Текст книги "Сожженные Леса"

ГЛАВА XII. Где мистер Блю-Девиль вполне обрисовывается

Блю-Девиль появился; отверстие за ним закрылось.

Хотя лейтенант капитана Кильда ни в чем не изменял свой костюм, но в его твердой походке проглядывало столько благородства, выражение лица его, обыкновенно мрачное, дышало нежным состраданием. Эта перемена так поразила молодую девушку, что она вскрикнула от удивления. Она не узнавала в нем человека с угрюмыми и насмешливыми чертами лица, который до настоящей минуты внушал ей такое сильное отвращение. Он, казалось, переродился.

Сделав несколько шагов вперед, Блю-Девиль остановился перед койкой и почтительно поклонился молодой девушке, которая искала взглядом Пелона.

– Он стережет нас, – ответил лейтенант на немой вопрос.

– Правда, – сказала она, как будто говоря сама с собой, – ведь я пленница! – И, устремив на пришельца свой чистый и ясный взор, продолжала: – Да благословит вас Бог, неизвестный друг, вас, который один между этими жестокими людьми принимает участие в судьбе бедной сироты.

Эти слова были сказаны по-испански.

– Сеньорита, – отвечал Блю-Девиль на том же языке, – я присоединился к этим разбойникам с единственной целью – спасти вас, если б даже и пришлось самому погибнуть.

– Пелон мне это говорил, сеньор.

– Он вам сказал правду, сеньорита. Наступило непродолжительное молчание. Молодая девушка первая прервала его.

– Я стала было уже сожалеть, что позволила вам прийти ко мне; положение мое так ненадежно среди этих головорезов, что все заставляет меня опасаться; но теперь, когда я услышала ваш голос, не знаю почему чувствую доверие к вам, и внутреннее убеждение нашептывает мне, что, несмотря на ваш суровый вид, вы не обманываете меня, имеете доброе сердце и действительно намереваетесь мне покровительствовать.

– Слушайте этот таинственный голос, сеньорита, он не обманывает вас; повторяю, я с радостью для спасения вас готов пожертвовать жизнью. Что вам до лица и манер моих, лишь бы сердце было честно. Впрочем, – прибавил он с улыбкой, – настанет, может, день, когда докажу вам, что я совсем не так дурен, как вы думаете. Теперь же мне необходимо еще сохранить свое безобразие и грубый вид; душевно благодарю вас, сеньорита, за доверие ко мне и надеюсь, что скоро буду в состоянии доказать вам, что достоин его.

– О, я этому верю, сеньор, и буду ожидать с терпением минуты, о которой вы говорите.

– Вы восхищаете меня, сеньорита; но время для нас дорого, и мы должны спешить им пользоваться; кто знает, представится ли мне другой случай говорить с вами при условиях столь же благоприятных. Сейчас я не могу дать вам объяснения ни насчет присутствия моего здесь, ни на алчность мою, ни даже на то, что хочу сделать для вас: это потребовало бы слишком много времени, а как я вам уже говорил, сеньорита, минуты сочтены у нас, и потому прямо к главному: если вы пожелаете у меня спросить что-нибудь, то не бойтесь обратиться к Пелону. Это самый верный посредник. Он предан вам душой и телом.

– Я это знаю, сеньор.

– Хорошо; имея в виду, что капитану Кильду ни с того ни с сего может прийти фантазия запретить бедному молодому человеку видеться с вами, то вот маленькая тетрадка; ее легко спрятать; в ней вы найдете испанскую азбуку, изображенную знаками, которыми без всякого опасения можете мне делать вопросы в присутствии кого бы то ни было. Не правда ли, сеньорита, вы поняли меня?

– Совершенно, сеньор, будьте покойны. Благодарю вас, друг, имени которого я еще не знаю; я тотчас же примусь изучать азбуку и ручаюсь, раньше вечера буду ее знать наизусть.

– Прекрасно, сеньорита, – отвечал с улыбкой Блю-Девиль, – в особенности же помните, что только терпением и хитростью мы можем достигнуть цели. Если мы с вами случайно встретимся, не робейте и обращайтесь со мною так же презрительно, как я со всеми остальными разбойниками; главное – не давать повод подозревать наши отношения.

