Текст книги "На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939—1945"

Ганс Адольф Племен, студент теологического факультета, Гёттинген

Родился 27 августа 1915 г. в Хелене, Везер, умер 17 августа 1941 г. от огнестрельного ранения в военном госпитале, Шольны

Париж, 28 мая 1941 года

В Париж мы прибыли в составе полка охраны. Едва мы только зашли в свои казармы, как нашей роте было приказано первой заступить в караулы. Меня охватило какое-то особенное чувство, когда мы прошли возле Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой, а затем – под звуки марша и барабанную дробь – по знаменитым Елисейским Полям через площадь Согласия к караульному помещению.

Самое сильное впечатление в Париже производит, во-первых, роскошь и великолепие архитектуры. Какие замечательные площади и улицы! Каждый раз тебя заново поражают эти виды. Красивые церкви: настоящее сокровище – Сент-Ша-пель, готическая часовня во Дворце правосудия, с изумительной витражной розеткой.

В один из воскресных дней по делам службы был в Доме инвалидов. На другой день в составе группы офицеров, солдат и девушек-связисток участвовал в экскурсии к холму Ла-Вилетт. Там есть место, где когда-то Боделыпвинг-старший начал помогать детям из бедных немецких семей Парижа…

Бернард Риттер, кандидат теологических наук, Марбург

Родился 11 февраля 1917 г. в Эрлангене, погиб 2 сентября 1941 г. в России

Во время наступления, 30 июля 1941 года

Вот уже почти шесть недель, как мы сражаемся здесь, в России, но кажется, что прошло недели три, не больше. Это, наверное, из-за невероятных темпов наступления; мы снова порядочно продвинулись к востоку от Днепра и, вероятно, скоро нагоним наши танковые дивизии, чтобы те могли продолжать. Отдыха у нас, кажется, вообще не было, хотя после изнурительных боев, которые теперь уже позади, он бы явно не помешал. Но такие гигантские пространства, вероятно, можно одолеть лишь на пределе собственных сил.

Судя по моей карте, после бедной Белоруссии мы теперь должны оказаться в более зажиточном краю, деревни здесь покрупнее и расположены плотнее друг к другу. Крестьяне, толпящиеся у нас перед штабом, производят вполне приличное впечатление. Приятно вновь видеть полноценных людей после жалких и убогих их подобий…

14 августа 1941 года

Прошлая ночь выдалась ясной, звездной. Когда в два часа я заступил в караул, на медленно угасающем небе посреди яркого Юпитера и красноватого мерцающего Марса застыл полумесяц луны. Восхитительная картина нерушимого небесного порядка! Невольно вспомнились, – на тот случай, если бы вместо солнца была луна, – стихи Гёте: «Со дня, как звезд могучих сочетанье закон дало младенцу в колыбели, за мигом миг твое существованье течет по руслу к прирожденной цели»[4]4
  И.В. Гёте. Первоглаголы. Учение орфиков. Пер. с нем. С.С. Аверинцева.


[Закрыть]. Такие моменты, когда можно заглянуть в телесный божественный миропорядок, здесь, вероятно, переживаются сильнее и глубже, чем где-либо еще; они наполняют сердце чудным спокойствием и ощущением безопасности. На небе были видны только звезды первого порядка: Вега, Арктурус, Кассиопея и прочие, именуемые своими волшебными именами. Выше всех, уже переливаясь, сверкала прекрасная Вега. Думаю, что вы тоже иногда заглядываете в небо; эти верные спутники – единственное, на что мы можем смотреть вместе. И очень скоро, в конце августа, наш Орион снова поднимется вечером над горизонтом.

Жаль, что, будучи солдатом, вовлеченным в военную машину и борющимся с преградами, чинимыми этой страной, ты не можешь по-настоящему ощутить ее как таковую, ты всегда чувствуешь рядом ее особое дыхание. Мы должны отбиваться, должны преодолевать, чтобы добраться до цели, чего эта страна никак не хочет допустить, потому что сама по себе является воплощением размытой, бесконечной, никогда не достижимой цели. В этой стране я постоянно разрываюсь между необходимостью как-то ее преодолевать и предчувствием ее сущности.

