Текст книги "Панорама времен"

Петерсон беспокойно задвигался в кресле. Всю жизнь он провел в движении: из загородного поместья – в Кембридж, потом в правительство. Он не брезговал при этом любыми возможностями и перемещался дальше. Сара, как он считал, явилась последним примером этого, а потом Совет. Все они помогали ему продвигаться наверх. Правительство, по существу, применяло такую же стратегию. Современная экономика и благосостояние глубоко залезли в карман будущего.

И вот теперь он там, откуда никуда уже не уйти. Ему придется зависеть от тех, кто его окружает. И неожиданно ему стало не по себе. Он понял, что небольшой мирок поместья и деревни, которым так легко управлять, также обладает свободной волей. Если пало само общество, что остается от порядка, который обеспечивал мир и спокойствие фамильному гнезду Петере? Он сидел в сумерках угасающего дня и думал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Затем снова попытался читать, но потерял к книге всякий интерес. Из окна виднелись убранные поля, которые тянулись к горизонту. Северный ветер шевелил голые ветви деревьев. Постепенно опускалась темнота.

В камине трещал огонь.

Глава 33

22 ноября 1963 года

Прежде чем комментировать уравнение, Гордон полностью написал его на доске. Желтоватый мел поскрипывал.

– Таким образом, если мы проинтегрируем уравнения Максвелла по объему, то поток…

Шорох в задних рядах аудитории привлек его внимание. Он повернулся. Секретарь факультета нерешительно помахала ему рукой.

– Да?

– Доктор Бернстайн, мне очень не хотелось вас прерывать, но мы только что услышали по радио, что убит президент.

Все это она выговорила на одном дыхании. В аудитории возникло движение.

– Я подумала.., вам нужно об этом знать, – закончила она нерешительно.

Гордон стоял неподвижно. В мозгу мелькали различные догадки. Потом он вспомнил, где находится, и решительно отмел посторонние мысли. Нужно закончить лекцию.

– Очень хорошо, благодарю вас. – Он внимательным взором окинул повернутые к нему физиономии слушателей. – Ввиду того, что в этом семестре нам предстоит проработать еще много материала… Мы будем заниматься до тех пор, пока не будет известно что-либо еще.

Один из близнецов вдруг спросил:

– Где он находился?

– В Далласе, – робко ответила секретарь.

– В таком случае, я надеюсь, что кто-нибудь пришибет Голдуотера, – с неожиданной злостью сказал близнец.

– Спокойно, спокойно, – мягко выговорил Гордон. – Здесь мы ничем не можем помочь, не так ли? Я предлагаю продолжить работу.

С этими словами он вернулся к уравнению и провел большую часть предварительного обсуждения, касающегося вектора Пойнтинга, не обращая внимания на приглушенное гудение за спиной. Его увлекла дискуссия. Мел уверенно поскрипывал в руке, в наиболее интересных местах Гордон постукивал им по доске. Во всей красе разворачивались уравнения. Мановением руки он вызывал из небытия электромагнитные волны, наделял их движением; говорил о воображаемых математических ящиках, из которых так и брызжет световая энергия, причем баланс потока этой энергии поддерживался невидимой мощью частичных дифференциалов.

Опять движение в аудитории. Несколько студентов поднялись со своих мест и направились к выходу. Гордон отложил мел.

– Я полагаю, в данных обстоятельствах вам трудно сосредоточиться, – снизошел он. – Продолжим в следующий раз.

Один из близнецов встал и сказал другому:

– Линдон Джонсон. Господи, его нам только и не хватало!

Гордон вернулся в свой кабинет и убрал записи лекций. Невзирая на усталость, он решил найти телевизор и посмотреть, что передают. За последнюю неделю жизнь превратилась в сумасшедший дом: интервью, запросы, критика коллег, навязчивое внимание со стороны средств массовой информации. Все это его очень вымотало.

Он вспомнил, что телевизор имеется в студенческом общежитии на пирсе Скриппса. Поездка на “шевроле” заняла несколько минут. Казалось, на улицах почти не осталось людей.

