Текст книги "Черный кот на рояле, или В возбуждении уголовного дела отказать"

– В любом случае, вычислить этих охламонов нам необходимо, – глядя на дорогу, задумчиво произносит Толя. – Неизвестно, что еще натворят.

– Что делать думаешь?

– Систематизирую всю информацию, лично переговорю с потерпевшими, а там видно будет. В идеале, конечно, уголовное дело возбудить, хоть по одному из эпизодов, но кто позволит? А неофициально, хоть лоб расшиби – много не наработаешь. Даже элементарного запроса не направишь. Ну, вот и приехали.

Воробей паркуется, как всегда, за отделением. Выходить из машины почему-то не торопимся и молча сидим, уставившись на хлопья мокрого снега, плавно скользящие вниз по нагретому лобовому стеклу, превращаясь в круглые, тяжелые капли.

– А все-таки зря Татьяна это сделала, – вдруг нарушает тишину Воробей. – Подлечилась бы, глядишь и все нормально. Жила бы себе…

Я удивленно гляжу на него. В чем, в чем, а в сентиментальности Птицын никогда замечен не был.

– Хотя рак – это серьезно, – продолжает размышлять Толя. – А вообще, черт его знает, что в этой жизни серьезно, а что…. Пошли! – Это уже прежний Воробей, невозмутимый и чуть циничный.

Глава 9

Воробей, не удостаивая вниманием Альберта, вышедшего из дежурной части нам навстречу, проскакивает мимо, а я останавливаюсь у стенда информации, на котором, сразу бросаясь в глаза пестротой шрифта, красуется объявление, выполненное и вывешенное замполитом – старшим лейтенантом милиции Коржом. «20 декабря в 11 часов в тире «Динамо» состоятся стрельбы. Явка всего свободного от службы личного состава обязательна. Ответственный – заместитель начальника отделения, капитан милиции Галевич».

– Однако… – произношу вслух. – Не раньше и не позже, как в день «чекиста». – Дело в том, что двадцатое число каждого месяца – особо любимая дата всей без исключения милицейской братии, потому что именно в этот день производится выплата денежного довольствия, а проще – зарплаты. Двадцатое число – это радостные ожидания и планы для тех, кто не успел в предшествующий месяц по уши завязнуть в долгах. И совсем обратное для других, с кислыми рожами покорно отдающих свои кровные кредиторам. Что же, за все, в том числе, полученные ранее удовольствия, надо платить. Скромнее нужно жить, ребята! Хотя чего далеко ходить, случается, и я периодически оказываюсь в подобной ситуации. По моему мнению, это у нас на работе в порядке вещей, и коснулось в той или иной степени очень многих. Да что там многих – почти каждого.

Стрельбы же – тема отдельная. У нас всех давно сложилось впечатление, что государство тайно готовится к какой-то войне, судорожно бережет патроны, поэтому данное мероприятие проводится только два раза в год – зимой и летом. Кем-то наверху было подсчитано, что для выработки и поддержания должных навыков обращения с оружием каждому достаточно произвести шесть выстрелов – три пробных и три зачетных с дистанции двадцать пять метров. При такой интенсивности боевой подготовки, между тем, находятся те, кто довольно стабильно попадает в грудную мишень.

Но таких «снайперов» – раз-два и обчелся. В основном же пули летят в «молоко», что особенно никого не расстраивает: более положенного стрелять все равно не дадут, а зачетный балл так и так поставят, никуда не денутся. Занижать показатели служебной подготовки руководству нет резона. При всем при этом, стрельбы – всеми уважаемое провождение времени. Здесь можно отвлечься от непосредственных служебных обязанностей и не думать о накопившихся проблемах. Но если зимой они довольно муторны, особенно когда проводятся Галевичем, то летом – совсем другое дело.

