Текст книги "Катынь: спекуляции на трагедии"

Объективные данные

Но, разумеется, главным доказательством расстрела польских офицеров немцами явились не свидетельские показания, а более зримые, вещественные доказательства. То, что называется объективными данными. Не знаю, насколько уместен в этих заметках Акт судебно-медицинской экспертизы, проведенной советскими специалистами под руководством В. Прозоровского, но я решил процитировать документ полностью.

«По указанию Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров, судебно-медицинская комиссия в составе… в период с 16-го по 23-е января 1944 г. произвела эксгумацию и судебно-медицинское исследование трупов польских военнопленных, погребенных в могилах на территории «Козьи Горы» в Катынском лесу, в 15-ти километрах от гор. Смоленска. Трупы польских военнопленных были погребены в общей могиле размером около 60×60×3 метра и, кроме того, в отдельной могиле размером около 7×6×3,5 метра. Из могил эксгумировано и исследовано 925 трупов.

Эксгумация и судебно-медицинское исследование трупов произведены для установления:

а) личности покойных;

б) причины смерти;

в) давности погребения.

Обстоятельства дела: см. материалы Специальной Комиссии.

Объективные данные: см. протоколы судебно-медицинских исследований трупов.

(Материалы Комиссии изложены в опубликованном Сообщении, а содержание протоколов обобщено в цитируемом ниже Заключении. – Авт.)

Заключение

Судебно-медицинская экспертная комиссия, основываясь на результатах судебно-медицинских исследований трупов, приходит к следующему заключению:

По раскрытию могил и извлечению трупов их них установлено:

а) среди массы трупов польских военнопленных находятся трупы в гражданской одежде, количество их по отношению к общему числу исследованных трупов незначительно (всего 2 на 925 извлеченных трупов); на трупах были надеты ботинки военного образца;

б) одежда на трупах военнопленных свидетельствует об их принадлежности к офицерскому и частично к рядовому составу польской армии;

в) обнаруженные при осмотре одежды разрезы карманов и сапог, вывороченные карманы и разрывы их показывают, что вся одежда на каждом трупе (шинель, брюки и др.), как правило, носит на себе следы обыска, произведенного на трупах;

г) в некоторых случаях при осмотре одежды отмечена целостность карманов. В этих карманах, а также в разрезанных и разорванных карманах под подкладкой мундиров, в поясках брюк, в портянках и носках найдены обрывки газет, брошюры, молитвенники, почтовые марки, открытые и закрытые письма, квитанции, записки и другие документы, а также ценности (слиток золота, золотые доллары), трубки, перочинные ножи, курительная бумага, носовые платки и др.;

д) на части документов (даже без специальных исследований) при осмотре их констатированы даты, относящиеся к периоду от 12 ноября 1940 г. до 20 июня 1941 г.;

е) ткань одежды, особенно шинелей, мундиров, брюк и верхних рубашек, хорошо сохранилась и с очень большим трудом поддается разрыву руками;

ж) у очень небольшой части трупов (20 из 925) руки оказались связанными позади туловища с помощью белых плетеных шнуров.

Состояние одежды на трупах, именно тот факт, что мундиры, рубашки, поясные ремни, брюки и кальсоны застегнуты; сапоги и ботинки надеты, шарфы и галстуки повязаны вокруг шеи, помочи пристегнуты, рубашки заправлены в брюки – свидетельствуют, что наружного осмотра туловища и конечностей трупов ранее не производилось.

Сохранность кожных покровов на голове и отсутствие на них, а также на покровах груди и живота (кроме трех случаев из 925) каких бы то ни было надрезов, разрезов и других признаков экспертной деятельности указывает, что судебно-медицинского исследования трупов не производилось, судя по эксгумированным экспертной комиссией трупам.

Наружный и внутренний осмотры 925 трупов дают основания утверждать наличие огнестрельных ранений головы и шеи, в четырех случаях сочетавшихся с повреждением костей свода черепа тупым, твердым, тяжелым предметом. Кроме того, в незначительном количестве случаев обнаружено повреждение живота при одновременном ранении головы.