Вокруг телевизора в три ряда сгрудились студенты. Когда Гордон вошел и пристроился у стены, Кронкайт говорил:

"Я повторяю, пока из Парклендского мемориального госпиталя ничего определенного о состоянии президента не сообщали. Утверждают, что священник, который только что вышел из операционной, сказал, что президент умирает. Однако это не официальное сообщение. Священник признал, что для президента были отправлены все ритуальные службы”.

– Что случилось спросил Гордон стоявшего рядом с ним студента.

– Какой-то тип стрелял в президента из здания склада школьных учебников.

Кронкайт взял в руки листок бумаги, который ему кто-то подал со стороны:

– Губернатора Джона Конноли сейчас оперируют в том же помещении, где лежит президент. Врачи говорят, что ранение губернатора серьезное. Кроме того, сообщают, что вице-президент Джонсон прибыл в госпиталь. Он, очевидно, находится рядом с операционной палатой, в которой лежит президент. Секретная служба и полиция Далласа полностью блокировали весь прилегающий район.

Гордон заметил неподалеку нескольких студентов из своего класса. Помещение было забито до отказа. Собравшиеся замерли, когда Кронкайт сделал паузу, прислушиваясь к сообщению, которое он принимал в наушниках. Через стеклянную дверь Гордон видел набегающие на берег волны. Мир жил в своем бесконечном ритме. И только в ограниченном стенами пространстве этот ритм задерживали цветные сигналы телевизионного экрана.

Кронкайт продолжал:

– Полиция Далласа только что сообщила имя человека, подозреваемого в покушении на жизнь президента. Это Ли Освальд. Очевидно, он рабочий склада школьных учебников, из которого были произведены выстрелы – несколько выстрелов, как утверждают некоторые, из винтовки, но это пока не доказано. Никакой другой информации от далласской полиции нет. Здание окружено, туда никого не пускают. Тем не менее на месте происшествия, как мне сказали, находятся наши корреспонденты, установлена телевизионная камера.

В помещении становилось жарко. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стеклянную дверь. Кто-то закурил. Голубые клубы дыма медленно поплыли над головами, образуя довольно плотные слои, в то время как аудитория внимала словам Кронкайта, который повторял сказанное ранее, ожидая новой информации. Воздух в помещении утратил свою прозрачность. Толпа вокруг Гордона, как будто почувствовав его настроение, стала беспокойно двигаться – море людских голов, волнующееся от ветра неизвестности.

– Кое-кто из собравшихся вокруг Дили Плаза утверждает, что по автомобильному кортежу президента произведено два выстрела. Однако сообщается о трех и даже четырех выстрелах. Один из наших репортеров, который в тот момент находился поблизости, говорит, что выстрелы прогремели с шестого этажа здания склада школьных учебников.

Теперь камера показывала блеклый осенний пейзаж в черно-белом цвете. Группки людей толпились на тротуаре рядом с кирпичным зданием. Темные деревья резко выделялись на фоне яркого неба. Камера последовательно охватывала всю зону обширной площади. Улицы были блокированы автомобилями. Люди бесцельно перемещались взад-вперед.

– Сейчас вы видите то место, откуда стреляли, – объявил Кронкайт. – Пока еще нет никаких сообщений о состоянии президента. Сестра, которую мы встретили и коридоре рядом с операционной, сказала, что хирурги провели трахеотомию, то есть разрезали дыхательное горло, чтобы дать президенту еще один дыхательный путь. Это как будто подтверждает сообщения о том, что пуля попала в шею президента сзади.

Гордону стало плохо. Он вытер капавший со лба пот. В комнате только он был в куртке и галстуке. Воздух казался густым и влажным. Постепенно ощущение дурноты стало проходить.

– Сообщают, что миссис Кеннеди видели в коридоре рядом с операционной. Пока мы не можем прокомментировать подробнее. – Кронкайт выглядел взволнованным и неуверенным в себе.