19 августа 1941 года, раннее утро

И вот мы снова на марше! Три дня назад, и печалясь, и радуясь, мы покинули свое тихое место, которое подарило нам несколько дней отдыха после сумасшедшей гонки. Правда, кое-кого мы там все-таки оставили – на обратном пути мы прошли мимо могил двух товарищей, разбившихся в нашей машине. Только теперь понимаешь, что это значит: вот он лежит рядом, как будто это часть тебя самого, – и ты воспринимаешь это совершенно явственно, как само собой разумеющееся, даже если вы едва знали друг друга. Могилы остаются позади, и с ними остается частица тебя. Это один из нехитрых секретов, которым учит нас война, здесь вообще все очень просто. Куда нас сейчас затянет война, как она пойдет дальше? Надеемся, что скоро будет нанесен решающий удар по врагу, и мы тоже будем в этом участвовать.

Необъятны просторы восточной страны, и совершенно тщетны попытки как-то ее измерить – как на берег моря накатывает одна волна за другой, так и здесь вновь и вновь происходит одно и то же. У нас пока не получается все это постичь, остается лишь радоваться простым вещам: цветам в безлюдном саду, красивой лужайке, деревьям. Чего здесь нет и чего нам, европейцам, не хватает, так это ярко выраженного и особого пространственного лика местного пейзажа, в котором душа обретает и покой, и повод для проникновения в его своеобразие. Здесь пространство постоянно расширяется к горизонту, и следовать за ним опасно.

Герман Штраке, студент философского факультета, Тюбинген

Родился 23 февраля 1919 г. в Золингене, погиб 29 сентября 1941 г. в России

В поле, 22 июня 1941 года

Утро воскресенья, 11 часов

Мои дорогие!

О том, что час пробил, вы знаете. Ранним утром нынешнего дня началась война с Россией, война юной Европы против большей части Азии. Мы замерли в полной боевой готовности в 20 километрах от Буга, вдалеке слышится глухая канонада, над нами проносятся самолеты, а мы лежим в залитой солнцем траве под высокими деревьями и ждем, когда нас тоже позовут в бой. Первыми стать не доведется, но все же мы верим, что в ближайшие дни мы тоже окажемся востребованы. Сегодня ночью обер-лейтенант передал нам призыв фюрера и, похоже, на этот раз мы, наконец, тоже сможем участвовать. Не хочется упустить те тихие часы отдыха, которые у нас пока есть, не написав вам еще одного письма. Правда, не знаю, когда смогу его отправить.

Считаю, что в такой час нет надобности в каких-то торжественных словах; мы живем в эпоху, когда всем и без того все ясно. Если теперь волею судьбы надо мной сгущаются сумерки и приходится быть готовым ко всему, поверьте, я уверенно, радостно и непоколебимо иду в бой и с гордостью в душе согласен на все, что мне уготовано впереди.

7 сентября 1941 года

Позади четырнадцать жарких дней, пожалуй, самых тяжелых в этой «земле обетованной»; они сделали нас мужчинами и солдатами, – такими, какими были солдаты Первой мировой.

Здесь мы находились на знаменитой Ельнинской дуге, довольно открытой позиции перед Ельней, юго-восточнее Смоленска. Наш отряд стал объектом яростных атак противника и мощного, изнурительного артиллерийского огня. Ну, главное, что все-таки ни один вражеский снаряд сюда, слава богу, не угодил. Нигде счастье и удача не выглядят более очевидными, как в такой обстановке. И вот что хочется сказать: никогда и нигде меня не покидала необъяснимая, но твердая, безусловная уверенность в своей удаче; и очень хорошо, это придавало сил. Наверное, не стоит слишком предаваться размышлениям. Но, заглянув глубже, я смог разглядеть и себя в вечном, безмолвном и могучем мировом Боге, который и есть сама жизнь, перед которой атом не менее важен, чем система Млечного Пути или живой человек. В нем есть место каждому, его искра светится во всех нас. В нем я познаю себя и постоянно, крепко и навечно связан с вами, вы являете мне самые видимые знаки Его милости; ничто не может нас разлучить, и никто не может потеряться.

