Текст книги "Катынь: спекуляции на трагедии"

Конечно, антисоветчики не унялись. На следующий год в Англии начался сбор средств на строительство памятника «жертвам Катыни» в лондонском районе Кенсингтон-Челси. 8 сентября 1972 года Политбюро ЦК КПСС приняло решение поручить МИД СССР сделать устное представление английскому посольству в Москве. В нем говорилось, что «антисоветская кампания вокруг затеи с «памятником» не может не вызвать законных чувств глубокого возмущения». МИД СССР вновь выразил «надежду, что английское правительство примет все надлежащие меры со своей стороны для противодействия этой провокационной акции, которая может лишь причинить ущерб советско-английским отношениям».

И вновь английское правительство проигнорировало обращение Советского правительства. Власти района Кенсингтон-Челси одобрили проект памятника с надписью, возлагающей на Советский Союз ответственность за гибель 14500 польских военнопленных в Катыни и других местах. В связи с этим советский посол еще раз посетил МИД Англии и заявил, что позиция английского правительства «в этом вопросе находится в явном противоречии с его заверениями о стремлении улучшать отношения с Советским Союзом». Посол опять выразил надежду на то, что английское правительство примет «надлежащие меры, чтобы положить конец этой враждебной Советскому Союзу кампании…» Как бы не так!.. Призывы Советского правительства, конечно, не принимались во внимание.

А месяца за полтора до этого представления, в июле, государственная радиостанция Би-Би-Си сообщила, что правительство Англии располагает документами, подтверждающими, что «вина за преступление в Катынском лесу лежит не на фашистской Германии, а на Советском Союзе». В июне 1975 года в здании английского парламента состоялась пресс-конференция. Ее организаторы призвали Международный суд в Гааге «разобраться в этом деле». А лондонская газета «Дейли телеграф» сообщила, что появился еще один «документ, проливающий новый свет на судьбу более 10 тысяч поляков, которые, как полагают, были казнены русской тайной полицией». Сообщив эту приятную для всех антисоветчиков новость, сам документ газета, конечно, не опубликовала, но радиостанция «Свободная Европа» в передачах на Польшу тут же стала «раскручивать» газетное сообщение. Католические священники в самой Польше немедленно подхватили эту тему, и хотя осторожно, но достаточно внятно стали говорить в проповедях о 10 тысячах безвинно уничтоженных лучших представителях польского общества. Чуть позже, в ноябре, на частном владении в шведской столице по инициативе польских эмигрантов был открыт памятник «жертвам Катыни».

В конце марта 1976 года Международный отдел ЦК КПСС, Министерство иностранных дел СССР, Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР направили в ЦК КПСС письмо, которое подписали Ю. Андропов, В. Кузнецов и К. Катушев. Учитывая, что «центры идеологической диверсии, особенно крупные западные радиостанции, весьма часто начали возвращаться к так называемому «Катынскому делу» в известной геббельсовской интерпретации», авторы предложили и с советской стороны принять соответствующие меры. Они были намечены в постановлении Политбюро ЦК КПСС, принятом 5 апреля. Постановление предусматривало консультации с польскими друзьями по противодействию и нейтрализации антисоциалистических и антисоветских акций и кампаний. Министерству иностранных дел поручалось в тесном контакте с дипломатическими представителями ПНР давать решительный отпор провокациям. Интересен четвертый пункт Постановления, – я процитирую его полностью, так как думаю, что и читателям он будет небезынтересен – в котором говорилось: «КГБ СССР по неофициальным каналам дать понять лицам из правительственных кругов соответствующих западных стран, что новое использование различного рода антисоветских фальшивок рассматривается Советским правительством как специально задуманная провокация, направленная на ухудшение международной обстановки».

Да, в те годы руководство государства не давало спуска негодяям.

В советском тылу Катынского фронта

Теперь это общеизвестный факт: холодная война против Советского Союза самым активным образом велась в наших тылах – в партийных и государственных органах, в средствах массовой информации, в учреждениях культуры, везде, где капиталистический мир мог проводить против нас политические, экономические, идеологические диверсии. «Катынский фронт» оказался очень важным участком этой войны в последние ее годы, когда предательство гражданами СССР интересов своей родины приняло невиданные в мировой истории масштабы.

