Текст книги "На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939—1945"

Билль Томас, студент философского факультета, Кёнигсберг

Родился 4 октября 1914 г. в Альт-Боруи (пров. Познань), погиб 26 ноября 1942 г. под Ржевом

В России, 21 августа 1941 года

…Местные ночи весьма своеобразны и многолики. Вчера громко стрекотали сверчки, а в лесу множество светлячков. Совсем как в мирное время, даже вспомнились стихи Эйхендорфа (Эй, мы ведь еще не одолели «Из жизни одного бездельника». Как только вернусь домой, продолжим. Мы остановились, когда прибыли в Италию), и мысли сразу же уносят к тебе… Затем вдруг вспыхивает сигнальная ракета, и начинается дикая пальба. И ты окунаешься в ночь, которая так прекрасна и вместе с тем так опасна. Даже день всегда имеет два совершенно разных лица. На опушке нашего маленького леса цветут высокие чертополохи, белоснежные маргаритки и многие другие растения, названий которых я не знаю. В окопе к нам прибилась маленькая черная крыса, неподалеку пищат несколько птенцов – вероятно, в деревне им было слишком страшно, потому что она постоянно находится под обстрелом… А сегодня утром к нам даже приплелся красно-коричневый теленок… И вдруг снова этот адский грохот, продолжающийся уже почти восемь часов без перерыва. Странная штука война…

16 октября 1941 года

С чего начать рассказ? На самом деле мне пока нечего сказать. Сердце до сих пор так переполнено ужасами последних дней и часов, что, будь ты рядом, мне пришлось бы невольно ухватить тебя за руку, чтобы как-то облегчить себе душу. Но я знаю, что это письмо вновь придаст мне сил и спокойствия…

Мы прорвались через линию железобетонных бункеров, испытав всю суровость и неумолимость этой войны. Наряду с множеством других этот день отнял у меня особенно дорогого товарища… До сих пор вспоминаю его смех и бурное рукопожатие…

Хотя после этого боя мы рассчитывали на небольшую передышку, наступление продолжалось без остановки. Между тем на землю легло толстое снежное одеяло, словно небо захотело скрыть все следы крови и смерти, которыми было усеяно это поле. Снег больше не тает, а мороз все крепче. Так вот и начинается русская зима… После тяжелого марша мы наконец обрели пристанище в одной из тех немногих деревень, которые еще не сгорели. Но долгожданный отдых закончился ничем. Уже в два часа ночи мы получили приказ двигаться дальше на восток. Еще до того, как рассвело, в густом ледяном тумане мы наткнулись на противника. Завязался бой, который по своей суровости и жестокости превзошел все, что мы пережили до этого. Заместитель командира, в тот момент подменявший подполковника Б., не сразу сориентировался, так что мне пришлось командовать батальоном практически в одиночку. Атаковали в самой гуще леса. Мы неплохо продвигались вперед, пока внезапно не попали под обстрел с трех сторон и не оказались под угрозой окружения русскими. Теперь настало время для решающего боя. Бой шел с переменным успехом, пока мы наконец не прорвались и опасность миновала. К ночи мы находились всего в 50 метрах от противника, и столько всего еще пришлось вытерпеть. То слева, то справа падали мои товарищи, и часто казалось, что я остался один. Но все прошло хорошо. Однажды вражеская пуля угодила в мой стальной шлем, и я повалился набок. Лежавший рядом сержант Кляйн с досадой воскликнул: «Ну вот, теперь и наш лейтенант погиб!» Но все обошлось. Крохотный осколок лишь оцарапал кожу у левого глаза…

Ползая в снегу, мы промокли до нитки. Конечно, о том, чтобы раздобыть какую-то еду, не могло быть и речи. И вот наступила ночь. Это была одна из самых страшных ночей в моей жизни. Как мы мерзли, просто не поддается описанию. Разобравшись с убитыми и ранеными, мы опустились на корточки в окопах и пытались как-то согреть друг друга. Ближе к утру снова выпал снег, отчего мороз сделался помягче. Но наше положение, к счастью, перестало быть таким отчаянным, поскольку враг, получив отпор, отошел…

