Текст книги "На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939—1945"

Гюнтер фон Шевен, Академия изящных искусств, Берлин

Родился 17 апреля 1908 г. в Крефельде, погиб 21 марта 1942 г. у села Маяки на реке Донец

Россия, 18 августа 1941 года

Последние дни боев тяжелым грузом давят мне на сердце, так нелегко осознавать, что уничтожено столько жизней… Русские предпринимают отчаянные, дикие попытки прорваться прямо по центру нашего фронта. Танки, пехота, казаки… Мы и сами не ожидали. Я слишком ошеломлен, чтобы осмыслить все это прямо сейчас, уж слишком долго длится этот марш на восток, и мы движемся вперед, измученные жарой и окутанные облаками пыли. Никаких передышек. Только вперед и вперед по безлесным равнинам, в густых клубах пыли по бесконечным дорогам, колонна за колонной, а лошади, люди и орудия – как призраки в тумане. Отдаю почти все силы, как физические, так и душевные. Эта война решит мою судьбу, станет самым глубоким шрамом, но надеюсь, что на ней мое солнце не зайдет. Придает сил понимание того, что все жертвы необходимы, поскольку каждая связана с необходимостью всеобщей жертвенности.

2 сентября 1941 года

Несколько недель мы двигались в передовых частях дивизии, у нас были велосипеды, на которых мы везли провиант и боеприпасы. Вместе с танками, моторизованной артиллерией и инженерными отрядами мы шли в авангарде, намного опережая другие войска, совершая обходы, фланговые удары и проникая глубоко в тыл противнику. Мы даже соревновались за лучший участок для атаки. К тому времени было пройдено уже более 2000 километров. Последний отрезок прошли пешком: от мест боев южнее Умани до Днепровской дуги, форсированными ночными маршами по бездорожью, где буквально все вязнет в грязи. Переживания по поводу чьей-то гибели – ужасная штука, это сродни новому крещению. В стремительном водовороте событий они одаряют нас моментами прозрения.

Как же прекрасны эти места, где широкие разливы Днепра пробивают путь по собственным, диким и необузданным законам. Примитивные условия местной жизни способствуют единению с природой, где человек постоянно подвержен воздействию ветра, солнца и всех капризов погоды. Не пугайтесь этих строк; для тех, кто испытал это на себе, все просто.

Куда ведет нас эта бесконечная война? С точки зрения пространства наша цель до сих пор где-то в необозримой дали, местность становится все более пустынной и унылой, а врагов по-прежнему бесчисленное множество, несмотря на их огромные потери. Наверное, для того, чтобы закончилась эта война, нужно уничтожить всех… Расстояния неизмеримо увеличиваются, мы все дальше и дальше от родины, но наши сердца по-прежнему рядом с вами!

6 ноября 1941 года

Преодолеваем еще 50 километров до бассейна реки Донец, чтобы расположиться на зимние квартиры. На данный момент это цель нашего длительного похода через бесчисленные равнины и реки. На нашем участке линия фронта нестабильна. Общее направление – на юго-восток к Ростову и Азовскому морю.

От удовольствий этого мира я жду немного. Я отгородился от большей части того, что обычно наполняет души людей. Еще не пришло время говорить об этом. Ужас и смерть по-прежнему где-то рядом. Сначала нужно стряхнуть с себя этот сумрак. Дорогая мама, я счастлив, что могу писать тебе, хотя усталость от марш-бросков и раздумья о судьбе нашего народа все-таки омрачают мое бытие. Но поверь, ко всему божественному я сейчас ближе, чем обычно. Таинство света превосходит таинство тьмы.

2-й Адвент 1941 года

Вовсе не обязательно оказаться под градом снарядов, чтобы ощутить переломный момент нашего времени. Сотрясения, похожие на землетрясение, распространяются незаметно и ощутимы для тех, кто способен к восприятию всемирно-исторических процессов. По этой причине ваша позиция и стойкость дома, в тылу, не менее важны, чем наша решительность на фронте. Это вопрос преодоления хаотического перехода и сохранения человеческого достоинства, которое очищается через боль и отречение. Именно поэтому для нас так важно ваше существование, напрямую не затронутое и не разрушенное военной неразберихой, ведь мы видим в нем необходимые основы для внутреннего состояния, которое поможет определить будущее. Мы сражаемся не за политические споры, а за веру в то, что благородное и лучшее должно заново заявить о себе в борьбе с ужасным проявлением материализма. Всю нашу нацию я вижу в процессе переплавки, в потоке страданий и крови, который позволит ей достичь новых высот.