Летние стрельбы проходят на загородном полигоне, и предшествует им тщательнейшая подготовка. Перво-наперво, в район расположения стрельбища направляется разведгруппа. Ее цель – отыскать укромное и приятное место для привала оперативного состава, измученного сдачей нормативов, в том числе по физической подготовке. Затем в день «Ч» в облюбованное место заранее подвозится группа хозяйственного обеспечения, имеющая все необходимое для обустройства пикника на природе. Обычно ее возглавляет Ермолин, что является сто процентной гарантией порядка. Представьте теперь зеленую полянку на берегу чистого лесного озера, в центральной части которой возвышается импровизированный стол из пеньков и досок, сервированный со знанием дела. На треноге, в большом дедовском котелке бурлит ароматная уха из судачков, а чуть в стороне на углях скворчат румяные шашлычки. И вот это изобилие предстает перед нашими глазами. Сразу забывается изматывающий кросс, неудачные выстрелы, занудство инструктора, из года в год объясняющего, что патрон изначально имеет форму маленькой бутылочки, но в утраченном состоянии объем ее резко увеличивается до полутора литров. Когда же Ермолин торжественно извлекает из прохладной озерной воды авоську с запотевшей водочкой, нашему восторгу нет предела. Даже с лица Галевича ненадолго спадает характерное для него гнусное выражение. Ради этих минут, право, стоит жить.

От приятных для души размышлений меня отрывает Поляков. Слегка прихватив за рукав, тянет в дежурку. К вечеру здесь наступило заметное оживление.

К нам потянулся народ! Основная масса, конечно, появляется не по своей воле и доставляется принудительным способом патрульно-постовой службой. В основном это рядовые труженики близ расположенных предприятий, которые по закоренелой годами привычке ежедневно отмечают окончание напряженного трудового дня, и, не причиняя никакого вреда окружающим, банально напиваются, бывает, что и до «чертиков». Это завсегдатаи отделения и, если можно так выразиться, наш «родной» контингент. Кое-как, протрезвев под утро, не возражая, непослушной, дрожащей рукой они подписывают протокол и получают на руки очередную, уже которую по счету квитанцию об уплате штрафа, после чего, понуро опустив седеющую голову, бредут к себе на завод, чтобы вечером вновь отметить отделение своим традиционным присутствием.

По сложившейся в дежурке традиции наиболее постоянным и дисциплинированным клиентам в предпраздничные дни предоставляется скидка в виде замены штрафа устным предупреждением, чему последние несказанно радуются. Польза от этого несомненная. Сохраняется семейный бюджет – раз, человек идет на работу с хорошим настроением, что гарантирует высокую производительность труда, – два.

Люди обращаются в милицию и со своим горем. Окончание рабочего дня – время основного наплыва заявителей разного уровня. Кто-то, возвратившись с работы, обнаруживает дверь в свое жилище варварски взломанной. У кого-то в трамвае пропадает кошелек. А порой являются и вовсе с фантастическими сообщениями о колдунах – соседях или уродцах – пришельцах, всю ночь шатающихся по крыше и мешающих спокойно отдыхать. Таких посетителей после нескольких визитов с аналогичными жалобами с чистым сердцем передаем врачам – психиатрам, у которых служба по осуществлению контактов с внеземными цивилизациями поставлена несравненно лучше, чем в милиции.

Я смотрю на улыбающуюся физиономию Альберта. Наверно неймется ему в ожидании обещанной мной благодарности. По идее, он прав, никто меня за язык не тянул. А раз пообещал, то изволь за слова свои отвечать, как порядочный человек, коим я себя пока считаю.

– Альберт, я все помню, давай попозже, как договорились. Или, на худой конец, завтра после смены посидим, пообщаемся. А если очень не терпится, то…..

Поляков к моим оправданиям не проявляет ровным счетом никакого интереса, и, не давая закончить, перебивает.

– Ну что, можно с раскрытием поздравить?

– Каким раскрытием? – Не понимаю я. – А, это ты про утреннего шпиона? Так не по адресу обращаешься. Иди Сокова с Галевичем поздравь – они в поте лица трудились. А мы что? Только под ногами мешаемся и заявы укрываем.

– Да я про убийство, куда ты с Птицыным выезжал, – продолжает раздражающе лыбиться Альберт. – Галевич уже в управление доложил, что подозреваемый есть.

– Женщина в квартире, что ли? – наконец врубаюсь я. – Откуда там подозреваемый?