21 ноября 1941 года

…То, что вы пишете об очищении через войну и о повороте к простому и истинному, я уже давно и остро чувствую сам. И, почти все время пребывая в шоке, вынужден осознать, что напыщенные фразы, прежде всего, о войне, о смерти и героизме – это все пустое жеманство, ширма, способная лишь разозлить. Мы с этим уже знакомы по опыту наших товарищей по мировой войне, которым были отвратительны вся пустота и лживость довоенного общества. При такой пошлости и заблуждениях предвоенных лет наши собственные ощущения ничем не лучше. И этот опыт глубоко очистит наш народ. Вся наша жизнь должна снова обрести глубину и любовь, стать радостной и при этом всегда нацеленной на новые вершины. И если это не произойдет где-то еще, то начало должно быть положено в нашей семье: чистый, интимный домашний круг родных и близких, простой, серьезный и в то же время в глубине своей радостный… в минуты воспоминаний он всегда встает у меня перед глазами. И тебе, Ингрид, тоже нужно всегда стремиться к этому…

2-й день Рождества 1941 года, ночь

Это самое чудесное Рождество в моей жизни. Противник атаковал нас целый день. У них огромное превосходство. У них танки, против которых у нас нет никакой защиты. Все наши позиции разбиты. Постоянно куда-то карабкаемся по обломкам. Ледяной холод. Рота сильно потрепана. Лейтенант Вульферт мертв! Лишь ночь принесла нам передышку. Утром все по новой… А ведь говорили, война вот-вот завершится. Кажется, за ночь нас полностью окружили. Что ж, тогда отбиваться придется уже со всех сторон. Никуда не денешься. Доверимся Всевышнему! Ничто не разлучит нас, даже после смерти…

2 января 1942 года

Наше положение не дает возможности написать тебе длинное письмо. Но нельзя допустить, чтобы вы беспокоились, поэтому должны были получить от меня хотя бы короткое приветствие. Я здоров и чувствую себя хорошо. Признаться, дни, которые я переживаю сейчас – уже после Рождества, – самые тяжелые за всю войну, когда душевное напряжение тяжелее, чем даже нынешние сверхчеловеческие нагрузки. Но сейчас я не могу и не хочу ничего об этом рассказывать. Ни о чем не переживайте. Во мне всегда останется частичка, которую не способны изменить ни ужас, ни страдания. Это именно та частичка, которая когда-то соединила нас с тобой, Ингрид. Передаю тебе свои самые сердечные пожелания!

19 января 1942 года

…Теперь я снова наедине со своим великим другом и наставником Фридрихом Шиллером. В коробке лежала небольшая его статья «О Возвышенном», которая вновь спасет меня от грязи и лишений и ведет к чудесным высотам. Нельзя описать ту силу, которую ощущаешь при взгляде на высший, более прекрасный мир идеалов и которая позволяет справляться со всеми трудностями! Считаю, что такой взгляд совершенно неприемлем для какого-нибудь обывателя, привыкшего к тишине и покою, и уверен, что это связано с тем, что только сейчас я по-настоящему научился понимать Шиллера и что чтение брошюры – это как вечер в компании хорошего друга. Мне это особенно необходимо теперь, потому что с тех пор, как уехал Герхард Вульферт, последний и самый дорогой из моих старых товарищей, я никак не могу отделаться от чувства одиночества. Нынче я единственный из офицеров полка, оставшийся летом, и единственный из ротных командиров, назначенный осенью. Но у меня все еще есть моя рота, а это очень много значит. Все держатся замечательно, даже сейчас, несмотря на все тяготы и лишения, о которых на родине никто толком и не догадывается.

Дорогая, не принимай слишком близко к сердцу, если долго не получаешь от меня известий. Знаю, как это тяжело. Но впредь будь мужественной и радуйся, что и я тоже могу быть таким же.

Доверься Господу и той силе, которая свела нас вместе.

