Текст книги "Полярные байки"

Мефодий мгновенно вспотел. Даже в дни своей бурной бандитской молодости он так не волновался. Оркестр заиграл, а сын просто стоял, опустив скрипку. Мефодий начал паниковать по поводу того, что Мишка забыл, что играть. Но никакой тени беспокойства на Мишкином лице он не увидел. Потом сын медленно поднял скрипку и стал ее как-то неспешно прилаживать ниже подбородка. Отец сообразил, что Мишкина партия только начинается, и теперь стал беспокоиться, что все может случиться невовремя.

Но эти музыканты чертовы свое дело знали. Дирижер мельком глянул на Мишку, махнул персонально, и тот ловко ввинтился в ткань музыки, как гоночный болид с пит-стопа в толпу на трассе.

Мефодий достал платок, жена искоса наблюдала за ним, Гюнтер растворился в кресле.

Август 2016 г.

Американский бизнес

А дальше пошли сцены из Балабанова.

Я вхожу, в щегольской европейской одежде прохожу к стойке. Пока иду, меня постепенно замечают все. Их внимание ко мне расходится по залу подобно кругам на воде от брошенного камня. Пока я добираюсь, разговоры постепенно затихают, и в момент моего появления перед барменом в зале наступает полная, недоуменная тишина.

Бармен молчит. Я не успеваю еще ничего сказать – на меня надвигается здоровенный лоб.

– Ты чё, гей?

– Нет, я из России.

По залу пролетает облегченный вздох. Секунду назад колючие, маленькие, глубоко спрятанные глаза верзилы мгновенно теплеют. По инерции он еще грубоват.

– На кой хрен ты припёрся сюда? – хлопает он меня весьма чувствительно по спине.

– Буду делать бизнес с вами. – Я хлопаю его в ответ, но не сильно. – Всем пиво за мой счет, – говорю бармену.

– Дил, – говорит техасец и жмет мою кисть своей огромной лапой.

– Это правда, что ваш Путин обеспечил выборы Трампу? – спрашивает бармен.

– Нет, неправда! На выборы повлиял я. Потому что Трамп обещал снизить налоги. – Конец моей залихватской фразы потонул в дружном хохоте.

Ободренный хорошим приемом, я принаглел:

– А что, у вас в городе геев нет?

– Есть. Один. Он продает пластинки. – Верзила сообщил это таким тоном, что я понял: демонстраций ЛГБТ здесь нет, и школьники могут жить спокойно и ничего такого не придумывать.

На этом я проснулся в четыре утра. Не знаю, как у кого, у меня смена часового пояса в первые дни приводит к засыпанию ранним вечером и пропаданию сна в начале суток.

Сон возник не на ровном месте. Вчера мой американский партнер Боб послал меня в бар познакомиться с типичной публикой, которая, возможно, станет нашей клиентурой. В маленьком городке на севере Техаса живет преимущественно белое население. Сторонники Трампа, здоровые, очень независимые бородатые парни в бейсболках, с револьверами на поясах. Бар для них вроде клуба, где все свои, и посторонние появляются редко. Или вообще не появляются.

Я пошел. В беседы с постояльцами, конечно, не вступал, но обстановка там была примерно такая.

* * *

Так я начал знакомиться с новыми друзьями – нормальными, простыми ребятами. Хитрости, интриг и всяких таких подлянок здесь не ожидалось.

Наш бизнес мы собрались делать в секторе, где придумать что-то новое и оригинальное, казалось бы, невозможно. Все давно известно и хорошо расписано. Но именно эти традиции мы хотели нарушить свежим взглядом, нетривиальным подходом и применением собственного, авторского матобеспечения. В нашем бизнесе мы рискнули сдвинуть устоявшийся американский менталитет. И еще мы устали от российского беспредела и хотели работать честно и по правилам, которые не меняются каждую неделю, а установлены понятными законами.