Однако истина требует сказать, что «лучший немец» М. Горбачев активную роль в поддержке геббельсовской версии не играл. Хотя его к этому настойчиво подталкивали. Особенно будущий немецкий профессор V. Falin. Как можно судить по опубликованным документам, вначале в Политбюро ЦК КПСС обсуждались лишь вопросы благоустройства территории, посещения кладбища поляками, о проведении консультаций с польской стороной. Но уже с начала 1989 года в этих документах стали звучать новые нотки. Слабые, но отчетливые.

Кажется, первый раз они проявились в докладной записке заведующего Международным отделом В. Фалина в ЦК КПСС «О намерении Польской Стороны перенести в Варшаву символический прах из захоронений польских офицеров в Катыни (Смоленская обл.)». В ней В. Фалин вроде бы лишь констатирует ситуацию, которая к этому времени сложилась в советско-польских отношениях из-за «катынского дела». И хотя в записке нет выражений типа «вызывает беспокойство», обеспокоенность автора тем, что затягивается развязка «такого рода болезненных узлов», просматривается легко. Вроде бы естественное беспокойство: товарищу по должности положено его проявлять. Вот только выводы Специальной Комиссии он называет нашей официальной версией. Мол, есть версия, выдвинутая академиком Бурденко, а есть и версия, предложенная доктором Геббельсом. А у поляков, к тому же, имеются и «свидетельства необоснованности аргументации, использованной Чрезвычайной комиссией Н. Бурденко в опубликованном в 1944 г. докладе». Намек на то, как следует «развязывать», прозрачен, однако от каких-то конкретных предложений будущий немецкий профессор пока воздерживается.

Через две недели В. Фалин опять обращается в ЦК КПСС с докладной запиской, но на сей раз в компании с Э. Шеварднадзе и В. Крючковым. Они пишут, что в последнее время в Польше «центр внимании приковывается к Катыни. В серии публикаций, авторами которых выступают как деятели, известные своими оппозиционными взглядами, так и ученые и публицисты, близкие к польскому руководству, открыто утверждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 года.

В заявлении уполномоченного польского правительства по печати Е. Урбана эта точка зрения де-факто легализована как официальная позиция властей. Правда, вина за катынское преступление возложена на «сталинское НКВД», а не на Советское государство.

Что же предлагает теперь, всего через две недели, если быть совсем точным, через 16 дней, шеф Международного отдела ЦК КПСС в соавторстве с главными защитниками интересов страны внутри и за её пределами? «Видимо, нам не избежать объяснения с руководством ПНР и польской общественностью по трагическим делам прошлого», пишут авторы. Но разве мы не объяснялись с польской общественностью и с любой другой? Объяснялись, но, оказывается, не так. «Возможно, целесообразнее сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся, и на этом закрыть вопрос». Авторы не осмеливаются прямо сказать, что Советский Союз должен признать свою ответственность за расстрел поляков. Однако трактовать как-то иначе это предложение невозможно. Только почему Советский Союз должен признать преступление гитлеровцев своим? Что, где-то в архивах обнаружились документы, неоспоримо свидетельствующие о вине советских властей за гибель поляков? Тогда, как бы морально это ни было тяжело для авторов докладной записки, они просто обязаны были сделать такое предложение. Нет, предлагая взять на себя вину за расстрел поляков, пойти на такой шаг, который приведет к тяжелым для СССР последствиям, авторы не располагали какими-либо новыми фактами. О чем и пишут – правда, не прямо а, как в том анекдоте, где врач удаляет гланды через прямую кишку – в этой же докладной: «Советская часть Комиссии (имеется в виду комиссия советских и польских ученых) не располагает никакими дополнительными материалами в доказательство «версии Бурденко», выдвинутой в 1944 году».

В последний мартовский день 1989 года Политбюро ЦК КПСС обсудило вопрос о Катыни. Любопытно, как сформулирован первый пункт постановления, в котором речь идет о поручениях Прокуратуре СССР, Комитету государственной безопасности СССР, Министерству иностранных дел СССР, Государственно-правовому, Международному и Идеологическому отделам ЦК КПСС. Им в месячный срок поручалось «представить на рассмотрение ЦК КПСС предложения о дальнейшей советской линии по катынскому делу». Сам Эзоп позавидовал бы такому языку. (А меня занимает в-общем-то пустячный вопрос: знали или нет члены Политбюро, что Геббельс тоже толковал о «линии»?)