Входные отверстия огнестрельных ранений, как правило, единичные, реже – двойные, расположены в затылочной области головы вблизи от затылочного бугра, большого затылочного отверстия или на краю его. В небольшом числе случаев входные отверстия найдены на задней поверхности шеи, соответственно 1, 2, 3 шейным позвонкам.

Выходные отверстия обнаружены чаще всего в лобной области, реже – в темных и височных областях, а также на лице и шее. В 27 случаях огнестрельные ранения оказались слепыми (без выходных отверстий) и в конце пулевых каналов под мягкими покровами черепа, в его костях, в оболочке и веществе мозга найдены деформированные, слабодеформированные оболочечные пули, применяемые при стрельбе из автоматических пистолетов, преимущественно калибра 7,65 мм.

Размеры входных отверстий на затылочной кости допускают вывод, что при расстрелах было употреблено огнестрельное оружие двух калибров: в подавляющем большинстве случаев – менее 8 мм, т. е. 7,65 мм и менее; в меньшем числе – свыше 8 мм, т. е. 9 мм.

Характер трещин костей черепа и обнаружение в некоторых случаях пороховых остатков у входного отверстия говорит о том, что выстрелы были произведены в упор или почти в упор.

Взаиморасположение входных и выходных отверстий показывает, что выстрелы производились сзади, при наклоненной голове. При этом пулевой канал проходил через жизненно важные отделы головного мозга или вблизи от них и разрушение ткани мозга явилось причиной смерти.

Обнаруженные на костях свода черепа повреждения тупым, твердым, тяжелым предметом сопутствовали огнестрельным ранениям головы и сами по себе причиной смерти не служили.

Судебно-медицинские исследования трупов, произведенные в период с 16 по 23 января 1944 г., свидетельствуют о том, что совершенно не имеется трупов в состоянии гнилостного распада или разрушения и что все 925 трупов находятся в сохранности – в начальной стадии потери трупом влаги (что наиболее часто и резко было выражено в области груди и живота, иногда на конечностях; в начальной стадии жировоска; в резкой степени жировоска у трупов, извлеченных со дна могил); в сочетании обезвоживания тканей трупа и образования жировоска.

Заслуживает особого внимания то обстоятельство, что мышцы туловища и конечностей совершенно сохранили свою макроскопическую структуру и свой обычный цвет; внутренние органы грудной и брюшной полости сохранили свою конфигурацию, в целом ряде случаев мышца сердца на разрезах имела ясно различимое строение и присущую ей окраску, а головной мозг представлял характерные структурные особенности с отчетливо выраженной границей серого и белого вещества. Кроме микроскопического исследования тканей и органов трупа, судебно-медицинской экспертизой изъят соответствующий материал для последующих микроскопических и химических исследований в лабораторных условиях.

В сохранении тканей и органов трупов имели известное значение свойства почвы на месте обнаружения.

По раскрытию могил и изъятию трупов и пребывания их на воздухе они подверглись действию тепла и влаги в весенне-летнее время 1943 года. Это могло оказать влияние на резкое развитие процесса разложения трупов.

Однако степень обезвоживания трупов и образования в них жировоска, особо хорошая сохранность мышц и внутренних органов, а также и одежды дают основание утверждать, что трупы находились в почве недолгое время.

Сопоставляя же состояние трупов в могилах на территории «Козьи Горы» с состоянием трупов в других местах захоронения в г. Смоленске и его ближайших окрестностях – в Гедеоновке, Магаленщине, Реадовке, лагере № 126, в Красном бору и т. д. (см. акт суд. мед. экспертизы от 22-го октября 1943 г.), надлежит признать, что погребение трупов польских военнопленных на территории «Козьих Гор» произведено около 2-х лет тому назад. Это находит свое полное подтверждение в одежде на трупах документов, исключающих более ранние сроки погребения (см. пункт «д» ст. 36 и опись документов).

