Текст книги "Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей"

Глава двадцать вторая

Наверное, дело было в таблетках. До переезда к ним Кэти была совершенно нормальным человеком. Имела свое мнение о разных событиях, происходивших в мире. Держалась как уверенная в себе личность. Уж точно не чувствовала себя боксерской грушей, живущей от удара до удара.

Шейн с Никки решили выяснить, что же такое с ней происходит. И забрались в комнату к матери, когда той не было дома, а Кэти занималась делами.

– Надо посмотреть, чем мама кормит Кэти, – сказал Шейн.

Шелли держала кучу лекарств у себя на трюмо и на тумбочке возле кровати. В медицинском шкафчике на первом этаже тоже хранилась целая аптека с десятками рецептурных препаратов, включая «Лоразепам», «Нитроквик», «Атенолол», «Алтас» и «Паксил».

Это было довольно странно.

Названия большинства лекарств дети никогда не слышали. Рецепты на них Шелли получала у разных врачей по всему округу и отоваривалась в разных аптеках в Реймонде, Саут-Бенде и Абердине.

«Прозак» – зелено-белые капсулы – Никки с Шейном, однако, узнали сразу.

– Это их она постоянно дает Кэти, – сказала Никки.

Шейн бросил таблетку в рот и проглотил.

«Я помню, что минут через двадцать после этого его здорово перемкнуло», – говорила Никки впоследствии.

Шелли травила Кэти лекарствами.

Позднее многие задавались вопросом, не делала ли она того же с Шейном и с девочками, по крайней мере, время от времени.

Связь Никки с Шейном крепла. Их сближали наказания, которым они подвергались вместе, и тот факт, что Сэми была избавлена от большинства этих унизительных и мучительных процедур. Только с переездом Кэти их жизнь стала немного легче.

Они шептались между собой, как все подростки, и фантазировали о том, как могут положить конец истязаниям и спасти мир от Шелли.

– Надо запереть ее в подвале, – сказал Шейн как-то раз. – И оставить там навсегда.

– Или на чердаке, – подхватила Никки. – Где угодно, лишь бы подальше.

– Да, – согласился Шейн. – Но, если серьезно, почему твоя мать такая психованная?

Никки пожала плечами.

– Откуда мне знать?

Шейн ненадолго задумался.

– Ну да. Некоторые рождаются уже такими. Но знаешь что: я отсюда выберусь.

– И я.

– Нет, я серьезно.

Никки очень бы хотелось иметь достаточно мужества, чтобы осуществить планы, которые строил Шейн, но что-то держало ее в этом доме. Она могла говорить о побеге, но знала, что никогда не воплотит свои мечты в реальность.

А вот Шейн пытался, и неоднократно.

Каждый раз, когда он сбегал, Никки говорила себе, что это хорошо, и в душе желала ему удачи, пока мать заталкивала девочек в машину, собираясь ехать его искать. Никки не теряла надежды, что когда-нибудь ему все-таки удастся освободиться.

У Шейна были веские причины для того, чтобы убежать из дома тетки.

Шелли вечно придумывала новые способы, чтобы причинить ему боль.

Однажды она вытащила из ящика на кухне скотч, а из медицинского шкафчика в ванной «горячий лед». Это было ее последнее изобретение: от побоев она переходила к все более странным и изуверским методам. Шелли заставила Шейна раздеться и связала ему лодыжки и запястья скотчем, велев девочкам смотреть. Шейн протестовал, но физического сопротивления не оказывал. Не пытался бороться с ней.

Дальше Шелли поставила его в угол у входной двери и намазала «горячий лед» ему на пенис, пока мальчик кричал от боли.

– Больше так никогда не делай! – сказала она.

Годы спустя никто не мог вспомнить, что же он такого натворил, чтобы заслужить то наказание. Просто их матери нравилось доводить ситуацию до крайности. Шейн был унижен, злился на Шелли, но позволял ей делать это с собой.

Мать и старшая сестра уехали в магазин, оставив Сэми караулить Шейна, который сделал что-то, отчего Шелли вышла из себя. Она заставила его раздеться, снова связала ему руки и ноги скотчем и поставила в угол у входной двери.

