Текст книги "Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе"

Чтобы ответить на этот вопрос, надо для начала вкратце остановиться на варианте, который ранее уже затрагивался. В момент обсуждения конституционной реформы 2020 года намечались контуры решения, которое позволило бы Путину сохранить основной объем власти, но при этом существенно изменило бы некоторые аспекты функционирования режима. Я имею в виду создание Госсовета как располагающего всей полнотой власти органа во главе с Путиным, который в таком случае уступил бы президентское кресло преемнику. Реальная власть преемника была бы при этом ограниченной, так что последнее слово при принятии критических решений оставалось бы за председателем Госсовета. Подобный вариант был в свое время реализован в Казахстане.

Трудно судить, насколько серьезно сам Путин рассматривал эту схему как способ решения «проблемы 2024», но это и неважно, потому что в итоге был избран другой способ. События 2022 года в Казахстане показали, что у Путина были все основания для опасений по поводу такого варианта. В стабильной ситуации он срабатывает, но при любом обострении внутриполитического положения у формального главы государства может оказаться достаточно как институциональной власти, так и политических ресурсов для того, чтобы избавиться от своего предшественника, принеся его в жертву народному недовольству.

Существует только одна ситуация, в которой разделение власти между формальным лидером и его неформальным боссом относительно безопасно для последнего. Это передача власти по наследству или, в широком смысле, внутри семейного клана. До подобной ситуации могут деградировать даже партийные режимы, как свидетельствует опыт Северной Кореи. Случаи такого рода среди электоральных авторитарных режимов довольно многочисленны, от Джибути до Сингапура. Есть совсем свежий пример Туркменистана, где президентское кресло было передано от отца к сыну, но при этом отец, Гурбангулы Бердымухамедов, остался фактическим правителем в качестве председателя верхней палаты парламента.

Реализация подобного варианта в России маловероятна не потому, что конституционная реформа 2020 года лишила его институциональных предпосылок: опыт показал, что Основной закон России поддается изменениям с невероятной легкостью, и воссоздание этих предпосылок не составило бы проблемы. Проблема, скорее, в отсутствии правдоподобной кандидатуры родственного наследника. У Путина, конечно, есть его таинственные, не очень открытые для широкой публики дочери, но нет никаких признаков того, что они могут рассматриваться как его преемницы.

Недостаток информации делает эту тему исключительно сложной для обоснованного суждения. Однако кажется, что сам Путин не склонен возлагать на своих дочерей больших надежд ни в плане их подготовленности к большим политическим карьерам, ни даже, возможно, в качестве потенциальных гарантов сохранения его фактической власти и безопасности. Для сравнения замечу, что Нурсултан Назарбаев долго присматривался к своей старшей дочери Дариге на предмет возможного наследования ею власти, но в конце концов отказался от этой идеи, и довольно эксцентричный политический стиль Дариги сыграл, видимо, не последнюю роль в этом решении. Отношения отцов и детей часто бывают сложными.

Рассмотрим теперь перспективы воссоздания персоналистского режима в ситуации, когда Путин в силу тех иных обстоятельств лишится власти, однако во всех остальных отношениях конфигурация нынешней правящей группы не претерпит существенных изменений. Обсуждать этот вариант, на самом деле, сложнее всего, потому что о какой бы то ни было устойчивой конфигурации этой группы говорить очень сложно.

На это есть две причины. Первая тривиальна – это недостаток информации. Даже попытки Евгения Минченко реконструировать состав и распределение полномочий внутри того, что он называл «Политбюро 2.0», ныне прекратились, да и раньше были не особенно убедительными. Вторая причина фундаментальна и состоит в том, что в условиях персоналистского режима конфигурация правящей группы по определению не поддается фиксации, во многом зависит от ситуационных желаний и предпочтений лидера. Мы, попросту говоря, не знаем и не можем знать, кто будет стоять ближе всех к центру принятия решений в «момент Х».