– Галевич мужа ее колонул. Он сейчас явку с повинной в камере строчит.

«Вот это номер! Как говорится, с дуба падали листья ясеня… Ничего себе зам работает. Шустрый парнишка. Ведь даже на труп толком не посмотрел…»

– А ну, пошли, посмотрим. – Теперь уже я тащу Альберта за рукав кителя к помещению для задержанных.

Поляков открывает дверную задвижку и возвращается к своему столу. Я, опершись плечом о косяк, становлюсь в дверном проеме. Николай Митрофанов сидит в углу. Справа от него исписанный лист бумаги. На нем шариковая ручка. Колин лоб пересекает глубокая морщина, брови нахмурены. Заметно, что Коля напряженно думает. Не говоря ни слова, забираю его сочинение и пробегаю глазами. Боже праведный! Оказывается, Николай поссорился со своей женой, то есть покойной Татьяной, и убил ее. Потом убежал и добровольно вернулся, чтобы сдаться властям. Просит к нему не применять высшей меры наказания.

Кра – со – та!

– Слышь, Коля, – обращаюсь к нему как можно равнодушнее. – А почему сразу расстрел? Может, каторгой обойдемся, годами этак пятнадцатью.

Митрофанов, уставившись в пол, молчит.

– Короче, – Митрофанов начинает меня раздражать. – Сам все выдумал или кто подсказал? – Коля и на этот раз не удостаивает меня ответом.

Поворачиваюсь к Альберту. – Галевич где?

– Перекусить выскочил. Скоро будет.

– Так я не слышу ответа, Коля. Прекрати в молчанку со мной играть!

Наконец, он поднимает голову и глядит на меня.

– Сотрудник ваш, невысокий такой, сказал.

– И что он тебе сказал?

– Что вина моя доказана. Статья расстрельная. Но если я во всем чистосердечно признаюсь, то суд обязательно учтет.

«Тяжелый случай. Похоже, клиент серьезно попал под чары Галевича»

– Но ты же, Николай, как закоренелый убийца, должен был все отрицать, алиби, наконец, у тебя есть?

– А что это? – Митрофанов немало удивлен незнакомому красивому слову.

Объясняю чуждое ему понятие популярным языком.

– Это когда в момент совершения преступления ты находишься в другом месте, с другими людьми, которые могут это подтвердить. Есть такие?

Митрофанов довольно долго что-то вспоминает и отрицательно крутит головой.

– Нет. Никто подтвердить, что я был в другом месте, не может. В поезде спал и ни с кем не знакомился, до дома один добирался. Нет у меня алиби. – Он обречено замолкает, нервно сжимая и расправляя огромные кулаки.

Мне его, рослого, сильного и до простоты наивного, откровенно жаль. Недаром существует мнение, что большие и сильные люди в своем большинстве добродушны и отходчивы. Невысокие же, не обладающие особыми физическими данными, их полная противоположность. Далеко ходить не надо. Галевич. Вот достойнейший представитель данной категории. Можно сказать эталон. Если бы я даже и не знал всех подробностей, все равно никогда не поверил в виновность Николая. Он ведет себя в непростой ситуации очень достойно, и это не может не вызывать уважение.

– А еще что он тебе говорил? – продолжаю пытать Николая.

– Да больше ничего особенного, – ненадолго задумавшись, отвечает он. – Назвал козлом, дал лист бумаги и сюда посадил явку с повинной писать. Вот я и написал.

– Так как же ты жену все-таки убил?

– Не знаю, вам виднее. Убил и все. Алиби этого у меня нет, а доказательств, что против меня, у вас много. – Митрофанов проводит ладонью по голове, как бы приглаживая волосы и, глядя мне в глаза, вдруг спрашивает: – Скажите, а как Таня умерла?

Вот те номер. Ну, Коля – Николай, ты просто уникум.

– Ты убивец – тебе виднее, – отвечаю невозмутимо.

– Ах, да… – поняв, что задал неуместный вопрос, Николай усиленно трет лоб.

– Тогда можно Вас попросить ничего не рассказывать матери.

