Текст книги "На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939—1945"

Бернхард Клаас, студент инженерного факультета, Фленсбург

Родился 21 февраля 1918 г. в Дюльмене, погиб 22 августа 1942 г. в Карибском море

Северная Норвегия, апрель 1940 года

Мы находились в Варнемюнде, когда внезапно, ближе к вечеру 5 апреля, все отпуска и увольнения были отменены. Что бы это значило? Рано утром 6 апреля в районе открытого порта уже кипела работа. К нашему удивлению, туда уже прибывали транспорты с горными егерями. Куда они направлялись? В Шотландию, в Норвегию?

Каждый эсминец взял на борт около 200 горных егерей с полной экипировкой: оружием, боеприпасами и провиантом. Вечером в 10 часов все егеря уже разместились на наших эсминцах. На верхней палубе было не протолкнуться. Здесь горная гаубица, там – пулемет, между ними – велосипеды и боеприпасы… На койках спали по очереди, егеря размещались на подвесных койках, а мы, команда, на палубе. В субботу в 11 часов вечера отправились в путь. Море было спокойным, а погода – ясной.

После выхода в море мы, наконец, узнали больше о планируемой операции. По корабельному радио было объявлено: «Задача этих десяти эсминцев – доставить горнострелковые войска в Норвегию, а именно в Нарвик. Очаги сопротивления противника необходимо подавить огнем морской артиллерии».

Внезапно в небе появились английские бомбардировщики! Вскоре они уже оказались прямо над головой, однако, попав под огонь наших зениток, повернули обратно в сторону Шетландских островов. Но теперь они все увидели: наши эсминцы, а также линкоры «Шарнхорст», «Гнейзенау» и ударный крейсер «Хиппер». Но вот о том, что мы, следуя без транспортных судов, уже имели на борту горнострелковые войска, англичане, конечно же, знать не могли.

На широте Тронхейма произошло боевое столкновение с английским крейсером, ударный крейсер «Хиппер» получил приказ вернуться; полчаса спустя был потоплен английский эсминец. Волнение на море и ветер настолько усилились, что свободно передвигаться по верхней палубе стало невозможно. В начале дня одного из матросов смыло за борт. Никакой возможности его спасти не было, бедняга сразу же исчез в волнах. Горные егеря чувствовали себя на борту крайне неважно, всех одолела морская болезнь, принимать пищу они были не в силах и валялись по всей палубе.

В понедельник мы подошли к Лофотенским островам, а около полуночи вошли во фьорд. Рано утром, около 4 часов, начало светать. Трое суток мы не видели ни земли, ни маяков, а теперь перед нами возвышались заснеженные горы Северной Норвегии, их белые вершины были окутаны туманом. В 5 часов нас встретил катер норвежской береговой охраны. Пока по правому борту катер с офицером направлялся к норвежцам, по левому борту уже началась высадка первых групп. Затем мы достигли Нарвика, где нас уже поджидали другие эсминцы. Наши горнострелковые подразделения беспрепятственно высадились на берег.

Вечером 9 апреля мы узнали, что у Лофотенских островов стоит сильный английский флот. За день до этого мы прошли мимо вражеских кораблей в тумане, пока те укрывались в бухтах архипелага. Видимо, они прибыли на несколько часов позже нас.

Всю ночь наши эсминцы поочередно выполняли роль сторожевых катеров. Один из них как раз возвращался с дежурства в очень сильную метель. Когда внезапно туман рассеялся, мы увидели несколько английских военных кораблей – вроде бы только эсминцы. Сразу же завязался бой. Непрерывно гремели залпы, и торпеды с шипением рассекали воду. Одна из первых же вражеских торпед попала в нас. Наш эсминец завалило набок, и дальнейшее продвижение было затруднено. После этого мы подверглись артиллерийскому обстрелу, и почти в тот же момент в нас угодила вторая английская торпеда. Корабль разломился надвое, нос и корма вздыбились.