– Смотри, чтобы он не двигался с места, – велела она Сэми, уезжая.

В следующую секунду, после того как во дворе заурчал мотор, Сэми сделала то же, что и всегда – что делали они все, – стоило матери выйти из дома.

Побежала в ванную.

Шелли никогда не позволяла детям пользоваться туалетом без ее разрешения и закрывать туда дверь. В большинстве случаев она стояла рядом, пока они справляли нужду, и глазела на них, словно проводила научный эксперимент.

Когда Сэми закончила и вернулась в гостиную, Шейн исчез.

В панике, она обыскала весь дом и двор, но Шейна не нашла. Сэми сердилась на него за то, что он сбежал. Она знала, что мать заставит их всех сесть в машину и будет разыскивать Шейна день и ночь, сколько потребуется. В этом смысле Шелли была неутомима. Настоящая охотница. Она никогда не останавливалась, пока не настигнет добычу. Неважно, что девочкам завтра в школу, поиски могли продлиться хоть до трех часов ночи.

Уже сгущались сумерки, когда Сэми отыскала Шейна в соседском сарае.

– Тебе надо вернуться домой, Шейн, – сказала она. – Мама вне себя. Ты же знаешь, она все равно тебя найдет.

Шелли не сказала ни слова, когда Шейн вошел в дом. Он был голый и весь трясся от холода. И плакал.

Она посмотрела на него тяжелым взглядом.

– Прости меня, мама, – сказал мальчик. – Обещаю больше так не делать.

Наконец Шелли заговорила – спросила Шейна, о чем он думал. Тон ее был неожиданно заботливым, мягким. Она как будто нашла потерявшегося котенка и собралась приютить у себя дома.

– Мы очень тебя любим, Шейн, – сказала она. – Не пугай нас так больше. Я просто не знаю, почему ты хочешь от нас уйти.

В другой раз, когда Нотеки поехали в аквапарк «Дикие волны» на севере Такомы, Шейн снова попытался сбежать. Шелли тут же прервала отдых и бросилась за ним в погоню. Никки и Сэми уже знали, что будет дальше, и сердца у них сжимались. Их увезут из аквапарка, и мать станет преследовать Шейна, пока не вернет его обратно.

Они разыскивали мальчика два дня. Сначала в районе Тилликум, где Шейн жил до того, как перебрался в Реймонд. Перерыли там все сараи и заброшенные гаражи. Обегали все магазины в гигантском «Такома-Молл». Шейна нигде не было.

Шелли даже заехала в Такоме к гадалке, чтобы спросить, где искать племянника.

– Мам, – сказала Никки, зажмурив глаза в ожидании пощечины, – он не хочет жить с нами. Позволь ему уйти.

Шелли пропустила ее слова мимо ушей, она крутила головой, повсюду высматривая Шейна.

Никки про себя молилась, чтобы они его не нашли.

Пожалуйста, Господи, пусть Шейн убежит. Мама сумасшедшая. Ему надо спасаться.

Но Бог не услышал ее мольбы. На следующий день, после нескольких часов поисков, Шелли отыскала своего беглого племянника и усадила в машину со словами, так много значившими для него.

Она сказала, что очень его любит.

Хотя к тому времени он уже мог бы понять, что все это ложь.

– Ты нас очень напугал, Шейн, – говорила Шелли ласковым голосом, притворяясь крайне озабоченной. – Никогда так больше не делай. Я чуть с ума не сошла от тревоги. И девочки тоже. Мы все тебя любим.

Глава двадцать третья

После того как Шелли приняла решение, что Тори с ее кроваткой больше незачем оставаться в спальне родителей на первом этаже, она велела Кэти освободить холл между комнатами Никки и Сэми.

– Я устроила для тебя уютную спальню внизу.

К тому времени все вещи Кэти, включая кровать и трюмо, а также одежду, которую она привезла с собой, когда переехала, давно исчезли. Кэти не жаловалась, она успела разучиться отстаивать свои позиции. Шелли полностью контролировала ее.

