Текст книги "Полярные байки"

Тут пришла моя жена. И все опошлила. Ее прозвали Васса Железнова (я еще добавлял: «Из госдепа»). «Васса» – потому что твердо и непреклонно подавляла разнузданные пьянки, не говоря уж о любых попытках антисемейной деятельности, «из госдепа» – потому что наряду с «Голосом Америки» давала хоть какие-то надежды в малоперспективную эпоху застоя.

Дальнейшее происходило быстро, четко и толково. Как на балтийском фрегате, где опытный боцман и тренированная команда. Был вызван водитель и специальный парень, которому была поставлена боевая задача привезти инспектора на пристань, посадить на пароход типа «Омик», в Салехарде доставить прямо в руки жене. Главному был вызван другой парень, который должен был проводить его в соседний дом и также обязательно сдать на руки. Интересно, что оба героя даже не пикнули. Был, правда, вялый и робкий намек на некий «посошок», но тут же последовала команда «Отставить!». Мы с Гиршгорном принялись за уборку.

Межнациональная рознь была жестко и решительно пресечена.

По-моему, все эти сегодняшние «кацапы», «москали» и «укропы» из той же тридцатипятилетней истории. Только, к сожалению, причины более основательные.

Октябрь 2014 г.

Лолочка и Валентина

Они познакомились после войны в Молдавии.

Элеонора – такое слегка претенциозное по тем временам имя ей дали при рождении – была незначительно младше. Со школьных лет и до глубокой старости ее все называют Лолочка или еще короче – Лола. Ни детям, ни внукам, ни многочисленным правнукам никогда не приходило в голову звать ее как-то традиционно, типа «бабуля». Никто детей специально не учил, обращение «Лола» укреплялось автоматически, до трех-четырех лет произносилось как «Оа». Маленькая, шустрая и страшно любопытная, в конце 40-х, имея уже двоих детей, она весила меньше пятидесяти килограммов, а в начале нового века ходит на Дорогомиловский рынок за мясом для борща и бегает за старшим правнуком по огромной квартире, щипая цепкими пальцами и тыча его своими маленькими, но твердыми кулачками. Ритуал этот традиционно повторяется к удовольствию обоих каждый раз, когда правнук приходит в гости из соседнего подъезда.

Валентина всегда была женщиной величественной. Полнота, даже несколько чрезмерная, ей шла. Она была родом из семьи знаменитых русских художников, ее благородное происхождение нестандартно легко сочеталось с высоким положением в советском обществе. В элитном доме с видом на МГУ она пережила мужа и двоих детей, потом вернулась к сыну в Тюмень.

Мужья этих славных дам после войны проводили инженерные изыскания для строительства бесконечных тюрем, которые нужны были советскому правительству и лично товарищу Сталину для обуздания граждан, почувствовавших небольшую свободу и независимость во время тяжких боев с фашистами. Когда у мужа Валентины случились неприятности по работе – разрушился фундамент новой тюрьмы и по подозрению в умышленном вредительстве мужа арестовали, Валентина с тремя детьми переселилась к Лолочке, и так они жили в злое и голодное время, пока органы чудом не выяснили невиновность инженера.

Потом судьба их развела лет на пять, и встретились они уже на передовой, где стали самыми непосредственными участницами грандиозной советской битвы за нефтедоллары. Муж Валентины возглавил битву, а Лолочкин – стал его заместителем по боевым действиям. Быт устроился, они поселились в центре старинного сибирского города, в добротном доме с колоннами, отстроенном после войны немецкими военнопленными.

Поспокойнее стало, можно подвести промежуточные итоги, вспомнить недавнюю историю. Вспоминать было что.

В 30-х родителей Лолы репрессировали. Произошло это как всегда неожиданно и быстро. Прогуливалась не спеша студент-медик Лолочка со своим будущим мужем – студентом-геологом после кино, подходят к дому, а во всех окнах огромной квартиры ответственного партработника непривычно свет горит. Обыск. НКВД требует немедленно исчезнуть в чем была, предварительно сдернув с ошеломленной Лолы золотые сережки. После этого будущий геолог женился на ЧС врагов народа, что само по себе уже было подвигом, и далеко не единственным в его яркой жизни. Потом уехали от греха подальше по геологическому распределению в Архангельскую область.