Все было кончено. Пришлось срочно покидать корабль. Медленно, один за другим, мы погружались в воду. Спасательные шлюпки были разбиты, поэтому до берега пришлось добираться вплавь. Немного прояснилось, и в тумане на расстоянии около 500 метров удалось разглядеть землю. Надев кожаную куртку и спасательный жилет, я погрузился в холодную воду. Передо мной было большое торговое судно, на котором я и решил укрыться. Забортный трап почти касался воды. Я схватился за перекладины, но не смог удержаться, потому что окоченевшими руками почти ничего не чувствовал. Вторая попытка оказалась более удачной. Оказавшись наверху, я с трудом поднялся на ноги. Если бы борт корабля оказался выше, я бы снова свалился в воду с высоты около 8 метров.

Попутно замечу, что линкоры сопровождали нас только до Лофотенских островов, после чего легли на обратный курс. Шесть английских эсминцев, которые превосходили наши по вооружению, 10 апреля атаковали находившиеся в гавани немецкие эсминцы. Два наших эсминца вышли из строя, и их пришлось оставить. Но другие вытеснили английские эсминцы из гавани, потопили два из них, после чего остальные отошли. На следующий день бой эсминцев продолжился. Появились двенадцать английских эсминцев, два крейсера и два линкора, которые атаковали наши корабли. Между тем на берегу мы получили от норвежцев оружие и боеприпасы; теперь мы заняли свои позиции и были намерены помешать высадке англичан.

Во время этого второго боя ни один немецкий эсминец не был потоплен вражеской артиллерией. А вот наши корабли потопили четыре английских и повредили два других настолько, что те с трудом вернулись в Англию. Вскоре, однако, боезапасы наших кораблей были исчерпаны, и экипажам пришлось их затопить. В самом узком месте один из наших кораблей встал поперек, выпустил остатки боеприпасов и последней торпедой потопил английское судно «Казак». Экипажи были переправлены на берег, где и заняли оборону.

Нарвик, конец апреля 1940 года

Теперь нас использовали как инженерные войска, потому что на норвежцев надеяться было нечего. Мы развернули мастерские и построили бронепоезд, на котором 16 апреля уже были на шведской границе: вся рудовозная железная дорога была теперь в наших руках! Большой мост северной железной дороги был взорван, но с помощью незатейливых средств и упорного труда вскоре восстановлен.

18 апреля английский эсминец разрушил железнодорожный мост под Нарвиком. На следующий день он был восстановлен. Мы как раз проводили испытания моста, когда унтер-офицер окликнул: «В укрытие! Он снова там!» Оказалось, это тот же вражеский корабль, что и накануне. Не успели мы отойти от моста на полсотни метров, когда с эсминца грянул первый залп.

Рудовозная железная дорога, протянувшаяся от Нарвика к шведской границе, проходит около 30 километров прямо вдоль одного из фьордов. С эсминца она видна, и ее можно обстрелять. Железную дорогу мы заняли всю вплоть до самой воды, но защищать ее могли лишь с помощью пулеметов и винтовок. После второго обстрела восстановить разрушенный мост мы не смогли. Это удалось сделать лишь тогда, когда английские эсминцы отошли от Нарвика.

Я пробыл в Нарвике со своим взводом до 23 апреля. 20 апреля нам пришлось выдержать несколько часов бомбардировки английской морской артиллерией: город обстреливали вражеские линкоры, крейсеры и эсминцы. Это был какой-то ад!

Но и в этот раз противнику не удалось высадить войска в занятых нами районах. Англичане высадились в Трансе и Харштадте, где не было немецких войск. Вскоре нам пришлось с ними столкнуться. Всего нас насчитывалось около 4500 человек, а противника – более 25 000. Наши егеря заняли оборонительные позиции в горах и сражались с французами, канадцами, марокканцами, поляками, иностранными легионерами, а мы – с норвежцами.