Но все, кому давалось поручение, хорошо поняли, что от них требуется, и в месячный срок, даже досрочно, 22 апреля (день рождения В. И. Ленина так отметили, что ли?) представили свои соображения. В новой докладной записке предлагалось то, что действительно необходимо было в сложившейся ситуации сделать: провести тщательную проверку. Из опубликованных документов не ясно, было ли принято соответствующее постановление, но проверка началась. Об этом свидетельствует письмо Генерального прокурора СССР Н. Трубина в Аппарат Президента СССР.

О чем же информировала Прокуратура Союза Аппарат Президента? О том, что «Главной военной прокуратурой по указанию Генерального прокурора СССР и в соответствии с распоряжением Президента СССР расследуется уголовное дело о судьбе 15 тысяч польских военнопленных из числа высшего командного состава, офицеров и других лиц, содержавшихся в 1939–1940 гг. в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД… и в течение апреля-мая 1940 года отправленных в УНКВД соответственно Смоленской, Харьковской и Калининской областей…

В ходе следствия проверены все архивные учреждения Главного архивного управления СССР, запрошены соответствующие архивные подразделения КГБ и МВД СССР. Установлены и допрошены бывшие работники НКВД СССР… разысканы и дали показания очевидцы трагической судьбы польских военнопленных».

Что же дала проверка всех архивов, розыск и допрос должностных лиц, и даже очевидцев трагической судьбы поляков? Вот что пишет о результатах расследования сам Генеральный прокурор: «Установлено, что в соответствии с директивным письмом Наркома внутренних дел СССР Берия № 5866/5 от 31 декабря 1939 года в адрес начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР и соответствующим УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей, было предписано обеспечить работу следственной группы НКВД СССР, возглавляемую лейтенантом госбезопасности Белолипецким, с тем, чтобы подготовить следственные дела на военнопленных для доклада на Особом совещание НКВД СССР (прошу обратить внимание читателей на то, где предполагалось рассматривать дела военнопленных – на Особом совещании – авт.). В исследованных архивных документах обнаружены списки военнопленных, которых партиями в течение апреля-мая 1940 года отправляли одновременно из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей в распоряжение УНКВД соответственно Смоленской, Харьковской и Калининской областей.

Собранные материалы свидетельствуют, что военнопленные отправлялись конвойными подразделениями Главного конвойного управления НКВД СССР железнодорожным транспортом по 90 – 100–125 человек соответственно по 2–3 вагона с 3 апреля по 10 мая 1940 года.

Следствие по делу продолжается».

Итак, следователи выяснили: 1) дела на военнопленных должно было рассмотреть Особое совещание, 2) из лагерей, подведомственных Управлению по делам военнопленных, поляков перевезли в какие-то лагеря, подведомственные областным управления НКВД, и 3) перевозили поляков до середины мая 1940 года (а этому факту огромное значение придают все адвокаты Геббельса). Словом, никаких доказательств расстрела поляков сотрудниками НКВД не найдено (дата окончания перевозок из одних лагерей в другие, как бы не тужились геббельсовские адепты, доказательством служить никак не может).

Письмо Генерального прокурора Н. Трубина датировано 17-м мая 1991 года. Но еще за девять месяцев до него В. Фалин опять предложил М. Горбачеву «определиться». Секретное письмо начинается словами «Уважаемый Михаил Сергеевич!», а заканчивается уверением «Ваш Фалин». Чего же хотел «его» Фалин от неуважаемого к этому времени миллионами советских людей Горбачева? Для начала он пугает «уважаемого» тем, что «Рядом советских историков (Зоря Ю. Н., Парсаданова В. С, Лебедева Н. С), допущенных к фондам Особого архива Центрального Государственного архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции, выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношение к т. н. катынскому делу». И приводит уже известные читателям из письма Н. Трубина сведения. И никаких других!