– Тем временем на Дили Плаза, – камера снова показывает толпу, кирпичное здание, – всюду полиция. Только что получено сообщение о том, что Освальд под усиленной охраной выведен из этой зоны. Мы не видели, как они покидали здание склада, – по крайней мере они не выходили через парадный вход, очевидно, воспользовавшись задней дверью. Освальд все время находился в здании. Его схватили буквально через несколько секунд после покушения. Минуточку…

Толпа расступалась. Люди в плащах и шляпах шли впереди полиции, расталкивая толпу.

– Кто-то еще покидает склад в сопровождении полиции. Между двумя рядами полицейских шел парень, которому явно не исполнилось еще и двадцати. Он оглядывался на напирающую толпу и казался ошеломленным. Очень рослый, он смотрел поверх голов полицейских, как будто пытаясь все запечатлеть и запомнить. На нем была кожаная куртка и голубые джинсы. Очки отражали солнечные лучи, отчего взгляд казался сверкающим. Увидев камеру, он перестал вертеть головой. Кто-то с микрофоном пытался подобраться поближе, но полицейские преградили ему дорогу. Телезрители услышали голос, доносившийся как бы издалека:

– Если бы мы могли получить заявление, я… Человек в штатском, руководивший группой, покачал головой:

– Этого нельзя сделать до тех пор, пока…

– Эй, подождите! – громко крикнул парень, и все замерли. Человек в штатском с простертой рукой оглянулся.

– Вы, полицейские, сильно заморочили мне голову. Он начал проталкиваться вперед. Полицейские пропустили его, стараясь удерживать толпу на расстоянии. Парень подошел к человеку в штатском и спросил:

– Я арестован или как?

– Нет, вы просто находитесь под защитой…

– Я так и думал. Это телекамера, правильно? Слушайте, парни, вам не нужно защищать меня от нее, точно?

– Да нет, Хейес, мы хотим, чтобы вы не торчали на улице. Здесь могут быть…

– Я же вам говорю, что хочу поговорить с этими телевизионщиками, потому что я свободный гражданин. Рядом с тем парнем никого нет, и не о чем беспокоиться.

– Вы несовершеннолетний, – начал неуверенно человек в штатском, – и мы должны…

– Все это просто ерунда. Ну вот, – он протянул руку через голову полицейского и схватил микрофон, – видите, ничего не случилось?

Несколько человек поблизости зааплодировали.

Человек в штатском нервно оглянулся:

– Мы не хотели бы, чтобы вы стали что-либо рассказывать…

– Что там произошло? – крикнул кто-то.

– Очень многое! – закричал в ответ Хейес.

– А ты видел, как тот тип стрелял?

– Да, я все видел. Очень хладнокровный малый. – Он уставился взглядом в камеру. – Я Боб Хейес, и я все это видел. Я с трассы Томаса Джефферсона.

– Сколько выстрелов он сделал? – спросил кто-то, не попавший в поле зрения телекамеры, явно желая заставить Хейеса рассказать о событии.

– Три. Я шел по коридору, когда услышал первый выстрел. Один мужик внизу завтракал и послал меня наверх за журналами, которые там складывают. Ну вот, я начал их искать и услышал громкие звуки.

Хейес замолчал, явно наслаждаясь вниманием.

– Ну? – крикнул кто-то.

– Я сразу понял, что стреляют из ружья, и открыл дверь комнаты, где стреляли. Я увидел куриные косточки на картонке, будто после ленча, потом увидел того парня. Он пригнулся и целился из окна. Ружье он установил на подоконнике, чтобы удобнее стрелять, а сам облокотился на картонку.

– Это был Освальд?

– Так он себя назвал. А я его не спрашивал. Хейес улыбнулся. Кто-то засмеялся.

– Я двинулся к тому парню, а он “бум!” – выстрелил снова. Я услышал, как кто-то снаружи заорал и, не дожидаясь, перепрыгнул через ящик и обрушился на него. И как раз, когда я его ударил, ружье выстрелило в третий раз. Я играл в футбол и знаю, как нужно управляться с такими типами.

