Текст книги "Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи"

Неожиданная встреча

Мартовские ночи были ещё холодными. Наша геодезическая экспедиция с невероятными трудностями продвигалась в глубину мало исследованных гор Восточного Саяна и тащила на себе и на нартах всё своё продовольствие и снаряжение. За день люди так изматывали свои силы, что рады были краткому отдыху, а после ужина тотчас же засыпали крепким сном.

В эту ночь нас приютили старые кедры, растущие группой под одним из многочисленных отрогов.

Ветерок не переставая гулял по тайге. Он то бросался на юг и возвращался оттуда с теплом, то вдруг, изменив направление, улетал вверх по реке и приносил оттуда холод. Он-то и взбудоражил под утро наших собак. За час до рассвета меня разбудил их лай. Днепровский был уже на ногах. Я вскочил, торопливо натянул на себя верхнюю одежду и, отойдя от костра, прислушался. Злобный лай собак доносился из соседнего ложка. Не было сомнения: Левка и Черня держали зверя. Но кто этот зверь, к которому так азартно рвались собаки? Порой до слуха доносился не лай, а рёв и возня, и тогда казалось, что собаки уже схватились «врукопашную». Мы бросились к ружьям. Лагерь уже не спал. Днепровский заткнул за пояс топор, перекинул через плечо бердану, не торопясь, стал на лыжи. Я, с трудом сдерживая волнение, последовал за ним.

Собаки продолжали лаять. Мы бесшумно подвигались к ложку. Светало, всё яснее вырисовывались горы, ущелья и лес. Перевалив небольшую возвышенность, мы увидели впереди тёмное пятно. Это небольшим оазисом рос по северному склону ложка ельник. Оттуда-то и доносился лай, по-прежнему злобный и напорный. Задерживаемся на минуту. Нужно было определить направление ветра, чтобы, скрадывая зверя, не спугнуть его раньше, чем увидим. Пришлось правой вершинкой обойти ложок и спускаться к ельнику против ветра. А вокруг всё больше и больше светлело. Высоко над горизонтом повисла зарница, вестница наступающего утра.

Теперь собаки были совсем близко, но зверя ещё не было видно. Мы подвинулись вперёд и были у самого ельника. В этот момент мысль, зрение слух работали напряжённо. Зашатайся веточка, свались пушинка снега, всё это не ускользнуло бы от нашего взгляда и слуха. Сколько волнений, действительно, порождают эти минуты! Какая огромная выдержка требуется от охотника в такой момент! Пожалуй, в зверовой охоте подобные минуты самые сильные. Их всегда вспоминаешь с наслаждением, и наоборот: развязка всегда является обычным делом.

Ещё несколько шагов – и мы у края небольшого ската, но и теперь в сквозных просветах ельника ничего не видно.

– Что за дьявольщина! – сказал Днепровский, выпрямляясь во весь рост. – На кого они лают?..

Минуты напряжения оборвались. Совсем близко за колодой лаяли Левка и Черня.

– Наверное, соболь, – произнёс Прокопий тоном полного разочарования.

Мы вскинули ружья на плечи и стали спускаться к собакам.

Те, увидев нас, стали ещё больше неистовствовать. Тесня друг друга, они с отчаянным лаем приступали к небольшому отверстию, видневшемуся под корнями нетолстой ели. Я подвернул к ним лыжи и, любопытствуя, хотел заглянуть в отверстие. Вдруг собаки отскочили в сторону, отверстие увеличилось, разорвалось, и из-под нависшего снега вырвался чёрный медведь, показавшийся мне в этот момент невероятно большим.

Я почти бессознательно сделал прыжок в сторону, лыжа подо мною сломалась, но мне удалось удержать равновесие. Отчаянный крик Днепровского заставил меня оглянуться. Зверь молниеносным наскоком сбил его с ног и, подобрав под себя, уже готов был расправиться с ним, но в этот, почти неуловимый момент Левка и Черня насели на медведя и, вцепившись зубами, трепали его зад. Зверь с рёвом бросился на собак. Те отскочили в разные стороны, и медведь опять насел на Днепровского. Но и собаки не зевали, они снова принялись трепать зверя, отвлекая его от Прокопия. Так повторялось несколько раз.