Предположим, однако, что состав этой группы будет определяться не формальным положением ее членов в структурах власти (это часть другого сценария, на котором сейчас останавливаться не буду), а объемами их личных, не поддающихся формализации властных ресурсов. Первое, что можно довольно определенно сказать, следуя этому предположению, – это то, что ни один из возможных претендентов на верховную личную власть в этой ситуации не будет иметь решающего преимущества перед другими. Появление такого персонажа в условиях функционирующего персоналистского режима чрезвычайно затруднительно, поскольку он представлял бы слишком явную угрозу для действующего руководителя, и в России не просматривается даже на горизонте.

Можно, конечно, прибегнуть к аргументу о том, что поскольку режим сохранит свой электоральный характер, то и лидер определится на выборах. Путин тоже не сразу обзавелся своими колоссальными политическими ресурсами, но после пары электоральных циклов всё изменилось. Однако нужно помнить, что свои первые президентские выборы Путин выиграл в условиях электоральной демократии, да и вторые были еще не совсем фиктивные.

Ныне ситуация иная. Все члены правящей группы знают, что при консервации основных черт современной российской «электоральной политики» выборы выиграет любой кандидат, который будет представлять на них существующую власть. Реальная развилка будет не в тот момент, когда граждан призовут на избирательные участки, а тогда, когда члены политического руководства в узком кругу примут решение о выдвижении одного из них в президенты. Полагаю, однако, что в этой ситуации в распоряжении потенциального победителя будет только один решающий аргумент – сила, то есть возможность привлечь на свою сторону вооруженные силы или иные мощные силовые аппараты.

Эти обстоятельства выводят нас за рамки модели, при которой существующий режим сохраняется в более или менее неизменном виде. Абсолютная монархия или партийный режим могут пережить активное вмешательство силовых структур в политику. Первая – потому что условный «лейб-гвардии Преображенский полк», совершивший переворот, вполне может ограничить свое вмешательство в политику сменой одного монарха на другого. Второй – потому что военное руководство тесно интегрировано с политическим в рамках партийных органов. Участвовавшие в борьбе за власть военачальники просто остаются членами партийного руководства. К установлению военного режима это не приводит.

При персоналистском режиме такое невозможно. Отсутствуют институты – двор монарха или партия, – которые обеспечивали бы интеграцию сыгравших ведущую роль в борьбе за власть силовиков в новый порядок, в рамках которого их роль была бы по-прежнему вторичной. Всё достается именно тому, кто обеспечил силовую передачу власти, даже если формально он не сразу становится во главе режима. Таким образом, я не нахожу перспективу сохранения персоналистской власти – с Путиным при существенном изменении его роли или без Путина – реалистической.

Случай Казахстана настолько важен, что заслуживает отдельного и более обстоятельного анализа.

То, что лидер Казахстана Нурсултан Назарбаев, которому власть досталась в 1990 году в силу довольно случайного стечения обстоятельств, оказался весьма одаренным политиком, не нуждается в доказательствах: незаурядное политическое долголетие свидетельствует об этом без лишних слов. Казахстан – сложная страна, в которой титульное население на момент получения независимости не составляло абсолютного большинства и при этом было разделено на соперничавшие между собой кланы. Как известно, Назарбаев справился с этой потенциально взрывоопасной ситуацией лучше, чем правители всех близлежащих государств: не только без гражданской войны, но и без массовых репрессий, насаждения архаичных форм культа личности и прочих эксцессов, знакомых нам из недавней истории стран Центральной Азии.

Однако в ситуации «уйти, чтобы остаться» одного только политического искусства недостаточно. Нужно еще создать в стране такие политические институты, которые позволяют решить проблему максимально безболезненно. Для этого требуются не только политические таланты, но и способность к тому, что ученые называют институциональной инженерией. На этой грани многостороннего дарования Назарбаева я и хотел бы остановиться. Сразу скажу, что поиск был долгим и не всегда последовательным, но это свидетельствует лишь о реальной сложности проблемы.