Уютной новую спальню назвать было никак нельзя. Она находилась в подвале, справа от лестницы: старая топочная по другую сторону от пустого пространства, где спал Шейн. Размером полтора на два метра, с голыми цементными полами и неотделанными стенами, из которых торчали гвозди. Она была мрачная и очень холодная, даже летом. И такая узкая, что туда с трудом влез матрас.

Кэти немного опечалилась тому, что ей приходится переселяться, но жаловаться не стала. Она согласилась, потому что Шелли сказала, так будет лучше для Тори.

– Тебе очень понравится там, Кэти.

Сэми эта идея возмутила. Она сердилась, что Кэти заставляют жить внизу, в этом ужасном закутке. Вскоре после того, как Кэти перебралась в топочную, Сэми нашла коробки с ее вещами, которые мать, по ее словам, давно кому-то отдала, потому что Кэти в очередной раз ее разозлила. Сэми принесла вниз несколько постеров и взялась развешивать их по стенам. Увидев, что она делает, Кэти ударилась в панику.

– Не надо! – умоляла она.

– Да все в порядке.

– Нет, – повторяла Кэти, – пожалуйста, не надо!

Сэми продолжала вешать плакаты.

– Нам надо как-то тут все украсить. Сделать уютнее, для тебя.

Кэти была в ужасе.

– Сэми, прошу тебя, – настаивала она, – остановись.

Сэми могла понять ее страх. Она знала, что матери это не понравится, но ведь комната Кэти была такая ужасная, и там так отвратительно пахло. Она хотела сделать ее хотя бы приемлемой. Не уютной, нет. Просто чуть более симпатичной.

Кэти знала Шелли лучше, чем ее собственная дочь.

Когда Шелли увидела, что сделала Сэми, то накричала на Кэти и сорвала постеры со стен. Потом набросилась на Сэми, обозвала противной девчонкой, и приказала не совать нос в чужие дела.

– Чтобы я больше такого не видела, – отрезала она.

Однажды поздно вечером, после заморозков и снегопада, Кэти сделала что-то, сильно рассердившее Шелли. Очень сильно. Такой разъяренной Никки и Сэми мать еще не видели. Девочки стояли у окна в комнате Никки и смотрели, как их родители заставляли Кэти взбираться на вершину небольшой заснеженной горки за домом. Шейн тоже пришел поглядеть. Кэти была голая и от холода вся дрожала. Невозможно было представить, что родители приготовили для нее. Никки и Сэми не могли оторваться от зрелища, разворачивавшегося за окном. Кэти умоляла Дэйва и Шелли пустить ее внутрь, но они не слушали.

– Делай, что тебе говорят, Кэти, – кричала Шелли на нее. – Почему ты вечно создаешь мне проблемы?

Потом Дэйв молча столкнул Кэти с горки, и она скатилась вниз, рыдая и вскрикивая от боли. Как только Кэти оказалась у подножья, Шелли скомандовала:

– Вставай! Залезай обратно наверх!

Кэти поплелась на горку, обливаясь слезами.

Так продолжалось несколько часов. Кэти едва держалась на ногах от холода и боли. Раз за разом, вверх и вниз. В слабом свете, лившемся из кухонного окна, было видно, что ее спина и ягодицы исцарапаны до крови ледяными кристалликами снега.

– Простите меня! – взывала она к своим мучителям. – Я больше так не буду. Мне холодно. Мне больно. Пожалуйста, Шелли! Пожалуйста!

Кошмар тянулся бесконечно. Шейн, покачав головой, ушел к себе в подвал. Даже не сказав, как обычно, что это чистое безумие. Сестры тоже устали на это смотреть и забрались к Никки в постель, где так и проспали, сжимая друг друга в объятиях, до самого утра.

«Утром мы вышли на улицу, – вспомнила Сэми позже, и голос ее сорвался. – Я, моя сестра, Шейн… Снег на горке был весь в крови… Широкая красная полоса».

Слезы выступили у Никки на глазах, когда она тем утром увидела кровь на снегу. Но она не позволила им пролиться. Матери это понравилось бы. Она была бы рада. Имелась и другая причина не показывать своих чувств, и сестры Нотек хорошо ее сознавали. Пока родители мучили Кэти, они сами были в безопасности.