Я стоял, держа в руках готовый к выстрелу штуцер, но стрелять не мог. Прокопий, собаки и зверь – всё это одним клубком вертелось перед глазами. Наконец, разъярённый дерзостью собак, медведь бросился за Левкой и наскочил на меня. Два – раз за разом – выстрела прокатились по ельнику и эхом унеслись далеко по тайге.

Всё это произошло так неожиданно, что я ещё несколько секунд не мог уяснить себе всего случившегося. В пяти метрах от меня в предсмертных судорогах корчился медведь, а Левка и Черня, оседлав его, изливали на нём всю свою злобу. Я бросился к Прокопию. Он сидел в яме без шапки, с разорванной фуфайкой и окровавленным лицом, но улыбался, правда, принуждённой улыбкой, за которой скрывался только что пережитый момент напряжения.

Я помог ему встать. Он не дал мне осмотреть раны и, шатаясь, медленно подошёл к убитому зверю. Тот лежал уже без движения, растянувшись на снегу. Собаки всё не унимались. Прокопий, с трудом удерживаясь на ногах, поймал Черню, затем подтащил к себе Левку и обнял их. Крупные слёзы, скатывавшиеся по лицу, окрашивались кровью и красными пятнами ложились на снег. Впервые за много лет совместных скитаний по тайге я увидел, как этот прославленный забайкальский зверобой расчувствовался до слёз.

Мы не зря считали его человеком без нервов. За его плечами сотни убитых зверей, много опасных встреч. Я был свидетелем рукопашной схватки, когда раненая медведица, защищая своих малышей, бросилась на Днепровского и уснула непробудным сном от его охотничьего ножа. А он был спокоен; мне казалось тогда, что даже пульс его оставался неизменным.

Сейчас собаки растрогали охотника. Он обнимал их и действительно плакал. Я стоял, умилённый этой картиной, и не знал, что делать: прервать ли трогательную сцену или ожидать, пока Прокопий, успокоившись, придёт в себя. Собаки, видимо, вспомнили про медведя, вырвались из рук Днепровского, и снова их звонкий лай катился по тайге.

Зверь разорвал Днепровскому плечо и избороздил когтями голову. При падении Прокопий неудачно подвернул ногу и вывихнул ступню. Я достал зашитый в фуфайке бинт и стал перевязывать раны.

Издали послышались голоса. Нашим следом шли товарищи, они тащили с собой, на случай нашей удачи, двое нарт.

Медведь оказался крупным и довольно жирным. Внутренние органы были залиты салом, за которым не было видно ни почек, ни кишок. На спине, вдоль хребта, и особенно к заду толщина сала доходила до трёх пальцев. Все мы радовались, что Днепровский остался жив, и были очень довольны добычей. У нас не было мяса, а предстояла большая физическая работа по переброске груза на реку Кизир.

Пока товарищи укладывали на нарты мясо, я осмотрел берлогу, устроенную медведем под елью, затем мы с Арсением Кудрявцевым взяли под руки Прокопия и медленно повели его на бивуак. Следом за нами шли усталые Левка и Черня.

Только теперь мы заметили, что солнце уже оторвалось от гор. Тайга проснулась. Было необычно светло и радостно.

Табор внезапно преобразился. Больше всех был доволен наш повар Алексей Лазарев.

– А ну, товарищ повар, разворачивайся! – приказывал он самому себе, позвякивая ножами. – Нынче клиенты пошли требовательные. Похлёбочкой да мурцовочкой не довольствуются, подавай говядинки да не какой-нибудь, а медвежатинки, дуй их горой!

Теперь ему не нужно было за завтраком и ужином рассказывать нам о вкусных блюдах, чем он в последнее время и разнообразил наш стол. На костре закипали два котла с мясом, жарилась печёнка, топился жир, и тут же, у разложенного по снегу мяса, товарищи расправляли медвежью шкуру. Словом, картина, достойная кисти художника…

Слёзы зверя

Была осень. Сумрачно качались по ветру оголённые берёзы. Неслышно шумела река, нигде не было заметно птиц. Всё отлетело, угомонилось и молча, тихо ждало зимы. Такой кажется всегда осень в тайге. Но это обманчиво. На самом деле в эту пору тайга жила большой жизнью. Была брачная пора парнокопытных. По хребтам и скалистым отрогам ревели изюбры; по тайге и марям мотались лоси-быки, а по заросшей ягелем тундре – дикие олени. Жизнь этих животных в осеннюю пору совсем необычна – брачная пора озлобляет быков, они ожесточённо дерутся из-за подруг.