Судебно-медицинская экспертная комиссия на основе данных и результатов исследований – считает установленным факт умерщвления путем расстрела военнопленных офицерского и частично рядового состава польской армии;

утверждает, что этот расстрел относится к периоду около 2-х лет тому назад, т. е. между сентябрем-декабрем 1941 года;

усматривает в факте обнаружения судебно-медицинской экспертной комиссией в одежде трупов ценностей и документов, имеющих дату 1941 г. – доказательство того, что немецко-фашистские власти, предпринявшие в весенне-летнее время 1943 г. обыск трупов, произвели его не тщательно, а обнаруженные документы свидетельствуют о том, что расстрел произведен после июня 1941 г.;

констатирует, что в 1943 г. немцами произведено крайне ничтожное число вскрытия трупов расстрелянных польских военнопленных;

Отмечает полную идентичность метода расстрела польских военнопленных со способом расстрелов мирных советских граждан и советских военнопленных, широко практиковавшимся немецко-фашистскими властями на временно оккупированной территории СССР, в том числе – Смоленске, Орле, Харькове, Краснодаре, Воронеже».

Аналогичную советским судмедэкспертам точку зрения высказал в книге «Катынские доказательства», изданной в 1945 году, чешский профессор Ф. Гаек, член Международной комиссии. «Я, – писал он, – на основании наблюдений и вскрытия нескольких трупов установил, что трупы, безусловно, не могли лежать там 3 года, а только очень короткий срок, максимально не более одного года».

Часть документов, обнаруженных при проведении судебно-медицинской экспертизы, упоминается в Сообщении Специальной Комиссии. Члены Комиссии посчитали, что они заслуживают особого внимания. Этих документов немного – всего девять: письмо, бумажная иконка, две открытки, пять квитанций. Но каждый из этих документов, так как на них проставлены даты, позволяет со всей определенностью сказать, что поляки не были расстреляны весной 1940 года. Самая ранняя дата стоит на письме, отправленном из Варшавы в адрес Советского Красного Креста, в Центральное бюро военнопленных, которое располагалось в Москве на ул. Куйбышева в доме № 12. В письме, написанном 12 сентября 1940 года, Софья Зигонь просит сообщить о местопребывании ее мужа Томаша Зигоня. На конверте имелся немецкий почтовый штемпель: «Варшава, сент. – 40», а также штемпель московского почтамта: «Москва, почтамт 9 экспедиция, 28 сент. 40 года.» На конверте имелась резолюция с неразборчивой подписью на русском языке: «Уч. установить лагерь и направить для вручения. 15 нояб. – 40 г.» А в карманах одежды на одном из трупов нашли целых три квитанции. Одна свидетельствовала о том, что администрация Старобельского лагеря 16 декабря 1939 года приняла от Владимира Рудольфовича Арашкевича золотые часы, которые 25 марта 1941 года были проданы Ювелирторгу. Две квитанции подтверждали прием администрацией лагеря № 1-ОН от того же В. Арашкевича 6 апреля 1941 года 225 рублей, а 5 мая 1941 года еще 102 рублей. А на неотправленной открытке, написанной Станиславом Кучинским Ирене Кучинской, проживавшей по адресу: Варшава, Багателя, 15, кв. 47, стоит дата – 20 июня 1941 года».

Опубликованное в печати Сообщение Комиссии основано на совершенно секретной справке, которую подготовили члены Специальной Комиссии. Текстуальные совпадения в двух документах значительны. Можно даже говорить, что Сообщение в весьма большой степени повторяет справку. Однако официальное Сообщение Комиссии не аутентично секретной справке. Предназначенный, как говорится, для внутреннего пользования, этот документ более обстоятелен, насыщен большим количеством всевозможных деталей – от фамилий до фактов. И есть в справке одно свидетельское показание, которое я не обнаружил в Сообщение. А показание интересное. В нашем сегодня мы можем лишь предполагать, почему маленькое, но весомое доказательство преступления немцев не вошло в обнародованное Сообщение. Может быть, свидетельство не показалось достаточно убедительным?