Как и многие другие бывшие советские республики, включая Россию, Казахстан вынес из социалистического прошлого совершенно бесполезную конституцию 1978 года, единственная задача которой состояла в том, чтобы оформить политическое господство правящей партии. А когда эта партия лишилась власти и развалилась, то оказалось, что заложенная в эту конституцию парламентская модель не работает сама по себе и никак не сочетается с введенной в нее в 1990 году президентской должностью. Конституционная неразбериха внесла существенный вклад в хаотичную ситуацию, которая в Казахстане затянулась до 1995 года, потому что конституция, принятая парламентом в 1993 году, в основном повторяла старые нормы, которые уже доказали к тому времени свою неработоспособность.

В условиях политического хаоса Назарбаев не только устоял, но и укрепил свои политические позиции. В 1995 году на референдум была вынесена новая конституция страны, которая учредила президентскую систему правления. Это значит, что правительство теперь несло исключительную политическую ответственность перед президентом. Законодательные полномочия парламента были резко ограничены, а контрольные – сведены к нулю. Сам парламент был разделен на две палаты, одна из которых – Сенат – на треть назначается президентом, хотя и остальные сенаторы не избираются напрямую. При этом полномочия Сената были весьма значительными.

Конституция 1995 года создавала условия для концентрации всей власти в руках Назарбаева. Однако ему еще предстояло поработать над тем, чтобы реализовать этот потенциал. Полномочия парламента, пусть и резко ограниченные, все еще могли быть использованы как противовес президентской власти. Предотвратить это конституционными средствами было невозможно, но политическими – вполне реально. В 1999 году Назарбаев учреждает собственную партию – «Отан» (затем «Нур Отан»), которой предстояло взять парламент под свой контроль. Произошло это не сразу. На прошедших в том же году выборах новая партия выиграла всего 23 из 77 выборных мест. И хотя Назарбаеву удалось обеспечить парламентское большинство за счет других лояльных ему партий и «независимых», стало ясно, что тут поле для дальнейшей работы.

К 2007 году строительство «Нур Отан» как монополистической партии было в основном завершено. Тем самым были решены основные политические задачи, связанные с оформлением личной власти Назарбаева. Вновь настало время для долгосрочного институционального строительства. Еще в 2000 году Конституционный совет Казахстана разъяснил, что статья основного закона, согласно которой одно и то же лицо не имело права занимать должность президента более двух сроков подряд, не должна была применяться к Назарбаеву как к первому президенту. Казалось бы, чего еще желать? Должность президента стала для него бессрочной. Но Назарбаев рассудил, что нужны более твердые конституционные гарантии, и выбрал другой путь.

Поправки к конституции, которые были приняты в 2007 году, существенно расширили полномочия парламента, введя нормы об утверждении премьер-министра парламентским большинством и процедуры консультаций президента с партийными фракциями при назначении главы правительства. Тем самым Назарбаев, казалось бы, ограничил собственную власть как президента. Но поскольку эти нормы вводились в сочетании с положением об избрании нижней палаты по партийным спискам, его власть как лидера «Нур Отан» только возросла. По существу, ограничения касались не самого Назарбаева, а какого-то будущего президента, который не располагал бы полным контролем над будущей партией.

Отсюда ясно: уже тогда Назарбаев принял стратегическое решение о том, что он не будет оставаться президентом до конца дней своих. Оставалось лишь определить собственное место в новой системе, и место лидера правящей партии, очевидно, не показалось Назарбаеву достаточно надежным. Потребовалось дополнительное укрепление позиций. В 2010 году Назарбаеву был присвоен титул «Елбасы» («отец нации»), указывающий на то, что он до конца жизни наделяется властными полномочиями, независимыми от статуса президента. Природа этих полномочий была уточнена другим законодательным положением, согласно которому именно первый – а не действующий – президент Казахстана возглавляет Совет безопасности Казахстана (СБ).