Мы пробирались в свой лагерь, расположенный далеко в вершине реки Ямбуй. Моими спутниками были Василий Мищенко и Прокопий Днепровский – оба испытанные зверобои и знатные промышленники. С нами разделяли путешествие две промысловые собаки – Левка и Черня.

Миновав последний прижим по реке, мы вышли из узкого ущелья, и перед нами открылась широкая падь, поросшая густым ерником. Звериная тропа, по которой мы шли, то прижималась к реке и змейкой вилась по чёрному ернику, то выходила к тайге, и тогда наш путь шёл по увалам.

Неожиданно собаки заволновались. Идущий впереди Прокопий остановился. Василий Мищенко снял шапку и прислушиваясь долго смотрел по сторонам.

– Обманывают… – сказал он.

Но собаки настойчиво тянулись к реке. Мы ещё раз осмотрелись. Кругом было тихо, ничто не нарушало покоя.

– Не иначе где-то зверь жирует, придётся идти… – сказал Прокопий, снимая котомку.

Оставив пожитки на тропе, мы, сдерживая разволновавшихся собак, свернули к реке. Впереди шёл Черня. Я тогда впервые увидел работу этого замечательного кобеля. В нём всё было подчинено моменту; с большим знанием дела, с толком и темпераментом он выполнял свои обязанности. Всё в нём – глаза, нервы, слух – в этот момент представляло одно целое и было устремлено к зверю, которого он своим замечательным чутьём улавливал на далёком расстоянии. Его раздутые ноздри жадно втягивали воздух. Он торопился, крутил от возбуждения хвостом и изредка посматривал на Мищенко. Тот сдерживал его, натягивал поводок и привычными словами бранил собаку:

– Смотри ты мне, ишь негодный парень!

После окрика Черня немного успокаивался и послушно шёл впереди. Скоро он подвёл нас к реке, мы перешли её и, выйдя на борт, звериной тропой свернули влево. Моему любопытству не было предела. Я наблюдал за Черней и восхищался им.

У ключа Черня задержался. Подняв высоко морду, собака длинным вдохом потянула воздух и со всех ног бросилась в сторону.

– Держи, – шепнул Прокопий.

Черня до хрипоты натянул поводок, но после угроз Мищенко – затих. Я стоял и не понимал, что случилось. Кто-то близко ломал лес.

– Наверное, медведь? – обращаясь к промышленникам, спросил я. Прокопий, не отвечая, передал мне Левку, снял с плеча бердану и подал знак следовать за ним.

Близился вечер, клочьями по небу ползли облака. По тайге шумели ещё не опавшие листья берёз. Крадучись мы вышли на стрелку и, подобравшись к обрыву, прислушались. Кто-то бросился в чащу, затем послышался протяжный стон и возня.

Что могло быть?

Не в силах сдерживать любопытство мы привязали собак и поползли вперёд. Моему взору представилось необычное зрелище. Буквально в ста метрах от нас, на маленькой поляне у ручья, дрались два сохатых. Сцепившись рогами, они с чудовищной силой напирали друг на друга. Из-под ног клочьями летела земля, трещал, ломаясь, лес, оба зверя громко стонали. Это была схватка, в которой не было пощады. Бились насмерть.

Стон, треск и стук рогов наполняли долину. Борьба с каждой минутой становилась всё ожесточённей, яростней.

Одно обстоятельство привлекло моё внимание: один зверь был заметно крупнее другого. Он легко отбивал удары противника, с большой ловкостью сам нападал и, будто шутя, иногда отступал. Меньший же бык был слабее и имел несколько ран. Видно, неудачи обозлили его, он торопился, падал, стонал, но не сдавался.