«Занимаясь Кэти, – говорили они позднее, – мама не обращала внимания на нас. Пускай это было сумасшествие – мы и тогда это понимали, – мы все равно радовались. Радовались, что оно творится не с нами».

Глава двадцать четвертая

В марте 1991 года матери Кэти, Кей, потребовалась операция на сердце, но ее старшую дочь нигде не могли отыскать. Родные знали, что она живет у Шелли Нотек, и пытались звонить туда много раз. Никакого ответа. Телефон сигналил впустую. Наконец Шелли взяла трубку и равнодушным голосом сообщила, что Кэти уехала из штата.

– Вместе со своим парнем Рокки, – сказала она.

– Рокки?

Имя показалось сестре Кэти, Келли, знакомым, хотя она этого парня никогда не видела. И их братья тоже.

Подробностей Шелли не рассказывала, но стояла на своем. А потом повесила трубку.

Кэти уехала. Но куда?

Вскоре после того Келли пришел по почте конверт с размытой фотографией сестры, стоящей на фоне пикапа. К ней прилагалось короткое письмо, написанное знакомым аккуратным почерком. Кэти выражала сожаление, что они с Келли никогда не были близки, и сообщала, что с ней все в порядке.

«Там немного говорилось и о Рокки, – рассказывала Келли позже, пытаясь восстановить в памяти текст письма. – Все выглядело довольно правдоподобно. Я подумала, нет смысла обвинять ее в том, что она не хочет общаться с семьей, и если мы с ней никогда большей не увидимся, то это ничего. Хорошо, что она нашла себе кого-то по душе. И что живет той жизнью, которой хотела жить, а не страдает дома».

Месяц спустя, 15 апреля 1991 года, Нотеки собрались в поездку на пляж Уошэвей на Вашингтонском побережье, прославившийся своими обваливающимися берегами, где стояли заброшенные хижины и домики на колесах, а вдали, на серых океанских волнах, катались немногочисленные серфингисты. Был день рождения Шелли, а Дэйву очень нравилось кататься на серфе в тех местах. Тори сидела спереди, вместе с родителями, а трое старших детей на заднем сиденье.

Кэти, которая ехала в кузове, слабела с каждым днем. На фотографиях, сделанных в тот день, ясно видно, что ее здоровье было подорвано. Передние зубы почернели и торчали во рту, как гнилые пни, кожа провисла из-за того, что она сильно похудела. Она сидела на солнце и пустыми глазами смотрела на волны, пока ее друзья наслаждались праздничным днем.

Шелли позировала, как настоящая модель, на продуваемом ветром пляже. Рыжие волосы ее озаряло солнце, голубые глаза сверкали, когда она смеялась, невозможно было отрицать, что и в свои тридцать семь она потрясающе красива. Она наобещала детям разных подарков и сказала Дэйву, что очень любит его.

Страшно было подумать, что таится за этим красивым лицом и ласковыми словами.

Никто не знал, когда она опять сбросит маску.

Глава двадцать пятая

Сэми Нотек не могла понять, о чем думали ее родители, когда летом 1992 года решили купить белый, обшитый досками фермерский дом на Монахон-роуд в Редмонде. Дом находился в отвратительном состоянии, и Шелли переезжала в него без всякого удовольствия. Это был шаг назад по сравнению с элегантным и уютным Лаудербек-Хаус. Ферма 1930-х годов постройки нуждалась в серьезной переделке. Дэйв, конечно, был мастером на все руки, но редко появлялся дома из-за работы.

Территория вокруг дома выглядела неплохо. Часть ее занимал фруктовый сад, преимущественно яблоневый, а сзади к забору подходило поле, тянувшееся до негустого леска из елок и тсуги. По полю проходила лосиная тропа, неподалеку гнездились голубые цапли. Дом стоял возле извилистой дороги, шедшей вдоль реки Уиллапа до границы штата. И дальше, в неизвестные края. Единственным, что нравилось Сэми в их ферме на Монахон-роуд, было ее расположение – на виду, в отличие от Лаудербек-Хаус, затерянного в лесах в самом конце проселка. Возможно, тут их жизнь пойдет на лад, думала она. Раз участок находится возле дороги, над Кэти больше не будут так издеваться: мать не заставит ее голой работать во дворе. Может, и Никки с Шейном не придется валяться в грязи.