Вывалив на голову генсека не имеющие принципиального значения для выводов факты, В. Фалин тут же утверждает: «Таким образом, документы из советских архивов позволяют даже в отсутствие приказов об их расстреле и захоронении проследить судьбу интернированных польских офицеров… Выборочное пофамильное сопоставление списков на отправку из Козельского лагеря и списков опознания, составленных немцами весной 1943 года во время эксгумации, показало наличие прямых совпадений, что является доказательством взаимосвязи наступивших событий.» Доказательством взаимосвязи эти совпадения, бесспорно, являются. Так же, например, как есть связь между тем, что В. Фалин был высокопоставленным государственным и партийным функционером в СССР, а потом стал немецким профессором. Не занимал бы высокие посты, вряд ли его пригласили бы занять «хлебную» профессорскую кафедру. Останься поляки в Козельском лагере, их судьба могла сложиться как-то иначе.

Гибель военнопленных из Козельского лагеря под Смоленском вовсе не указывает – это даже доказывать неловко – на виновников их расстрела. Учитывая, что немцы заявили об обнаружение могил в 1943 году, то формально подозревать можно как самих немцев, так и сотрудников НКВД. Это так очевидно, что напрашиваются вопросы: неужто у столь высокопоставленного работника ЦК КПСС не хватило ума понять простую истину? Тогда, конечно, в его необоснованном выводе не было злого умысла, и он, как говорят юристы, лишь добросовестно заблуждался? В противном случае не остается ничего другого, как предположить, что «уважаемого Михаила Сергеевича» заведующий Международным отделом ЦК КПСС считал таким дураком, которому можно «впарить» любую чушь. Но ведь это означает, что будущий немецкий профессор вполне сознательно подталкивал руководителя партии к признанию за СССР преступления фашистских извергов! По правде говоря, жутковато от таких мыслей…

В судьбе поляков, даже в интерпретации В. Фалина, есть большой пробел, он бьёт в глаза: ведь по-прежнему ничего не известно о том, что делали поляки или что с ними делали после того, как посадили в вагоны? Вопрос – кто убил поляков? – несмотря на разъяснения В. Фалина в его «меморандуме», остается без ответа. Тем не менее, он предлагает Горбачеву: «Сообщить В. Ярузельскому, что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность «доклада Н. Бурденко». На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова».

Прочитав об «означенных индициях» я сразу вспомнил Фиму Собак, домашнего скорняка Эллочки Щукиной. Как сообщили нам И. Ильф и Е. Петров, мадмуазель Собак была, несомненно, культурной девушкой. Ей было известно одно такое слово, которое Эллочке не могло даже присниться. Но «индиции», вне всякого сомнения, не могли присниться и самой Фимочке. Да что там какому-то домашнему скорняку из двадцатых годов прошлого века! Очень быстро я выяснил, что «индиции» не снились и весьма образованным профессорам-обществоведам XXI века. Не оказалось «индиций» и в нескольких словарях русского языка и иностранных слов. Вот слово «индикт» встречалось почти во всех словарях, а означенные будущим немецким профессором «индиции» – ни в одном. Однако не даром говорится: кто ищет, тот найдет. Обнаружил я их случайно в толковом словаре болгарского языка.

Зачем же В. Фалин в записке, написанной на нормальном русском языке, использовал исключительно редко употребляемое слово? Хотел продемонстрировать М. Горбачеву свою эрудицию? Нет, воспользовался он им не для того, чтобы показать М. Горбачеву, который и русский язык знает плохо, свою ученость. В. Фалин наверняка был уверен, что выпускник юридического факультета МГУ М. Горбачев его поймет. Индиции – юридический термин, означающий указание, в данном случае – на наличие доказательств нашего преступления. Так что В. Фалин этими «индициями» тонко подвел правовую основу для обвинений советского руководства в преступлении. Доказательств нет, но указания на то, что они существуют, есть. Так чего же тогда не поддержать доктора Гебельса!