– Обещаю. Можешь быть уверен, что никто ни о чем не узнает, – не скрывая шутливого тона, бодро заверяю его и выхожу из камеры. Ничего разъяснять ему пока не вижу никакого смысла.

«Ну, дает Галевич! Слава богу, что из адреса во время ушел, поторопился. К трупу особенно не приглядывался и, главное, оружия не видел. А то…оговорил бы себя парень – страшно подумать. Тем более про этот злополучный револьвер Коля наверняка знал и, может быть, недавно, до пропажи, в руках его держал. А значит, должны остаться отпечатки пальцев. Располагая всеми сведениями, Галевич, определенно, не упустил бы Митрофанова с крючка. Позже, конечно, во всем разберутся, но посидеть бы Николаю пришлось. В этом товарищ зам далеко не оригинален. Один опытный следователь прокуратуры, являясь одновременно и моим хорошим знакомым, за стаканом чая, на полном серьезе говорил, что изначально главный подозреваемый в убийстве всегда тот, кто обнаружил труп и именно ему, частенько первому, предоставляется почетное право провести трое суток на тюремных нарах».

На рабочем столе Полякова разложены вещи, скорее всего, Митрофанова. Альберт перекладывает их с места на место, внимательно осматривает и заносит описание каждого предмета в протокол. Дождавшись окончания составления важного документа, беру его в руки. Обычный набор командировочного: Электоробритва, туалетные принадлежности, смена белья, паспорт, командировочное удостоверение и, вот они, билеты на поезд. Все, что надо, на месте. Очень хорошо.

– Альберт, ты все переписал?

– А как же. Все до последнего носка. Не первый год работаем, – добавляет он с видимой гордостью.

– Молодец! Береги, как зеница око и никого близко не подпускай к важным уликам. – Самым серьезным тоном напутствую Альберта и выхожу в коридор. Тут же замечаю, что дверь в кабинет Галевича приоткрыта. Вернулся, значит. Без предварительного разрешения и стука заглядываю. Галевич, уже без пальто, стоит спиной ко мне перед зеркалом и расчесывает примятые после шапки волосы.

– Ну, чего тебе? – Не поворачиваясь, спрашивает он. – Дуру старую расколол? – Галевич поворачивается ко мне анфас. Почему-то обращаю внимание на прилипшую в углу его рта крошку и молча передаю заявление Митрофанова. Галевич, не торопясь, усаживается в кресло и начинает читать.

– Вот же, козел, выкручиваться вздумал! – С досадой опускает кулак на столешницу. – А ну, давай его ко мне.

– Леонид Васильевич, подождите вызывать, не спешите.

– Не понял? – он удивленно приподнимает голову и исподлобья глядит в мою сторону. – В чем проблема?

– Тут вот какое дело, – стараюсь не выдавать волнение, прекрасно понимая, что сказанное, мягко говоря, его не обрадует.

– Митрофанов не при делах. Сразу после Вашего ухода ситуация прояснилась.

– Какая такая ситуация. Ты мне мозги не пудри! Я тебя, кажется, спросил, дала ли бабка нужные показания?

– Дала.

– Тогда не понимаю, в чем дело?

– В том, что это суицид.

– Какой к черту суицид? Что ты мне фигню всякую вкручиваешь? Оружие где? Сама в тумбочку убрала или мертвая в туалет спустила?

Галевич просто не представляет, как близка истина.

– Не сама… – Хочу продолжить, но он перебивает.

– А кто?

«Хрен в кожаном пальто» – Так и подмывает ответить в унисон, но вместо этого подробно рассказываю обо всем.

– Если не верите, позвоните в адрес. Вот телефон. Там Орловский находится.

– Орловский, Орловский, – злобно повторяет Галевич. – Такая же пьянь и бездельник, как вы. – Но все же снимает телефонную трубку.

– Алле. Заместитель начальника отделения милиции Галевич. С кем говорю?…. Орловского позовите. – Некоторое время он ждет, нетерпеливо постукивая кончиками пальцев по столу.