Славянск, 14 февраля 1942 года

Невозможно описать словами призрачные недели этих оборонительных боев. Оборона более кровопролитна и трудна, чем наступление.

Мы удержали деревню Маяки. Испытанный ужас до сих пор стучит в висках. Тот, кто пережил эту зимнюю войну, может с уверенностью смотреть вперед, на старость и на смерть. Не верю, чтобы на земле осталось еще что-то, что могло бы вселить страх. Теперь мы вынуждены молчать вместе с мертвыми, пока вновь не обретем дар речи вместе с солнцем и светом. Душа становится бесконечно широкой, растягиваясь до предельных границ между жизнью и смертью.

4 марта 1942 года

Однажды выжив в аду, трудно найти обратную дорогу. Человек продолжает жить вместе с павшими товарищами и снова стремится к свету, проходя долгий путь во тьме, следуя зову судьбы, и душа его преображается.

Ты не сможешь представить себе этот помеченный смертью пейзаж, каждая точка которого переплетается с твоей собственной судьбой. Эта картинка мелькает в промежутках между оцепенением и приливами крови к вискам, между огнем и льдом, в туманной серости дней и ледяной ясности бесконечных звездных ночей, сопровождаемая криками и стонами, пронзительными воплями и диким, пронзительным ревом вражеской пехоты. С гудящих самолетов на нас сыпались бомбы. К этому шуму добавлялась артиллерийская канонада. Мы прятались в блиндажах, прижимаясь к трясущейся земле…

6 марта 1942 года

Россия и эта бесконечная, жуткая война нарушают самые глубокие, самые сокровенные слои бытия. Все мы потрясены осознанием того, что в мире происходят огромные перемены. Три дня назад утихли бои в верховьях Донца. Возможно, обе стороны просто выдохлись. Теперь, когда вот уже несколько дней идет снег, природа скрыла кровавые следы сражения чистейшей белизной, и теперь кажется, будто прошедшие бои – это скорее часть легенды, мрачной истории. Могилы занесены снегом, имена больше не читаются, воронки от снарядов не видны. Там, где была дорога, – теперь бескрайняя даль. На этих необъятных просторах России попросту негде остановиться. Чьи-то поступки, отдельные судьбы тонут, исчезают в безграничности; это и болезненный, и вместе с тем утешительный опыт…

Хочется подольше оставаться в одиночестве, но вместе с тем нужно пополнить взвод новыми людьми, которые все еще проходят подготовку. Что мне отвратительно, так это ничтожные рассуждения и любые праздные утехи. Без чего мне не обойтись сейчас, так это без длительных размышлений о будущей работе. Такие мысли отвлекают от общей беды. Чувствую ответственность за живых и за мертвых. В хаосе ужасов потихоньку рождаются осязаемые образы. Мне не нужно рисовать, на это уйдут недели. Важно лишь четко представлять внутренние формы. Тем не менее я делаю заметки на рисунках, которые, возможно, сейчас не имеют никакой ценности. Поскорее бы настало время, когда я смогу представить свидетельства того, что пережило человечество.

Дорогой отец, я не верю, что в Германии какое-либо произведение искусства сегодня можно приравнять к подвигу простого солдата, который под ураганным огнем держится и не отступает в безнадежной ситуации. Этот неизвестный солдат вновь шагает по полям сражений в своем безымянном величии, как и в дни Первой мировой войны. Безымянный и молчаливый, ненадолго оставшийся в памяти лишь нескольких своих товарищей, он умирает самой одинокой смертью и уходит в небытие; его останки Восток, как ни в чем ни бывало, принимает в свою бездну. Останемся же верны друг другу. Пока неизвестно, когда доведется вновь встретиться…

9 марта 1942 года

Перед моими глазами проходят образы павших товарищей с их ужасными ранениями. Укрытые серыми плащами, застывшие на холоде, они лежат, немые и безжизненные, с осунувшимися от мороза лицами и лишенными света глазами. Лишь в редких случаях спасительная улыбка все еще обволакивала уголки их уст; безжалостная, жестокая смерть. После нескольких дней боев длинные шеренги мертвых, бок о бок… Каждый час наполнен сумерками смерти. Давайте никогда не забывать лица мертвых и живых. То, что мы видим здесь, – это лик русской войны и, возможно, последняя гримаса нашей эпохи…

Маяки, 21 марта 1942 года

[В день гибели]

После марша по снежной пустыне снова добрались до небольших глинобитных хижин. Мороз беспощадный, минус 20 градусов при устойчивом восточном ветре, повсюду сугробы и свежевыпавший снег. В воздухе кружатся кристаллики льда, и кажется, будто замерла вся вселенная. Одеты мы неплохо, но все равно трудно.