Рядом с поляной, прикрываясь кустами, стояла самка. Не отводя глаз, она следила за дракой самцов, и всякий раз, когда драка превращалась в яростную схватку, и рёв озлобленных быков нарушал безмолвие тайги, её охватывало беспокойство. Она вытягивала шею и, насторожив уши, мотала своей несуразной комолой головой.

Так летели минуты. Не щадя себя дрались быки – лесные великаны. Но вот наступила развязка. Меньший бык стал заметно сдавать. Он ослаб и уже совсем перестал нападать. Но какая-то внутренняя сила заставляла его ещё сопротивляться. Из кустов ближе к дерущимся вышла самка, и большой зверь яростнее набросился на противника. Он выбил его с поляны и, напирая всей силой, стал теснить соперника к ключу. Отступая, побеждённый валил лес, ломал колодник, припадал к земле.

Мы приподнялись и, забыв про осторожность, подошли к обрыву. Заканчивая бой, большой зверь, наконец, сбил сильным ударом противника, но поскользнувшись, сам упал на колени. В одно мгновение меньший зверь ловким прыжком бросился в сторону и со всего размаха всадил два острых конца рогов в бок соперника. Тот вздыбил, мотнул в воздухе рогами и со страшным рёвом свалился на землю.

Не успели мы прийти в себя от неожиданной развязки, как на поляне залаяли собаки. В березняке уже не было матки, следом за ней исчез и меньший бык.

Мы спустились к зверю. Кругом земля была взбита ямами, всюду – клочья шерсти, поломанный лес. Левка со злобой рвал шерсть на спине быка, а Черня настойчиво добирался до морды. Зверь с трудом приподнимал голову, отмахивался от Черни и силился сбить Левку со спины.

Перед нами лежал лесной великан. Зверь был необычных размеров, в полной силе и красоте. Могучие ноги, носившие его с лёгкостью птицы по лесным просторам и зыбунам, теперь беспомощно лежали на траве. Красивые большие рога своей тяжестью клонили голову к земле. Из глубоких ран, обливая землю, стекала чёрная кровь.

При нашем появлении зверь не попытался вскочить, не выразил испуга. Он тяжело дышал и последними усилиями боролся со смертью.

Из-за туч прорвалось солнце и тёплыми лучами осветило поляну. Мы стояли молча, каждый по-своему переживая трагедию зверя.

Но вот бык, будто разбуженный солнцем, медленно приподнял голову и чёрными выразительными глазами посмотрел на нас. Две мокрых полоски шли от глаз до подбородка. Он продолжал смотреть на нас, и капля за каплей слёзы катились по этим полоскам. Умирая, бык плакал.

Я посмотрел на своих спутников-зверобоев. Их прошлое – сотни убитых зверей, десятки медвежьих берлог, риск, смелость… Слёзы зверя смахнули с их лиц это прошлое. Они стояли перед плачущим зверем приниженные, охваченные чувством жалости.

Зверь плавно опустил голову, глубоко вздохнул, потянулся и умер.

Страх

В один из осенних дней наша геодезическая экспедиция пробиралась к Диерским гольцам.

Когда мы подъехали к устью реки Диер, был уже вечер, и тени гор заливали всю долину. Много лет назад большим пожаром был уничтожен лес при входе в Диерское ущелье, и теперь чёрные, безжизненные стволы гигантских лиственниц низко склонились к земле, как бы преграждая путь в ущелье. С большим трудом люди прорубили дорогу, провели оленей и, подойдя к Диеру, расположились на ночёвку. Эхо от ударов топора нарушало тишину тайги. Мы поставили палатки, и сейчас же костёр осветил наш маленький лагерь. Я заметил отсутствие двух собак, имевших привычку всегда вертеться около костра.

– Где Чирва и Качи? – спросил я пастуха-эвенка, работавшего в нашей экспедиции.

– Наверно, рыбу пошёл ловить, это место кета должно быть много, – ответил Демид.

– А разве собаки могут ловить рыбу? – переспросил я, удивлённый ответом эвенка.

– Хорошо может ловить, иди смотри… – и старик кивнул головой в сторону реки.