– … Да, он самый. Привет, Миша. – Лицо Леонида Васильевича растягивается в широкой улыбке. Не знающий его человек, несомненно, поверил бы в искреннюю радость от общения со старым, хорошим знакомым. – Давненько с тобой не виделись. Почему в гости не заскакиваешь… У всех дела, а забывать старых друзей нехорошо… Всегда рад, ты меня знаешь… Работаем, потому и глухарей нет…. Я чего звоню? Как там у вас дела? Так….Так….Ну понятно. – Разочарованно выдыхает Галевич. – А кто от прокуратуры? …Этот толковый. Где он?… Уже заканчивает. С козлом этим, мужем, что делать? Хорошо, сейчас направлю к вам …Тут для вас сексуал имеется…. Сейчас подъедут.

Галевич зачем-то совсем уныло повторяет за Орловским последние два слова.

– Ну, все пока…Нет, сегодня не могу, срочно вызывают в управление. Давай в другой раз.

Я про себя ухмыляюсь. Вот же лицемер. А Орловского побаивается. Прекрасно понимает, что при большом желании Миша одними проверками вывернет его наружу так, что потом долго и мучительно вправлять назад придется.

– Тебя. – Зло бросает Галевич, кладя трубку передо мной на стол.

Я беру ее не без удовольствия.

– Слушаю, Миша.

Орловский говорит тихо, явно прикрывая микрофон рукой.

– Я через часик подскочу. На месте будешь?

– Да, – отвечаю предельно сжато, для конспирации.

– Времени будет в обрез, – торопится Миша. – Поэтому по-быстрому организуйте там… Сам понимаешь.

– Ладно. – Как можно равнодушнее отвечаю я и, дождавшись сигнала отбоя, кладу трубку туда, откуда взял – на стол. Галевич с недовольным видом водружает ее на аппарат и подозрительно ест меня взглядом.

– Что ему от тебя нужно?

– Лично захотел за службу поблагодарить. – Пытаюсь я отшутиться. – Вы же не цените.

Галевич демонстративно пропускает сказанное мной мимо ушей и по местной связи вызывает Полякова.

– Митрофанова отправляй домой, там его следователь ждет. Он, кажется, выпивши. Составь протокол и оштрафуй. Все, свободен.

Ничего не понимающий Альберт идет на выход, а вместе с ним под шумок пытаюсь выскользнуть и я, печенкой чувствуя, что разговор с Леонидом Васильевичем обязательно должен продолжиться в неприятном для меня ракурсе. По иному просто по жизни быть не может. Ущемлено самолюбие, которое у Галевича, определенно, болезненное. Он допустил в работе ляп и прекрасно это понимает. А моя вина лишь в том, что я об этом знаю. Другой бы на месте Леонида Васильевича преподнес данный казус, как шутку. Вместе бы и посмеялись. Что случилось-то страшного? С кем не бывает! Уверен, что на все сто процентов мы бы оценили его специфический юмор, а впоследствии, немного обрастя вполне правдоподобными подробностями, родилась бы очередная оперская хохма, которая, передаваясь из поколения в поколение, видоизменялась и раздувалась, как любой слух. Ведь чем запоминаются люди? В том числе нестандартными и смешными житейскими ситуациями, происшедшими с ними когда-то. Таких среди нашего брата достаточно. Один Михалыч чего стоит, или взять хотя бы деда. Даже при всем своем самодурстве Соков остается остроумным мужиком, поэтому на него никто не обижается.

Но надо знать Галевича. Ответный удар следует незамедлительно.

– А ты куда собрался? Я еще не закончил.

«Вот оно, начинается». Успеваю подумать с досадой и нехотя разворачиваюсь.

– Слушаю Вас, Леонид Васильевич.

– Нет, это я хочу тебя выслушать. Как могло получиться, что я последний обо всем узнаю? Почему из адреса сразу же не отзвонился и не сообщил?

– Но кто же предполагал, что все так быстро закрутится. Как все стало известно, позвонил, но Вы уже на обед ушли. – Не моргнув глазом, вру я. – Решил доложить на месте.

Моя попытка выкрутиться лишь подливает масла в огонь.

– Ты что, за дурака меня держишь? – Галевич уже не сдерживается, (кстати, он не далек от истины – дураком его считает практически весь личный состав).