Теодор Кинцельбах, кандидат теологических наук, Эрланген

Родился 1 июня 1914 г. в Гармиш-Партенкирхене, погиб 9 сентября 1941 г. под Тобруком

Северная Африка, 29 июня 1941 года

В среду я побывал в старинном квартале Триполи, где на узких улочках царила оживленная жизнь. Пестрая смесь арабов, берберов, евреев и негров. В таких антисанитарных условиях немудрено подхватить какую-нибудь болезнь. Даже чуму. Продуктовые лавки мало привлекают внимание, местные деликатесы не хочется пробовать даже за большие деньги. Кусок мяса и внутренности, открыто висящие на дверном косяке у дороги, облеплены мухами. Местные домохозяйки все щупают своими грязными пальцами, прежде чем принять окончательное решение о покупке. Часто попадаются печи, в которых можно испечь или приготовить все, что угодно. Дома все невысокие, максимум два этажа. Немало разрушено бомбами и корабельной артиллерией.

По частично перекрытой улице с виноградной шпалерой посередине вы попадаете из старинного квартала во вполне европейский город; он очень чист, построен со вкусом и роскошью. Сейчас буйно цветет олеандр, одно из наиболее распространенных здесь декоративных растений. Если очутился на олеандровой аллее среди ослепительно-белых рядов домов с беседками, тебе и в голову не придет, что в ста километрах к югу уже начинается пустыня. Каждый цветок олеандра – размером с одну из наших вьющихся роз. За городом начинается красноватый, мучнистый мелкий песок. На полях можно увидеть кукурузу, помидоры, хлопок, опунции (разновидность кактусов, которая дает очень сочные плоды); ну, и главное, здесь очень много винограда.

13 августа 1941 года

То, что вода в пустыне равносильна жизни, я знал и раньше, но по-настоящему увидел и испытал это лишь сейчас, так же как и сами слова «колодец» или «тень», или то, как могут звучать слова «колодец», или «тень», или «дерево у ручья». И что это значит для нас, когда, наконец, после долгого пути по пустыне мы вновь видим пальмовую рощу или даже такой рай в миниатюре, как ливийский город Дерна. Любые удобства и то, что раньше составляло привычную жизнь, здесь напрочь отсутствуют и остались далеко позади, но здесь, как и везде, есть Господь – со своим духом и дарами. Особенно поразили меня в старинном квартале Триполи страдания и нищета полуслепых, совсем слепых и прочих калек, являющих собой живой пример морального разложения арабского мира. Этих людей, которых мы обходим подальше, чтобы не соприкасаться с ними, может исцелить только Иисус…

14 августа 1941 года

Попытка навесить на Бога все беды и несчастья низших рас – всего лишь плохо замаскированное желание уйти от собственной вины и ответственности за совершенные грехи. Кроме того, это предполагает изрядную порцию тайного фарисейства, которое напоминает Богу, что, мол, не все так плохо и взамен мы получаем то-то и то-то. Либо это попытка, с точки зрения внешнего созерцателя, самим не увязнуть в поисках роковой связи человечества, ибо прежде всего других, но отнюдь не себя одного, стремились освободить от вины и избавить от сатанинских сил.

Римские слуги-палачи, бичевавшие Иисуса, конечно, были не намного гуманнее зверей в человеческом облике, которые в наше время творили известные мерзости. Среди этого мира подлости и несправедливости послушание Иисуса завершается слепой верностью Отцу Богу.

У Тобрука, 29 августа 1941 года

В настоящее время я сижу в нашем наблюдательном пункте, «доме» со слоистыми каменными стенами и потолком из балок, заваленном мешками с песком и камнями. Чтобы обеспечить немного больше тени – потому что потолок закрывает пространство над головой не полностью, – мы использовали для увеличения крыши части сбитого давно английского самолета. Так что здесь относительно прохладно и мух тоже не так много. Рано утром и вечером кое-что видно, время от времени слышится артиллерийская канонада.

Через несколько дней наступит сентябрь, а значит, завершится второй год войны. Что принесет нам третий? Мир? Многие, наверное, ожидают его с известной долей тоски, а некоторые – с нетерпением. Мы, христиане, знаем о другом, вечном мире, который дарован нам в будущей жизни, – о мире, на который мы все надеемся: поэтому можем легко потерпеть, потому что никакие мирные договоры не могут повлиять на пришествие Иисуса Христа и Его царства, на радость всем…

Доклад итальянского офицера-сопровождающего на командный пункт артиллерийской группы 340:

Командный пункт под Тобруком, 19 сентября 1941 года

«Нижеподписавшийся считает своим долгом представить командованию для рассылки по инстанции следующее донесение, сообщив настоящим о героической гибели лейтенанта артиллерии Теодора Кинцельбаха из 3-й батареи 408-го полка.