Совет безопасности был учрежден конституцией 1995 года как консультативный орган с не очень ясными полномочиями. Указ Назарбаева, изданный в 1999 году, сделал решения СБ обязательными к исполнению всеми органами государственной власти страны. Но тогда это положение, по существу наделявшее СБ неограниченными полномочиями, не имело важных практических последствий, поскольку во главе совета оставался президент. Теперь, после отставки Назарбаева, ситуация изменилась, потому что СБ получил право принимать решения, обязательные для избранных органов власти. И если сами эти органы находятся в состоянии институционального баланса, то власть главы СБ ничем не была ограничена.

Политические мотивы такого институционального маневра понять несложно. Казахстану предстояли непопулярные реформы, которые сделали бы выборные власти страны уязвимыми. Но за счет институциональной инженерии Назарбаев получил возможность избежать этой опасности. Он не только не понес бы за эти реформы прямой политической ответственности, но и смог бы выступать в выгодной роли арбитра, выходящего на авансцену только тогда, когда общественные страсти достигают точки кипения, и мягко (или даже не слишком мягко) журящего выборные власти за недостаточное внимание к нуждам народа.

Получилось иначе. В 2022 году в Казахстане начались события, ныне известные как Январские события или Кровавый январь. Сначала произошли массовые выступления против резкого повышения цен на сжиженный газ. Это были в основном мирные демонстрации разгневанных граждан. Однако довольно скоро участники протестов перешли от экономических требований к политическим, начали требовать как отставки действующего правительства, так и ухода Назарбаева из политики. Начались вооруженные выступления.

Политическая составляющая Кровавого января далеко не ясна и вряд ли полностью прояснится в обозримом будущем. Однако ясно, что в них приняли участие как группы, которые действительно стремились устранить Назарбаева с политической арены, так и силы, обязанные своим положением на вершине власти самому Назарбаеву и стремившиеся усилить это положение путем подрыва позиций преемника Назарбаева на президентском посту Касым-Жомарта Токаева. В частности, именно такую позицию многие наблюдатели приписывали тогдашнему руководству одной из самых могущественных силовых структур, Комитета национальной безопасности Казахстана, а также некоторым видным политикам и бизнесменам, обязанным Назарбаеву своими обширными личными экономическими и политическими ресурсами.

Однако Токаев переиграл своих противников, параллельно избавившись от ситуации двоевластия, в которой он находился с момента прихода на президентскую должность. Отправив правительство в отставку, он избавился от многих лоялистов Назарбаева на вершине властной пирамиды; возглавив Совет безопасности Казахстана, он лишил Назарбаева его главного институционального ресурса; а потом Назарбаев лишился и вторичного ресурса, парламентской базы поддержки, потому что партию «Нур Отан» (вскоре после этого переименованную) возглавил тоже Токаев. Таким образом, Казахстан, сменив лидера, перешел в новую фазу политического развития, но это произошло без смены режима. Он как был, так и остается авторитарным электоральным режимом. Скромные шаги, предпринятые Токаевым в направлении либерализации, не отменяют этой характеристики. Но персоналистский элемент режима значительно сократился, и можно лишь спекулировать на тему о том, превратится ли Токаев со временем в подобие своего предшественника или пойдет иным путем.

Случай Испании важен как модель перехода к демократии, осуществленного руками преемника персоналистского диктатора после его смерти. Переходу к демократии предшествовал переходный период, но он был быстротечным и сравнительно безболезненным. Я нахожу эту модель крайне нетипичной, маловероятной. Чтобы понять, почему это так, разберем случай Испании подробнее. Диктатор Франсиско Франко Баамонде правил в Испании с 1939 года до самой своей смерти в ноябре 1975 года. Он пришел к власти в результате продолжительной и кровавой Гражданской войны (1936–1939), которую правившие тогда в Испании сторонники республики вели против монархистов.