Из-за нехватки боеприпасов и худшего, по сравнению с противником, вооружения мы постоянно оказывались в невыгодном положении. А еще большой помехой для нас в этих бесплодных скалах является снег. Однажды мне вручили пару лыж, и мне пришлось вместе с товарищами пройти на них почти 45 километров по незнакомой, пустынной и пересеченной местности. Но марш-бросок прошел успешно, а иначе и быть не могло. С тех пор я почти не слезаю с лыж, а одежда моя редко бывает сухой. Даже наш генерал постоянно находился в движении. Он часто в одиночку на своих снегоступах перемещался с одной позиции на другую. В целом, горные егеря из Каринтии и Штирии проявили себя несокрушимыми, стойкими и неустрашимыми бойцами.

Пауль Кайзель, Высшая школа торговли, Берлин

Родился 21 апреля 1915 г. в Веймаре, погиб 6 июля 1942 г. под Брянском

[Проблематика, которая сквозит в последующих письмах, объясняется тем, что К. был отчасти еврейского происхождения. Его отец погиб в Первой мировой войне]

В поле, 23 февраля 1940 года

В августе, в начале войны, я отправлялся в путь с неподдельным воодушевлением; когда мы пересекли польскую границу и я услышал о сражении под Грауденцем, то начал уже опасаться, что ко времени нашего развертывания все закончится. Я не знал, что со мной творится: каким-то образом все прежние чувства поутихли, и я с головой окунулся в происходящее. Это не прекратилось, даже когда все стало серьезно, когда пришлось иметь дело со снайперами и когда мы неумолимо продвигались вперед через Хоэнзальца на Кутно и до самой Бзуры. 12 сентября я получил повышение и в то же время понял, почему меня так захватило это событие: впервые с 1935 года я забыл о проклятии, которое обычно тяготило меня и всегда преследовало. Теперь же у меня возникло ощущение, что на самом деле важно то, что человек представляет собой на самом деле, а не то, что существует лишь на бумаге. Это было ошибкой, потому что вскоре появились распоряжения, вновь указывающие на то, что некоторым людям уготована особая судьба. И опять произошло то, что я так часто испытывал раньше. Все вновь пошло прахом, я получил пощечину: назначение кандидатом в офицеры и участие в курсе подготовки были отменены. Меня, оказывается, нельзя допускать к командованию другими людьми, поскольку я претендую на то, на что не должен: я – унтер-офицер, а по причине своего происхождения мог дослужиться лишь до капрала. Возможно, ты поймешь меня неправильно – я даже верю, что так и есть, потому что, когда я недавно писал об этом, ты вообще не отреагировала. Высшее командование армии объяснило моему капитану, который хотел лично уладить этот вопрос, что мне не помогут ни смерть отца, ни личная отвага перед лицом врага. Я вижу, как необходимы люди, которые готовы взять на себя ответственность, и меня оставляют не у дел в 24 года, так же как и в 18 лет, когда хотелось прожить еще 50. Сам я не в силах это изменить: мне горько, и многое из того, что я создал, чего добился, приложив огромные усилия, попросту рушится.

Какое отношение все это имеет к тебе? Боюсь, я недостаточно открыт для того нового, что ты хочешь мне дать, потому что все еще не могу примириться со старым. Должен откровенно признаться, что не чувствую себя способным принять нечто столь великое, как христианская вера, когда моя вера в справедливость и Бога разрушена судьбой, которую я несу на своих плечах не по собственной вине.

Прошу вас, будьте уверены: нос я не вешаю; наоборот, беру себя в руки и делаю все возможное в том положении, в котором сейчас нахожусь. Но это не скрывает того факта, что в последние два года мне удавалось справляться со всем только потому, что я сознательно держался подальше от всего, что способно меня расстроить. Я также не хочу подчеркнуть, что у меня особенно трудная судьба, наоборот: она состоит лишь из небольших ограничений, о которых непосвященные не имеют ни малейшего представления, из маленьких укусов, которые болезненны именно потому, что никто о них не знает. Один раз принять холодный душ не помешает. Но постоянно находиться между сердцевиной дерева и корой – это тяжело для нервов.