Было ещё светло. Стремительный поток прозрачной воды скатывался между крупными валунами. В трёхстах метрах ниже лагеря шумел водопад… Река там делает огромный прыжок и, падая с высоты, обдаёт скалы густой пеной. Ниже водопада образовался тихий водоём. Я подошёл к краю скалы и выглянул из-за неё. Качи и Чирва стояли в воде и, запуская морды, старались что-то схватить; третья собака – Залёт – сидела на берегу и следила за ними. И каждый раз, как только одна из собак вытаскивала морду из воды, Залёт настораживался, ожидая, не появится ли пойманная рыба. Вдруг Качи внезапно сделал прыжок, завозился в воде и, приподнимая высоко передние лапы, выволок на каменистый берег большую кету. Залёт бросился к нему, сбил его с ног и тут же торопливо стал расправляться с добычей. А Качи отряхнулся и, слизав с морды рыбью чешую, неохотно зашёл обратно в воду. В это время Чирва, пятясь задом, тащила за хвост к берегу большую рыбу. Меня эта «рыбалка» заинтересовала, и я спустился к водоёму.

Если бы не предупреждение эвенка Демида, никогда бы мне не узнать в вытащенной рыбе кету, серебристую красавицу больших морей. Её круглый жирный корпус был тонким и почти бесформенным. Вся она была в ранах и имела жалкий вид.

Я стал рассматривать мелкий водоём, в котором кета покрывала почти всё дно. Часть её, удерживая равновесие, ещё плавала, но большинство проявляло слабые признаки жизни и чуть-чуть шевелилось.

Я видел, как ниже водоёма, где река переливалась между крупных камней, плавало много кеты. У некоторых были повреждены глаза, многие не имели плавников. И почти вся она была покрыта тёмно-фиолетовыми пятнами. Рыба пыталась преодолеть течение, пробиться вперёд, но у неё уже не было сил, и короткие плавники плохо служили.

– Странная рыба, – думал я, – в ней почти не было жизни, она потеряла внешний вид, изранилась, а всё-таки лезла и лезла вверх по реке.

Быстро наступающая темнота заставила меня вернуться на бивуак. Большой костёр, шумно рассыпая искры, освещал поляну. Близко у огня сидели люди, у кромки леса паслись олени. Чёрные тени лиственниц уже легли на палатки.

– Хороша тайга, – подумал я, глядя как мои спутники аппетитно утоляли голод. – Хороша и простота её, когда после дневной работы или утомительного перехода, садишься в дружный круг и ешь всё, что приготовит неискусный повар. И кружка чаю, выпитая к концу дня, поистине, кажется божественным напитком.

После ужина, нарушая тишину, гремел посудой повар. Я прилёг к костру и долго писал. Водоём с гибнущей кетой приковал мои мысли, и я невольно вспомнил про жизнь этой рыбы.

Ещё не успеют осенние туманы покрыть берега Охотского побережья, как большие косяки кеты уже подходят к ним и, распрощавшись с морем, устремляются вверх по рекам. Перегоняя друг друга, забыв про корм и отдых, пробивается кета к самому верховью.

И чем выше поднимается она, тем больше препятствий и тем сильнее обессиливает её голод. Вот она уже достигла горной части реки и там, на мелких перекатах, в порогах и шиверах сбивает свои плавники, а густые речные завалы наносят ей раны.

Но она будто не замечает их, не чувствует и с неудержимой силой стремится вперёд, к тем местам, где родилась.

Там кета мечет икру и, сбившись в тихих водоёмах, почти вся гибнет от голода и бессилия. На этом рыбном кладбище, задолго до прихода кеты, птицы-хищники, нарушая тишину тайги, уже дерутся, чуя лёгкую добычу. Туда же проторит тропу и медведь. Ежедневно, поджидая рыбу, он зло ворчит на крикливых птиц.

Рано утром всех нас разбудил холод. Шёл крупными хлопьями снег. Я встал и после завтрака, пока вьючили оленей, пошёл ещё раз посмотреть водоём. Собаки были уже там и, окружив меня, сытыми глазами смотрели на кету, которую я без труда достал из воды. Рыба была тёмного цвета с торчащими вперёд зубами. У неё был повреждён хвост и под передними плавниками виднелись раны. Она не проявляла особенного беспокойства, расставшись с родной стихией, и не билась в руках. Мне захотелось отнести её в реку Керби и пустить в большой водоём, чтобы течение унесло её обратно в море. Но я знал, что инстинкт в ней сильнее смерти.