Путешествие до базы экспедиции частично проходило по Белому морю, и было полно романтики и приключений. Запомнилась пересадка с военного корабля на рыболовный сейнер в условиях шторма. Мужчины должны были перебегать по трапу в те короткие секунды, когда палубы судов сравнивались по высоте. Лолу в качестве исключения перебросили краном в рыболовной сетке. Впрочем, эта операция тоже требовала ювелирного исполнения и определенного присутствия духа.

В экспедиции их застала война. На двенадцатый день муж ушел на фронт штурманом бомбардировщика (параллельно с институтом он закончил летную школу). За ним прислали военный самолет, и никакой возможности попутно захватить семью не было. Лола с годовалой дочерью стала добираться до Архангельска.

Обратное путешествие это также не было однообразным. Морских приключений, правда, удалось миновать, но зато пришлось отправиться пешком за сорок километров до ближайшей деревни с рюкзачком за спиной и дочерью на руках. По песчаному берегу. На каблуках – другой обуви не было. От каблуков, однако, пришлось быстро отказаться и идти оказалось всего километров двадцать пять: подобрал грузовик. Но зато так распухли ноги, что в первую ночь Лола серьезно опасалась, что приютившая их хозяйка избы примет ее за сумасшедшую, поскольку на плач дочери она со своего топчана до люльки добиралась на коленях.

Во время войны Лола работала в госпитале санитаркой и получала дополнительную порцию хлеба за донорство. С каждого конвоя в большом количестве поступали раненые американцы, канадцы, англичане и, разумеется, советские. В маленькой Лоле оказалось столько крови, что еще несколько лет послевоенного мужа одолевали всяческие сомнения по поводу многочисленных благодарственных писем со всего света от тех самых моряков и летчиков.

Муж отбомбил немцев по полной военной программе. Огромным счастьем было его возвращение и огромным облегчением был послевоенный переезд в Молдавию, где Лола отогревалась, пока он изыскивал, где строить те пресловутые тюрьмы.

Валентина с семьей прибыла в Кишинев из Ташкента, где были хлеб, тепло и общество. Но это только казалось так со стороны. На самом деле там тоже были свои тараканы и тарантулы. Валентина преподавала в музыкальной школе, где кроме местных учились дети командиров и интендантов.

Поначалу близость к начальственному кругу позволила Валентине поселиться с матерью и маленьким сыном в приличной комнате с не слишком забитой коммунальной кухней. Постепенно неясный для многих военный статус мужа Валентины превратил ее достоинства культурной женщины в недостаток подозрительной особы, у которой муж, может, и враг народа, может, и сидит где положено, а может, и вовсе 10 без ПП.

Не исключено также, что брезгливая неуступчивость Валентины к приставаниям интендантов сыграла какую-то роль. Короче, те же интенданты постарались оградить своих детей от подозрительного элемента, и осталась Валентина без работы и без комнаты. До конца войны перебивались кое-как перешиванием своей одежды на продажу да стиркой в больнице. Жили до сорок четвертого в халупе с одним окошком и глиняным полом.

Потом приехал муж, обучавший в разведшколе под Москвой взрывному делу лихих ребят, и чудом самый рьяный интендант успел спрятаться в дощатом туалете чужого двора.

В Молдавии в семьях появились послевоенные дети: у Валентины близнецы, годом позже у Лолы – сын. Мужья ходили в специальной форме, поскольку вся геология СССР была в подчинении у НКВД. Заработки у геологов были выше среднего уровня, и на фоне послевоенных трудностей жили семьи в относительном достатке.