Несмотря на прицельный огонь вражеской артиллерии, вышеназванный лейтенант сохранял спокойствие и выдержку, и когда его ранили, то первая его мысль была не о собственных смертельных ранениях, а о судьбе находившегося при нем подчиненного. Даже позже, в машине, он не слушал, что ему говорили, а старался ободрить своего подчиненного. Превозмогая боль от полученных ранений, он протянул руку, чтобы прикоснуться к солдату, и заметил, прослезившись, что тот уже мертв.

Ни один жалобный вздох не вырвался из его груди, даже когда сильная тряска в машине – ввиду его многочисленных травм – наверняка причиняла ему сильную боль.

Он был офицером высочайшей жертвенности и высочайшего верности служебному долгу.

Обер-лейтенант Добьязе Амедео».

Вильгельм Рубино, студент философского факультета, Гейдельберг

Родился 21 февраля 1913 г. в Любеке, погиб 20 сентября 1941 г. под Киевом

Сербия, 6 апреля 1941 года

Выезжаем внезапно, все держится в строгом секрете. Приближаемся к границе. Мне предстояло подготовить ударный отряд для атаки на вражеский бункер. Дорога пыльная, фары не включали. Часа полтора поспали возле машины, потом ночью пешком с оружием и снаряжением направились через крутой перевал. Предстоял длинный путь до бункера, напротив которого располагался болгарский таможенный пункт. План был такой: солдаты моего взвода перерезают проволочные заграждения, а я и унтер-офицер с двумя связками гранат, пулеметом и противотанковым ружьем и еще несколько солдат с гранатами бросаемся в атаку. В 5 часов зенитки должны были подавить бункеры, а затем нам предстояло их атаковать. Мы продвинулись настолько близко, что чуть не глохли от свиста каменных обломков и осколков. Когда подали сигнал, я подполз к стене бункера, швырнул связку гранат, и вскоре бетонированный дом с амбразурами был наш! Теперь мы находились на высоте 1515 метров. Потом глубокий овраг и снова подъем. Вода из ручейка помогла охладить разгоряченные лица. Потом с фланга нас атаковали. Итог: пятеро убитых и еще раненые, которых мы взяли с собой.

В сильную жару приходилось очень тяжело. Крутые склоны, глубокие ущелья – только так можно было обеспечить безопасное продвижение. Задание выполнено: дивизия успешно выдвинулась против сербов. Лежу в засаде, обеспечивая прикрытие и наблюдение, а глубоко внизу по дороге тянутся наши колонны. Скоро снова в путь, и я жду, когда поступит приказ.

22 апреля 1941 года

Со стороны Олимпа надвигается гроза: с ужасом думаю о нашем переходе границы в Грецию. Совершив ночной марш от Ускюба, мы преодолели горные перевалы и должны были развернуть свои силы в Албании. Между тем надвигалась непогода – со снегом, градом, дождем и холодами. Подъездная дорога была затоплена, и мы свернули в Грецию – на Флорину. Какая все-таки ужасная погода! У меня во взводе раненые. Небольшие деревца вокруг изрешечены пулями. Вечером опять снег вперемешку с ливнем. Бой продолжался. Ночью заняли высоту. Это была Пасхальная ночь. Погода так и не пожелала остепениться и хоть чуточку сжалиться над нами, и окоченевшими пальцами мы ставили палатки и рыли окопы. Утром в 4 часа нас разбудил пасхальный свет. Дождь прекратился, на смену ему пришли иней и мороз. В лучах восходящего солнца гора светилась белым сиянием.

Россия, 1941 год

Выиграв танковое сражение, после которого в земле застыли сотни тяжелых громадин, мы катились дальше по ухабистым дорогам, покрытым толстым слоем мелкой пыли. Но это была дорога и победы, и ужаса – справа и слева мелькали сгоревшие или подбитые танки, орудия, обозы, горы боеприпасов, трупы лошадей, разбитые тягачи, обломки самолетов и множество погибших.