В России гигантские возможности для бизнеса. Но, когда тридцать процентов работают и что-то создают, а семьдесят процентов хотят заработать на контроле, постоянно, находчиво и даже талантливо создаются все новые и новые способы, мешающие свободному бизнесу. И никакие окрики из Кремля не в состоянии перекрыть этот поток коррупции, поскольку здесь действует теория множеств: ну вытащат на телевизор нашего брата, но до меня-то точно не доберутся, страна большая, таких, как я, много, да и не такой уж я медийный…

Бороться с коррупцией можно. Но дело, от которого ты хочешь получить прибыль, требует постоянного творческого участия. Этому надо посвятить жизнь. А какая может быть деловая жизнь, если ты тратишь время в судах, тратишься на адвокатов и немало рискуешь? В результате ты говоришь: «А что я мог сделать один?» Ты выходишь с этим вопросом-оправданием на большую сцену. Где-то это уже было…

К тебе присоединяются артисты спектакля, художники, костюмеры… и каждый задает тот же вопрос. Постепенно к артистам подходят все зрители из зала, и мощный хор слаженно повторяет: «А что я мог сделать один?»

* * *

В общем, мы решили попробовать в Америке. Не меняя гражданства, постоянного места жительства, не перевозя из России семьи. С вахтовым методом мы хорошо знакомы со времени работы на Севере.

В бизнесе помимо иных есть два важных момента: конкуренция с другими участниками и мотивация своих сотрудников. Конкурентная борьба, может, и посложнее борьбы с коррупцией, но она приводит к поступательному развитию дела. Мотивация – тыл этой борьбы. Поэтому надо знать все мельчайшие тонкости каждого фрагмента процесса.

Поэтому я изучаю процесс изнутри, буквально каждую составляющую, объезжаю все объекты, где хоть что-то происходит. Путешествую на траках, самолетах, судах и по железной дороге. Вот уже неделю я в кабине огромного грузовика, короля американских дорог. Неделю общаюсь с его владельцем Алексом.

С Алексом мне повезло. Он говорит по-русски, правда с акцентом, он моего возраста, и у нас нашлось много общего. Мой партнер Боб даже удивился:

– Я думал, в Китае все одинаковые… В России, оказывается, тоже.

Говорить по-русски для меня означает передавать нюансы и краски, что важно для длинных бесед по длинным американским дорогам.

В начале знакомства Алекс завез меня к своим приемным родителям в Хьюстон. Его отец Ричард, в прошлом большой бизнесмен, проживает в фешенебельном районе в пригороде. Мы подъехали к клубному зданию городка с рестораном, спортивными залами, теннисными кортами и бассейнами и оставили трак на гигантской стоянке.

Ричард уже поджидал нас около джипа с лебедкой и кучей фар на крыше. Ричард и Алекс крепко обнялись, и было видно, что отношения между ними самые душевные. Мы зашли пообедать в ресторан, почти пустой в это дневное время, и сели за столик возле большого концертного рояля.

Ричарда я понимал не очень, поскольку он перекатывал во рту камешки неповторимого техасского акцента. Высокий, подтянутый, с седой шевелюрой и пышными седыми усами. Особо говорливым он не был, но с поддержкой Алекса я узнал их историю.

В конце 90-х Ричард работал с компаниями на севере Тюменской области. К тому времени их дети вылетели из семейного гнезда, жена большей частью находилась одна в огромном доме, и они решили взять приемного ребенка. Но не маленького, а лет так десяти.

В одном из детских домов Ричард нашел Сашу Иванова. Ричарду он понравился, но важно было знать мнение жены. Переводчик сказал Саше, что надо немного подождать, и Саша стал ждать.

Своих родителей Саша не помнил, жил он в детском доме уже семь лет, имя было родным, а фамилию ему дали.

Ждал он, вопреки опыту окружающих, недолго. Через десять дней приехала миссис Коллинз, и еще через некоторое время Саша Иванов стал американцем по имени Алекс Коллинз.

Негативные наследственные особенности не проявились. Алекс органично вошел в новую семью, быстро освоил язык, и стали они жить в не особо афишируемой любви, взаимном уважении и согласии.

Закончив хороший колледж, Алекс понял, что дальнейшее обучение надо продолжить через познание самостоятельной жизни. Ричард выделил ему условный кредит, на который Алекс приобрел три трака и организовал собственную транспортную фирму, посадив на два наемных водителей, а на третьем стал ездить сам для изучения всех тонкостей своего бизнеса. Потом он женился, подарил Ричарду с Патрицией еще одного внука и как-то все не мог собраться вылезти из-за руля. Америка – автомобильная страна, и нашел он в образе жизни за рулем определенную свободу и очарование.