Не только В. Фалину, Ю. Зоре, очень многим гражданам Советского Союза хотелось взвалить на свою Родину ответственность за смерть поляков. А как усердствовали прокуроры из Главной военной прокуратуры! Без преувеличения, из кожи вон лезли! И жаловались 3 сентября 1991 года «уважаемому Михаилу Сергеевичу», что «19 августа с. г. соответствующие должностные лица УКГБ по Тверской области оказали определенное негативное воздействие и давление на совместную советско-польскую следственную и экспертную группу». Но первый заместитель Главного военного прокурора генерал-лейтенант юстиции Заика Л. М. и заместитель Главного военного прокурора генерал-майор юстиции Фролов В. С, ну и подписанты, естественно, «проявили решительность, верность долгу и закону». За что, сообщают они М. Горбачеву, удостоились благодарности от польских должностных лиц и даже от Полевого бискупа Войска Польского генерала бригады С. Лешека Глудзя. Да что там благодарность какого-то попа, хоть и с лампасами! Сам папа римский Иоанн Павел выразил свое особое удовлетворение проделанной военными прокурорами работой. Вон какой чести сподобились! Так что, «уважаемый Михаил Сергеевич», вы уж в случае чего, не допустите «неправильной оценки деятельности тт. Заики и Фролова В. С. на занимаемых должностях». Старший помощник Генерального прокурора А. Розанов обнадежил: учтем старание генералов от юстиции, случись какая реорганизация – найдем им должностишки по заслугам. Любопытно, ответил за президента Советского Союза помощник прокурора, пусть и старший. Но заканчивался ноябрь 1991 года… Гибла на глазах и не без стараний военных прокуроров страна, хотя, может быть, мысль о том, что они участвуют в ее уничтожении, прокурорские головки и не посещала.

Загадки «Особой папки»

В последние годы документы из Особой папки стали своего рода козырными картами, а правильнее сказать, «клубничкой» в любой антисоветской кампании. Как я понял бывшего заведующего Общим отделом ЦК КПСС В. Болдина, никаких особых папок, в собственном смысле этого слова, не существовало. В книге «Крушение пьедестала», в которой он нарисовал довольно ярко портрет своего многолетнего шефа (на портрете – очень ничтожный человечек), автор несколько строчек посвятил описанию архива первого сектора Общего отдела ЦК – Кремлевского архива Политбюро ЦК. Это «хранилище, частично размещенное в бывшей квартире Сталина и в глубоких подвалах здания правительства в Кремле. Все документы хранились в специальных контейнерах при постоянной температуре и влажности. Отдельный отсек занимали документы так называемой «особой папки» и материалы, хранящиеся в закрытых еще в 30-е годы пакетах».

В двух таких пакетах находились и документы по Катыни. Сам В. Болдин их не читал, даже в руках не держал. В закрытых конвертах он передал их М. Горбачеву. Тот «вскрыл их, быстро пробежал несколько страничек текста, запечатал пакеты, проклеив липкой лентой. Возвращая документы, сказал:

– В одном речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором – о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны. Храните получше и без меня никого не знакомьте. Слишком все это горячо».

Эту фразу Горбачева можно понять так, что в конвертах он обнаружил какие-то бумаги, подтверждающие расстрел поляков нами. Во всяком случае, В. Болдин в этом не сомневался и даже слегка «потоптался» на бывшем шефе за его ложь: М. Горбачев долго отрицал существования каких-либо других данных, кроме тех, которые были опубликованы еще в годы войны. Какие документы обнаружил М. Горбачев? По каким-то соображениям он решил скрыть их содержание? Вряд ли «лучший немец» и сейчас об этом расскажет.

Однако действительно ли в «особой папке» содержатся «достоверные данные», подтверждающие нашу вину? Давайте и мы почитаем эти документы. Для этого нам даже не потребуется просить допуск в Кремлевский архив. Они опубликованы. Многие читатели видели один из них и на экранах своих телевизоров: его неоднократно показывали как свидетельство преступности «сталинского режима» и как доказательство конкретного преступления – расстрела поляков. Правда, не весь документ, а лишь подписи И. Сталина, К. Ворошилова, В. Молотова, А. Микояна и подпись «Л. Берия» в конце письма. А голос за кадром сообщал: в этом письме Берия предлагает расстрелять поляков.