Я бережно опустил кету в воду. Её подхватила струя и понесла по каменистому руслу вниз.

Когда я возвратился на бивуак, олени уже были готовы двинуться в дальнейший путь. И вскоре мы тронулись. Нам надо было в этот день выйти на Диерский голец.

Тропа то поднимала нас высоко к скалистым горам, то опускала вниз к бурлящему потоку Диера. Спуски и подъёмы были скользки от падающего снега, который не переставая шёл с утра. Тайга стала мокрой и неприветливой. Идущие впереди олени то и дело стряхивали с себя мокрый снег. Вытянувшись длинной вереницей промеж еловых зарослей, мы шли медленно и молча. Следом за нами, опустив низко мокрые хвосты, плелись собаки.

Часа в два дня сделали привал. Нужно было обогреться и обсушиться, так как скоро должен был начаться наш подъём на голец, а там нет леса, следовательно, не будет и костра.

Не успели развьючить оленей, как приятным треском вспыхнул костёр. Готовили обед, а на жарких углях выпекали эвенкийские лепёшки. Вдруг недалеко от лагеря залаяла Чирва.

– Рябчик, – подумал я. – Хорошо бы поджарить их несколько штук и горячим лепёшкам.

Как бы угадывая мои мысли, пастух Илья взял ружьё и пошёл на лай. Илья с весны в нашей экспедиции. Он моложе и крепче Демида. Охота и скитания по тайге были для него привычным и любимым делом. Через несколько минут я услышал окрик Ильи на эвенкийском языке, и сейчас же сидевший у костра Демид взял топор, ловким взмахом срубил длинную жердь, привязал к её тонкой вершине приготовленную из ремешка петлю и пошёл на зов. Я не утерпел и поспешил за стариком. У молодой ели усердно лаяла Чирва. Там, невысоко от земли, на сучке сидела серая птица. Но, странно: наш приход не встревожил её; она даже не выразила испуга и тогда, когда Илья поднёс жердь с петлей к её голове – птица слегка вытянула шею, эвенк накинул петлю и сдёрнул её с ели.

Через несколько секунд я держал её в своих руках, но и теперь у неё не было испуга, будто она не понимала той опасности, какая грозила ей.

Это была каряга – так называют местные жители каменного рябчика.

– Ну и глупая птица, – сказал я, выпуская её из рук.

– Ево ум есть, только одной капли страха нет. Напрасно отпустил карягу, мясо его шибко сладко, – сказал Демид недовольным тоном.

– Если нет у неё страха, так можно её опять поймать, – оправдывался я.

– Можно-то можно, зачем два раза лови, когда один раз довольно? – отозвался Илья.

Высвободившись из рук, каряга отлетела метров на пятьдесят и снова уселась на дерево. Мы все подошли к ней. Чирва с Залётом уже облаивали её. На этот раз я сам решил испытать этот странный способ ловли каряг и убедиться в отсутствии у неё страха.

Подражая эвенкам, я взял жердь и подошёл к ели. Птица не улетела, она спокойно смотрела на меня и, переступая с ноги на ногу, топталась на сучке. Я поднёс к ней конец жерди, каряга, глубоко втянув голову, продолжала сидеть. Я накинул на неё петлю и, захлестнув ею ноги, снял с сучка.

Снова она оказалась в моих руках, но на сей раз я принёс её в лагерь. Все мы долго рассматривали странную птицу, у которой действительно не было страха. И, освобождённая вторично, она села недалеко на ветку.

– Что за край! – сказал удивлённый Прокопий Днепровский, исходивший на своём веку немало болот и тайгу. – У нас птица человека на выстрел не подпускает, а эта сама в петлю лезет. Вот и рыба – разобьётся вся, уже пропадает, а всё вверх лезет, – продолжал он, обращаясь к старику Демиду.

– Моя русски хорошо говорить не могу, скоро придёт Афанасий, он будет говорить эвенкийскую сказку – зачем кета вверх ходи, зачем каряга не боится… – ответил ему эвенк.