* * *

После обеда заехали в родительский дом. Алекс познакомил меня со своей мамой и всеми подробностями, включая двух пуделей во дворе около бассейна.

Его комната осталась нетронутой. Я сел к письменному столу, Алекс сказал: «Смотри что хочешь, я скоро приду» и спустился вниз.

Я рассматривал атрибуты нехитрого мира американского юноши с российскими корнями. Плакаты рок-групп на стене, истыканный круг для дротиков – не помню, как называется, глобус с кругом, выполненным красным фломастером в районе Ханты-Мансийска… Из книги «Хижина дяди Тома» на русском языке выглядывали старые фотографии. Алекс с напряженным лицом, видимо, лет в десять-одиннадцать, сразу после приезда из России. Алекс в футбольной форме, Алекс со здоровым молодым парнем – похоже, со старшим сыном Ричарда. Алекс с родителями на яхте, Алекс за рулем джипа, рядом Ричард; Алекс на выпускном вечере, Алекс с крепкой девушкой и детским кульком, Патриция с внуком… Маленькая бледная черно-белая фотография с двумя младенцами… Тут же я отвлекся на цветное фото Ричарда на фоне яхты. На носу яхты, как у старинных клипперов с резными женскими фигурами, была прикреплена надувная резиновая женщина похабного вида. Подошедший Алекс пояснил:

– Это я бате подарок из России привез. Лет десять назад они с Патрицией настояли, чтобы я съездил и родных поискал. Только никого я там не нашел.

* * *

Бесконечный, пустынный, прямой, как стрела, хайвей в Неваде.

– Вадик, – трогает меня за плечо Алекс, – я все-таки не очень понял. Что у вас в России не получается? Там ведь такие возможности…

– Все получается, и возможностей навалом. – Я встряхнулся и закурил. – Только вот по прямому, по-честному работать возможностей нет. Надоело. Время, силы и деньги не туда уходят…

– И что? Поправить нельзя?

– Наверное, можно. И наверняка нужно! Но я же не политик. А бизнесом заниматься – на другое как отвлечешься?

– И что? Так все безнадежно?

– Знаешь, беспросвет исходит не из отдельных вопиющих примеров яхт, шубохранилищ, дворцов или там сотен дорогих часов… Мне кажется, гораздо страшнее коррупция на местах, в повседневной жизни, когда её поголовно все воспринимают как неизбежное и даже должное.

Мы идем со скоростью шестьдесят миль в час. Многотонный монстр на такой скорости мне кажется опасным. Машин мало, в приоткрытое окно врывается ветер и мешает разговору. Я тушу сигарету в пепельнице (российские привычки здесь не проходят), закрываю окно и вываливаю на наивного американца кучу популярных и всем известных российских проблем. Я рассказываю про лечащих врачей, которые официально получают намного ниже официально объявленной средней зарплаты и вынуждены добирать поборами с больных. Я рассказываю про наш смешной футбол, где детский резерв формируется не из талантливых ребят, а по способности родителей платить взятки тренерам. Про музыкальные конкурсы, когда миллионы проливают слезы умиления у телевизора, а члены жюри на глазах у всех проталкивают своих протеже.

Американец меня не понимает:

– Как может лечащий врач получать ниже среднего? Значит, кто-то получает выше?

– Выше получает кадровик. Это логично, поскольку кадровик больного не видит, а врач может брать деньги напрямую.

– Значит, ваша система оплаты провоцирует врача на взятки?

– Выходит так.

– А зачем футбольным клубам дети, которые и футболистами могут не стать? В чем тут смысл?

– Смысл в том, что на талантливого ребенка еще надо силы тратить, чтобы он заиграл на уровне, а что получится в будущем, неизвестно. А за любого сына богатых родителей деньги получают сегодня. Но ради справедливости надо сказать, что такой подход не везде. В секциях, которые сейчас содержатся Госкомспортом, встречается и нормальная селекция.

Дорога пошла вверх, появились плавные повороты. Скорость трака снижается. Алекс думает. Потом приходит к справедливому выводу:

– Получается, что ваши люди поделены на тех, кто имеет возможность незаконно обогащаться, и тех, у кого такой возможности нет. Поэтому они вынуждены придумывать свои пути?