Все бы неплохо было в Молдавии (не считая постоянного риска стать врагом народа – так это везде и с любым случалось), но перспектив без полезных ископаемых для молодых и энергичных геологов там не просматривалось. Не строить же тюрьмы всю жизнь, перспектива тут сомнительная.

Муж Валентины – статный мужчина со слегка авантюрным характером и неукротимой жаждой достижений, причем это был не карьеризм и не страсть к деньгам. Для него, как для опытного и азартного игрока, важен был процесс. Если бы ему с его достигнутым положением, чутьем и опытом в начале перестройки было бы лет сорок, он уверенно заткнул бы всех действующих (и уже не действующих) олигархов и создал настоящую геологоразведочную империю – совладельца всех открытых ею месторождений нефти и газа. При этом он и сам бы несказанно обогатился и огромное количество подчиненных ему людей привел бы в уверенный средний класс.

Лолочкин ростом пониже, но более полный, красивый, кудрявый, решительный и, как все фронтовики, мало чего боявшийся. Разве что кремлевских злодеев. В начале пятьдесят второго его вызвали в Москву и предложили поехать на Север и возглавить бурение первой скважины недалеко от Полярного круга. Тогда ученые наметили на картах территории за Уралом целую серию опорных скважин, призванных открыть в азиатской части СССР нефть или газ. Небольшая часть скважин была уже пробурена в южных районах, но безрезультатно. В высоких широтах, в труднодоступных местах это был первый опыт.

Со всей кипучей энергией сорокалетнего энтузиаста он принялся за дело. Привез на барже буровую с людьми в маленький северный поселок уже вместе со льдом, в последние осенние дни. По координатам выходило, что буровая должна стать на территорию больничного городка. Инженер понимал цену такой точности, когда укол карандаша на карте соответствовал кругу диаметром три-четыре километра на реальной местности. Понимал он также, что времени на согласование с начальством в области нет, поскольку там не решат, запросят Москву, те с перепугу к Берии обратятся и так далее и тому подобное, а место заложения скважины необходимо определить уже сейчас.

Пошел геолог-фронтовик к секретарю райкома. Тот в геологии и масштабах карт не разбирался, но зато хорошо понял, что от перевозки и монтажа многотонного оборудования больным легче не станет. И приняли они решение перенести буровую за пределы поселка. Через несколько месяцев ясно начала проступать и приближаться кара за самоуправство. Скважина ничего необычного не выявила, и наступило время искать виновных. Райкомовцу еще туда-сюда, он из местных малых народностей родом, а слишком смелого геолога временно спасала только удаленность. В Москве сидел бы уже на допросах. До выбора карательной меры отправили южнее, поискать подземную воду, пока решают, что с ним делать.

Никто не подозревал, что скважина на Севере все-таки попала на газовое месторождение. Определить это сразу было трудно: не было ни опыта соответствующего, ни оборудования. Лола, правда, утверждала впоследствии, что она, как лаборант, насторожилась, но ее не послушали.

Как бы то ни было, но к следующей зиме газ, который образовался сотни миллионов лет назад и который сейчас потревожили, под страшным давлением вырвался на поверхность. Как пулю из ствола, он вытолкнул перед собой все полтора километра скрученных металлических труб. Они выскочили из глубины, как макароны, и вся окрестность встрепенулась от невиданного долгого и устойчивого ужасного гула.

Он продолжался несколько месяцев. Территория вокруг сильно изменилась: от неожиданного тепла природа подумала, что уже весна, и кое-что снова зазеленело. Ближе к скважине деревья совсем высохли, чуть дальше пожелтели и подвялились, еще дальше появилась зелень. А совсем далеко с этого момента зелень потекла широкой рекой в советскую казну и, вероятно, не только туда. Случись такой фонтан на территории больничного городка, все больные автоматически переселились бы на соседнее кладбище. Здоровые тоже.

Мужа вернули обратно, устранять аварию. После Архангельска он уже с семьей не расставался, так вчетвером и ездили туда-сюда. Так же вместе по приглашению мужа Валентины приехали и в Тюмень.