– Ты забрал у него ружье?

– Черта с два, – Хейес улыбнулся. – Я стукнул его головой о подоконник, потом отодвинулся, чтобы сподручнее размахнуться, и двинул ему по скуле. Он сразу же забыл про ружье. Тогда я снова врезал ему, и он отключился. Его игра закончилась.

– Он потерял сознание?

– Конечно. Я сработал что надо.

– Потом появилась полиция?

– Да-а. Когда парень отключился, я выглянул в окно, увидел всех этих полицейских, которые смотрели на меня. Я помахал им и сообщил, где нахожусь. Они сразу же прибежали.

– А ты видел, как президентская машина помчалась отсюда?

– Я не знал, что там был президент. Я увидел много машин и решил, что это парад в честь Дня Благодарения. Я оказался здесь потому, что мистер Эйкен, наш учитель физики, послал меня сюда.

Толпа вокруг Хейеса не проронила ни звука. Парень выглядел прирожденным актером: улыбался прямо в камеру и явно играл на публику. И снова раздался голос человека, которого камера не показывала:

– Вы понимаете, что могли помешать попытке покушения на…

– Да, поразительно, но я даже не знал, что президент в городе. Если бы знал, я пошел бы вниз, чтобы посмотреть на него и Джекки.

– А раньше ты Освальда не встречал? Ты видел, что у него есть ружье?..

– Послушайте, я ведь уже сказал, что пришел за журналами. Мистер Эйкен выполняет с помощью экстра-кредита проект в нашем колледже, с передачей энергии. Про это написано в журнале “Сеньор Схоластик”. Мистер Эйкен попросил, чтобы я принес эти журналы в класс. Там, знаете, есть что-то насчет сигналов из будущего.

– Сколько из выстрелов попало?

– Куда?

– В президента!

– Ну, я не знаю. Он выстрелил нормально два раза. Я ему врезал раньше, чем он успел выстрелить в третий раз.

Хеиес улыбался, оглядывался, физиономия его сияла. Человек в штатском потянул его за рукав.

– Я думаю, пока достаточно, – сказал он, меняя тактику. – Позже мы устроим пресс-конференцию.

– О да, – вежливо ответил Хейес. Его напор иссяк. Он все еще был заворожен вниманием толпы. – Я расскажу обо всем позже.

Опять посыпались вопросы. На экране все пришло в движение, когда полиция образовала барьер вокруг Хейеса. Снова щелчки фотокамер, призывы очистить дорогу, шум мотоциклов. Замелькали люди в плащах, расталкивающие толпу; они что-то кричали, но их голоса потонули в общем гаме.

Гордон заморгал и на какой-то момент, казалось, потерял равновесие. “Сеньор Схоластик”. Комната поплыла в неверном свете, пробивающемся сквозь клубы табачного дыма. Снова уверенным голосом заговорил Кронкайт:

– В это время в Парклендском мемориальном госпитале прошла небольшая пресс-конференция. Малькольм Килдуфф, помощник пресс-секретаря президента, описывал ранение. Пуля попала в нижнюю часть шеи сзади, прошла насквозь и оставила маленькое выходное отверстие. Входное отверстие оказалось большим, и из него обильно шла кровь. Президенту перелили несколько пинт крови и ввели 300 миллиграммов гидрокортизона. Сначала врачи использовали трубку, чтобы очистить дыхательные пути. Это не помогло. Старший врач, Майкл Косгров, провел трахеотомию. Это заняло пять минут. С помощью катетера через правую ногу был введен обогащенный раствор Рингера – модифицированный солевой раствор. Дыхание президента улучшилось, хотя он по-прежнему находился в коме. Ею расширенные зрачки смотрели на яркую люминесцентную лампу. Специальная трубка, пропущенная через нос, введена в зону за трахеей, чтобы устранить рвотные позывы. Двойные трубки введены в обе плевральные полости, чтобы отсосать поврежденные ткани и предотвратить отек. Сердце президента билось слабо, но ритмично.