18 ноября 1943 года показания Комиссии давал К. Зубков. Он был в числе смоленских экскурсантов, которых немцы привозили в Катынский лес для демонстрации им «жертв большевистских злодеяний». В справке не указаны ни его конкретный адрес, ни место работы. Но из показаний можно сделать вывод, что К. Зубков в период оккупации Смоленска работал врачом в одном из медицинских учреждений города: он дал подробное описание трупов. Это важная часть его показаний, вероятно, не главное в его рассказе. Он дал описание веревок, которыми были связаны руки убитых поляков. Они «сохранились хорошо, были витые, светло-желтого цвета. Распустившийся конец одной из них давал повод считать, что веревки сделаны из бумаги, по-видимому, немецкого происхождения, так как бумажные веревки в Советском Союзе не делаются». Это «по-видимому» и решило, скорее всего, судьбу этой части показаний К. Зубкова, в официальное сообщение его не включили: «по-видимому» – не доказательство.

О бумажных веревках написал в книге «Катынский детектив» Ю. Мухин. Но, к сожалению, он не указал источник, из которого «извлек» эти веревки. И наследники доктора Геббельса этим немедленно воспользовались: он-де эти веревки сам и «свил». Кстати, его книга вышла из печати спустя года четыре после публикации справки…

Немцы готовятся

По опубликованным материалам невозможно установить точную дату начала подготовки немцев к посещению Катыни иностранными делегациями. Но так ли уж она важна? Специальная комиссия установила, что к вскрытию могил немцы приступили или в конце марта, или в начале февраля. Так что времени для подготовки могил к их осмотру специалистами и просто любопытными, которых немцы привозили в Катынь, у них было достаточно.

В Сообщении Специальной Комиссии об этом говорится совершенно определенно: «Наряду с поисками «свидетелей», немцы приступили к соответствующей подготовке могил в Катынском лесу: к изъятию из одежды убитых ими польских военнопленных всех документов, помеченных датами позднее апреля 1940 года, т. е. времени, когда, согласно немецкой провокационной версии, поляки были расстреляны большевиками; к удалению всех вещественных доказательств, могущих опровергнуть их провокационную версию». Для этих целей оккупанты использовали советских военнопленных из лагеря № 126. Но откуда Специальной Комиссии это стало известно?

О том, что немцы из этого лагеря отобрали около 500 наиболее физически крепких военнопленных, членам Специальной Комиссии рассказали советские граждане, которых немцы привлекли к работам в лагере. Врач А. Чижов показал, что в начале марта 1943 года немцы якобы для работы на рытье окопов отобрали несколько партий военнопленных. Примерно такие же показания дал врач В. Хмаров, правда, по его рассказу немцы отправляли красноармейцев из лагеря в конце февраля – начале марта. Показания других свидетелей лишь подтверждали рассказы врачей.

Разумеется, отправка из лагеря военнопленных в неизвестном для свидетелей направлении вовсе не означает, что их отправили на раскопки могил. Установить, что именно красноармейцы из лагеря № 126 раскапывали могилы, а затем обыскивали тела поляков, помогла жительница одной из смоленских окраин Александра Михайловна Московская. Члены Специальной Комиссии сами, конечно, никого не разыскивали, поисками свидетелей, разумеется, занимались сотрудники НКВД. А вот А. Московская в начале октября сама попросила вызвать ее для дачи важных показаний.

Она рассказала, что в апреле 1943 года в своем сарае, который находился на берегу Днепра, нашла советского военнопленного. Понятно, они разговорились. Из разговора с ним А. Московская узнала: «Его фамилия Егоров, зовут Николай, ленинградец. С конца 1941 года он все время содержался в немецком лагере для военнопленных № 126 в городе Смоленске. В начале марта 1943 года он с колонной военнопленных в несколько сот человек был направлен из лагеря в Катынский лес. Там их, в том числе и Егорова, заставляли раскапывать могилы, в которых были трупы в форме польских офицеров, вытаскивать эти трупы из ям и выбирать из их карманов документы, письма, фотокарточки и все другие вещи. Со стороны немцев был строжайший приказ, чтобы в карманах трупов ничего не оставлять. Два военнопленных были расстреляны за то, что после того, как они обыскали трупы, немецкий офицер на этих трупах обнаружил какие-то бумаги.