Начался небывалый расцвет советской геологии, этап этот назвали освоением Тюменского Севера. Сначала, как водится, рапорты партии и правительству, победные реляции, награждения, назначения. Потом государственные ассигнования, привлечение большого количества техники и больших масс людей.

Геологи открыли сотни новых месторождений нефти и газа. Потом пришли газовики и нефтяники, и масштаб работ сразу увеличился многократно.

Потом началась перестройка и месторождения перешли в другие руки, а зелень все лилась и лилась, и по сей день льется. В этот период были написаны сотни книг, снято множество фильмов. Литературными героями были покорители Севера. Было придумано немало литературных аналогий, из жизни выужено множество необычных случаев, подслушано много интересных сравнений и нестандартных фраз.

Но все это было потом, а в середине 50-х Лолочка и Валентина поселились в Тюмени.

Жизнь наладилась, приключения экстремального характера закончились, можно было спокойно заняться домом, семьей, школой. Мужья возглавляли самое большое в области предприятие. Валентинин представлял его во внешнем мире, имел шикарный лимузин в виде черной «Волги», часто бывал у первого секретаря КП области, в Москве, на заседаниях и специальных мероприятиях под чудесным советским названием «партхозактив».

Лолочкин занимался внутренними проблемами, возникающими каждую секунду в десятках северных партий и экспедиций. Связь того времени была несовершенной, и через открытые окна его кабинета страшные крики, разносы и маты транслировались на два квартала главной улицы города. Жизнь кипела. А когда много и самоотверженно работаешь, наступает время получать награды. Оба они стали лауреатами Ленинской премии, а Валентинин – еще и Героем соцтруда.

Они жили в одном подъезде, вместе справляли праздники, вместе ездили на пикники, ходили на концерты и иногда в местный драматический театр. Но постепенно их интересы и образ жизни стали расходиться. Валентина, как наследник богемных традиций, собирала в доме изящные штучки, красивые сервизы, картины, богатую и дорогую библиотеку, коллекционную мебель. Ее муж часто бывал за границей и пополнял все эти собрания.

У Лолы дома все было проще. Библиотека, конечно, была, и достаточно обширная, но собрана из подписных изданий. Все классики, изданные в СССР, были, но из коллекционных, редких книг выделялся только многотомник «Истории евреев», изданный в дореволюционное время в шикарном, золотого тиснения переплете. Этот раритет попал в семью случайно: в разгул борьбы с космополитизмом один перепуганный товарищ избавился от яркого компромата, сделав такой вот подарок. Во время хрущевской оттепели он спохватился, но тут же был послан в привычном для двух кварталов звуковом и фразеологическом оформлении.

Валентина налаживала светскую жизнь. Музицировала на пианино, благо у нее было солидное музыкальное образование и хорошие способности. В доме начали появляться знаменитости: Ян Френкель и молодая Алла Пугачева, профессора, академики. Разумеется, спуститься в любое время этажом ниже и зайти на любую тусовку Лола могла без всяких церемоний и предупреждений. Но как-то не получалось. Видимо, тяжелые времена, голодные годы лучше сближают людей, чем благополучие.

* * *

Лолочка справляет свой девяносто первый день рождения в окружении детей, внуков и правнуков. Ей до всего есть дело, всех она контролирует в любых мелочах. Когда ей невыгодно, не слышит, но иногда за три комнаты может разобрать спокойную речь. Читает с огромной лупой, украшения надевает каждый день.

Живет она на Кутузовском, в доме, построенном для охраны Сталина. Не исключено, что в квартире самого Власика, но по документам ЖЭКа этого не узнаешь – все уничтожено. За сережки те золотые Лола с НКВД частично поквиталась, за все другое им ни перед кем не расплатиться.

А семье Валентины сверху оказалось прописано, чтобы она закончилась на её детях. И живет эта семья только в воспоминаниях Лолы. И нет этому никаких объяснений.

Такая вот история жизни двух женщин советского и постсоветского периодов.

Декабрь 2016 г.