В начале письма Л. Берия информирует И. Сталина о том, что в лагерях для военнопленных и тюрьмах находится «большое количество бывших офицеров польской армии, бывших работников польской полиции и разведывательных организаций, членов польских националистических к-р партий, участников вскрытых к-р повстанческих организаций, перебежчиков и др. Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.» Тремя абзацами ниже Л. Берия уточняет: в лагерях содержится 14.736 человек, из них поляков – 97 процентов. Далее сообщает, что в тюрьмах «содержится 18.632 арестованных (из них 10.685 поляков).» (Удивительно точные цифры приводятся в письме наркома внутренних дел. Удивительно, потому что в действительности в эти дни Л. Берия еще не знает, сколько же поляков находится в лагерях. Он только 7 марта прикажет начальнику управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР П. Сопруненко «организовать составление точных списков содержащихся в лагерях». Между тем, само письмо датируется «не позднее 4 марта»). И так как все поляки – закоренелые, неисправимые враги советской власти, «НКВД СССР считает необходимым: 1. предложить НКВД СССР…» Конечно, мысль изложена коряво, но слабое знание русского языка – отличительная черта многих антисоветчиков и русофобов. Главное, что НКВД считал нужным сделать, в письме сформулировано четко. А, по его мнению, дела на 14.700 человек, находящихся в лагерях, и на 11.000 арестованных необходимо рассмотреть в особом порядке: без вызова арестованных, без предъявления обвинения, без постановления об окончании следствия и предъявления обвинительного заключения и применить к ним высшую меру – расстрел. Вынесение решения Л. Берия предлагал возложить на тройку «в составе тт. МЕРКУЛОВА, КОБУЛОВА, БАШТАКОВА (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)». В списке тройки фамилия Кобулова вписана от руки, вместо фамилии Берии.

Уже количество военнопленных, дела на которых предлагалось рассмотреть в особом порядке, вызывают недоумение: что это за пристрастие у наркома к «круглым» цифрам? Никаких объяснений в письме не находится. А ведь такой вопрос мог возникнуть и у И. Сталина, у членов Политбюро ЦК ВКП(б), Л. Берия просто обязан был предусмотреть его. Но это, разумеется, пустяк. Сами предложения Л. Берии совершенно не вяжутся с теми задачами, которые были возложены на него всего немногим более года назад.

В последние годы о Л. Берии написано много. Иногда авторы публикаций отдают должное его организаторским способностям. Однако это единственное положительное качество, которое находят в нем авторы в последние полвека. Л. Берия, судя по опубликованным материалам, – негодяй, подлец, садист, убийца и т. д. и т. п. В публикациях много вымысла, подчас откровенно неумного, как, например, рассказ Ф. Бурлацкого об «упорных слухах» будто М. Горького отравили по приказу Л. Берии. Да ведь Алексей Максимович умер в июне 1936 года, когда Л. Берия работал в Тбилиси и вряд ли даже думал, что в ноябре 1938 года его назначат наркомом внутренних дел СССР. Возможно, единственная книга, в которой фигурирует Л. Берия и к которой можно относиться если не с полным, то все-таки с большим доверием, – это воспоминания работавшего под его руководством П. Судоплатова. Только и у него бывший нарком внутренних дел СССР выглядит иногда весьма непривлекательно.

Но нас в данном случае интересует не вообще его работа на посту наркома, который он занимал с конца 1938 года по 1945 год, а деятельность за очень небольшой промежуток времени, на рубеже осени 1939 – весны 1940 годов. Для начала давайте вспомним, с какой целью Л. Берию назначили наркомом внутренних дел? К великому сожалению, сегодня мало кто знает, что вопрос о необоснованных репрессиях первым поставил не Н. Хрущев, как людям внушают тоже уже полвека, а И. Сталин. Еще в докладе на пленуме ЦК ВКП(б) в начале марта 1937 года И. Сталин сказал о том, что «некоторые наши руководители страдают отсутствием должного внимания к людям… избивают их огулом, без меры, исключают из партии тысячами, десятками тысяч.» Менее чем через год ЦК ВКП(б) уже специально рассмотрел вопрос о том, что партийные организации и их руководители, проводя «большую работу по очищению своих рядов от троцкистско-правых агентов фашизма, допускают серьезные ошибки, извращения…» В принятом в середине января 1938 года пленумом ЦК ВКП(б) постановлении, проект которого написал вне всякого сомнения И. Сталин (стиль его), говорится что «Пора понять, что существо большевистской бдительности состоит в том, чтобы уметь разоблачать врага, как бы хитер и изворотлив он ни был, в какую бы тогу он не рядился, а не в том, чтобы без разбора или «на всякий случай» исключать десятками и сотнями из партии всех, кто попадется под руку.