Надеюсь, война скоро продолжится.

В поле, 24 ноября 1940 года

Я уже несколько раз пытался вырвать из себя эту колючку, вероятно, также вопреки своему здравому смыслу. Промежутки между реальными военными действиями мне представляются наиболее трудными для восприятия: там, где в прочих случаях на первый план выходит самоотверженность солдата, здесь – пропаганда, необходимая, но в основном несправедливая. Как раз сегодня получил письмо, в котором говорится, что «свиньи» уже много часов кружат над Хемницем и сбрасывают зажигательные бомбы; «свиньи» – это англичане. Неужели наше время настолько не мужественное, что нужно вот так опошлять врага и трактовать как пиратство то, что на нашей стороне является героизмом? Фанатику проще: он видит однобоко и субъективен. К сожалению, в моей груди слишком много душ, но я не могу подавить то, что считаю правильным.

Очень надеюсь, что эта война обличит вранье, а также вернет человеку его духовную ответственность и человеческие чувства. Поэтому будет достигнуто как раз то, что и поставлено на карту; одной лишь экономической свободой народа такого не добиться.

Потребуется пересмотр всех сфер жизни; как это скажется на христианской религии? В крайнем случае можно оставаться на позициях терпимости, но время после выигранной войны не годится для того, чтобы популяризировать религиозную проблему. Теперь у меня есть возможность познакомиться с большим количеством людей самых разных профессий: это своего рода срез всего народа. Конечно, среди солдат духовные проблемы не занимают сколько-нибудь значительного места. Принципиальная позиция очевидна, и она не направлена на духовные постулаты, но в основном вполне себе трезвая и объективная, иногда чересчур материалистичная. Но не стоит спешить с суждениями: мы находимся в разгаре таких великих начинаний, что нужно потерпеть и дождаться, чем все это кончится. Ожидание уже давно стало привычным образом жизни. Мы ждем дальнейших событий, все находится в подвешенном состоянии и, возможно, зарождается нечто такое, что нельзя упускать из виду.

Несколько дней провел в Берлине. Надо было уладить кое-какие дела. Многие из моих однокурсников все еще учатся в университете или уже вернулись; их призвали позже меня, у них был на один семестр больше, и теперь они снова ушли на каникулы на два триместра. В прочих отношениях Берлин меня не впечатлил, и я был рад возможности вновь уехать.

Людвиг Лаумен, студент теологического факультета, Бонн

Родился 22 марта 1922 г. в Браунсрате под Аахеном, погиб 1 сентября 1942 г. в России

4 июня 1942 года

Необычная, закрытая страна, лица ее жителей тоже странные и закрытые. Эти необъятные просторы… на них можно смотреть и смотреть. Хижины под толстыми соломенными крышами выглядят так самобытно и в то же время естественно. Каждый дом окружают высокие деревья: березы и каштаны, и к тому же крестьянин никогда не прочь отгородить свою хижину, хлев и колодец от соседей деревянным забором. Часто на поле заметны большие деревянные кресты. Война промчалась мимо нас, прямо здесь, по нашей улице, и прогрызла себе путь дальше вглубь страны, в города.

Я ехал через эту страну с непроницаемым лицом. «Будьте бдительны и бодрствуйте. Ваш враг, дьявол, бродит вокруг…»[7]7
  1-е послание Петра, 5: 8.


[Закрыть]

Теперь мы снова на улице; за несколько километров до первых городских дорог уже царит первобытная деревенская жизнь. Сегодня вечером в маленьком поселке несколько девочек лет пятнадцати, наверное, сидели на корточках перед одним из деревянных домов и пели. Одна запевала – голос такой яркий, сильный и беспечный, – а ее подружки поочередно подпевали. Иногда казалось, что это просто крики, но голоса сливались вместе в странной, но пленительной гармонии народной песни, сочетающей в себе суровость и дикость, усталую тоску и внезапный протест.