– Получается, что коррупция имеет всенародный характер. И никто не думает о будущем, живут сегодняшним днем. Есть возможность – хапай! А там видно будет… А ты говоришь футбол…

– Это не я, ты говоришь про футбол. Давай-ка передохнем. Запутался я, Вадик, с вашей действительностью…

– Запутался уже… А я ведь еще главного не сказал.

– Еще и главное есть? – Алекс, судя по тону, начал уставать.

– Смотри, мой американский друг, мы с тобой люди практического склада, приземленные, так сказать… Говоря о цивилизации, мы не имеем в виду эпоху инков и разные культурные наследия. Мы говорим об организации современного общества.

– Ну, и что? Допустим…

– Допустим, что мы выделяем из общества слой творческих, спортивных и людей, занятых необходимыми государственными делами. И оставляем только бизнес, предпринимателей и тех, кто на них работает. Согласись, что в любой стране не все способны проявить себя в этой сфере.

– Соглашаюсь. И что?

– А то! Этих неспособных условно назовем балластом. У нас, например, этот балласт занят в бесконечных администрациях, организациях и прочих бюджетных, контролирующих конторах.

– И эта армия чиновников не дает развиваться бизнесу?

– Да! Это так. Но не спеши с выводами. Больно вы, американцы, горазды на скорые оценки…

– Так ты же сам об этом говоришь!

– Я говорю, это правда. Но ты скажи, а с вашим балластом что происходит? Подсказываю: вы его содержите на пособия. Ваша цивилизация человеку не дает пропасть…

– Ты так говоришь, как будто это плохо.

– Не плохо! Но ты сопоставь: масса нахлебников с гарантированными пособиями, жиреющих от гамбургеров и сладкой воды, никуда не стремится. Им и так хорошо. А у нас ухоженные чиновники, которые все время в поиске новых способов взяток, с жаждой карьерного роста… Еще неизвестно, что для общества лучше. Я не в смысле развития и достижений. Здесь все ясно, потому мы в США и приехали. Я в целом о деградации огромного сегмента граждан. Наш-то балласт тоже деградирует, но активно и инициативно. Сильно мешает развитию общества, но он худо-бедно контролируется. А ваш просто разлагается и при этом независимо разрастается. Такие вот получаются многосложные и неоднозначные весы.

Окончательно сбитый с толку Алекс тем временем подруливает к придорожному комплексу, где собрано все, что может понадобиться водителю.

После заправки мы зашли в кафе. Алекса почему-то особенно интересуют детские музыкальные конкурсы:

– Как можно в присутствии миллионов телезрителей химичить? Такой термин ты вроде бы использовал?

– Канал «Культура» ведет трансляцию с солидного конкурса. Исполнительское мастерство – дело тонкое, здесь важны нюансы. Не все зрители в этом разбираются. Жюри открыто ставит оценки каждому выступлению, люди верят профессиональному мнению, а кто сомневается – спорить бесполезно. Члены жюри привозят на конкурс своих протеже, для рекламы педагога необходимы призы его учеников. Дальше – дело техники, кому как считать баллы. И получается, что конкурс направлен не на выявление талантов, а на повышение благосостояния членов жюри и остальной организаторской шараги.

– Послушай, Вадик, это же сильно спорный пример.

– Согласен, в суд с этим не пойдешь. Но я и не собираюсь судить этих прохиндеев-профессоров. Для меня более важно, что люди это воспринимают как должное.

Мы молча поглощаем свои стейки. Алекс аккуратно пользуется вилкой и острым с зазубринами ножом с деревянной ручкой. Мне кажутся знакомыми его руки. Уже порядочно мы с ним поколесили и неожиданно легко сблизились. Собственно, что тут удивительного, мы оба из России, хотя его и можно назвать американцем. Интересная эта Америка: американец, неважно, где родился, какой национальности, – он просто американец.

– Ну расскажи еще про музыку, – просит он.

– Вот я знаю, например, как маме одаренного пианиста позвонила девица с телевидения. Канал уже другой, более центральный, проводит всероссийский конкурс по выявлению детских талантов. Пацан этот на кастинге сыграл гениально, просто так его из конкурса не выкинешь, а надо, поскольку денег с родителей не возьмешь.

– Они бедные?