Клаус Дитрих Вольк, гимназия «Казимириан», Кобург

Родился 29 ноября 1919 г. в Кобурге, погиб 2 августа 1942 г. в окрестностях Бергена, Норвегия

База военно-морской авиации на Северном Ледовитом океане 7 ноября 1941 года

Несколько дней назад я пережил свою самую опасную аварийную посадку. Это произошло примерно в 200 километрах к северо-западу от Хаммерфеста, в открытом море. Рано утром впервые с новым экипажем, состоящим из унтер-офицера и двух капралов, я вылетел на своей летающей лодке для участия в срочной операции по поиску и спасению пропавшего товарища. За день до этого тот совершил аварийную посадку в том же месте, что позже и я, после чего пропал вместе со всем экипажем. После примерно двух часов полета мой передний двигатель внезапно заглох без видимых причин. Это означало неизбежную аварийную посадку нашего самолета, так как оставаться в воздухе лишь с одним двигателем мы не могли.

Внизу, на поверхности моря, наблюдалось среднее волнение с сильной поперечной зыбью. Только опытный пилот Do-18 может по-настоящему оценить, что это значит. Но мы смогли выполнить снижение, хотя поначалу это казалось почти невозможным. И еще одно, весьма удачное обстоятельство: второй самолет, также принимавший участие в этой операции, из-за навигационной ошибки наблюдателя шел позади и довольно близко к нам и теперь поддерживал с нами связь, медленно кружа над нами. Я послал сигнал SOS и взял курс на побережье с работающим двигателем. Впереди были волны и ветер, а по бокам – зыбь.

Наша аварийная посадка произошла утром, а к трем часам дня уже спускались сумерки. Я рассчитал, что при средней скорости 8 морских миль достичь побережья мы сможем около полуночи. Но это если не изменится погода, а наша летающая лодка не даст течь. В полдень, проверяя отсеки, я заметил, что в носовую часть проникло до 20 сантиметров воды. Однако мы смогли откачать ее с помощью насоса. Примерно в час дня вокруг поднялся свист и вой. Началась гроза. Носовая часть начала протекать, а переборка в кабине водителя потеряла герметичность. Несмотря на то что в течение двух часов я затыкал течь собственным телом, а мой механик постоянно вычерпывал воду большим ведром, вода все равно продолжала прибывать.

Когда мы выглянули наружу, то увидели лишь несущиеся на нас огромные зеленые волны. Все оказалось в воде: навигационные приборы, наши шапки, перчатки и прочее. Кроме того, мы сами промокли насквозь, а температура за бортом была минус 5 градусов! Несмотря на это, мы даже вспотели: пилот, пытаясь удержать машину на ветру, механик – из-за непрерывного вычерпывания воды, а я – из-за постоянного физического напряжения.

Радист к тому времени уже, видимо, распростился с жизнью и апатично лежал в кабине с остекленевшим взглядом. Я тряс его, кричал, да так, как, наверное, никогда раньше не кричал ни на кого, призывал, чтобы он не раскисал и помогал нам. Но он почти не реагировал. Двое других сохраняли спокойствие и осмотрительность. Только когда я с юмором висельника (потому что чувствовал, что из-за огромного давления воды меня вот-вот оставят силы и я не смогу удержать переборку) сказал Нильссону, командиру самолета: «Нильссон, нам ведь больше не придется бриться?» – он закричал: «Это бесполезно!» Я сам удивился своему невероятному спокойствию в тот момент. Возможно, именно осознание того, что человек несет совместную ответственность за других, и придает дополнительный внутренний импульс.