Я долго сидел на стволе дерева, глядя на рано темнеющее небо, и все слушал, слушал…

Не зная покоя, мы курсируем по дорогам, но никогда так и не приблизимся к этому глубокому народу, к душе этой земли.

Замечательный, незабываемый момент! Я стал еще спокойнее, лишь пару раз хотелось соскочить с дерева, чтобы рассказать тебе, сестра. В дневной суете я часто думал о тебе. Иногда просто какая-то мысль, иногда дорогое, сердечное ощущение вашей доброты. Спокойствие, которое охватило меня, поистине блаженное.

Иди же, сестра, успокойся и доверься с радостью: головы наши в Его ласковых ладонях.

Киев, 6 июня 1942 года

Сегодня наши палатки разбиты на опушке леса. Повсюду горят небольшие костры. Некоторое время я вглядывался в пламя – в этих снующих повсюду людей, в эти жалкие улочки и хижины рядом с красивыми проспектами и величавыми строениями, которым, при всей монументальности, явно недостает формы. Внезапно передо мной открылась вся ширь Днепра, могучей реки, которая через унылые холмы, на которых стоит город, чинно катит свои волны в сторону равнины. Вид с Днепра напомнил мне, что я нахожусь в одном из красивейших городов России.

А потом – несколько дней беспрерывной езды. Пыль – по щиколотку! Если бы на пути то и дело не попадались озеро или река, мы бы просто пропитались этой пылью, как, впрочем, и все на этом пути. Русские атакуют по ночам и реже – рано утром. Долго мы здесь не задержимся, потому что наступление стремительно продолжается – в южном направлении.

Постепенно приобретаю представление о нашей могучей военной машине. Сегодня больше не хочу спрашивать, почему ее непременно требовалось привести в движение, почему в этой неумолимой суровости… О боже.

Огонь постепенно угасает. Спокойной ночи, сестра.

Под Киевом, 6–7 июня 1942 года

Полчаса потратил на чтение «Странника». Приятно сознавать, что человек еще далек от совершенства, а ведь это и есть высшая цель – «совершенствование человека».

Переваливаем через хребет, а внизу лежит деревушка: маленькие хаты под толстыми соломенными крышами. За ним – широкая равнина, а вдали – темные громады гор. Этот вид – моя воскресная радость. Теперь еще долго придется трястись по гати и бездорожью, пока не доберемся до следующей деревни.

На украинском черноземе зеленятся посевы. Когда колосья кукурузы созреют на солнце и потяжелеют от ветра на стройных стеблях – где мы будем тогда?

Украина, 18 июня 1942 года

Чувствую это вновь с неумолимой ясностью: Бог – могущественная сила. Он влечет нас за собой, и тогда мы качаемся в Его круге жизни, и если мы полностью откроемся Ему, то тоже будем жить в Его гармонии, – станем истинными людьми, потому что полнота слова «человек» велика и прекрасна. Человеческое бытие – не значит быть удерживаемым в небытии какой-то неясной, случайной силой. В каждой жизни заложена своя судьба, которая закаляется в пламени воли и выковывается в кольцо, плотно насаженное на идеальную цель – или жизнь человека, которая все-таки была наполнена жизнью Бога, но будет отдана в пламенном порыве либо бесцельно растрачена…

Воскресенье, 5 июля 1942 года

Наши дни наполнены солнцем и светом, ураганами и необъятным простором. Мы живем почти как мальчишки, которые покидают города, чтобы очутиться на природе, у островерхих палаток, и целиком отдаться воде, ветру и солнцу. И все же, Господи, мы уже знаем, что такое гибель товарищей. Боже, Ты так спокоен, так велик. Ищу близости с Тобой и познаю лишь себя как человек, который пытается втиснуть Твое величие в узкие рамки своих сомнений. Господи, Твоя любовь может разрушить все эти барьеры, может наполнить меня настолько, что слова мои станут богаче и дадут любовь многим, кого Ты поставил рядом.