– Они потомственные классические музыканты, дедушка дирижер. Не знаменитые, но профессионалы. У кого язык повернется денег просить? А может, и намекали, да родители не поняли. Короче, пацана надо высадить, чтобы место не занимал. А места там, видимо, на вес золота. Но интереснее другое – как эта теледевица аргументировала: «…у вас очень высокий уровень ребенка… у вас ребенок бесподобно талантливый…» Алекс, конкурс по выявлению талантов, а здесь «бесподобно талантливый» и поэтому его нельзя брать… Вот такую тюльку они придумали для отмазки. Чтобы и родителям приятно, и претензий не было.

– Да-а-а, это впечатляет! И такую лапшу вешают миллионам телезрителей… А скажи, почему ты в курсе таких тонкостей? Музыку любишь?

– Люблю. Музыкантом не стал, а музыку все равно люблю.

– И у меня то же самое, – вздыхает Алекс.

Мы садимся в огромную кабину трака, похожую на маленький отель, и продолжаем свой бесконечный путь.

Позже Алекс спрашивает:

– Вадик, вы бизнес серьезный разворачиваете, ты вот изучаешь все детали. Скажи: когда заработаешь достаточно, в Америку переедешь? Кроме твоих примеров (я ведь тоже интересуюсь, даже «Эхо Москвы» слушаю) разоблачение воровства у вас постоянно на всех уровнях происходит. Конца этому не видно, зачем это все тебе, если можешь тут жить?

Я ждал этого вопроса. Более того, я его задавал сам себе. Отвечаю не сразу:

– Нет, не перееду. Объяснить это и легко, и сложно…

Алекс заинтересованно смотрит на меня, не торопит, тактично ждет.

– Легко, но неискренне можно поговорить про патриотизм, духовность, особенность и еще много чего, что хорошо формулируют наши знаменитые борцы. Вот недавно обиделись на Ельцин-центр за две фразы по современной истории. Точно не помню, но претензии относились к описанию двух моментов, когда Россия попыталась стать цивилизованным обществом: при Хрущеве, когда признали культ и его страшные последствия, и при Горбачеве в начале перестройки. Особая обида патриотов зациклилась на ключевом понятии «пыталась стать цивилизованным…»

– На что тут обижаться? – недоумевает поверхностный американец.

– Тебе не понять… Что это за цивилизованный путь? Это когда нельзя детям говорить «папа и мама», а надо «родители»? Ну, чтобы не оскорблять нежные души ЛГБТ. Или в космосе нельзя искать черные дыры, а сначала надо дать им менее вызывающее название? Или нельзя на Рождество наряжать елки? В эту, что ли, цивилизацию Россия шла, да не дошла? Да у нас своя цивилизация! Так гневались солидные борцы по поводу центра имени Ельцина. Пока их тонко не одернули сверху.

– Ну а ты как думаешь? – Похоже, со мной Алекс узнает много нового.

– Думаю, что европейская, американская или еще какая западная цивилизация – это все достаточно условно. Нет, конечно, европейская цивилизация есть и даже сильно развивается. Советские эмигранты по приезде в Германию вели себя тихо, старались слиться со средой. А современные мигранты в магазинах нагло жрут все с полок, надкусывают брецели, отпивают сок из бутылок, а охране запрещено им делать замечания. В Ульме полиция пригласила в такой супермаркет мэра, тот помолчал, потом достал деньги из кармана и расплатился. А что делать? Не оскорблять же несчастных нудными нотациями… Такая вот цивилизация нам точно не нужна, не пройдут у нас такие номера. Наши толерантщики церемониться да экивоки разводить не станут.

А вообще-то людям рекомендованы десять заповедей. Общество, которое их выполняет или стремится к этому, цивилизованное. Вот и все! Десять простых и понятных заповедей. Всего! В их соблюдении и заключается смысл цивилизации. Остальное – местные нюансы.

– Ну ты философ, Вадик! Чего только мы с тобой тут в кабине трясемся… Хорошо, легкое объяснение я примерно понял. А сложное?

– А сложное сложнее объяснить…

– А ты объясни! Я хоть и с трудом, но все же странно понимаю тебя. Несмотря на незнакомые твои словечки. Мы тут почти сроднились, в этой кабине.