Однако вскоре выяснилось, что ферма надежно скрыта от посторонних глаз, и Сэми сама в этом убедилась. На первый или второй день после переезда Шелли велела ей обойти участок по периметру и пройтись по дороге – то есть осмотреть его со всех сторон, – чтобы проверить, могут ли прохожие или соседи видеть, что делается на их территории.

– Уединенность, – сказала она средней дочери, – для нашей семьи очень важна.

Сэми, учившаяся тогда в седьмом классе, выполнила все, как велела мать. Обошла территорию фермы, прогулялась до леса и до ближайшей вырубки, которую вела в тех краях компания «Вейерхаузер». А вернувшись домой, рассказала Шелли, что увидела.

– Ничего, – сообщила Сэми. – Видно только часть дома, и все.

Участок занимал почти пять акров, обнесенных по большей части забором. Это было хорошо, потому что у Нотеков имелись животные – в основном кошки и собаки, – но теперь, с переездом в новый дом, они завели еще и лошадей, кур, попугая и кролика по кличке Лютик. Шелли любила рассказывать о своей любви к домашним животным, но в действительности просто заводила их и никогда не заботилась.

На территории стояло несколько вспомогательных построек, в основном небольших. Курятник, навес для техники, покосившийся амбар и колодец с насосной свидетельствовали о том, что это все-таки ферма. Самым просторным среди них был сарай размером с гараж на несколько машин, где имелись верстак, полки для инструментов, кладовая и морозильник. Сколоченный наспех из алюминиевых листов, он располагался в нескольких шагах от задней двери, и там хранилось все, что не поместилось в доме.

Дом был слишком мал для них. Сэми сразу это поняла. И другие дети тоже.

Его площадь не превышала 150 квадратных метров; наверху находились две крошечные спальни, разделенные так называемой компьютерной комнатой, а внизу комната родителей. Естественно, там не нашлось отдельных спален для всех трех сестер, Шейна и Кэти.

К тому же в доме была всего одна ванная – рядом с комнатой родителей. От этого он казался еще теснее.

Тори спала с родителями на первом этаже, Шейн – в основном в стенном шкафу в спальне Никки, и даже без матраса.

«Просто на одеяле, – рассказывала впоследствии Сэми. – И все. За все время, что он жил в Монахон-Лэндинг, у Шейна так и не появилось своей комнаты».

И у Кэти тоже. Она спала на полу в гостиной. К тому времени все ее имущество легко влезало в бумажный пакет. Практически все вещи, с которыми она переехала к Нотекам, исчезли. Ее кровать и трюмо, бо́льшая часть одежды, книги и прочее – все пропало. Дэйв припарковал старенький «Плимут-Дастер» Кэти на заднем дворе фермы, но через какое-то время исчез и он.

Шелли немедленно принялась строить планы по обустройству дома – надо было отремонтировать кухню, поставить новую ванну и вывезти мусор, оставшийся от прежних владельцев. Несколько недель вся семья трудилась днями и ночами – преимущественно ночами, – срывая старый ковролин и освобождая кухню. Дэйв появлялся на ферме по выходным, сильно уставший после пятичасовой поездки за рулем со стройки на Уиндбей-Айленд, где тогда работал, и тоже включался в работу, чтобы переоборудовать их жилище по стандартам Шелли. Никки и Сэми получили карт-бланш на оформление своих комнат. Никки выбрала черно-белую гамму в стиле шахматной доски, и ее решение было одобрено; Сэми предпочла коралловые оттенки.

После того как семья привела дом в более-менее жилой вид, Шелли велела Никки покрасить амбар в темно-красный. Однако когда мать покупала краску, то взяла алую. Отмахнувшись от совершенной ошибки, Шелли выдала Никки дюймовую кисть и велела браться за работу.

Никки провозилась с амбаром все лето.

