Текст книги "Последний расчет"

Глава 19
Передний план, задний план

Она сидела за их обычным столиком в глубине ресторанного зала. Должно быть, она пришла уже давно, потому что перед ней стояла полупустая бутылка минеральной воды «Фаррис». Лучи солнца, проникавшие снаружи, подсвечивали ее густые темные волосы. Она читала какие-то документы, но, заметив его, сложила все в сумку. Он отдал гардеробщику джинсовую куртку, вначале переложив бумажник в задний карман.

Он залюбовался ею. Она надела летнее платье, которое очень ей шло. По будням ей приходилось одеваться в строгие костюмы. Плечи успели загореть и приобрели золотистый оттенок.

– Как обычно? – спросила она.

Он кивнул и сел.

– Хорошо, – сказала она. – Я уже сделала заказ.

– Что ты думаешь о татуировках? – спросил он.

Она вопросительно подняла брови:

– Неужели ты хочешь сказать, что…

– Нет, я имею в виду тебя. Тебе никогда не хотелось сделать себе татуировку?

Она покачала головой:

– При моей-то работе? – Она выставила одно плечо вперед и принялась его рассматривать, как будто на нем уже была наколка. – При моем-то образе…

– У убитой девушки была татуировка… большая наколка на животе. – Он показал место пальцем.

Ева-Бритт посмотрела на него исподлобья.

– Франки, по-твоему, тату – это сексуально?

– Может быть. Только не на трупе. Но что ты думаешь? Может татуировка кого-нибудь украсить?

– Стриптизершу – наверное. – Она подвинула бутылку, чтобы официанту было куда поставить блюда. – А меня – нет. – Она посыпала спагетти тертым пармезаном.

– Кажется, у Лены есть тату, – вспомнил Франк. Лена была давней подружкой Евы-Бритт.

Ева-Бритт задумалась.

– Да, наверное, тату может быть красивой.

– Ты так говоришь из-за Лены?

– Нет, у Лены вполне симпатичный рисунок. Смешная фигурка из мультика. Такая желтая птичка с большой головой…

Франк понятия не имел, что она имеет в виду.

– Из старого комикса про Даффи Дака, – подсказала Ева-Бритт. – Птичка, которая всегда дралась с котом.

– «Сильвестр и Твити», – вспомнил Франк.

– Ну да, – кивнула Ева-Бритт. – Твити. – Она ткнула пальцем в свое голое плечо. – Вот здесь Лена наколола себе Твити. Она выглядела симпатично, потому что Твити немножко старомодна. И еще приятно смотреть на забавный рисунок. Розы, птички и все такое хуже, потому что предполагается, что они сексуальны. Значит, к ним приходится подбирать соответствующую одежду. При моей работе нельзя ходить с мультяшным персонажем на плече. Как женщине…

– Что такого особенного в твоей работе?

– Ты что, поссориться решил?

– Нет, что ты, – возразил Франк. – Просто любопытно. Я все время думаю о той девушке. У нее на животе выколот огромный цветок.

– Ну, живот всегда можно прикрыть, – заметила Ева-Бритт. – Но ведь я менеджер довольно крупной компании, и у меня много сослуживцев-мужчин… – Она криво улыбнулась и покачала головой. – Франки, я не имею права провоцировать мужчин. Они не должны пялиться на мое тело! При моей должности тату – вещь совершенно немыслимая!

– Значит, ты все-таки подумывала о том, чтобы сделать татуировку?

Она предпочла не ответить на его вопрос. Тряхнув головой, она сказала:

– Я уж не говорю о том, что тату трудно удалить. Просто я считаю их уродливыми. Однажды в «Феликсе» я видела молодую женщину. На ноге у нее была вытатуирована змея, питон, который обвился вокруг бедра. Он спускался сверху вниз, к колену. Все до единого встречные мужчины хотели взглянуть на змеиный хвост… Понимаешь? Пока та девушка молода, ей просто весело, что все на нее смотрят; всеобщее внимание радует и заводит ее. Но на серьезной работе, где требуется соблюдать дистанцию, она и дня не продержится!

– Вот теперь я не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Франк. – Я думал, ты борешься за права женщин и против сексуальных домогательств на рабочем месте!

– Так и есть!

– Тогда какое имеет значение, что ее татуировка в виде змеи возбуждает мужскую фантазию?

– Слушай меня внимательно. Я вовсе не осуждаю ее, но она сама ограничивает свои возможности, потому что все мужчины при встрече будут в первую очередь обращать внимание на ее тело, а не на другие достоинства!

Франк хмыкнул.

– Ну что, я тебе помогла?

– Не знаю, – ответил он. – В твоих словах что-то есть.

– Ты только представь, – продолжала Ева-Бритт. – Я тоже могу чувствовать себя сексапильной, мне нравится быть сексапильной…

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – с довольным видом попросил Франк, но Ева-Бритт сделала вид, будто не слышит.

– Но зачем мне расписывать все тело картинками, от которых я уже не смогу освободиться?

Франк посерьезнел.

– Меня вот что волнует. Говорит ли что-нибудь о ней ее татуировка?

– А сам-то ты что думаешь? – с улыбкой спросила Ева-Бритт.

Он не спешил с ответом.

– По-моему, она стремилась возродиться к новой жизни… Все так говорят. Она пыталась обрести свободу.