– Смотри! – начинаю я попроще. – В России примерно сорок миллионов футбольных болельщиков. Кроме клубов мы все всегда болеем за нашу сборную. И всегда одно и то же. Сборная выступает плохо, игроки – ленивые высокооплачиваемые дебилы, тренеры постоянно меняются, функционеры – воры, детский резерв как у нас готовится, ты уже знаешь, в высшей мировой лиге мы часто в говне… Но каждый раз перед большими турнирами мы надеемся. В нашем положении можно сказать, мы ждем чуда. Чуда, как правило, не происходит. Мы ругаемся, проклинаем футболистов, тренеров, функционеров, клянемся, что никогда больше… А ведь есть сборные, которые выигрывают. Но наши сорок миллионов не болеют за Германию или там Бразилию. Они все равно болеют за Россию. И всякий раз болеть будут! И уверены, что дождутся успеха…

Мы перевалили горы. Дорога пошла вниз.

– Вот. Как-то так… – заканчиваю я свой глубокий анализ истинного патриотизма.

В конце недели, перед расставанием, я приглашаю Алекса в Москву.

– Ты знаешь, – обрадовался он, – я давно обещал своей жене Марте поездку в Россию. И Патриция с удовольствием с внуком повозится. Обязательно приедем!

* * *

Они приехали зимой. Живут у моих родителей, чему те рады. Я с семьей давно обосновался отдельно, недалеко, родителей мы навещаем регулярно. Но они все равно скучают.

Повозил гостей по Москве и окрестностям. Алекс, этот американский ас, сам за руль сесть категорически отказался. Ему движение показалось нелогичным. Видите ли.

В выходной собрались у родителей. Марта русского не знает, но особо не скучает и сейчас, перед обедом, в своей комнате насилует скайп: в США уже утро. Алекс сидит в моей комнате, изучает семейный альбом. Я помогаю маме и жене готовиться к обеду. Отец вышел в магазин экопродуктов, расположенный в нашем доме.

Пробегая мимо своей комнаты, ощущаю некоторое напряжение.

Алекс замер над альбомом. Я подхожу, вижу, он поддерживает половину толстого альбома, чтобы тот не захлопнулся. В стандартную левую рамку вставлена обычная семейная фотография. Но в самом углу просто приткнута маленькая бледная черно-белая фотография с двумя младенцами. Меня словно током ударило.

– Мама! – кричу я в другую комнату.

На такой крик прибегает испуганная мама.

– А что это за фотография? – хрипло указываю на дрожащие руки Алекса.

Мама посмотрела и как-то сразу съежилась. Как будто меньше ростом стала.

– Не знаю, сынок… Сейчас отец придет. Он знает. Наверное.

У неё такой вид, что я не решаюсь настаивать. Раздается звонок, и моя мать очень быстро выходит в прихожую. Они возвращаются вместе, отец сразу садится за большой стол в столовой. Мама расстроена, отец тоже выглядит удрученным.

– Я всегда говорил – все тайное когда-нибудь станет явным. – Он посмотрел в сторону Алекса – видно, что смущен присутствием посторонних.

Я вообще перестал соображать. Алекс остался за письменным столом, сообразив, что дело тут семейное.

– Понимаешь сынок, мы все думали, когда мы сможем тебе открыться, чтобы не было потрясений. Думали-думали, тянули-тянули, время упустили, а потом уже совсем страшно стало…

– Пап, – волнуюсь я, – что открыть? Я не понимаю… Вы скажите прямо, от Алекса мне скрывать нечего.

Отец молчит. Наконец мама не выдерживает и отчаивается:

– Мы взяли тебя, сынок, из детского дома. Тебе два года всего было…

Нельзя сказать, что эта новость опрокинула меня навзничь. Какая разница? Они мои родные, любимые и единственные родители и всегда такими будут. Мне даже легче стало после таких горьких вступлений. Поэтому довольно легко от эмоциональных я перешел к практическим вопросам:

– А фотография эта откуда? Я точно такую же видел у Алекса…

– Никаких подробностей о тебе нам не рассказали, – отец тоже слегка приободрился, – дали только вот этот снимок, где на нем ты, даже не указали…

– А ты где свою взял? – спрашиваю Алекса, который уже стоит в дверном проеме.

– Не знаю. – Озадаченно: – Она всегда у меня была…

Мы с Алексом смотрим друг на друга. Слов нет…

Январь 2017 г.