Поскольку он лежал на спине, то в первую очередь обрабатывалось выходное отверстие раны. Затем три доктора повернули его на бок. Входное отверстие почти в два раза превышало размеры выходного, и именно оно было причиной большой кровопотери. Врачам пришлось столкнуться с огромными трудностями. Когда Килдуфф рассказывал об этом, Кеннеди все еще находился в операционной № 1 Парклендского госпиталя. Его состояние казалось стабильным. Явных признаков повреждения мозга не наблюдалось. Правое легкое было поцарапано, дыхательное горло разорвано. Создавалось впечатление, что если и не удастся избежать осложнений, президент все же будет жить.

Миссис Кеннеди и вице-президент не пострадали. Губернатор Конноли находился в критическом состоянии. Занимавшиеся операцией доктора не могли назвать точное количество выстрелов. Ясно было, что в президента попала одна пуля…

Толпа у телевизора перешептывалась и переминалась с ноги на ногу. Ощущение неприятной легкости в голове и страшной жары у Гордона прошло. Предметы вокруг больше не качались и не расплывались, будто под водой. Он протиснулся сквозь толпу студентов, обсуждавших случившееся, толкнул в сторону стеклянную дверь и вышел наружу. Не задумываясь, Гордон перепрыгнул через барьер и очутился на автостоянке. Из багажника своего “шевроле” он достал спортивную форму и переоделся в мужском туалете. В шортах и кроссовках он почти ничем не отличался от студентов, которые по-прежнему торчали у телевизора, ожидая новостей. Освободившись от тяжелой одежды, Гордон ощутил прилив энергии, в которой, пожалуй, было что-то радостное. Сейчас ему не хотелось ни о чем думать.

Он побежал по ровному настилу влажного песка, опустив голову и следя за движением ног. Ровный бриз обдувал тело, лохматил волосы, опуская их на глаза. Когда его пятка отталкивалась от песка, след превращался в бледный кружок, который почти сразу заполнялся водой. Берег как бы затвердевал под его ногами, а за ним простиралось серое полотно однообразной песчаной дорожки. Над головой проплыл вертолет. Гордон обогнул город и побежал через изгибающиеся подковами бухточки, упорно двигаясь на юг, пока не добежал до Наутилус-стрит.

Пенни проверяла сочинения. Когда он рассказал ей новости, она хотела включить радио, узнать еще что-нибудь, но Гордон потащил ее из дома. Она неохотно подчинилась. Они вышли на берег и молча пошли в южном направлении. Пенни нервничала, ее взгляд затуманился. Морской бриз срывал пенящиеся шапки волн. Гордон смотрел на воду и думал о том, как волны путешествуют через весь Тихий океан под воздействием ветров и течений. Захватывая только поверхностные слои, они перемещались очень быстро, и, когда приближались к берегу, дно поднималось под ними вместе с более глубокими слоями воды, и их движение замедлялось. Около берега верхняя часть волны обгоняла нижнюю, и она опрокидывалась. Энергия, принесенная из Азии, обращалась в турбулентное движение воды.

Пенни уже бросилась в прибрежное мелководье. Он последовал за ней. Впервые он решил попробовать, но новизна его не остановила. Они проплывали одну волну и поджидали, когда нахлынет следующая. Темно-голубая линия поднималась медленно и грациозно. Гордон смотрел на нее и ждал, когда волна опрокинется, потом бросался вперед, сильно взмахивая руками и ударяя по воде ногами. Пенни его обгоняла. Он почувствовал, как что-то его приподняло и волна с шумом обрушилась перед ним. Гордон поплыл быстрее, выбрасывая вперед руки, в глаза попадали брызги. Прорезав фронт волны, он ворвался в самый ее центр, когда она, кружась и завихряясь, устремилась к берегу.