Чуть впереди, вниз по склону, у края озера, начинается атака. Все вперед! Командир, естественно, в первых рядах. Мост перед городом взят. А потом по, казалось бы, мертвым улицам уже мощно грохочут наши штурмовые самоходки «Штурмгешютце». Мост за городом тоже наш! Со стороны железнодорожной станции ведут огонь танки, зенитки и штурмовые орудия. С открытых огневых позиций враг устремляется на нас. Но наши штурмовые отряды, наше стремление вперед, нашу волю к победе их сталь и огневая мощь не в силах превозмочь! Вот уже горит первый вражеский танк, второй в спешке покидает экипаж, третий тоже окутан дымом…Четвертый, пятый и так все, один за другим. Ложбину сотрясает оглушительный грохот от взрывов детонирующих боекомплектов. Уже в сумерках на ключевых высотах у тяжелых орудий мы оборудуем укрепленные посты. То, что погиб командир, лишь еще яснее показывает, насколько решительно ведут себя наши офицеры в очагах сражений, как они, подобно простым солдатам, не жалеют себя под градом вражеских пуль и снарядов.

12 июля 1941 года

[Матери]

Теперь пишу тебе в твой радостный день с поля – из России, где когда-то во время мировой войны, много лет назад воевал отец… На необъятных полях, где растут пшеница и рожь, ветер вздымает волны, словно это море. Когда по вечерам садится солнце, невозможно даже поверить, что здесь идет война. Но потом рявкнут зенитки, над головой загудят бомбардировщики, застучат пулеметы, а сквозь колыхающиеся злаки покатятся танки – и все разом превращается в грозную, страшную ярость войны, которая не разбирает ни лиц, ни званий, бьет вслепую и наносит жестокие удары.

В дождливую погоду пришлось томиться в раскисших от грязи окопах, а потом, мокрые до нитки и продрогшие в утренней прохладе, мы в полном снаряжении под непрерывным огнем противника форсировали реку, захватили и удержали для полка стратегически важный мост. То были нелегкие моменты, когда маленький и бессильный человечек сталкивается с судьбой, которая решает, быть ему или не быть…

Но потом снова наступают радостные мгновения, неотлучно принадлежащие солдату. В такие тихие и тем более тяжелые минуты мысли уносят меня далеко-далеко – к вам, мои дорогие, и особенно к тебе, матушка. Не оттого, что я совсем раскис. Но сейчас, в этот миг, ты должна быть ласкова и добра со мной как никогда, чтобы слепая судьба не разлучила нас с тобой, не заставила скорбеть и страдать. Тогда я почувствую на расстоянии всю любовь, я целиком и полностью с тобой, а ты – со мной. Если внешне я суровый солдат, то внутри – тот самый хороший мальчик, которым ты меня запомнила.

Получаемые мной награды и поощрения – это награды для тебя, и они должны по праву принадлежать тебе. Теперь, когда меня призвала Родина, когда моя жизнь и смерть принадлежат фюреру, ты не должна отчаиваться, даже если на тебя обрушится самое страшное…

Но знай: я вполне здоров и на удивление бодр. А еще, дорогая мама, через эти необъятные просторы, в нашу прекрасную – и счастливую – страну я шлю тебе свою любовь!

В начале сентября 1941 года

Закрепившись на реке у Днепропетровска, мы целыми днями обстреливали позиции противника, в том числе из орудий на железнодорожных платформах, а также проводили воздушные бомбардировки. Батареи располагались совсем рядом и не умолкали ни днем ни ночью. Когда после смены ночью я целехоньким возвращался в расположение роты, испытывал молчаливую благодарность. Потому что нет ничего тяжелее, чем одного за другим терять своих товарищей, причем зачастую совершенно бессмысленно. Мы всегда на переднем крае! Но теперь с нами итальянские, венгерские и словацкие летчики, а также венгерские солдаты, подразделения которых сражаются справа от нас. Теперь, наверное, нас ждет зимняя кампания, которой мы предпочли бы избежать.

Завтра или послезавтра – снова в поход, но теперь это, наверное, будет последний удар, и здесь мы полагаемся на помощь и взаимовыручку и рассчитываем на Божье благословение. Наверняка нас ждет тяжелое сражение, поскольку русские успели окопаться за Днепром и укрепить свои позиции. Кроме того, они наверняка бросят в бой артиллерию и летчиков со всех частей своей гигантской империи, потому что здесь сосредоточена жизненная сила страны: уголь, железо и нефть…