Педагогическая новелла

Мефодий Иваныч был крутым. Это повелось с детства, когда пятилетний Мефодий, Нефедка, Федюша – упитанный рослый паренек – начал защищать свое имя. Он и сам его не любил, но родители уступили бабушке, помешанной на греческой культуре. Имя свое он не оправдал, очень дисциплинированным и законопослушным быть не намечался, но определенной методичности старался следовать. Пока что он отметал дразнилки и оскорбления сверстников тумаками, что у него недурно получалось.

В юности он уже понял, что физическое воздействие очень эффективно, совершенствовался в этом деле, других успехов не добивался, считая, что кулаками вполне в жизни можно обойтись. Однако природная смекалка и быстрота соображения в его характере тоже присутствовали, что позволило в дальнейшем чувствовать себя вполне комфортно в сложной взрослой обстановке.

Побывав в рядовых бандитах 90-х, он быстро выбился в лидеры, создал неслабую группировку, заработал денег и к сорока годам уже стал уважаемым бизнесменом. У него была семья, состоящая из культурной жены и троих детей, большой дом в ближнем Подмосковье, несколько дорогих тачек, охрана, офис и все такое, что делало его уважаемым человеком. Приобретя при помощи жены хорошие манеры, Мефодий сохранил и врожденные: напористость, наглость, переходящую в быковатость, и стремление решать любые вопросы быстро и без особых церемоний.

Когда дочерям-двойняшкам исполнилось по десять, а сыну восемь, Мефодий решил стать главным воспитателем детей, не доверяя больше это важное дело слишком интеллигентной жене.

– Слышь, мамуля, – обратился он ласково к хрупкой миловидной жене, – решил я отдать деток на теннис. Ребята они крепкие, все в меня, пусть тренируются. Надо заходить в эту элиту. Ничего там сложного нет, не боги горшки обжигают.

– Как же так, Федюша? – испугалась жена. – Они же музыкой занимаются, хвалят их очень. Способные. Какой спорт, дорогой? Что это ты придумал?

– Послушай, милая, – пока еще миролюбиво возражал Федюша, – от музыки твоей какой выхлоп? Вот станут взрослыми, кем будут? В оркестрах сидеть за сорок тысяч или, того хуже, учителями в музыкалках за двадцать?

– Это же культура, понимаешь? Ты даже ни разу на концертах у них не был. Знаешь, как они радуются, когда хорошо сыграют, получат цветы и заслуженные аплодисменты? Они же музыканты прирожденные. Как можно оторвать их от любимого занятия, когда у них так хорошо все получается, к чему у них талант?

– Это у твоей мамы талант мозги пудрить, – начал сердиться Мефодий. – Какие еще концерты, делать мне больше нечего, как на концерты ходить. Ребята засмеют. Вон у главы сын на теннисе, у Вальки-гада дочь на первенстве Москвы играет, рейтинг уже заработала… А ты тут со своими концертами…

– Федюша, подумай! Что ты говоришь? И как ты это им объяснишь?

– Все, любимая! Нам эти реверансы не нужны. Концерты, симфонии… Все это баловство несерьезное. Научились играть – и хорошо. Пригодится в жизни. А симфонии денег не дадут. Вон Машка Шарапова какие бабки ракеткой заколачивает, дух захватывает. Пойдем туда. Говорят, выйти на пять миллионов зеленых в год несложно. Понятно, вложиться серьезно придется. А там посмотрим, может, и на сотню наиграем.

– Но Мефодий…

– Все. Разговор окончен. Мне уже и тренера посоветовали, немца. Начнем у нас, потом, может, в Германию с детьми поедешь. Домик найдем приличный, жить будете в Европе. Еще спасибо мне скажете. Симфонии… придумают ведь ерунду такую. Маманя, видать, крепко тебя обработала. Культуру ей подавай. Что нам с этой культуры? Короче, на завтра отменяй все свои репетиции. Поедем на корт.