У дороги стоит маленький мальчик. Он больше не просит, а лишь бормочет про себя: «Пан, хлеба». Удивительно, сколько страданий, горя и безучастности можно порой разглядеть на лице ребенка…

19 июля 1942 года

[Наступление на Украине]

Нас окружал весьма необычный пейзаж. Длинная колонна техники была окутана пылью, словно затерялась в огромных серых облаках. Слева вдали высились крутые, обрубленные конусы гор, с которых между редких лугов к дороге спускались широкие полосы белой голой земли, затем шла широкая дорога, которая, словно русло реки, покрыта мучнистой, по щиколотку, пылью, вздымавшейся и клубившейся при каждом шаге. Справа на фоне сумрачного вечернего неба виднелись жалкие землянки, густо покрытые пылью. Позади них земля круто обрывалась, и лишь верхушки высоких деревьев, которые поднимались из болотистой земли, возвышались за домами. Когда потом взошла луна, за верхушками деревьев сверкнули в бесконечной дали озера и песок, и когда мы остановились на привал, то машины замерли, как белые призраки в бледном свете.

На следующий день местность стала намного приятнее, а когда в полдень заехали в одну из деревень, я впервые увидел русских крестьянок в очень красивых одеждах. На них были широкие, плотные юбки с красными полосками и в мелкую черно-красную клетку, с уголками, а к ним – белые блузки-вышиванки и большие разноцветные платки. Так они и стояли вместе: старик в толстых шерстяных штанах, вокруг которых были намотаны черные ленты, в широких лаптях, толстом сером пальто (как будто сшитом из одеяла) с меховым воротником и неизменной шапкой-ушанкой на голове, из-под которой свисали спутанные длинные волосы. Он был типичным представителем старого поколения. Они все так выглядят, и я бы с удовольствием сфотографировал его вместе с женой и дочерью в их нарядных одеждах. Но мужик, завидев мой аппарат, тут же удалился. Ну, эту услугу хотя бы оказала мне его жена, поспешно расправив юбку и представ перед моим единственным глазом с кокетливой улыбкой на широком загорелом лице.

Завтра мы продолжим поход и будем, как всегда, держать курс на юг. Я здесь не унываю и с большим удовольствием выполняю свой долг. Мои радиограммы помогают нашей ударной авиации наносить новые удары по врагу.

Украина, несколько позже

Скоро наступит вечер, и ветерок обдувает прохладой выжженные кусты. Кругом тишина. Завтра, наверное, отправимся в путь. Необычны эти тихие вечера, они полны какой-то особенной глубины и безмятежного созерцания, а иногда навевают тоску по родине и близким…

Некоторые из таких тихих вечеров подобны… смерти. Багровый шар заходящего солнца трепещет на изящных злаках, и они сливаются в едином потоке. Лучи эти скрывают от глаз все мелкое и ничтожное. На фоне заходящего солнца по-прежнему четко прорисовываются три чистые линии. Они несут в себе суть ландшафта, и ничто за их пределами уже не важно. В них все: расставание и отдых, подъем и падение, пустота и наполненность.

Три строки, ясные и чистые перед заходящим солнцем жизни. Большего и не нужно. Если только они смогут отыскать друг друга в том, кто вызывает восходы и закаты у солнца и жизни, – в Боге.

[Последняя запись]

Германия… я ведь даже еще не произнес это слово… Страна широких, сильных сердец, ты – моя родина, мой дом; стать даже маленьким зернышком для тебя уже стоит того, чтобы отдать за это жизнь.

Сейчас мы на пороге новых дней. Завтра в путь, а дальше – вперед?

Спасибо Тебе, Господи, за эти светлые дни…