Ваше последнее поздравление стало для меня источником тепла и света, и в голове вновь мелькнули столь знакомые и дорогие образы из дома, а два бюста Микеланджело просто потрясли меня! Этот пророческий дух веет и в высших сферах современности. Сегодня можно понять, что же заставляет Иеремию обращать свой взор на землю, на то, что творится на ней. Мы и сами пытаемся взглянуть на трагедию времени с такой высоты. Все свои надежды мы возлагаем на нашу родину, единственное место на земле, где живут те, кто по достоинству оценит то, что сейчас делаем мы. Важно, чтобы даже во время войны священный огонь не погас. Внутренне мы к этому готовы.

Людвиг Мольвиц, студент-теолог, Лейпциг, Гейдельберг

Родился 21 мая 1916 г. в Бишхайме близ Каменца в Саксонии, погиб 17 июня 1942 г. во время штурма форта «ЧеКа» под Севастополем

В Болгарии, конец марта 1941 года

Воскресенье стало последним днем нашего марша. Мы двигались через прекрасную горную долину, высоты которой покрыты елями и соснами, что здесь редкость, пока не подошли к заснеженному перевалу. Потом мы спускались вниз, много раз петляя и поворачивая, затем снова шли по долине с горными потоками через симпатичные деревушки с милыми домиками: все двухэтажные, побеленные, окна обрамлены темным деревом. Крыши домов не очень крутые, выступают с южной стороны, покрыты черепицей, в большинстве домов имеются эркеры, поддерживаемые изящно изогнутыми балками. Внутри они чем-то напоминают старинные немецкие бюргерские дома с большим количеством деревянных панелей, карнизов и шкафчиков на лестницах, в коридорах и комнатах.

В городке, где мы сейчас находимся, нас встретили очень мило. У въезда была установлена почетная арка со свастикой и транспарантами: «Добро пожаловать, немецкие боевые товарищи!» На рынке нас ждала толпа, городской оркестр сыграл энергичный марш, под который мы едва не подпрыгивали. Мэр зачитал приветственную речь на немецком языке, на что наш командир прокричал «ура!», приветствуя дружественную страну и ее правителя. Детский хор в сопровождении городского оркестра исполнил популярную немецкую песню. Уже на второй строке начинался припев, который затем им приходилось повторять трижды… На домах были вывешены местные и немецкие флаги.

31 марта 1941 года

…Благодарен за все новости о «сброшенных масках». Вновь и вновь видны примеры насмешек над народным благом и народным восприятием, а также над всем тем, что должно вытекать из народной или расовой души как соответствующее ее роду, чем маскируется произвольное установление и формирование подобных вещей. В нашем теперешнем положении ландскнехтов мы отдалены от всего этого, и потому на нас это не оказывает влияния. Но за нашими спинами тоже идет война за Родину.

11 апреля 1941 года

Вечером 7 апреля, в лунном свете, мы отправились в Грецию. Сначала наш путь лежал до пограничного перевала. Когда мы спускались по дороге, взошло солнце и осветило долину, которая теперь простиралась в новую страну, полную весны, цветущих боярышников и фруктовых деревьев, зеленеющих буков…

Греция, 16 апреля 1941 года

Великолепным утром на второй день праздника мы отправились дальше по каменистой долине с ручьями, на склонах которой уже цвел чабрец. Потом вдруг горы закончились, и теперь перед нами до самого моря расстилалась обширная равнина. Мы прошли через восточного вида городок. Насчитал не менее шести минаретов, а также две церковные башни. В палисадниках уже распустились ирисы, дицентры, розы и даже сирень, а прямо на домах – обильно цветущие глицинии.

Вчера днем, снова в ярком солнечном свете, я проехал на велосипеде 16 километров до моря. Мы радостно резвились в воде, как мальчишки. А затем еще два часа, довольные, валялись на пляже. Под вечерним солнцем, окрасившим горы в голубой цвет и сделавшим поля, луга и деревья перед ними еще более зелеными, мы отправились обратно; кругом летали и прогуливались аисты.