Старик Афанасий был из Салавлинского колхоза. Он ещё хранил в себе следы былой силы, был не по возрасту ловким и у эвенков считался лучшим рассказчиком.

Все мы с нетерпением стали ждать Афанасия, нашего проводника-эвенка из стойбища Салавли. Два дня тому назад, около реки Мунали, из нашего стада потерялись три оленя, он остался искать их и рассчитывал догнать нас не позднее сегодняшнего дня.

После отдыха мы перешли реку и стали подниматься к видневшемуся вдали Диерскому гольцу. Скоро лес остался позади нас. Скучные россыпи, покрытые лишайниками да влажным ягелем, сменили мягкую зелень тайги. Теперь нас окружала безмолвная природа, освещённая серым осенним днём. В тайге чувствуешь себя лучше, там особая жизнь: то пенье птиц, то шелест листвы, то журчание ручья. Но в тайге нет того простора, который окружает тебя на открытых горах. Как легко там дышится после тайги и каким большим кажется человек среди той тишины, что царит над горами! Безусловно, и там, в серой и скучной природе, есть много величественного и красивого.

Мы с Днепровским поднялись на ближайший пик, чтобы наметить кратчайший путь к главной вершине гольца. Я был поражён той панорамой, что представилась нашему взору. На огромном пространстве, подпирая своими вершинами небо, виднелись величавые пики, а между ними лежали глубокие лощины. Они упрятали в своих невидимых глубинах реки, долины и зелёную тайгу… Всё до самого горизонта было изрезано, порвано и обнажено. Я долго смотрел и не мог налюбоваться глубокими цирками, окаймлёнными отвесными скалами, хаотической структурой гольца, всё вокруг было необычно красиво. Разорванные ветром облака низко ползли над гольцом, а следом за ними ползли их тени. Они то исчезали в глубине лощин, давая простор солнцу, то снова появлялись, покрывая тёмными пятнами голец.

К вечеру мы уже были у последнего подъёма. Крупные обломки пород и выступы скал лежали на нашем пути. Подъём был крутой и скользкий от утреннего снега. Мы дали передышку оленям, поправили вьюки и, собрав все свои силы, пошли на штурм.

Падали уставшие люда. Не отставая от нас, карабкались по россыпям олени. Шли не отдыхая, молча, и скоро были под вершиной Диерского гольца.

Солнце уже коснулось ближайших пиков и, утопая в зубчатом горизонте, медленно покидало видимую даль.

У скалы, что гранитным поясом оберегает подступ на вершину Диера, мы разбили лагерь.

Старик Афанасий пришёл поздно, когда мы уже собрались разойтись по палаткам на отдых. Но желание послушать сказку было настолько велико, что мы, не пощадив старика, всё же упросили его поведать нам тайну столь странных явлений природы, что наблюдали в последние дни.

Желающие послушать сказку собрались в моей палатке. Пришли и все пастухи-эвенки. Сырой мох горел дымно. На печи тихо кипел чай. Старик Афанасий плотно закрыл вход в палатку, затем не торопясь выпил большую кружку крепкого чаю и закурил. Сейчас же задымились трубки и у остальных эвенков.

– Вы хотите знать, почему каряга живёт без страха и почему кета всё вверх ходит? Это знают только эвенки, и это не сказка, потому что ещё никто не сказал, что это было не так, как я сейчас расскажу, – начал Афанасий, поглядывая на нас. – Давно, совсем давно это было, а когда – даже старики не помнят. Всё тогда кругом было не то, что теперь. Тогда все реки текли навстречу солнцу, не было ночи, а там, где теперь мари, там были большие и глубокие озёра. В то время и тайга была совсем другая. Всякого разного зверя в ней было много. Волки, олени, кабарожки – все звери жили вместе, в одном стаде. Они не умели бояться друг друга, тогда тайга жила совсем без страха. Что такое страх – ни звери, ни птицы понимать не могли, одной капли страха не было у них!