Глава 34

1998 год

Джон Ренфрю работал всю ночь напролет. На какое-то время в лабораторию подали электроэнергию, и он решил остаться, пока не выгорит все топливо на местной дизельной установке. Ренфрю сомневался в том, что снова приступит к работе, если сейчас прекратит передачу послания. Лучше уж продолжить и посмотреть, что из этого получится. По крайней мере совесть будет чиста.

Он поморщился. Увидеть, что произойдет? Или что произошло? Или что могло произойти? Человеческий язык не мог вместить все физические понятия. В нем нет времени для глагола “быть”, которое бы отражало замкнутый контур времени. Нет способа так повернуть семантические структуры, чтобы они соответствовали поворотам физики, приложению крутящего момента, способного преодолеть парадоксы и превратить их в бесконечно обращающиеся во времени упорядоченные циклы.

Ренфрю отпустил техников – их ждали семьи. Снаружи, на Котон-трейл, никакого движения – ни велосипедистов, ни пешеходов. Все люди сидели дома, ухаживая за больными, или бежали в сельскую местность. Его тоже начали мучить по вечерам приступы дизентерии. Ренфрю связывал их с веществами, попадавшими на землю из дождевых облаков. Находясь здесь безвылазно два дня, он пил фруктовую воду, закупоренную в бутылки, которые обнаружил в кафетерии, и ел только брикетированную и консервированную пищу, не возвращаясь домой даже переодеваться. Мир, в котором он жил, начинал смыкаться, как ему казалось, уже за окнами лаборатории. С раннего утра вдалеке вздымался столб горящей нефти, и никто не пытался погасить этот пожар. Ренфрю осторожно повернулся и посмотрел на приборы. “Тап, тап. Тап, тап”. Тахионный шум оставался неизменным. Он уже много дней передавал информацию о процессе преобразования нейронной оболочки, перемежая эти сообщения монотонными передачами о RA и DEC. Петерсон по телефону из своего лондонского офиса сообщил новые биологические данные. Судя по голосу, он нервничал и очень спешил. Это его состояние, насколько Ренфрю мог судить, было связано с информацией, которую он передал. Если калифорнийская группа права, то эта мерзость распространялась посредством рассеяния из облаков с ошеломляющей скоростью.

Ренфрю терпеливо отстукивал ключом азбуку Морзе, надеясь, что тахионный ключ сфокусирован как следует. Правильность нацеливания установки определялась с большим трудом. Если совершить хоть маленькую ошибку, луч отклонится как по направлению, так и по времени. Однажды он попал правильно, судя по записке, которая лежала в сейфе банка на имя Петерсона. Но как проверить это сейчас, если импульсные катушки вдруг сработают на микросекунды медленнее, чем нужно, а луч отклонится от цели на один градус? Главный контрольный прибор – его глаза. Он плыл по воле волн в мире, где было временем, чашка с чаем представлялась океаном, х – неизвестным пространством, которое перемещалось в воздухе перед его глазами, создавая преходящие образы.

Ренфрю помотал головой, отгоняя ненужные мысли. Ягодицы устали от долгого сидения на лабораторном стуле – в них было теперь гораздо меньше жира. Да, нужно срочно добавить балласт.

"Тап, тап, тап, – мерным ритмом шли сигналы азбукой Морзе. – Тап, тап”.

Комната начала подрагивать, растягиваться и сжиматься у него перед глазами. Может быть, это объяснялось истощением? Черт возьми, он страшно устал. В душе поднимался гнев. Ей-богу, это кого хочешь проймет. Он отстукивает эту биологическую информацию и еще что-то казенным бездушным языком, и он почти уверен – все это в конечном счете бесполезно. Ужасно тоскливо. Ренфрю взял идентификационный абзац, который передавал регулярно, и снова принялся его транслировать. Но на этот раз он решил добавить свои комментарии: как все начиналось, идеи Маркхема, интриги Петерсона и остальное, вплоть до гибели Маркхема. Ему самому понравилось, что он решился передать это, обращая текст в сигналы азбуки Морзе, обычным стилем, а не рублеными телеграфными фразами, которые использовались в биологической информации. Действительно, сегодняшняя передача текста – Просто отдохновение для души. Может, конечно, все впустую, потому что луч попадал в какую-то космическую дыру. Но почему бы не насладиться последний раз? “Тап, К тап”. Это история моей жизни, приятель, написанная на стержне ключа. “Тап, тап, – в бездонную пропасть. – Тап, тап”.