– Доложить он решил! Полдня собирался! А про дежурного забыл? Он тоже обедал? – Галевич хочет еще что-то добавить, но не делает этого, видимо понимая, что атака с фланга должного эффекта не принесет.

Меня так и подмывает напомнить, что никто его из адреса не выставлял и опрометью оттуда бежать, не разобравшись, что к чему, не просил, но благоразумно оставляю свои мысли при себе – здоровее буду. Глядя в окно, продолжаю молча слушать, внутренне готовя себя к самым неожиданным поворотам событий.

– Как обстоят дела с козлом приезжим, который утром насчет какого-то грабежа мне в уши дул? Выполнил, что я велел? – Галевич в корне меняет тактику и наносит удар в лоб.

Теперь продолжение вздрючки вырисовывается предельно ясно. Решаю сдерживаться, не поддаваясь на возможные со стороны Галевича провокации.

– Не совсем.

– Как это не совсем? Одну половину выгнал, а другую оставил? – Думая, что удачно сострил, Галевич улыбается.

И я, немного расслабившись – покупаюсь. Безо всякой задней мысли, напрочь отбросив осторожность, выкладываю Галевичу свои соображения. Он меня не перебивает, лишь продолжая ухмыляться, покачивается на стуле.

– Все сказал? – В голосе Галевича проскальзывает издевка.

Поняв свою оплошность, не отвечаю.

– С Птициным никак пообщаться успел? Так Толя у нас известный демагог и философ недоделанный. Но ты? Честно говоря, я был лучшего мнения. Не ожидал, что на пару в адвокаты запишетесь. – Галевич на миг замолкает, ожидая ответной реакции после нанесенного оскорбления. Ибо, сравнения с этой категорией несостоявшихся юристов, к которой смело можно плюсовать нотариусов и разных там юристконсультов, весьма обидно для любого опера.

Не дождавшись желаемого эффекта, Галевич плотно усаживается и подается вперед, впившись в меня чуть прищуренными глазами.

– Могу тебе посоветовать следующее. Если не умеешь работать или чего-то недопонимаешь – спроси у старших товарищей. А если не желаешь, тогда с тобой по-другому разговаривать надо. Предупреждаю в последний раз. Если, не дай бог, этого козла даже вблизи отделения увижу – пеняй на себя. – Говорит он и переходит на крик. – Понял?! Понял, спрашиваю!?

Я чувствую, что завожусь.

– Хорошо, я то все понял. А если жалоба в прокуратуру поступит, кто крайним окажется? Вы, что ли?

– А это не твоего ума дело. Совсем обнаглели! Работать никто не хочет. Один пьянствует, другой в правозащитники записался!

И тут меня черт дергает за язык. Я бурчу в сторону. Спохватываюсь, к сожалению, поздно.

– Особенно лично Вы сегодня заработались.

Ни при каком раскладе не ожидая услышать от меня ничего подобного, Галевич остолбенело молчит, вылупившись на меня, как на инопланетянина. Его подбородок начинает мелко подрагивать, а перекошенное гримасой бешенства лицо приобретает кумачовый цвет. Больше не сдерживаясь, переходит на фальцет.

– Ты… Ты на кого, салага, рот разеваешь!!! Чтобы завтра твоего духу в отделении не было!

– А Вы меня сюда назначали, чтобы выгонять?! – Ору в ответ, окончательно забыв про субординацию.

– Что?! Да я тебя… – Галевич приподнимается со стула, потом садится и, успокаиваясь, перебирает лежащие под рукой документы. Я жду, готовый к любому развитию событий.

– Значит так, – на удивление спокойным и обычным скрипучим голосом, говорит он, – с завтрашнего дня и ежедневно у меня на столе должен лежать план твоей работы. Посмотрим, какой вносишь вклад в наше общее дело и есть ли от тебя вообще польза. Если не нравится – ищи место, где возьмут. Держать не буду. Все. Иди.

Демонстративно не спеша, выхожу из кабинета. Дверь за собой не закрываю специально.