Между тем вода в двух передних отсеках поднялась так высоко, что больше мы уже не могли там оставаться. Как раз в тот момент, когда я собирался отдать приказ спустить шлюпку и перебраться в нее, – что означало бы неминуемую гибель в течение последующих двух-трех часов при таком холоде и в надвигающейся темноте, а также при южном ветре, который гнал бы нас все дальше и дальше к Северному полюсу, – мы втроем взвыли от радости: рядом с нами в сумерках застопорило ход немецкое китобойное судно, которое случайно оказалось в этом пустынном районе и было направлено к нам с помощью радиограммы, посланной вторым нашим самолетом. Нас спасли едва ли не в последнюю минуту! Еще каких-то полчаса – и было уже совсем темно, тогда никто не смог бы обнаружить маленькую надувную лодку. Кроме того, другой самолет вынужден был вскоре вернуться домой, потому что кружить среди фьордов в темноте практически невозможно. Через некоторое время после того, как мы переправились, наша надувная лодка зачерпнула воды. Долгое время мы не могли передать ни одного сообщения SOS, потому что наши батареи были разряжены.

В итоге, оказавшись на борту китобойного судна, мы проспали двенадцать часов кряду и потом отпраздновали свой второй «день рождения».

База военно-морской авиации в Северном Ледовитом океане, 29 июля 1942 года

В течение недели мы без перерыва атаковали большой конвой в Северном море, который ранее обнаружила наша эскадрилья. Я совершил один вылет продолжительностью шестнадцать часов и два вылета по тринадцать часов каждый.

В течение первых трех дней мы могли распознать конвой только по облакам разрывов его зенитных снарядов, настолько плохая была видимость. Когда самолет вынырнул из тумана, я внезапно увидел впереди черные клубы от разрывов. С подводными лодками у нас поддерживалась постоянная связь с помощью лампы Морзе. Наша торпедная авиация также смогла впервые проявить себя здесь в более широком масштабе. Я никогда не забирался так далеко на северо-восток, как в этот раз. Последние суда рассеянного конвоя спасались бегством в направлении Новой Земли; некоторые наткнулись на айсберги и затонули, другие были перехвачены нашими подводными лодками. На семьдесят седьмом градусе северной широты я пролетал между айсбергами высотой до 30 метров. Как-то в непогоду во время бреющего полета врезался в айсберг и разбился мой товарищ, летевший в другом самолете. В такие дни пейзаж внизу расплывается, становится бело-серым.

Однажды я стал свидетелем впечатляющего подвига: 2 июля я весь день отслеживал передвижение конвоя судов к северо-западу от Ян-Майена. Каждые полчаса, согласно приказу, я сообщал о курсе, составе и погодных условиях. Погода, которая поначалу была очень плохой, заметно улучшилась, и в 4.50 вечера я получил по рации приказ: «Направить пеленг для приближающейся торпедной группы. Подать сигнал о приближении торпедной группы. Сообщить о пораженных целях. Атака запланирована на 6 часов вечера».

Точно в намеченное время с юго-востока появилась цепочка наших самолетов Не-115 с торпедами под брюхом. Атака прошла успешно; вскоре вражеский танкер водоизмещением 10 000 тонн уже был объят пламенем. Но я также заметил, что прямо посреди конвоя совершила аварийную посадку одна из наших летающих лодок. Соседние корабли открыли яростный огонь по дрейфующему самолету, а к месту посадки устремились эсминцы. В этот момент на воду – там же, посреди конвоя! – рядом с дрейфующими товарищами приземляется соседняя машина, поднимает экипаж к себе на поплавок, снова взлетает и уносится прочь. Следует оговориться, что если бы это дерзкое предприятие провалилось, оба экипажа оказались бы в плену у русских, а не англичан…

Эрнст Теодор Леберт, студент теологического факультета, Гейдельберг

Родился 18 мая 1920 г. в Шварцаклерхофе близ Агластерхаузена, погиб 9 февраля 1942 г. в окрестностях Старой Руссы на озере Ильмень

Январь 1942 года

[Завещание]

Дорогие мои!

Когда вы читаете эти строки, меня уже нет среди живых, но сам я нахожусь там, где мы однажды снова увидимся, – в вечности, в руках Божьих.