Сэми было поручено выкрасить навес, но, как обычно, инструменты она получила куда более удобные. Шейн тем временем занимался расчисткой территории и заготовкой дров. Шелли время от времени проверяла их работу. Но в основном сидела на диване, смотрела мыльные оперы и поглощала шоколадные батончики, заталкивая между подушками обертки.

Переезд на новое место и обилие работы не изменили их семейную динамику. Шелли продолжала свои яростные нападки – преимущественно на Шейна и Кэти.

Ее непредсказуемость держала семью в постоянном напряжении. Никки вздрагивала, когда мать подходила к ней. Шелли могла стукнуть ее по затылку. Дать пощечину. Пнуть ногой. Один раз она избила дочь за то, что та заснула на пассажирском сиденье в машине, и матери это не понравилось.

Однажды на остановке школьного автобуса Шелли за что-то разозлилась на Никки, но дождалась, пока автобус подъедет, чтобы сильно ударить ее по лицу.

«Она хотела, чтобы все мои друзья это увидели и посмеялись надо мной».

Потом, во время уроков, Шелли явилась к Никки в школу искать пропавшую тушь для ресниц – она заявляла, что дочь украла ее из ванной. Она отперла шкафчик Никки и вывалила его содержимое на пол в присутствии других учеников.

– Она стащила ее! – кричала Шелли перед всеми одноклассниками дочери. – Стащила мою тушь! Так нельзя делать! Хорошие девочки так не поступают. Да-да, не поступают.

Но как бы жестока ни была Шелли с Никки, самое худшее она приберегала для Кэти.

Кэти редко позволяли мыться и до, и после переезда Нотеков в Монахон-Лэндинг. Поначалу, как старшие дети, она должна была просить разрешения, но получала его не всегда. После переезда она мылась так же, как в последнее время в Лаудербек-Хаус: Кэти поливали из шланга, пока она, голая, стояла на траве за домом. Не имело значения, какое сейчас время года и насколько холодно на улице.

Мыла она тоже больше не получала. Вместо этого Шелли поливала ее отбеливателем.

– Ты грязная свинья, так станешь хоть немного чище!

Кэти вскрикивала, когда едкая жидкость попадала в открытые раны, покрывавшие ее кожу с ног до головы. Когда она кричала слишком громко или пыталась бежать, Шелли или Дэйв, если он был дома, связывали ей ноги и руки скотчем. Когда Дэйва не было, этим занимался Шейн – Шелли приказывала ему держать Кэти, пока сама поливала ее из шланга.

Однажды Шелли заклеила ей скотчем рот, чтобы крики не услышали соседи.

– Немедленно заткнись! Да что с тобой такое? Я же помогаю тебе! Ты, тупая свинья!

После окончания «купания» Шелли внезапно превращалась в заботливую подругу и обнимала Кэти за плечи.

– Ну что, правда же, так гораздо лучше?

Дэйв спрашивал Шелли про Кэти, и та утверждала, что Кэти чувствует себя гораздо лучше. Но со временем Кэти стала все реже попадаться ему на глаза. Однажды, когда Дэйв приехал домой на выходные, Кэти нигде не было.

Девочки сказали, что мать держит Кэти в насосной.

Дэйв решил, что это чересчур, и попытался все обсудить с Шелли.

– Шелл, почему она в насосной?

Шелли считала, что это для Кэти отличное место. Якобы у нее имелись веские причины ее прятать.

– Ее надо защитить, – ответила она.

– Защитить? От кого?

Шелли печально покачала головой.

– От детей, Дэйв.

От детей? Это не имело никакого смысла. У них были очень хорошие дети. Но он так устал от постоянных стычек с Шелли, что не стал с ней спорить, – позднее Дэйв признавал, что не решался вступать с ней в конфликты, даже как следует выспавшись и набравшись сил.

Дэйв принимал на веру все, что говорила жена. Она убедила его, что Шейн издевается над Кэти и что ту пришлось запереть в насосной, чтобы защитить от их племянника. «Один раз, когда я приехал домой, Шейн волок Кэти по двору за ногу», – вспоминал Дэйв. Несмотря на то, что Шейн наверняка действовал по указке Шелли, Дэйв предпочел думать, что этот инцидент подтверждает – его жена сказала чистую правду.