«Ну и вляпался по самое некуда. Мало того, что под колпак попал и врага нажил, так наверняка еще и Сокову настучит про мое хамство, опустив, разумеется, другие моменты. И последует продолжение. Михалыч за субординацию горой. Чего меня понесло? Петруха на моем месте все бы со вздохами выслушал, затем заочно послал Галевича куда подальше и пошел снимать стресс. Ну и хрен с ним, все равно уже ничего не исправить. Завтра, сразу после дежурства, съезжу в Управление и переговорю насчет перевода. Вроде у соседей есть вакансии. А, где их, вакансий опера – зональника нет?»

Поразмыслив и приняв решение, обретаю спокойствие. Вспоминаю про Семенова, который скоро должен прийти. Чтобы лишний раз не навлекать на себя гнев руководства, заглядываю в дежурку. Поляков занят составлением очередного протокола и не замечает меня. Негромко окликаю и прошу подойти. Он недовольно морщится, но все-таки отрывается от стула.

– Альберт, извини, что отвлекаю, но обстоятельства заставляют. Ко мне скоро должен утренний заявитель подгрести, Семенов, которого ночью доставили. Помнишь?

– Угу, – кивает Поляков, – и что от меня требуется?

– Ничего страшного и невыполнимого. Как появится, посади его в дежурку в уголке, чтобы по коридору не болтался, и сразу мне звякни. Я его мигом заберу. Да не бойся ты, – говорю Альберту, видя, что он межуется. – Знаю, что не положено посторонним в дежурной части находиться. Но, во-первых, он все-таки заявитель, а во-вторых, шуметь и плевать на пол не будет. И самое главное, помести его так, чтобы Галевич не видел. Разумеется не в камеру. – Тут же добавляю я, понимая, что на самом деле это и есть самое укромное место.

Видя, что Поляков не возражает, собираюсь выйти.

– Что это Галевич на тебя орал? – вдруг интересуется Альберт. – Даже в дежурке слышно было.

– Да так, бои местного значения. Не бери в голову. Все нормально. Как говорится: «наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд кому-то не видна», несколько перефразирую текст песни из известного милицейского сериала. Ну, договорились?

– С тебя дополнительно причитается, – напоминает Альберт, – а то, получается, что я тебя весь день выручаю.

– Нет базара. Спасибо, благодетель.

Гляжу на настенные часы. Восемнадцать часов двадцать минут. Для всех рабочий день через десять минут закончится. Но не для нас, и тем более для меня. На вечер обычно планируются различные поисковые мероприятия. Но, если даже ничего не намечено и особых дел нет, расходиться никто не торопится. Вечер – время общения в неформальной обстановке. Кто-то, конечно, срывается домой. В конце концов, любой человек имеет полное право иногда вовремя явиться к семье. Но, так как обременены семейными узами только трое – Ермолин, Андрей Брагин и Бритвин, которые давным-давно разобрались со своими женами в вопросах, касаемых службы, то заседаем, как правило, всем спаянным коллективом.

Как и следует, застаю всех в воробьевском кабинете. Сам Птицын, разложил на столе комплектующие детали очередной модели истребителя и от усердия высунув язык, что-то приклеивает. Дед, Петруха, Андрей Брагин и Леха сидят на столах и покуривают. Я появляюсь неожиданно, что является причиной секундного замешательства. Тут же обсуждение прерванной темы продолжается. А на повестке всего один вопрос – где взять ту определенную сумму, которой бы как раз хватило для успешного продолжения вечера? После недолгих бурных дебатов сходимся на очевидном – деньги нам нужны, и займет их в паспортном столе Ермолин. Он самый представительный и уважаемый среди нас, что снижает до минимума риск получить отказ в кредитовании. Хотя, если быть объективным, я не помню подобных случаев, кто бы из нас не обращался. Дед сразу начинает бурчать и отнекиваться, но в результате приведенных нами железных аргументов о всех преимуществах его использования, сдается. Остальное – дело техники. Спустя несколько минут Ермолин возвращается, хрустя новой красненькой купюрой.

– До получки! – прямо с порога, торжественно объявляет дед.