В республиканском лагере видную роль играли испанские левые – социалисты и коммунисты. Монархистами были многие испанские правые политики, а также принимавшие участие в мятеже против республиканского правительства военные во главе с Франко. К ним примкнули довольно влиятельные тогда испанские фашисты (так называемые «национал-синдикалисты»). Сам Франко фашистом не был. Многие наблюдатели считали неизбежным раскол правого лагеря. Однако Франко повезло: в самом начале гражданской войны популярный вождь фашистской партии, маркиз Примо де Ривера, был расстрелян республиканцами. В результате Франко стал единоличным лидером правого лагеря.

Франко выиграл гражданскую войну во многом благодаря военной поддержке нацистской Германии и фашистской Италии. Да и сам режим Франко в первые два десятилетия своего существования во многом походил на фашистскую диктатуру. Это был жестокий, репрессивный режим. Сотни тысяч испанцев – сторонников республики были убиты или прошли через концлагеря. Единственной партией была объявлена созданная Примо де Риверой «Испанская фаланга», в название которой – в знак примирения с монархистами – было включено слово «традиционалистская».

Франко официально сохранял нейтралитет во Второй мировой войне, но помогал Германии и Италии многими способами, включая отправку испанского экспедиционного корпуса на восточный (советский) фронт. В сущности, однако, режим Франко с самого начала был устроен не совсем так или даже совсем не так, как партийные режимы Гитлера и Муссолини. Генералиссимусу был глубоко чужд идеологический радикализм европейских правых. Он был просто националистом и консерватором. Предметом первоочередной заботы для Франко было сохранение «традиционных ценностей», в центре которых для него находились единство испанского государства, монархия и католическая вера.

С защитой веры дело обстояло просто: во франкистской Испании было запрещено всё, что могло хоть как-то задеть чувства верующих, включая разводы и аборты. С монархией было сложнее. Представления Франко о королевской власти предполагали ее абсолютный характер. Однако уступать власть королю он вовсе не хотел. Было найдено промежуточное решение: в 1947 году в Испании была официально восстановлена монархия, но монарх определен не был. Вместо этого Франко был объявлен пожизненным регентом с королевскими полномочиями. На испанских монетах чеканился его титул: «Божьей милостью вождь Испании».

Вся власть была сосредоточена в руках Франко. «Испанская традиционалистская фаланга», на последнем этапе чаще использовавшая название «Национальное движение», официально считалась ответственной за разработку идеологии режима и оставалась единственной легальной партией, но большого влияния на Франко – и, стало быть, на принимавшиеся им решения – не оказывала. Лишь в 1967 году Франко пошел на то, чтобы дать хоть какие-то – пусть и ничтожные – реальные полномочия испанскому парламенту, кортесам, за формирование которых отвечала «Фаланга». Кроме того, в 1969 году Франко определил своим наследником принца Хуана Карлоса Бурбона. Ему предстояло стать полновластным королем после смерти пожизненного регента и фактического восстановления монархии.

С 1950-х годов основную роль среди ближайших советников Франко, а в особенности – в экономическом блоке правительства, играли члены католического ордена «Опус деи». Разделяя с Франко приверженность консервативным ценностям, высокопоставленные члены проводили весьма либеральную экономическую политику. В конце 1960-х – начале 1970-х годов эта политика принесла свои плоды, породив некоторый экономический подъем, известный как «испанское экономическое чудо».

Однако масштабы этого чуда, по сравнению с тогдашними восточноазиатскими и латиноамериканскими рывками, были скромными. Жизнь в стране оставалось довольно бедной. Массовые масштабы приобрела трудовая миграция из Испании в западноевропейские страны, особенно в Германию. Это сыграло большую роль в формировании мировоззрения испанцев, которые могли убедиться в том, насколько «безбожная» – как настойчиво твердила испанская пропаганда – Европа зажиточнее богоспасаемой Испании. Кроме того, жизнь под властью Франко, с ее бесконечными запретами и ограничениями, была неимоверно скучной.