Извлекаемые из одежды, в которую были одеты трупы, вещи, документы и письма просматривали немецкие офицеры, затем заставляли пленных часть бумаг класть обратно в карманы трупов, остальные бросали в кучу изъятых таким образом вещей и документов, которые потом сжигались.

Кроме того, в карманы трупов польских офицеров немцы заставляли вкладывать какие-то бумаги, которые они доставали из привезенных с собой ящиков или чемоданов (А. Московская точно не запомнила, в чем именно, по рассказу Н. Егорова, находились эти бумаги – авт.).

Все военнопленные жили на территории Катынского леса в ужасных условиях, под открытым небом и усиленно охранялись.

В начале апреля месяца 1943 года все работы, намеченные немцами, видимо, были закончены, так как три дня никого из военнопленных не заставляли работать…

Вдруг ночью их всех без исключения подняли и куда-то повели. Охрана была усилена. Егоров заподозрил что-то неладное и стал с особым вниманием следить за всем тем, что происходило. Шли они 3–4 часа в неизвестном направлении. Остановились на какой-то полянке у ямы. Он увидел, что группу военнопленных отделили от общей массы, погнали к яме, а затем стали расстреливать.

Военнопленные заволновались, зашумели, задвигались. Недалеко от Егорова несколько человек военнопленных набросились на охрану, другие охранники побежали к этому месту. Егоров воспользовался этим моментом замешательства и бросился бежать в темноту леса, слыша за собой крики и выстрелы.

После этого страшного рассказа, который врезался в мою память на всю жизнь, мне Егорова стало очень жаль, и я просила его зайти ко мне в комнату отогреться и скрываться у меня до тех пор, пока он не наберется сил. Но Егоров не согласился… Он сказал, что во что бы то ни стало сегодня ночью уйдет и постарается пробраться через линию фронта к частям Красной Армии.

Но в этот вечер Егоров не ушел. Наутро, когда я пошла проверить, он оказался в сарае. Как выяснилось, ночью он пытался уйти, но после того, как прошел шагов пятьдесят, почувствовал такую слабость, что вынужден был возвратиться. Видимо, сказалось длительное истощение в лагере и голод последних дней. Мы решили, что он еще день-два побудет у меня с тем, чтобы окрепнуть. Накормив Егорова, я ушла на работу.

Когда вечером я возвратилась домой, мои соседки – Баранова Мария Ивановна и Кабановская Екатерина Викторовна сообщили мне, что днем во время облавы немецкими полицейскими в моем сарае был обнаружен пленный красноармеец, которого они увели с собой».

Гестаповцы немедленно принялись допрашивать А. Московскую, обвинив ее в укрывательстве военнопленного. Но Александра Михайловна твердо стояла на своем: ни о каком пленном в сарае она не знала. Не выдал ее и Н. Егоров. После нескольких допросов гестаповцы оставили А. Московскую в покое.

Специальная Комиссия установила, что в могилах в Катынском лесу захоронены и тела поляков, расстрелянных в каких-то других местах. Об этом ей рассказала та же А. Московская, ссылаясь на информацию, полученную от Н. Егорова. Однако Комиссии дали показания и свидетели перевозки немцами трупов в Катынский лес.

8 октября в Комиссию обратился работавший до войны в «Росглавхлебе» инженер-механик П. Сухачев. Во время оккупации он работал машинистом на Смоленской городской мельнице. Как-то, во второй половине марта, заговорив с немцем-водителем, он выяснил у него, что тот едет с грузом муки в деревню Савенки, а на следующий день должен вернуться в Смоленск. П. Сухачев, рассчитывая купить в деревне кое-какие продукты, попросил шофера взять его с собой. Немец согласился свозить русского в деревню, но за плату. П. Сухачев с радостью заплатил: поездка на немецкой машине гарантировала его от риска быть задержанным на пропускных пунктах.

