произойти».

Жизнь Шелли с ее родной матерью – до того, как Шэрон Уотсон привезла детей к отцу и вернулась в Калифорнию, – так и осталась для Лары загадкой.

«Может быть, там с ней что-то сделали? Я не знаю. Шэрон была алкоголичкой. Она могла такое допустить. Думаю, мы уже никогда не узнаем», – размышляла Лара.

Лара рассказывала, что сама Шелли в детстве была очень застенчивой. Переодевалась у себя в комнате, при закрытых дверях. Никогда не разгуливала по Бэттл-Граунд в откровенных нарядах. Вообще, ничего подобного себе не позволяла.

В глазах детей это увлечение наготой объяснялось, скорее стремлением к власти, чем сексуальными мотивами. Сэми считала, что так мать пыталась как можно сильнее унизить своих жертв и одновременно не дать им сбежать. Принуждение к обнажению было одной из составляющих уродливой и отталкивающей тяги Шелли лишать человека собственного «я».

И стремления к побегу.

Глава пятнадцатая

Была зима, и солнце уже садилось за сосны, подступавшие к Лаудербек-Хаус со всех сторон. Сосульки свисали со скатов крыши, усыпанной листьями и сосновыми иглами. Снег хрустел под ногами. Атмосфера в доме сгущалась – Никки и Шейн чувствовали это с того момента, как вернулись в тот день из школы. Шелли словно дожидалась в засаде – сидела перед телевизором, поглощала шоколадные батончики и обдумывала, как еще наказать детей за какую-то вымышленную проделку.

Ощущение того, что вот-вот что-то произойдет, было почти осязаемым, как электричество, витающее в воздухе, и от него у детей по спине бежали мурашки.

– Раздевайтесь! Сейчас же! – выкрикнула Шелли.

Только не это.

Только не снова.

За что?

Иногда Никки и Шейн пытались сопротивляться. Но делали только хуже себе. Шелли злилась еще сильнее, а злить Шелли – с пылающим лицом и выпученными глазами – было все равно что самому прыгнуть в пасть огнедышащего дракона. В большинстве случаев они просто подчинялись. Никки впоследствии никак не могла вспомнить, за что мать злилась на них, и точно так же она не помнила, почему ни она, ни ее двоюродный брат не решались дать ей решительный отпор.

«Наверняка на то была причина, – говорила она, пытаясь разобраться, за что тем вечером мать набросилась на них. – Но я, честное слово, не помню, какая именно».

Они стянули одежду, думая, что их заставят вместе валяться в грязи, но Дэйва в тот момент не было дома. Он практически всегда руководил валянием, стоя в темноте и поливая их из шланга, и повторял команды, которые отдавала жена. Судя по всему, им грозило новое наказание, и ни один из детей не представлял, что их ждет дальше. Шелли велела Никки и Шейну взобраться вверх по холму за домом и сесть там спиной к спине.

– Будете сидеть, пока я не скажу, что хватит.

Потом она вернулась в дом и села смотреть телевизор вместе с Сэми.

Шейн дрожал всем телом, сидя голыми ягодицами на промерзшей земле.

– Я устал от этого дерьма, Никки, – сказал он.

Никки, нагая и заледеневшая, кивнула головой.

– Я тоже.

Облачка пара вырывались у Шейна изо рта.

– Я хочу выбраться отсюда.

– И я, – ответила Никки.

Они не отрываясь смотрели на дом, боясь, что Шелли выйдет оттуда со шлангом и окатит их холодной водой. Это было вполне в ее духе.

А может, заставит Сэми это сделать. Сэми, как узница концлагеря, сотрудничающая с охраной, существовала одновременно в двух мирах, жалуясь матери на сестру и сестре на мать, чтобы как-то продержаться.

Чтобы выжить.

Бывали моменты, когда Никки с Шейном смеялись над тем, что Шелли с ними вытворяла, но в тот морозный вечер на холме за домом у них просто не осталось на это сил.

– Это просто сумасшествие, – говорил Шейн. – Честно, я ненавижу твою мать.

– Я тоже.

Никки не просто слепо соглашалась с братом. Она действительно ненавидела Шелли. Тем не менее часть ее верила, что, несмотря на все издевательства, лучше иметь такую мать, чем никакой. У Шейна не было другой семьи. Неужели он не видит, что это лучше, чем ничего?

Шелли несколько раз выходила на крыльцо и, прислонившись к перилам, наблюдала, как дети трясутся, сидя спина к спине. Оба молчали. Любые мольбы, обращенные к Шелли, приводили к тому, что наказание становилось еще строже.

– Она выжила из ума, – сказал Шейн, когда Шелли вернулась назад в дом.

Никки не собиралась с этим спорить.

–Да, – ответила она, – я знаю.

Сидя на холме, они играли в свою любимую игру – как убить маму. Конечно, это было не всерьез. Просто детские фантазии о мести, которые они иногда себе позволяли.

Например, когда Шелли принимала ванну. Выйдя в холл в халате нараспашку, она приказывала Шейну и Никки набрать для нее воды.

– Налейте мне ванну, – говорила она ни с того ни с сего, когда вдруг испытывала такое желание.

Дети бросались в ванную и открывали краны. Шейн смотрел, как льется вода, а Никки подливала пену для ванны. Любимого аромата у ее матери не было: ей нравились и лаванда, и роза, и жасмин. Никки сидела на краю ванны и наблюдала за тем, как в ней поднимаются горы пены, а потом пробовала температуру воды рукой. За этим надо было следить особенно внимательно.

Горячая, но не слишком.

Шейн тоже смотрел на пену и улыбался.

– Надо бы принести сюда радио, – сказал он как-то раз.

Никки сразу поняла, к чему он клонит. Подняла голову и улыбнулась.

Шейн кивнул.

– Ага, и швырнуть его в воду, когда она сядет.

– Хорошая мысль, – сказала она.

Это была шутка, но благодаря таким шуткам между Шейном и Никки установилась прочная связь.

Стоило Шелли войти в ванную, они сразу умолкали. Она сбрасывала халат и погружалась в воду. Фантазии о том, как они казнят ее электрошоком, развеивались как дым. Несмотря на все, что она с ними творила, они не могли причинить ей вред.

Было уже совсем темно, когда Шелли наконец сказала Никки и Шейну возвращаться назад в дом.

– Надеюсь, вы усвоили урок, – сказала она.

Они ответили, что да, но на самом деле понятия не имели, за что Шелли на них разозлилась.