– Я сознаю важность ваших советов и приму их к сведению.

– Капитан Кильд пройдоха, сеньорита, и обладает лукавством дьявола, и имей он малейшее подозрение о нашем сношении – я погиб.

– Я вас во всем послушаюсь, сеньор; вы останетесь довольны мною, – отвечала она тихо.

– Позвольте предложить вам один вопрос, сеньорита.

– Пожалуйста, и если только зависит от меня, то отвечу на него.

– Как обращается с вами этот человек?

– Капитан Кильд?

– Да, капитан, сеньорита.

– Он обращается со мною ни хорошо, ни худо; это очерствелая душа, не поддающаяся никакому внешнему влиянию; часто случается, что по несколько дней он со мною не говорит, но к чести его должна сказать, что он ни разу не нарушил уважение, какое требует мой пол, лета и происхождение, и если его ухватки бывали иногда грубоваты, странны, даже часто дики, то все-таки они никогда не переходили границу строгого приличия.

– Слава Богу, сеньорита, что осталось хоть одно место не зараженным в этой грязной душе.

– Увы! – вздохнула она.

– Не встречали ли вы где, сеньорита, этого человека до гнусного похищения, жертвой которого вы стали?

При этом вопросе молодая девушка задумчиво опустила голову.

– Не оскорбляйтесь этим вопросом, сеньорита, – поспешил прибавить Блю-Девиль, – вы знаете, я не имею другого намерения, как быть полезным вам, а для этого поставлен в необходимость искать ощупью свет, как заблудившийся во мраке; часто сведения, по-видимому самые ничтожные, бывают в действительности драгоценными.

– Я это понимаю, друг мой; но на ваш вопрос положительно отвечать не могу, – сказала молодая девушка. – Иногда мне казалось, что слышу в его голосе ту знакомую нотку, которую я когда-то слышала давно; в другой же раз я бываю принуждена сознаться, что это не более, как игра воображения. Но кто бы ни был этот человек, я уверена, он маскируется. Для чего? Не могу сказать; а между тем, чем более я пробуждаю свои воспоминания, тем более мне кажется, что я его знаю давным-давно.

– Извините мою настойчивость, сеньорита, но не находите ли вы какого сходства между этим человеком и недостойным родственником вашим доном Мигуэлем де Кастель-Леон?

– Нет, – возразила она минуту спустя, – это не может быть он, а между тем вы пробудили во мне одно воспоминание.

– Какое? Говорите Бога ради, сеньорита.

– Слушайте ж, – сказала она с волнением и со слезами на глазах, – еще ребенком я слышала разговоры отца моего про одного человека, который, по словам его, был заклятым врагом его и умер в сражении, данном индейцам, а выигранном моим отцом. Этот человек изменил своему отечеству: он сражался в рядах краснокожих и командовал их конницей.

– Вы помните, сеньорита, имя этого злодея?

– Да, он назывался Панчо Бустаментэ; эти воспоминания тем более врезались в моей памяти, что, проходя однажды по улицам Вальдивии, отец указал мне на молодого человека, бедно одетого, истощенного, который пристально на нас смотрел. Этот человек, сказал мне отец, называется Корнелием Бустаментэ, сын того подлого дона Панчо, о котором я не раз при тебе упоминал в разговорах с доном Грегорио Перальта. О, папа, воскликнула я, неужели вы, столь добрые для других, ничего не сделаете для этого несчастного? Должны ли преступления отца его падать на его голову? На это отец только покачал головой, но не отвечал.

Несколько недель спустя, гуляя с братом в саду нашей шакры и проходя мимо павильона, поросшего кругом деревьями, внимание мое было привлечено говором, который, казалось, выходил из павильона. Не знаю почему, но мною овладело непреодолимое любопытство; под первым предлогом я отстала от брата и поспешила спрятаться за жалюзи одного из окон павильона, откуда могла не только хорошо слышать, но видеть. В то время я была уже не ребенком, мне было двенадцать лет, следовательно, могла вполне понять слышанное.

– Я не пропускаю ни слова, сеньорита, – сказал Блю-Девиль, – будьте так добры продолжать дальше.