Вопрос о том, кому бежать в близлежащий магазин под названием «Балтика», даже не поднимается, потому что есть Леха, самый молодой из нас по возрасту и стажу работы. Поэтому Краснов на время, до прихода в отделение кого еще помоложе, демократичным путем, открытым голосованием, единогласно при одном воздержавшемся (им самим), выбран «депутатом Балтики» (был такой старинный кинофильм про революцию с одноименным названием). Схватив деньги и, не задавая лишних вопросов, он моментом одевается и убегает. Надо торопиться, иначе отдел, торгующий тем, что нам надо, закроется, так как официально работает только до семи часов. Учитывая, что заход может быть не последним, лучше лишний раз не злоупотреблять добрыми отношениями с заведующим.

Пока ожидаем гонца, рассказываю об инциденте с Галевичем.

– Идиоты! – вдруг, ни с того ни с сего заявляет молчавший до этого Брагин.

– Кто? Кто идиоты? – переспрашиваю я, не понимая, кому именно поставлен диагноз.

– Оба. Галевич – по жизни, а ты идиот вдвойне, что пытаешься ему что-то доказать.

Хочу продолжить начатую дискуссию о психиатрии, но не успеваю сказать ни слова, потому что заходит Михалыч. Остановившись посреди кабинета, смотрит на часы. Мы быстро переглядываемся. Появление Сокова совсем некстати. Вот– вот должен возвратиться Леха, а он в спешке даже портфеля не прихватил. Надо что-то быстро решать.

С надеждой глядим на деда.

– Что-то рановато кучковаться начали, – еще раз поглядывая на часы, недовольно говорит Михалыч, – рабочий день еще не кончился.

– Николай Михалыч, хорошо, что зашли, – вступает, как и ожидалось, в разговор дед. – Я уже собрался к Вам идти.

– А что у тебя такое срочное? – удивленно поднимает брови Соков.

– Да переговорить надо, желательно лично. Может у меня? – Дед делает шаг к двери.

– Ладно, п-пошли. – Михалыч идет вместе с Ермолиным на выход.

Мы переводим дух, но тут дверь распахивается и запыхавшийся Краснов, едва не сбив деда с ног, грудь в грудь сходится с Соковым.

Оба-на!..

– Дзиньк! – Раздается предательское звяканье. Леха по инерции пытается прошмыгнуть в дальний кабинет.

– Сто – ять! – негромко, отчетливо выговаривая каждый слог, командует Михалыч. Леха останавливается и растерянно крутит головой. Руки из карманов не вынимает, поддерживая изнутри оттопыривающуюся на животе поклажу.

– Что там у тебя брякает? Покажи, пожалуйста, – ласково просит Соков.

– Да так, ничего особенного, – переминается с ноги на ногу Леха.

– Ничего особенного говоришь – тогда выкладывай вот сюда на стол.

Краснов обречено извлекает из-за пазухи и аккуратно выставляет на стол две светлые емкости с блестящими золотистыми крышечками.

– Та-а-к, – тянет Михалыч, – уже в рабочее время квасите. Ладно!

И происходит то, чего никто не ожидает. Честно говоря, и представить, что он сотворит в следующую минуту, было бы трудно.

Соков настежь распахивает окно…

Чпок!! Чпок!!

– Первая, вторая. – Зачем-то веду подсчет.

Зависает гнетущая тишина. На Сокова никто не смотрит.

– М…м…м….Е – е..!!! – Продолжительный, полный отчаяния вой заставляет всех повернуться. Андрей Брагин, обхватив голову руками и продолжая мычать что-то невразумительное, буквально валится на стул. Его глаза выпучены и полны горя.

– У – у – у… Е – е..!!! – начинает монотонно раскачиваться.

– Эй, Брагин, – удивленно окликает его Михалыч. – Брагин, ты меня слышишь? Что с тобой?

Андрей перестает качаться, отрывает руки от головы и поднимает на Сокова подернутые влажной поволокой, печальные глаза. Некоторое время он остекленело молчит. Потом, наконец, сообразив, что шеф обращается именно к нему, с видимым трудом, хрипло выдавливает из себя:

– Что, что? Ничего! Что мне жена дома скажет? Что?

– Кх – Кх… – Михалыч откашливается, прикрывая рот сложенной лодочкой ладошкой.