* * *

На следующий день всех троих испуганных музыкантов Мефодий привез в теннисный центр. Справедливости ради надо сказать, что дети, постоянно занятые музыкой, и сами не прочь были сделать перерыв и сменить обстановку. Но они были встревожены решимостью отца занятия музыкой вообще прекратить. До конца они в это не поверили и сейчас, а на корте отвлеклись и оживились.

Немецким тренером оказался высокий юноша мечтательного вида. Звали его Гюнтер, отец его был немцем, а мать – русской. Он родился и жил до двадцати лет в Германии, с пяти начал заниматься теннисом, в восемнадцать входил в первые двести рейтинга ATV, потом получил тяжелую травму колена на гаревом корте и профессиональную спортивную карьеру вынужден был закончить.

Дома мать разговаривала с ним по-русски, и теперь в Москве, куда он приехал на заработки, языковых проблем с учениками не было. У него был смешной акцент и низкий голос. Несмотря на быстро растущую популярность и востребованность, Гюнтер оставался скромным добросовестным парнем, очень ответственно относящимся к своей тренерской профессии. В данный момент он спарринговался с молодым спортивным мужиком, играли они здорово и вполне профессионально. Дети смотрели на них, раскрыв рты и синхронно поворачивая головы вслед за желтым мячом. Вскоре они закончили, и Гюнтер подошел поздороваться с Мефодием. Видно было, что они уже встречались.

– Вот, ребята, знакомьтесь! – Дети гуськом подошли к скамейке, где тренер пил воду из пластиковой бутылки. – Это герр Гюнтер, он самый лучший тренер в Москве, чемпион Германии и без пяти минут первая ракетка мира.

– Не так, это не ест правилно! – возразил, вставая, немец. – Один раз я был че́мпион в четырнадцать лет, потом нет.

– Не скромничай, Гюнтер, – панибратски приобняв парня, усадил его обратно Мефодий. Он не хотел, чтобы дети видели кого-то выше их отца. – О тебе уже вся Москва знает. Вот тебе новые чемпионы. Смотри, это Ольга, она у нас быстрая и ловкая. Это Александра, она мощная и крепкая. А этот – мой ковбой Мишка. Он хоть и тощий, но очень упертый, на любой лошади усидит. Если захочет.

Дети по-разному среагировали на Гюнтера: Ольга с интересом и признаками кокетства, Александра серьезно изучала ракетку, корт, общую обстановку, а Мишка вообще как бы отсутствовал, находясь в астрале. Всем своим видом он показывал, что здесь совершенно случайно и он вот-вот покинет это место.

– Давай, Гюнтер, бери их и быстренько научи играть. – Напор Мефодия возрастал. – Ты должен сделать из них мастеров в очень короткий срок. Мне ждать некогда, плачу хорошо.

– Это не ест просто, – встревожился тренер, – нужен хороший физика, координация, дети приходят в пять-шесть лет, а ваши взрослые…

– Гюнтер! Кончай волынку! Это у вас в Германии все непросто. Мы в России, забыл? У нас все просто – плати бабки и получай результат.

– Никакой инвестицья может не сыграть, зря будем тратить…

– Да ладно, – начал терять терпение бульдозер, – зря ничего не бывает. Три раза в неделю по два часа индивидуально для моей группы. С администратором зала решим. Плачу по триста евро за урок…

– Дело не в евро… – начал было Гюнтер.

– Еще три раза в неделю занятия по физике, – не обратил внимания Мефодий, – с тренером по физподготовке я уже договорился. Короче, не волнуйся, мой немецкий друг, все будет алес гут.

– Будем попробовать, – обреченно согласился парень. Он уже встречался с настойчивыми родителями, но такой ураган видел впервые. – Самое главное, чтобы дети хотеть…

– Вот! Другое дело. Дети захотят, они у меня дисциплинированные. Правда, дети?

– Шесть раз в неделю сюда ходить? – почти плача, выступила вперед Александра. – А музыкой заниматься когда?