Как теперь, так и тогда, одни звери питались травою, а хищники, живя вместе с ними, поедали их детей, и те не знали, как им спасать своё потомство. По рекам и озёрам жила рыба разная, сиг, карась, ленок и другие гуляли вместе с выдрой. Они не умели бояться её, и выдра завтракала хариусом, а обедала тайменем. Белка тогда жила в дружбе с соболем, и соболь не гонялся за ней, как теперь. Он играл с ней и, как бы в шутку, съедал её. Тогда шибко много было в тайге разных таких шуток, передать даже всех не могу. Совсем не как теперь жили тогда все звери. Они не имели хитрости, потому что у них не было страха.

Так жила тайга по нашим сказкам. Худой, совсем худой закон был в ней. Животных, которые питались травой, становилось всё меньше и меньше и, может быть, их не осталось бы совсем, если бы не случилось то, о чём я сейчас расскажу.

Тут на Диере, за вершиной гольца, есть глубокая яма. Старики говорят, что в ней теперь нет дна, а тогда там было большое озеро, а рядом с ним – пещера. В ней жил в то время большой и страшный Чудо-зверь, другого после такого не было. Он был хозяин над рыбами, зверями и птицами. Все подчинялись ему. Это он дал закон – жить всем без страха.

Чудо-зверь в пещере жил один. Ни зверь, ни птица в пещере Чудо-зверя не бывали, да и не было тогда ни троп, ни проходов туда, на Диере всегда лежал туман.

Но настало время, когда хищников стало шибко много, а у других животных совсем не осталось терпения. Собрались они и решили послать гонцов своих к Диерскому гольцу, к Чудо-зверю, просить защиты.

Долго ходили они туда-сюда вокруг гольца, и никогда бы им не увидеть Чудо-зверя, если бы не сжалилось над ними солнце. Оно разогнало туман, и они поднялись на голец. Не прогнал их Чудо-зверь и терпеливо всех выслушал.

Большие звери говорили, что хищники поедают их телят и что они совсем не знают, как бороться с ними. Птицы жаловались на то, что они вовсе не видят своего потомства, что хищники уничтожают их яйца и поедают птенцов. А от всех рыб говорила кета, она рассказала о том, что уже никого не осталось метать икру, что хищники совсем кончают рыбу и что пустеют моря, озёра и реки. И много разных других жалоб было передано ему. Молча выслушал их Чудо-зверь, а когда все кончили, сказал:

– Хорошо, я дам вам другую жизнь, зовите всех сюда, к Диерскому гольцу.

Крикливые гуси понесли эту новость далеко на север, в тундру и к большому морю. По горам бегали быстроногие олени и торопили всех зверей и птиц к Диеру. Неутомимые белки разбрелись далеко-далеко по тайге и всех, кто жил в ней, звали сюда, к гольцу. По всем морям и рекам плавала кета и всех рыб посылала к озеру, где жил Чудо-зверь.

Повсюду разлеталась новость. Разным говором зашумели леса, воды, все тронулись, пошли, полетели к Диерскому гольцу, где Чудо-зверь должен дать им новую жизнь.

Одни говорили, что хищникам пришёл конец. Другие уверяли всех, что Чудо-зверь запретит им питаться мясом и заставит есть траву, но были и такие, которые говорили, что он их переселит за море, в другие земли. Однако точно никто не знал, что хотел сделать Чудо-зверь.

С разных сторон, отовсюду к гольцу подходили звери, прилетали птицы, приплывала рыба. Шли сюда и хищники. Их было так много, что и сказать даже не могу.

Первыми к озеру прилетели лебеди, и как сели на воду, сейчас же запели. Нет больше таких красивых звуков на земле, только тогда Диерские гольцы и слышали эту песню.

А в то время в своей пещере Чудо-зверь думал, как изменить худой закон тайги. Лебеди своей песней пробудили от дум Чудо-зверя, и он появился на самой вершине гольца, когда уже все были в сборе.

Кого только там не было: волк, медведь, олень, лиса, козёл, песец и даже бурундук там был – все они толпились вместе под вершиной. На выступах у скал, на маленьких полянах, сидело много-много птиц: утка, кобчик, коршун, дрозд – все сидели тесно, мирно, дружно. В озере и по большим ключам сбились рыбы – они, как другие, пришли сюда за новым законом. Все собрались к Диерскому гольцу: тут были и малыши, что уцелели от хищников, были взрослые и старики. Среди всех птиц не было каряги, она жила на берегу реки и на голец не торопилась.