Но вскоре силы покинули его, и он остановился, без-”, вольно опустив плечи.

На экране осциллографа усилилась амплитуда колебаний шумов от тахионов. Ренфрю стал всматриваться в экран. “Тап, тап”. Повинуясь импульсу, он отключил ключ передачи. Это чертово прошлое может немного подождать.

Ренфрю наблюдал, как прыгали и пересекались кривые. На какие-то мгновения шумы приобретали упорядоченный вид. Совершенно очевидно, это сигналы. Кто-то ведет передачу.

Всплески волн возникали через равные промежутки. Ренфрю стал записывать.

ПОПЫТКА КОНТАКТА ИЗ 2349 TAX…

И снова все забивающие шумы.

Английский. Кто-то посылает сигналы на английском из 2349 года? Или он неправильно понял, и 234,9 киловольта – это тахионный диапазон? А может, все это просто случайность?

Ренфрю с шумом отхлебнул холодный кофе. Он залил кофе в термос несколько дней назад и забыл о нем. Теперь кофе по вкусу напоминал обугленную землю. Ренфрю пожал плечами и допил остатки, больше не думая о нем.

Он потрогал лоб. Испарина. Температура. До него стало доходить какое-то странное удаленное бормотание. Голова? Он пошел посмотреть, в чем дело, удивляясь слабости о всем теле. В коленях и бедрах возникли болевые ощущения. “Наверное, нужно больше заниматься гимнастикой”, – подумал он автоматически и рассмеялся. Кто-то Шел по коридору. Они его слышали? Ренфрю выглянул в коридор. Никого. Только шум ветра да еще шарканье его ботинок по бетонному полу.

Он вернулся в лабораторию и посмотрел на экран. В горле першило. Нужно спокойно подумать о том, что дав-то сказал Маркхем. Микровселенные не были черными дырами в том смысле, что внутри их материя сжата до невероятной плотности. Наоборот, плотность в них оставалась умеренной, хотя и выше, чем плотность нашей Вселенной. Они возникли в ранний период образования Вселенной, а затем навсегда изолировались в своей свернувшейся геометрии. Новые уравнения полей, созданные Уикхем, показывали, что эти вселенные существовали между галактическими звездными скоплениями. “Мы не можем видеть их в отличие от тебя и меня, – подумал он. – Ну вот тебе фразочка, достойная “Тайме” последнего выпуска”.

Ренфрю сел, вдруг почувствовав головокружение. Боль за глазными яблоками распространялась по всей голове. Масса поглощалась сетью пространства-времени, описываемой дифференциальной геометрией G раз по п. Тахион мог вырваться из этой сети, его полет подчинялся закономерностям, выраженным математическими значками, нацарапанными Маркхемом и Уикхем. Ренфрю задрожал от холода.

Еще один комплекс всплесков на экране. Он схватился за карандаш. Только царапанье грифеля нарушало тишину.

МЕНТ УСИЛЕНИЯ РЕЗОНАНСНОЙ СТРУКТУРЫ НАСТРОЙКОЙ ПО БОКОВОЙ ПОЛОСЕ ЧАСТОТ И снова полоса шумов, в которых затерялись волны передачи.

Все это имело смысл, но для кого? Где? Когда? Опять сигналы.

Черт! Какой-то набор букв. Что это? Не тот язык? Код, передаваемый через всю Галактику, поперек Вселенной? Аппарат открыл коммуникационные линии для общения абсолютно со всеми и во все времена с мгновенной передачей текста. Телеграмма из созвездия Андромеды приходит быстрее, чем телеграмма из Лондона. Тахионы летели через лабораторию и через самого Ренфрю, принося слово. Все это нетрудно понять, если бы они располагали временем…

Он покачал головой. Все формы и структуры разъединялись из-за перекрывающих друг друга голосов, образующих нестройный хор. Все говорили одновременно, и никого Г нельзя было услышать.