– Что еще за разговоры! – закричал Мефодий. – Какой музыкой? Здесь теперь ваша музыка! Будете хорошо заниматься – разрешу и музыкой. Времени полно, будете совмещать. А не будете здесь правильно тренироваться, вообще ваши инструменты повыкидываю!

– Не спорь, Сашук! – прошептала Оля. – Хуже будет. Он все равно не отстанет.

Мишка продолжал отсутствовать, Гюнтер вообще перестал понимать, а Мефодий посмотрел на часы и заключил:

– Все! Собрание окончено, мне пора. Через два часа их заберут.

Он развернулся уходить, оставляя всех четверых в полной растерянности. Потом вернулся, взял вставшего со скамейки Гюнтера под руку и громко объявил:

– Если каждому из них через пару-тройку месяцев будут хлопать не менее пятнадцати человек, значит, тренер сделал хорошую работу…

Гюнтер оторопел.

– …И тогда я, – продолжал супернастойчивый папа, – выпишу тебе премию, бонус по-вашему, в размере сто тысяч евро! По-моему, хорошая сделка, – победно заключил Мефодий. – И справедливая!

Он схватил бедного парня за руку, крепко дернул ее в рукопожатии вниз и коротко произнес:

– Дил?

– Дил. – Ничего не оставалось обреченному Гюнтеру.

– Приду через три месяца за результатом! – уже на ходу крикнул стремительный русский бизнесмен.

* * *

Далее за процессом становления больших теннисистов была вынуждена следить мама. Через неделю тренировок, после занятия, когда дети ушли в раздевалку, Гюнтер отозвал ее в сторону:

– Понимаете, фрау Анна, ест тяжелый правда. Это не ест тот результат, который хочет ваш муж. Ваши дети очень хорошие, но… Не знаю, как сказать… Они уже не могут достать хороший результат в теннис. Это слишком поздно начать и это надо слишком любить и хотеть теннис…

– Гюнтер, ты очень хороший и порядочный мальчик. Не волнуйся! Я тоже хотела поговорить с тобой серьезно, и это разговор не на ходу. Давай поднимемся на второй этаж, я угощу тебя чашечкой кофе.

Они поднялись в кафе, расположенное на балконе, с видом на все корты и выходы из раздевалок. Сделав заказ, Анна продолжала:

– Я очень рада, что муж именно тебя пригласил тренировать детей. Мне кажется, ты меня должен понять…

– Йя, да, да, я буду понимать…

– Понимаешь, эти дети не приспособлены к спорту. Моя мама – профессор консерватории, она профессионал и первая открыла у всех троих абсолютный слух и редкую способность к музыке. Девочки уже в пять лет сами без подсказок выбрали себе инструменты. Оля сразу остановилась на скрипке, а Сашук выбрала рояль. Они и внешне разные, хотя родились в течение двадцати минут. Оля тонкая, стройная, с узкими кистями и длинными пальцами. Александра монументальная, мощная, с большими, сильными кистями. Они как будто родились для своих инструментов…

– Фрау Анна, Оля – это ваша копия, а Алекс – папина, может, так?

– И это, конечно, – смеясь, ответила Анна, – но уж очень они соответствуют своему выбору. А Мишка вот стал скрипачом.

Они помолчали. Внизу на всех кортах шла напряженная работа. Молодые тренеры объясняли, показывали, накидывали мячи – они были с учениками в прямом и близком контакте. Возрастные – больше сидели на скамейках у сеток и направляли процесс командными криками.

– Понимаешь, – вернулась Анна, – дети привыкли много работать. Их не надо заставлять, для них репетиции по четыре-пять часов в день – это нормальное и естественное состояние. Но теннисом они заниматься не хотят. Так, отвлечься, конечно, не вредно, но тренировки отнимают много времени…

– Я хотел говорить вам про то, фрау Анна. Оля очень быстрая, ловкая, но она ест слабенькая. Быстро устать. Ей надо сильно взять форму, но зачем? Алекс похожа на спо́ртсмен, высокая, крепкая, но… как сказать, координация нет. А Михель – тот совсем ракетка не любить.