В Афинах, 8 ноября 1941 года

Только что вернулся из своего первого ночного восхождения на Акрополь. Сначала ощутил то же самое, что и по поводу других красот, о которых раньше слышал или которые видел на фотографиях: Сикстинской капелле, Бамбергском всаднике и Столбе Ангелов в Страсбурге: все совсем другое и мельче, чем раньше себе представлял. Только когда видишь все воочию, когда рядом genius loci («гений места»), когда с любовью погружаешься в действительность, только в этом случае ты получаешь правильное и самое яркое впечатление. Сегодня утром, когда мы проезжали через перевал с крутыми поворотами, перед нами в лучах солнца сверкала гора богов, Олимп. Вечером увидели Акрополь в лучах заката. А потом, когда подъехали, быстро стемнело. Поднимались через лиственные кактусы и высокие агавы. Со склона холма открылся прекрасный вид на белый город: Пропилеи, Парфенон, храм Ники и Эрехтейон. Над головой светились луна и южное звездное небо, внизу раскинулся большой город с холмами, вдали виднелись Пирей и море, у подножия горы – театр Диониса, чуть поодаль – великолепный Тезеон! Это и в самом деле самое прекрасное, что довелось увидеть за время моих странствий.

По пути на Восточный фронт, январь 1942 года

После долгого пути сегодня в полдень прибыли в устье Днепра, разгрузили машины и на пару дней расположились в нескольких бараках. Через неделю предстояло прибыть в конечный пункт назначения на противоположном берегу.

В субботу я посетил город на Днепре, который произвел довольно приятное впечатление, которое, впрочем, частично было подпорчено из-за разрушений. Много величественных зданий царской эпохи. В военном госпитале, устроенном в бывшем дворце Потемкина, заглянул к местному священнику. Во второй половине дня побывал на православной заупокойной мессе в богато украшенной церкви за городом, после чего отправился на встречу со священником, на которую меня пригласили в начале службы. Нас было шестеро, почти все – студенты-теологи. Мы весьма удачно – особенно благодаря молодому пастору, который рассказал о своем опыте рядового в последних боях в Крыму, – подключились к обсуждению фронтового письма Хельмута Тилике на поминальное воскресенье, которое нашли в приходском журнале.

Восточный фронт, апрель 1942 года

В нашей полевой газете я прочитал статью Геббельса «Откровенный разговор» и прослушал речь, произнесенную в том же духе по радио накануне дня рождения фюрера. Она уже не пронизана блицкриговскими настроениями, но постепенно становится ясно, что сражения не являются арифметическими экспериментами, а имеют свой «рычаг». И хотя мы представляем Его не в облике исполина и не в виде воображаемой фигуры, которую можно нарекать как угодно, а в живом Триедином Боге, в его благодатной руке мы осознаем себя и дорогих сердцу людей даже в судные времена. Поэтому не дайте заботам вас опечалить. Познавший заботы вещает нам: «Возложите их на Него, ибо Он позаботится о вас!» Вспомните спокойную и радостную уверенность Пауля Герхардта.

Ханс Мартин Штэлин, выпускник средней школы, Нюрнберг

Родился 28 декабря 1923 г. в Нюрнберге, погиб 29 июня 1942 г. в России

4 ноября 1941 года

Твердо убежден, что даже смерть солдата – это не произвольное окончание жизни, предназначенной для чего-то другого, а завершение индивидуальной судьбы. Человеку она дается как судьба, а его близким – как испытание. В смерти божественная и человеческая сферы граничат друг с другом, и вопрос о смерти – это вопрос о Боге, подобно тому, как о двери спрашивают только тогда, когда хотят узнать что-то о комнате, которую она закрывает. Солдатам такое хорошо известно.

Можете ли вы понять меня, когда я говорю, что не безразлично, как мы думаем о наших мертвых? Я верю, что они еще настолько близки к нам, что наши мысли достигают их. Говорить о том, что мертвые все еще с нами, – не пустая болтовня. Но важно, чтобы им нравилось быть с нами.

Леонард Штэлин о смерти Ханса Мартина:

«9 августа 1942 года

После гибели стольких моих товарищей, с которыми я отправился в Россию в июне 1941 года, его смерть я воспринимаю с особым, братским, чувством. Грань между этой жизнью и той, другой, сделалась тонкой, и это бесконечно много значит – понимать, что мы все, до последнего кусочка, принадлежим Христу. Истинная наша жизнь скрыта у Него. Ханс Мартин по-своему понимал это, и поэтому сейчас у него все хорошо. И при этом не важно, сколько человеку лет.