Всхлипывали форвакуумные насосы. Крохотные тахионы, с поперечным размером 1О'13 сантиметра, мгновенно пролетали через всю Вселенную с охлажденной материей, длиной в 1028 сантиметров, быстрее, чем глаз Ренфрю мог воспринять фотон бледного света лабораторных светильников. Времена и пространства сплетались друг с другом воедино, становясь частицами творения. Вздымались и опадали горизонты, миры сливались с мирами. В комнате он слышал их голоса – голоса, которые кричали и трогали…

Ренфрю встал и тут же схватился за стойку осциллоскопа, чтобы не упасть. Господи, это лихорадка. Она вцепилась в его тело, в его мозг.

ПОПЫТКА КОНТАКТА ИЗ 2349. Все мысли о том, чтобы добраться до прошлого, отошли в сторону. Комната закружилась и снова успокоилась. Из-за того, что Маркхем погиб, а Уикхем пропадала целыми днями, не было никакой возможности разобраться в том, что происходит. Выиграет схватку твердая рука случайности. Успокаивающий мир человечества с летящим временем будет существовать. Сфинкс не выдает своих секретов. Миллиарды потомков будут жить после Ренфрю.

И снова на экране: ПОПЫТКА КОНТАКТА… Но до тех пор, пока он не будет знать, где и когда они существуют, нет никакой надежды им ответить.

Привет, 2349. Привет, вы, там! Здесь 1998 год, их, и в вашей памяти. Привет. ПОПЫТКА КОНТАКТА.

Ренфрю иронично улыбнулся. Он слышал шепот, выплывающие слова из завтра, принимаемые кусочком индия. Кто-то там существует. Кто-то принес надежду.

В помещении было холодно. Ренфрю съежился возле прибора, неподвижно уставившись на экран. Он напоминал себе островитянина южных морей, который видел, как над островом проплывают самолеты, но не мог до них докричаться. Я ЗДЕСЬ. ПРИВЕТ, 2349-й.

Он пытался внести изменения в коррелятор сигналов, когда свет мигнул и погас. На него обрушилась темнота. Генератор вдали фыркнул и затих.

Ренфрю потребовалось довольно много времени, чтобы выйти из лаборатории на свет. Стоял серый, угрюмый полдень, но он этого не замечал. Главное, он вышел наружу.

Со стороны Кембриджа не доносилось ни звука. Бриз понемногу развеивал какие-то кислые запахи. Ни птиц, ни самолетов.

Он пошел на юг, в сторону Гранчестера, потом повернулся, еще раз посмотрел на низкий прямоугольный профиль Кавендишской лаборатории и помахал ей рукой Ренфрю думал об угнездившихся вселенных – один слои луковой шелухи за другим. Откинувшись назад так, что закружилась голова, он вглядывался в облака, которые когда-то так радовали глаз. А за ними угадывались галактики, сиявшие всеми цветами спектра, с величественно” медлительностью вращавшиеся в вечной космической ночи. Потом он снова посмотрел на кочковатую разбитую тропинку и почувствовал, как с плеч свалился тяжелый груз. До этого дня он думал только о прошлом, реальный мир вокруг него словно перестал существовать. Но теперь он знал, не понимая, откуда взялась у него эта уверенность, что прошлое отступило, и вместо отчаяния почувствовал душевный подъем.

Он шел к Марджори, которая, конечно, боялась оставаться одна. Он вспомнил о ее консервах, стоявших на идеально ровных полках, и улыбнулся: пока они обеспечены едой. Они будут готовить что-нибудь попроще, как и всегда в отсутствие детей. Конечно, вскоре они поедут в деревню и заберут Джонни и Никки.

Немного запыхавшись, с прояснившейся головой, он шел по пустынной дорожке. Если хорошенько подумать, впереди его ожидало много дел.