Гюнтер посмотрел обреченно на Анну.

– Фрау Анна! Не ест правилно деньги взять. Это не будет результат. Это нечестно!

– Гюнтер, ты так в России ничего не заработаешь. Если будешь совестью мучиться.

– Нет! Здесь другой случа́й. Другие дети занимаются, хотят тренировка. Неважно, будет великий, не будет – хотят играть. И фатер не кричит, надо че́мпион за большие денги. Там честно. А здесь… профе́ссионал, понимаете, фрау Анна, так нельзя.

– Вот поэтому я и хотела с тобой договориться. Давай сократим тренировку до одного часа, ходить будем, но так, чтобы развеяться от музыки.

– А герр Мефоди́й что скажет?

– А мы ему ничего не расскажем.

– Но я не могу взять триста евро за один час…

– Гюнтер, извини, но это ведь я сама попросила сократить. Потом, корт на два часа арендован. Ты обязан брать условленную сумму, иначе я обижусь.

– Фрау Анна, что потом будет? Когда он увидать, что нет прогресс?

– Ты знаешь, мой муж только с виду такой бесцеремонный и грубый. На самом деле он добрый, хорошо соображает и поддается убеждению. Но не сразу. Я над этим работаю.

– Не думал, что такой грозный фатер можно… как это? Дрессировка?

– Всех можно, – задиристо заметила Анна, – в общем так: ты зиму с ними потихоньку занимаешься, теннисные результаты мне не нужны, не беспокойся, физически пусть укрепляются. Потом сам увидишь, как нас публика принимать будет. Дил?

– Опять дил, – пробормотал тренер, пожимая тонкую руку.

* * *

Весенним субботним вечером Мефодий и Гюнтер были приглашены куратором тенниса Анной для подведения итогов.

– А при чем тут концертный зал? – подозрительно спросил Мефодий, когда они подъехали к дворцу культуры.

– Ну, Федюша, ты же занятый человек. Откуда столько времени взять, чтобы смотреть этот нудный теннис? Здесь уже награждение, итог, так сказать, нашей спортивной эпопеи. – Анна мельком взглянула на Гюнтера, который, подобно Михелю, благоразумно в этом разговоре старался отсутствовать.

Они заняли престижные места в партере. Мефодий привычно возвышался и загораживал сзади сидящим половину сцены; за Анной, наоборот, вся сцена хорошо просматривалась, а Гюнтер как-то со своим ростом умудрился остаться совсем незамеченным.

Наконец занавес раздвинулся и на сцене оказался оркестр. Знающие люди давно его определили по разнообразным пиликаниям настроек, но для Мефодия он оказался сюрпризом. «Терпение, дорогой», – означало успокоительное поглаживание огромной ладони изящной кистью жены.

Когда на сцену вышел Мишка и серьезно за руку поздоровался с дирижером, потом с первой скрипкой, Мефодий так удивился, что не сразу сообразил, что именно в руках у сына – ракетка или скрипка. Мишка тем временем стал у рояля, но дирижеру что-то не понравилось. Он жестом указал Мишке сдвинуться влево. Тот, улыбаясь во все свое тощее лицо, сделал огромный приставной шаг влево. Дирижер подумал и указал палочкой чуть правее. Мишка с готовностью, радостью и без тени волнения сделал приставной шаг вправо. Так они с дирижером еще немного поупражнялись и наконец совместно поймали нужную позицию на сцене.

Дирижер постучал палочкой по пульту, призывая музыкантов сосредоточиться, а не скалиться на Мишкины телодвижения. Потом взмахнул своей палочкой и… началось…

Бурно и слаженно, что особенно поразило Мефодия – как это возможно, чтобы два десятка человек так одновременно вступили? Оркестр заиграл что-то отдаленно знакомое. Сразу воцарилась какая-то необъяснимо, удивительно беззащитная, но в то же время теплая, трогательная атмосфера в зале.