– Три лица находились в павильоне, – продолжала молодая девушка, – отец мой, дон Грегорио Перальта и Корнелио Бустаментэ; это он говорил в ту минуту, когда я спряталась за жалюзи. Сеньор, говорил он шипящим голосом, в котором проглядывала с трудом сдерживаемая злоба, не потому ли только, что я беден, вы навязываете мне ваше сострадание? Отец мой был вашим врагом; кто говорит вам, что я не унаследовал его ненависть? Разве только чтобы насмехаться надо мной, вы меня сюда позвали. Просил ли я когда-нибудь чего у вас? Знайте же, сеньор, что как ни бедственно мое положение, я его переношу с твердостью и безропотно; быть может, настанет день… но не докончил и тотчас спохватился: нет, сказал он задыхающимся голосом, гордо проводя рукой по лбу, я ничего не приму от вас, не хочу даже одолжаться вам стаканом воды: между нами лежит непроходимая пропасть – кровь! оставьте же меня в покое; я вас не знаю и не хочу знать. Тщетно отец старался уговорить дона Корнелио: он оставался непоколебим в своем решении. Почему же, вмешался тогда дон Грегорио Перальта, вы отказываетесь с таким упорством от нашей помощи, а принимаете ее от дона Мугуэля де Кастель-Леон, родственника дона Тадео? При этом неожиданном вопросе дон Корнелио побледнел, но почти тотчас же, подняв голову, опустившуюся против воли, отвечал с горечью: я не дон Мугуэль де Кастель-Леон. Да и знаком ли я с ним или нет, это не ваше дело. Затем повернулся, вышел из павильона и почти бегом удалился. С тех пор я его уж более не видела.

– И более не слышали о нем?

– Нет, сеньор, через два месяца после этого происшествия однажды за обедом дон Грегорио Перальта вдруг сказал: я имею сведения про дона Корнелио. Какие же, спросил отец? Не знаю, какими путями, продолжал дон Грегорио, но слышал – он получил место приказчика в одном из самых главных торговых домов в Нью-Йорке и потому, вероятно, не возвратится более в Чили, где преследовала его постоянно неудача. Но уверены ли вы, дон Грегорио, в том, что говорите, полюбопытствовал отец. Черт возьми, вполне! – воскликнул дон Грегорио: я был в Талькахуено в то время, когда он отъезжал на американском корабле. Признаюсь вам, прибавил дон Перальта, не без удовольствия я смотрел на его отъезд; этот молодец, могу сказать теперь, не знаю почему, внушал мне тайное опасение. Заметив меня в толпе, он так посмотрел на меня, что у меня по телу пробежали мурашки; но теперь все кончено – мы избавились от него навсегда.

– Дай Бог! – пробормотал задумчиво отец, а дон Грегорио поспешил переменить разговор. Вот и все.

– Итак, вы предполагаете, сеньорита?..

– Я ничего не предполагаю, – ответила она грустно, – вы меня спрашиваете, я вам отвечаю.

– Извините, сеньорита, я плохо выразился: я хотел спросить, не думаете ли вы, что под именем капитана Кильда скрывается дон Корнелио Бустаментэ?

– Голос этого человека так врезался в памяти у меня, что как будто слышу его и теперь; вот почему мне кажется что-то уже знакомое в голосе капитана Кильда, когда он со мною говорит или когда сильно чем-нибудь рассержен.

– Премного благодарен вам, сеньорита, и то сообщение и данные вами мне сведения драгоценны; будьте уверены, что, как ни искусно маскируется капитан Кильд, я все-таки сумею его заставить обнаружить себя.

– Теперь, в свою очередь, мне хотелось бы, сеньор Блю-Девиль, предложить вам вопрос.

– Какой вам угодно, сеньорита; я к вашим услугам.

– Вы, вероятно, знаете, что у меня есть брат.

– Да, я это знаю, сеньорита.

– О! – вскричала она, протягивая с мольбой руки, – скажите мне, где он, страдает ли, счастлив ли.

– Увы, сеньорита, при всем желании я не могу ничего сказать: я не знаю, где брат ваш.

– Боже! Боже! – простонала она, – бедный брат! Бедный Луис!