Выехали они в тот же день, вернее, вечером того же дня по шоссе Смоленск – Витебск. «Ночь была светлая, лунная, – рассказывал о той поездке членам Комиссии П. Сухачев, – однако устилавший дорогу туман несколько снижал видимость. Примерно на 22–23 километре от Смоленска, у разрушенного мостика на шоссе, был устроен объезд с довольно крутым спуском. Мы стали уже спускаться с шоссе на объезд, как нам навстречу из тумана внезапно показалась грузовая машина. То ли оттого, что тормоза у нашей машины были не в порядке, то ли от неопытности шофера, но мы не сумели затормозить нашу машину и вследствие того, что объезд был довольно узкий, столкнулись с шедшей навстречу машиной. Столкновение было не сильным, так как шофер встречной машины успел взять в сторону, вследствие чего произошел скользящий удар боковых сторон машин. Однако встречная машина, попав правым колесом в канаву, свалилась одним боком на косогор. Наша машина осталась на колесах. Я и шофер немедленно выскочили из кабинки и подошли к свалившейся машине. Меня поразил сильный трупный запах, очевидно, шедший от машины. Подойдя ближе, я увидел, что машина была заполнена грузом, покрытым сверху брезентом, затянутым веревками. От удара веревки лопнули, и часть груза вывалилась на косогор. Это был страшный груз. Это были трупы людей, одетых в военную форму.

Около машины находилось, насколько я помню, человек 6–7, из них один немец-шофер, два вооруженных автоматами немца, а остальные были русскими военнопленными, так как говорили по-русски и одеты были соответствующим образом.

Немцы с руганью набросились на моего шофера, затем предприняли попытки поставить машину на колеса. Минуты через две к месту аварии подъехали еще две грузовых машины и остановились. С этих машин к нам подошла группа немцев и русских военнопленных, всего человек 10. Общими усилиями все стали поднимать машину. Воспользовавшись удобным моментом, я тихо спросил одного из русских военнопленных: «Что это такое?» Тот так же тихо мне ответил: «Которую уж ночь возим трупы в Катынский лес».

Свалившаяся машина еще не была поднята, как ко мне и моему шоферу подошел немецкий унтер-офицер и отдал приказание немедленно ехать дальше. Так как на нашей машине никаких серьезных повреждений не было, то шофер, отведя ее немного в сторону, выбрался на шоссе, и мы поехали дальше.

Проезжая мимо подошедших позднее машин, я также почувствовал страшный трупный запах».

Видели немецкие машины, перевозившие трупы, и некоторые полицейские из русских. Бывший агент по снабжению Смоленского треста столовых, дослужившийся при немцах до начальника полиции Катынского участка, Ф. Яковлев-Соколов показал, как в начале апреля четыре крытых брезентом грузовых машины свернули с шоссе в Катынский лес. В машинах сидело несколько человек, вооруженных автоматами и винтовками. Но не это привлекло внимание бывшего снабженца – от машин шел резкий трупный запах.

Еще один полицейский по фамилии В. Егоров, охранявший мост на перекрестках дорог Москва – Минск и Смоленск – Витебск, видел такие машины в конце марта и начале апреля несколько раз. Проходили машины по мосту всегда ночью, и В. Егоров лишь видел силуэты вооруженных людей, сидевших в них. И от этих машин шел сильный трупный запах. О своих наблюдениях полицейский доложил руководству – начальнику полицейского участка в деревне Архиповка К. Головневу. Тот посоветовал ему «держать язык за зубами», заметив: «Это нас не касается, нечего нам путаться в немецкие дела».

Шумиха, поднятая немцами вокруг катынских могил, экскурсии в лес местных жителей привели совсем не к тем результатам, которые ожидали организаторы провокации. По округе поползли слухи о том, что немцы сами расстреляли поляков, а теперь хотят свалить преступление на Советскую власть. Немцы забеспокоились. Русским полицейским было приказано выявлять и арестовывать всех лиц, выражавших неверие или даже сомнение в правдоподобности сообщения о расстреле польских офицеров большевиками. Специальная Комиссия зафиксировала два случая расстрела «маловеров». За свое неверие поплатился жизнью даже один полицейский.