Возможно, смерть избавила меня от многих испытаний. Поэтому не оплакивайте меня, а, наоборот, порадуйтесь и поблагодарите, что я выстоял и теперь пребываю в лучшем мире. Вы, конечно, будете тяжело переживать мою гибель, но время постепенно залечит и эти раны, а Бог придаст вам новые силы. Это по его воле я не вернусь домой. А Бог ведь не совершает ошибок. Может быть – даже наверняка, – вы однажды с благодарностью оглянетесь на эти страдания, потому что с ними Господь увязал особый вид любви. Прощаясь, еще раз напоминаю одно из самых прекрасных изречений Спасителя: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

Пока пишу вам это письмо, я еще жив. Но это последний мой привет, привет из вечности. И снова говорю вам: не плачьте!

Эбехард Вендебург, Педагогический институт, Франкфурт-на-Одере

Родился 4 июня 1 91 7 г. в Дардесхайме, под Хальберштадтом, погиб 14 февраля 1942 г. в Демянском котле

Восточный фронт, 5 октября 1941 года

Для нас теперь важно лишь одно – беспрекословно исполнять свой долг, невзирая ни на какие признания или внешние почести. Это суровая, но ценная школа, когда выполняешь свою работу и добиваешься чего-то, не получая никакой благодарности. Зато как это укрепляет душу, как закаляет волю!

Я испытал это на себе: если разум и тело здоровы, испытания могут сделать нас только сильнее и выносливее. Это, по словам Гёльдерлина, как у поэта страдания и тоски: «лишь среди глубочайшей скорби начинает звучать для нас божественная песня жизни вселенной» и «лишь в боли раскрывается благородство души».

После возвращения домой – если представится такая возможность, – я буду испытывать еще более глубокое отвращение, чем раньше, ко всему показному и поверхностному в жизни. Буду судить о людях больше по их характеру и их делам, а не по званиям и должностям, именам и регалиям. Буду стремиться изгнать из себя даже последние остатки тщеславия, поклонения пустым и поверхностным вещам, буду искать и любить лишь истинные ценности жизни. Но среди таких истинных человеческих ценностей – так уж научила меня война – из двух людей с равными способностями для меня главными будут не хвастовство и надменность, а гордая скромность и сдержанность. А это значит ценить и культивировать все огромные ценности искусства и науки, а также пробуждать любовь к ним в других людях, в молодежи.

И все будет прекрасно. Все мелкое и низменное должно быть так же отдалено от нас, как и сейчас, в бою, перед лицом смерти. И тогда наше единство, как истинное добро и любовь между всеми немцами, заблистает новыми красками, станет еще лучше и крепче, чем в предвоенные годы.

Тогда сбудется то, чего требует Гёльдерлин: «Все должно обновиться, все должно в корне стать иным…» И я сам буду с радостью учиться и работать, чтобы показать немецкие ценности и немецкое величие нашим мальчишкам и воспитывать их истинными немцами, в которых одинаково крепки дух, разум и воля.

Ханс-Эрман Рот, Берлинский технический университет

Родился 25 июля 1921 г. в Киле, погиб 26 февраля 1942 г. в Киле на борту линкора «Гнейзенау»

Середина февраля 1942 года

Прорыв нашего флота через Ла-Манш оказался успешным, мы достигли немецкого устья Эльбы!

Угроза вражеского налета вновь задержала наш выход из атлантического порта Брест. Но затем мы с ревом вышли в море, мимо неумолкающих британских береговых батарей, мимо мрачных скал Дуврского пролива. В качестве флагмана конвоя следовал «Шарнхорст», за ним – ведущий непрерывный огонь «Принц Ойген», еще чуть дальше – мы на «Гнейзенау» в окружении шести эсминцев и прочих кораблей сопровождения. Наш стремительный выход в море стал неожиданностью для противника. Все на боевом посту, а я как наводчик, по собственному желанию, гордо замер на наблюдательном посту массивной башни «Бруно», возвышающейся над передовой башней «Антон» с ее длинными орудиями. Грохот морского сражения… незабываемое зрелище! Непрерывно атаковали вражеские самолеты-торпедоносцы и подводные лодки, но наша артиллерия среднего калибра вперемежку с залпами легких зениток без устали палила в ответ. При этом корабли двигались на максимальном ходу, уворачиваясь от опасно белеющих повсюду следов вражеских торпед. Вокруг главных сил нашего флота рыскали проворные эсминцы и скоростные катера, в воздухе ревели бомбардировщики и сражались истребители. Семнадцать вражеских самолетов рухнули в море пылающими факелами. В результате попадания вражеского снаряда разрушилась небольшая надстройка по правому борту. Одного матроса, который при виде этого адского зрелища едва не лишился рассудка, пришлось насильно связать.