– Не предавайтесь, сеньорита, так сильно вашему горю; мужайтесь: ваш брат, может быть, в эту минуту уже свободен.

– Вы это думаете? – подхватила она с радостью.

– Сеньорита, я должен признаться, что положительно ничего не знаю.

Наступила короткая пауза: молодая девушка плакала, Блю-Девиль размышлял.

– Слушайте меня, донна Розарио де Пребуа-Крансе, – прервал он молчание.

Молодая девушка, услышав внезапно свое имя, вздрогнула и боязливо приподняла голову. Блю-Девиль печально улыбнулся.

– Сеньорита, – продолжал он, – я вам должен объяснить, больше того, доказать, что не лгу, уверяя вас в моей безграничной преданности к вам и в том также, что имею поручение от близких сердцу вашему. Вы в этом сейчас убедитесь.

– Говорите, сеньор, я вас слушаю, – отвечала она почти рассеянно.

Блю-Девиль заметил этот оттенок; он угадал, что происходило в уме молодой девушки: подозрение начало ею овладевать, и потому спешил продолжать.

– С того времени, когда дон Мигуэль де Кастель-Леон вас и вашего брата отбил у слуги, который жертвовал своей жизнью, чтобы спасти вас из пламени во время пожара шакры дела-Палома, и до настоящей минуты преданные друзья, одушевленные примером самого старого и верного друга вашего отца, не переставали тайно за вами следить.

– А имя этого друга вы можете назвать, сеньор? – спросила она с оживлением.

– Конечно, сеньорита; этот друг совершил чудеса преданности в вашу пользу: это дон Грегорио Перальта.

– Сердце мое угадало его! – воскликнула она вне себя от радости и счастья. – Бога ради, где же он?

– Он живет в Новом Орлеане вследствие раны, полученной в схватке с сообщниками дона Мигуэля; успокойтесь, сеньорита, эта рана хотя и значительна, но не опасна, и теперь он, вероятно, уж несколько дней на пути к нам.

– Вы мне говорите правду, сеньор? Я могу вам верить? Если вы меня обманываете, то это было бы ужасно.

– Сеньорита, вы можете вполне положиться на мои слова, в том порука моя честь; нужно быть чудовищем, чтобы позволить себе шутить вашими страданиями.

– Продолжайте, сеньор, продолжайте, прошу вас.

– Дон Грегорио Перальта, несмотря на свои преклонные лета, не упал духом ни перед какими препятствиями; всюду, куда вас ни вели, он следовал за вами; но это еще не все: ваш отец имел двух друзей, двух братьев, которые, покинув его двадцать лет тому назад, углубились охотниками в большую американскую пустыню; тщетно отец ваш старался их отыскать, этих двух друзей, которых, повторяю, он любил как братьев; все усилия его ни к чему не привели: о них не было ни слуху ни духу, и он считал их уже умершими.

– Ну? – перебила она с волнением.

– Дон Грегорио Перальта нашел их, сеньорита.

– Он нашел Валентина? – вскричала она с восторгом.

– Да, сеньорита, Валентина Гиллуа и Курумиллу, его друга.

– Слава Богу!

– Разве вы их знаете?

– Знаю ли я их? – произнесла она дрожащим голосом.

– Но ведь вы их никогда не видели!

– Правда, но что до этого, сеньор? Зачем мне нужно было видеть их, чтобы познакомиться с ними? Вы, стало быть, предполагаете, что отец мой считал их умершими? Нет, ошибаетесь, сеньор, напротив, он был убежден, что они живы, хотя и не знал их убежища. Моя нежная и добрая мать разделяла это убеждение, и каждый день я и мой брат были свидетелями разговоров родителей об этих друзьях, возвращение которых ожидалось ежеминутно; комнаты, некогда занимаемые ими в шакре, оставались в том же положении, как и при них.