Мы сами уже несколько дней наступаем через восточные степи, а я пишу свое письмо во время затишья в боях, не вылезая из бронетранспортера. В сильную жару прячемся внизу, под днище, там хоть какая-то тень. Вечером дует чудесный ветерок с ароматом тимьяна, над золотистыми просторами парят замечательные ястребы, а ночью в небе мерцают бесчисленные звезды. Несмотря на все ужасы и лишения, нынешний мир – это как знамение будущего».

Одиннадцать дней спустя автор этого письма также погиб в России.

Алоис Двенгер, студент, Киль

Родился 6 февраля 1915 г. в Киле, погиб 2 июля 1942 г. под Севастополем

Судак, на побережье Черного моря, 25 ноября 1941 года

Недавно, миновав небольшие, разбросанные поселения, мы впервые попали в полностью закрытую татарскую деревню. Мужчины там высокие, физически и интеллектуально развитые, их лица часто овальные, волосы и бороды темные, одежда – с русскими мотивами. Женщины статные, у них обычно прямые темные волосы с пробором посередине и большие темные блестящие глаза, как у турчанок. Но встречаются и лица с типично монгольскими чертами, с выступающими скулами и раскосыми глазами. Мы сразу вспомнили о великой монгольской эпохе, когда некоторое время назад проезжали мимо одной древнемонгольской гробницы. Говорят, она относится ко времени завоевания Крыма потомком великого Чингисхана, то есть ей 700 лет.

Страдания русских, украинцев, татар, греков и болгар, населяющих местные деревни, – особенно во время боев, – просто ужасны. Многие дома горят, на улицах лежат мертвые или раненые женщины и дети, позаботиться о которых удается порой лишь через несколько дней. Картина всегда одна и та же: войска подходят и закрепляются на новых позициях, а жители, несмотря на пожары, грабят свои же колхозные склады, которые до недавнего времени охранялись какими-то политруками. В итоге раздобыть что-нибудь из продуктов удается редко. Часто бывало так: мы без раздумий бросаемся на врага, а пьяные жители машут нам руками…

В Крыму, 1 мая 1942 года

Только что узнали о сильной бомбардировке Киля. Хорошо, если при этом вы укрываетесь не в таком «убежище», как тут у нас. По сравнению с вашим бомбоубежищем это просто карточный домик. Война становится все более тотальной, жестокой и беспощадной. Как здесь, так и там.

Меня часто раздражают бессодержательные репортажи и описания из некомпетентных источников. Недавно, например, прочитал о наступлении, после которого вечером солдаты непринужденно собираются у костра. Как будто с отбоем война отменяется. Описывается множество каких-то отдельных поступков, но забывается повседневная жизнь во время войны, самоотверженность простых людей.

Несомненно, эти простые пехотинцы – настоящие герои. Вот укрылся солдат в окопе, забился в свою нору, – а такое происходит здесь уже почти два месяца, – и ему даже нос не высунуть, но все же за врагом надо следить. Поэтому он то и дело осторожно выглядывает из своего укрытия, рискуя в любой момент нарваться на пулю. Снаряды рвутся каждый день, то там, то здесь он слышит их приближение, земля трясется и разлетается на куски, землянка дрожит, свистят осколки. Ночами, когда ничего не видно и тем более не слышно, от постоянного напряжения глаза слезятся, воображение рисует страшные картины, и человек дрожит, завернувшись в брезент, и час за часом все вслушивается и всматривается. Нервы напряжены до предела. Потом на рассвете он заползает к себе в убежище, промерзший насквозь и смертельно уставший, а там тесно, сыро, темно, одолевают вши. Наверное, истинный героизм заключается не столько в чьих-то конкретных поступках, сколько вот в такой серой повседневности, в постоянной готовности, – пусть даже и к смерти, – в постоянном душевном напряжении, когда старые товарищи гибнут один за другим, а конца войны все равно не видно…

Одна из самых трудных задач офицера – уметь вновь взбодрить и всколыхнуть своих солдат, и поистине удивительно, что они, несмотря ни на что, все-таки способны воспрянуть духом.

Перед Севастополем, 24 июня 1942 года

[Штурм Севастополя]

После последней вылазки мы стремительным броском достигли нового района. С 15 июня снова перешли в наступление: впереди нас ждет самая сложная задача, которую только можно поставить перед старой пехотой! Крутые обрывы и овраги многократно усиливают грохот артиллерии, а воздух уже целиком пропитан пылью. Но у нас сейчас в распоряжении все то, чего нам так часто не хватало на Украине: большое количество тяжелой техники и артиллерии. Русский стоек и неуступчив, но мы обязаны победить и добьемся своего. Иногда мы вспоминаем Верден…