К концу 1960-х годов «экономическое чудо» окончательно выдохлось. В стране постепенно нарастало недовольство, которое в 1968 году привело к массовым выступлениям студентов. Серьезной проблемой стал политический терроризм. Однако и в правящих кругах росло понимание того, что перемены неизбежны. На это было несколько причин. Хотя в контексте холодной войны Испания рассматривалась как неотъемлемая часть Западного блока, вполне своим для Европы режим Франко с его полуфашистским прошлым так и не стал. И это болезненно воспринималось испанскими политиками. Они просто хотели быть «как все» и пользоваться обычным уважением, которое прилагается к признанию нормальности.

Не очень ясными были и карьерные перспективы. «Фаланга» определенно не стала механизмом политического роста, но и административная карьера зависела преимущественно от благосклонности диктатора. А кто будет следующим диктатором, никто не знал. Официальным преемником Франко был Хуан Карлос Бурбон. Однако он был лишен стремления к реальной власти, и полагаю, что только в этом качестве он был приемлем в качестве формального наследника Франко. Наиболее вероятным продолжателем политики Франко считался Луис Карреро Бланко, занимавший пост премьер-министра в течение нескольких месяцев в 1973 году. Это был твердый франкист, выступавший за экономическую модернизацию, но строго в политических рамках старой системы, исключавших какую бы то ни было демократизацию или либерализацию. Однако в декабре 1973 года Карреро Бланко был убит баскскими террористами.

После Карреро Бланко во главе «Фаланги» и правительства стояли более или менее бесцветные, лишенные политических амбиций бюрократы. В ноябре 1975 года Франко не стало. В июле следующего года король Хуан Карлос назначил новым премьером страны Адольфо Суареса, который не скрывал своего стремления к переменам, хотя и не слишком его афишировал. Суарес сделал весьма успешную карьеру при старом режиме, пройдя путь от скромного функционера «Фаланги» до ее генерального секретаря, то есть главного административного менеджера. Поскольку роль «Фаланги» в испанской политике была довольно скромной, то и большой личной известности это Суаресу не принесло. И это, пожалуй, пошло ему на пользу, потому что на назначение премьера с общенациональной репутацией реформатора король мог и не решиться. Он побоялся бы военных, среди которых идея политических реформ не пользовалась популярностью. Связи военных с крайне правыми франкистами не составляли секрета. Но Суарес был приемлемой кандидатурой.

Лидерство Суареса в «Фаланге» во многом предопределило успех курса на демократизацию, который он проводил при полной поддержке короля. Ведь этот курс надо было закрепить законодательно, а это могли сделать только сформированные «Фалангой» кортесы. Понятно, что если бы отношения Суареса с «Фалангой» были сложными, то дело вряд ли пошло бы гладко. Но для фалангистов он был, во-первых, своим, а во-вторых, начальником. А поскольку сами они в большинстве своем принимали необходимость перемен, то и сильного сопротивления не оказали.

Уже в 1976 году Суаресу без больших проблем удалось начать политическую реформу, в ходе которой был принят новый избирательный закон, предусматривавший многопартийные выборы. Были легализованы оппозиционные партии, главными среди которых тогда выступали левые наследники республиканской традиции – социалисты и коммунисты. В 1977 году Суарес объявил о роспуске «Фаланги» и создал новую партию, Союз демократического центра. В идеологическом плане эта партия была умеренно-правой, либеральной, то есть не имела с «Фалангой» ничего общего. Однако значительную часть ее членов составили бывшие фалангисты. Это позволило им продолжить политические карьеры, начатые еще при Франко, и даже остаться у власти, потому что первые свободные выборы, состоявшиеся в июне 1977 года (как и следующие, в 1979 году), Союз демократического центра выиграл.