Затем мы двинулись вверх по Эльбе, сквозь снег, холод и толстый слой льда. Скоро уже родной порт и долгожданный отдых. Я возвращаюсь, мама!

Через несколько дней X. Рот погиб на борту «Гнейзенау» в своем родном городе Киле, когда он с другими добровольцами оказался в снарядном погребе, рядом с которым взорвалась вражеская авиабомба. Вместе со 112 товарищами он погиб от отравления угарным газом. Перед этим он все-таки успел навестить свою мать…

Курт Фогелер, студент теологического факультета, Гёттинген, Тюбинген

Родился 2 сентября 1913 г. в Гибольдехаузене-Айхсфельде, погиб 20 марта 1942 г. у озера Ильмень

Декабрь 1941 года

Мир повидал немало великих, страшных войн. Но за все время его существования, пожалуй, не было войны, которая могла бы сравниться с той, что сейчас разворачивается в Восточной Европе. Это касается не только самих масштабов, многих сотен километров фронтовых линий, огромных пространств, на которых ведутся бои, миллионных армий противостоящих друг другу народов, но и способа ведения войны. Не намерен вдаваться в подробности. Я не офицер Генштаба и не военачальник, который видит войну лишь глазами тактика, а просто человек, который переживал и продолжает переживать войну как обычный человек.

С какими страданиями мы сталкиваемся здесь каждый день! Однажды к нам пришел русский и хотел продать немецко-русский словарь, который сам же и составил. Ну, не продать, а обменять на хлеб. Мы как раз что-то ели и поделились с ним. На кусок хлеба он набросился как волк. Такое зрелище никогда не забудешь. Мужчине было 58 лет, помимо родного языка он говорил еще на английском, немецком, французском и испанском. Когда мы спросили, кто он по профессии, он рассказал, что много болел и зарабатывал на жизнь тем, что делал крестики для ношения на шее. Эти крестики так трогательны и подтверждают глубокую набожность русского народа. Не видел ни одного дома, где не стояли бы образы святых. Сейчас русский народ переживает период тяжких страданий, которые, безусловно, имеют свой смысл и, возможно, еще не раз станут благословением для всего человечества.

Бедный, несчастный русский народ! Как тут удержаться от сострадания, как не проникнуться жалостью? Это ведь тот самый народ, с которым нас сблизили великие русские поэты и писатели, который мы полюбили за глубину его «бытия». Его участь трудно выразить словами, а страдания просто раздирают душу. Неужели ни один комитет в «высококультурной» Европе, которая с таким высокомерием смотрит на русских, не может из соображений чистой гуманности оказать им помощь, всколыхнуть совесть всего мира, чтобы к человеку здесь относились по-человечески? Но я совсем забыл: времена ведь изменились, и мы больше не хотим ничего знать о гуманизме. Жестокое насилие – вот отличительная черта нашего века, и поэтому нам тоже придется страдать вместе с нашими русскими братьями и сестрами, всем нам, для которых справедливость, гуманность и человеколюбие неотрывны от их веры. Нам придется страдать вместе с ними прежде всего потому, что мы не в состоянии помочь, потому что мы видим, как сотни тысяч, даже миллионы людей мучаются и голодают, не имея возможности ни словом, ни делом как-то облегчить эти страдания. Что за нечестивая война нынешнее истребление людей в Восточной Европе! Какое-то святотатство, непростительное легкомыслие по отношению к человечеству!