Пора понять, что большевистская бдительность не только не исключает, а наоборот, предполагает умение проявлять максимум осторожности и товарищеской заботы…»

Постановление обязывало партийные организации реабилитировать оклеветанных людей, а если дискредитирующие их материалы были помещены в печати, то и опубликовать соответствующие реабилитирующие постановления. Но понять обязанности, возложенные на Л. Берию в конце 1938 года, когда он был назначен наркомом внутренних дел, нам лучше поможет документ, не предназначенный для всеобщего сведения. Авторы адресовали его только исполнителям: руководителям партийных комитетов – от республиканских до районных, всем прокурорам – от союзных республик до районов, наркомам внутренних дел союзных и автономных республик, начальникам краевых и областных управлений, городских и районных отделений НКВД. Подписали документ Председатель СНК В. Молотов и Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин. Это было Постановление Совета Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) «О арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», принятое 17 ноября 1938 года. В нем без всяких обиняков указывалось, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 гг. при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры». В Постановлении отмечалось, что «недопустимо легкомысленное отношение к арестам тем более нетерпимо, что СНК СССР и ЦК ВКП(б) в своих постановлениях от 8 мая 1933 г., 17 июня 1935 г. и, наконец, 3 марта 1937 г. давали категорические указания о необходимости… ограничить аресты и улучшить следствие».

В годы, когда Н. Хрущев играл руководящую роль в КПСС, о публикации Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, как и всех других постановлений ЦК партии и правительства по этим вопросам, не могло быть и речи. Но и его наследники не осмелились обнародовать хотя бы Постановление, принятое 17 ноября 1938 года. Если бы советские люди о нем знали, клеветать на советскую предвоенную действительность было бы нашим врагам потруднее. Во всяком случае, нагло врать, что советские судьи руководствовались точкой зрения прокурора СССР А. Вышинского, который якобы утверждал, что признание обвиняемым вины – это «царица доказательств», им бы не удалось. В этом Постановлении прямо говорится о недопустимости рассматривать признание вины как доказательство преступления. Порядок расследования, при котором «следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины», назван втором крупнейшим недостатком в работе органов НКВД… Начался пересмотр сотен тысяч уголовных дел, освобождение невинно осужденных людей. Однако говорить и писать об этом с хрущевских времен и до наших дней в СССР, в России не принято… (Мне хочется поделиться с читателями информацией, которая не имеет отношения к расстрелу поляков, но в заметках, в которых речь идет о массовых репрессиях, не является столь уж неуместной. Найти ее не составляет труда: она вывешена на сайте Российской Прокуратуры, но так как не у всех есть возможность «заглянуть» в Интернет, то я и посчитал возможным рассказать о ней в этих заметках. Речь идет о сообщении Прокуратуры о результатах выполнения ее органами Закона РФ «О реабилитации жертв политический репрессий», принятого в октябре 1991 года. Сообщение заканчивается утверждением, что проверка подходит к концу, во многих регионах она практически завершена. Начиная с октября 1991 года по второе полугодие 2005 года, всеми органами прокуратуры проверено 648 813 дел на 918 370 человек. Из них полностью реабилитировано, то есть признано необоснованно осужденными 649732 человек, 129 947 человек прокурорские работники признали невиновными лишь частично, а 138 691 человек признаны осужденными вполне обоснованно. Совершенно не ясно, каким принципом руководствовались следователи, пересматривая дела на осужденных людей. И в 1938 году, и даже в 1990 они выясняли, совершал ли осужденный какие-либо действия, направленные против СССР? Разумеется, это совсем не значит, что после XX съезда КПСС прокурорские работники на основании данных им прав реабилитировали лишь действительно невиновных людей. Сомневающимся я бы порекомендовал прочитать, например, «Мемуары» Вальтера Шелленберга, руководителя зарубежной разведки гитлеровской Германии. Из них, в частности, можно узнать, какие документы о контактах маршала М. Тухачевского с немецкими генералами были «подброшены», как сейчас модно писать, по приказу фюрера И. Сталину, а заодно – как добросовестно накануне войны работал в Токио на Германию агент немецкой разведки «Пост», известный у нас как легендарный советский разведчик Рихард Зорге.