Сколько раз, сидя в комнате Валентина, отец мне говорил с чувством: «Розарио, дитя мое, помни Валентина и Курумиллу – этих верных друзей, люби их, как ты любишь нас. Благодаря их самоотвержению твоя мать и я – мы счастливы. Отъезд их, сильно огорчивший нас, был последний знак преданности со стороны Валентина, чтобы упрочить мое счастье. Мы не знаем, куда скрылись наши друзья, но где бы они ни были, помни, Розарио, они вдали не забывают нас. И если когда-нибудь несчастье поразит нас вновь, то они явятся, готовые защищать нас ценою своей жизни. Сохрани же их имена в твоем сердце, дитя мое, и поминай их в твоих молитвах. Может быть, настанет день, когда ты будешь нуждаться в их покровительстве, и тогда они сделают для тебя и твоего брата то самое, что сделали для меня и твоей матери». Вот что беспрестанно повторял мне отец, и слова эти врезались в моей памяти; я привыкла думать о них и мысленно жить с ними. Вы поймете теперь, сеньор, что хотя я их никогда не видела, но знаю настолько, как бы провела всю жизнь вместе с ними.

– В самом деле, сеньорита, я вижу, что вы более с ними знакомы, чем я. Знайте же, что я подле вас по приказанию Валентина Гиллуа: он избрал меня в ваши защитники. Не могу вам сообщить ничего о вашем брате, доне Луисе, по той причине, что с тех пор как оставил город, не отлучался от вас.

– Правда, сеньор, я виновата.

– Однако ж, сеньорита, если я вам не могу сказать ничего положительного, то утверждаю, что Валентин принял те же самые меры в отношении вашего брата, какие были приняты и для вас. Это он мне сам сообщил. Вы можете быть покойны: если дон Луис еще не свободен, то по крайней мере, я уверен, он вне опасности При нем находятся друзья, готовые его защитить.

– Ваши слова, сеньор, оживляют меня. Теперь, когда я знаю, что верные друзья отца следят за нами, надежда снова воскресает в моем сердце.

– Они не одни, сеньорита. Вы имеете много приверженцев в пустыне, цель их – спасти вас, и благодаря Валентину и Курумилле они уже несколько месяцев крадутся по следам ваших похитителей. Как вас, так и вашего брата они не оставят.

– Неужели у меня столько покровителей?

– Среди этих гор, покрытых вечными снегами, в этой печальной стране более пятидесяти преданных сердец невидимо окружают вас, сеньорита.

– Ваши слова пролили в мою душу невыразимую радость… Так я еще, друг мой, могу быть счастлива! – вскричала она со слезами на глазах. – О, не измените мне. Я вас не знаю, даже имя мне неизвестно, а между тем вы оказываете мне столько сочувствия… если измените мне, то вернее поразите, чем ударом кинжала в мое сердце.

– Верьте мне, сеньорита, я вас спасу, клятву даю, – или труп мой будет добычей хищных зверей этой пустыни.

– Я верю, друг мой, и надеюсь. – Она схватила широкую, мускулистую руку Блю-Девиля в свои нежные ручки и крепко сжала. – Ах, – возразила молодая девушка со вздохом, – давно я не была так счастлива, как в эту минуту.

– Теперь, сеньорита, я приступаю к самой главной части моей миссии.

– Что вы хотите сказать, друг мой?

– Мне вам надо передать важную весть.

– Хорошую?

– Надеюсь, – отвечал он, улыбаясь.

– О, говорите скорей, сеньор, умоляю вас. Увы, с тех пор как я в неволе, хорошая весть для меня редкость.

– Завтра, а может быть и сегодня вечером, сеньорита, один незнакомец приедет в лагерь. Это один из ваших лучших друзей. Он приедет с целью помогать мне при освобождении вас.

– Один из моих лучших друзей? – спросила она с удивлением, смешанным со страхом.

– Да, но успокойтесь, сеньорита: он будет так же загримирован, как и я, чтобы удалить всякое подозрение.

– Кто это может быть? – прошептала в раздумье молодая девушка.

– Вы его увидите, сеньорита, и, вероятно, узнаете. Потому-то и предостерегаю вас, чтобы вы не выдали себя, когда капитан Кильд представит вам его. Вы понимаете, сеньорита, насколько важно сохранить его инкогнито.

– О, не беспокойтесь, сеньор, я сумею выказать равнодушие; но благодарю вас, что предупредили меня; в противном же случае я могла бы сделать промах, а теперь я проведу капитана Кильда, хотя он и воображает, что умнее и хитрее его не найдется.