Выборы 1977 года в основном завершили стремительную испанскую демократизацию. Оставались, однако, нерешенные проблемы. Во-первых, со времен гражданской войны в испанском обществе сохранялся глубокий, болезненный раскол между правыми монархистами и левыми республиканцами. Проиграв первые свободные выборы, левые испытывали сильный соблазн радикализации, выхода за рамки нового политического порядка. Но эта опасность не материализовалась.

С одной стороны, левые проявили изрядную политическую ответственность, отказавшись от активной борьбы против нового режима. Они предпочли стать его частью. С другой стороны, Суарес тоже проявил гибкость в отношениях с левыми, когда в 1978 году пошел на заключение так называемого «пакта Монклоа», в рамках которого левые и правительство согласовали основные параметры экономической политики. Хотя пакт Монклоа урегулировал преимущественно экономические вопросы, он имел и серьезное политическое измерение, поскольку позволил полностью включить левых в новую политическую структуру.

Во-вторых, серьезной угрозой для демократизации оставались военные с их традиционными симпатиями к крайне правым. И действительно, в феврале 1981 года часть испанских военных предприняла попытку государственного переворота, объявив своей целью установление абсолютной монархии. Однако Хуан Карлос после непродолжительных колебаний отверг этот подарок и осудил путчистов. Это лишило попытку переворота всякого смысла, и она провалилась.

В-третьих, неразвитой оставалась партийная система Испании. Если левый фланг был прочно занят идущими на подъем социалистами и переживавшими упадок коммунистами, то на правом фланге зияла дыра, потому что Союз демократического центра не был устойчивой партией. Он базировался на личном авторитете Суареса, но противоречие между ведущей ролью, которую Союз сыграл в демократизации, и его преимущественно фалангистским по происхождению активом не могло пройти бесследно. В начале 1980-х Союз развалился. Значительная часть его членов перешла в партию, которую возглавлял другой видный фалангист и давний оппонент Суареса – Мануэль Фрага Ирибарне. Эта партия сейчас называется Народной. Так Испания стала нормальной демократией, с чередованием у власти двух основных политических сил – левых и правых. С 1982 по 1996 год правили социалисты, потом – Народная партия, с 2004 по 2011 год – вновь социалисты, потом – опять Народная партия и так далее.

Вернусь к тому, почему я нахожу испанскую модель смены режима не особенно вероятной в России. Если смотреть на конкретную ситуацию, то Испании просто повезло. Убийство Карреро Бланко оставило страну без энергичного политика, готового принять на себя бремя персоналистской диктатуры со всеми ее атрибутами. Но это, конечно, оставляет открытым вопрос о том, почему скамейка запасных такого рода свелась к одному человеку.

На это были структурные причины. С политической точки зрения десятилетия персоналистской диктатуры и обусловленного ею негативного отбора политических кадров привели к тому, что все возможные преемники были скорее администраторами, чем политиками. И тот, кому посчастливилось возглавить страну, имел все основания рассчитывать на продолжение успешной карьеры в условиях демократии. Абсолютная власть была ему ни к чему. Таких же установок придерживались и его многочисленные подчиненные на нижестоящих позициях в административном аппарате. И конечно, решающую роль сыграло отсутствие интереса к диктаторскому правлению у формального главы государства – короля. Роль конституционного монарха при нормальной парламентской системе правления устраивала его гораздо больше.

В России мало такого, что хотя бы отдаленно напоминало эту благоприятную для перехода к демократии конфигурацию власти. Однако главная структурная причина, обусловившая гладкую демократизацию в Испании, состоит просто-напросто в том, что как перед испанским народом, так и перед правящим классом она открывала ясную перспективу вхождения в Европу. Диктатуру в Европейское сообщество просто не приняли бы, а преимущества интеграции были очевидны как для испанских потенциальных евробюрократов, так и для простых испанцев, давно уже, благодаря трудовой миграции, наглядно ознакомившихся с благами единой Европы. Позднее такую же роль приза за демократизацию вхождение ЕС сыграло в истории Восточной Европы. Но Россия этого приза не получит ни при каких условиях.