– Отлично, – отвечал Блю-Девиль, смеясь, – проведем же вместе этого мошенника из мошенников. Крепитесь, скоро вы избавитесь от его проклятой власти.

– Да услышит вас небо, сеньор; впрочем, помогая вам, я и себя отстаиваю.

– Вполне логично, сеньорита, и я очень рад, что вы так хорошо поняли все хитрые условия, к которым мы должны прибегнуть в таком рискованном деле.

– Но, – настаивала молодая девушка, – не назовете ли вы мне себя и не скажете ли имени того незнакомца, который должен приехать в этот лагерь?

Блю-Девиль лукаво улыбнулся, слегка покачивая головой.

– Вы любопытны, сеньорита? – сказал он.

– Нет, – возразила она, – я желаю только знать имена моих покровителей: кажется, желание естественное.

– Правда, сеньорита, вас за это нельзя порицать; доверие требует взаимности, а между нами в особенности не должно быть недоразумений.

– Увы, этого-то доверия я и прошу у вас. Блю-Девиль ничего не ответил.

– Одно слово еще, сеньорита, – заговорил он минуту спустя, – я должен удалиться от вас; беседа наша длилась гораздо дольше, чем позволяла осторожность: много глаз следят за мной; если б кто меня застал у вас, я погиб.

– Правда! – вскрикнула она с ужасом. Блю-Девиль встал, вынул из кармана запечатанный

конверт и подал его молодой девушке.

– Возьмите это письмо, сеньорита, но не распечатывайте его до тех пор, пока не уйду.

– От кого это письмо, сеньор?

От одного из самых преданных друзей ваших – Валентина Гиллуа.

О, давайте, давайте! – сказала она, хватая и пряча конверт на груди.

– Это письмо, – продолжал он, – разъяснит вам, сеньорита, то, что вас так интересует: то есть кто я и насколько можете мне довериться.

– Благодарю вас, благодарю! Но мне хотелось бы вас еще спросить об одной вещи.

– О какой? Говорите, сеньорита.

– Мне хотелось бы узнать имя незнакомца, который должен скоро приехать в лагерь и который, как вы говорите, принимает такое живое участие в моем освобождении.

– Вы желаете?

– Я умоляю вас, сеньор, назовите мне этого человека, чтобы имя его я могла присоединить в моих молитвах к именам Валентина и Курумиллы.

– Ну, сеньорита, – отвечал Блю-Девиль с ударением на каждом слове, – извольте, я вас удовлетворю: имя этого незнакомца Октавио Варгас.

Молодая девушка вскочила с койки.

– Я его угадала, – воскликнула она с лицом, просиявшим от счастья. Затем, встав на колени, прошептала голосом, подавленным от волнения: – Боже! Боже! Ты меня не оставил… Посылая мне таких покровителей, Ты действительно хочешь меня спасти. О, слава тебе, Боже, слава!

Успокоившись, донна Розарио встала, осматриваясь кругом.

Она искала Блю-Девиля.

Он исчез.

Только один Пелон, растроганный, стоял перед молодой девушкой.

– А вот и ты, Пелон, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

– Да, сеньорита, извините меня, что, не быв позванным, я вошел к вам.

– Разве ты не знаешь, что присутствие твое для меня только одно удовольствие? Что ты хочешь мне сообщить? Говори.

– Ваш друг, мисс Гарриэта Дюмбар, идет к вам. Мисс Гарриэта не замедлила войти в палатку. Увидев ее, донна Розарио вскрикнула от радости и,

не дав ей времени сказать слова, бросилась в полуобмороке в ее объятия.

– Боже мой! – воскликнула мисс Гарриэта с испугом, – что случилось с ней?

Но молодая девушка ошиблась: не от горя, а от радости сделалась дурнота с донной Розарио.

Это происходило в то время, когда Блю-Девиль как ни в чем не бывало шел беспечной походкой, покуривая трубку, присоединиться к своим товарищам.

Никто в лагере не подозревал продолжительного и важного разговора, который он имел с донной Розарио Пребуа-Крансе!