– Но ведь символику можно истолковывать по-разному, – заметила Ева-Бритт. – Если татуировка старая, возможно, она жалела о том, что сделала ее. С другой стороны, тату могла быть и полезным напоминанием.

– Полезным?

– Своего рода клеймо, символ чего-то, что не должно повториться.

Франк долго размышлял над ее словами и наконец сказал:

– Сегодня ты в ударе. – Он начал есть, но вскоре уставился в одну точку и застыл с вилкой в руке.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила Ева-Бритт.

– Рагнар Травос говорит, что к татуировкам может развиться пристрастие, как к сигаретам.

– К сигаретам?

– Да, он говорит: одна татуировка – хорошо, две – тоже неплохо, но три… все, ты попал. Пройдет совсем немного времени, и ты разукрасишь наколками все тело.

– Как страшно! Такие люди как будто сошли с конвейера.

Фрёлик кивнул.

– Франки, давай поговорим о чем-нибудь другом, – попросила Ева-Бритт, снова принимаясь за еду. – Только не рассказывай, как ты ездил в горный домик к своему ненормальному боссу!

Франк задумался и спросил:

– А потом чем займемся?

– Пойдем в кино! – ответила Ева-Бритт.

– Что будем смотреть?

Ева-Бритт лукаво улыбнулась:

– Не важно, лишь бы про секс.

Глава 20
«…Ибо прах ты и в прах возвратишься»[1]1
  Быт., 3: 19. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]

Хотя накануне лил проливной дождь, следующий день выдался погожим. Инспектор полиции Гунарстранна опустил стекло в окошке машины и смотрел, как к нему приближается крепкая фигура Франка Фрёлика. На парковке было пусто, если не считать нескольких машин, жарящихся на солнце. Через дыру в кипарисовой живой изгороди, отделявшей парковку от кладбища, вышла садовница. Она на ходу снимала грязные садовые перчатки и неуклюже топала тяжелыми сапогами, облепленными землей и глиной. От сапог отваливались комья земли, оставляя за ней след. Она вытерла со лба пот и закурила. Какое-то время стояла на месте, задумчиво глядя в землю. На парковку завернул микроавтобус; он проехал мимо садовницы и Фрёлика. На борту большими, разноцветными буквами было выведено название реабилитационного центра «Винтерхаген». Из него высыпала группа молодых людей в черных костюмах. Казалось, в официальной одежде им не по себе; они держались неестественно прямо, как накрахмаленные. Фрёлик кивнул им. Юнцы некоторое время озирались по сторонам, а потом побрели к часовне, где их уже ждал облаченный в черное представитель похоронного бюро. Уле Эйдесен тоже пришел, и тоже в черном. Он стоял, уткнувшись носом в брошюру, посвященную церемонии похорон.

Фрёлик сел в машину Гунарстранны; от того пахло дезодорантом и потом.

– Все важные персоны. – Он кивком указал на юнцов, столпившихся перед часовней. – Ну что, пойдем?

Гунарстранна покачал головой:

– Нет, дадим им полчаса побыть в своем кругу.

Фрёлик тоже опустил стекло.

– Ну и жара! – проворчал он. – Осмотрел тут все, но по-прежнему не вижу никаких признаков Реймонда Скёу.

Юнцы из микроавтобуса толпились у входа в часовню.

– Там целая куча огромных надгробных камней, – сказал наконец Фрёлик.

– Да что ты!

– Да, обеликсы и все такое.

– Обелиски.

– Я нарочно. Обеликс – это герой французской комедии.

– Правда?

– Галл, толстяк, который таскает на спине обелиски. Его зовут Обеликсом.

– Не может быть!

– Да, в самом деле.

– Так-так…

– Ты кого-нибудь видел? – спросил Фрёлик.

– Хеннинга Крамера, Аннабет Ос и других сотрудников «Винтерхагена». Уле Эйдесен тоже здесь… – Гунарстранна показал в сторону входа. Эйдесен как раз входил в часовню.

– С кем-нибудь говорил?

– Нет.

– Может, еще разок допросить Крамера?

– Не сегодня. И потом, сначала лучше найти противоречия в его показаниях.

– А Герхардсен не появлялся? – спросил Фрёлик.

Гунарстранна взглянул на часы:

– У него еще есть пара минут.

– Как по-твоему, ее мамаша здесь?

– Да, наверное. В конце концов, она – ближайшая родственница.

– Ужас, – пробормотал Фрёлик. – Ужас!

– Может, прогуляемся по кладбищу? – предложил Гунарстранна.

– Хочешь познакомиться с ее мамашей?

– Вообще мне бы хотелось, но сейчас не время и не место для боевой операции.

– Верно. – Фрёлик достал из кармана куртки платок, вытер пот со лба и повторил: – Верно. Значит, чует мое сердце, придется мне ехать к ней домой.

– А пока пойдем погуляем по кладбищу, – повторил Гунарстранна.

– Что-то не хочется.

– Значит, ты больше не хочешь осматривать территорию?

– Мы ищем иголку в стоге сена.

– Тебе никогда не хотелось стать прокурором?

– Чтобы стать прокурором, нужно в поте лица обыскивать кладбище?

– Не обязательно, но, если уж мы хотим найти убийцу бедной девушки, нужно всегда предполагать, что злодей рыщет где-то здесь, в зарослях, или сидит в часовне и слушает, какого прекрасного человека он уничтожил. Смотри, какая чернобурка… – Гунарстранна кивнул на Сигри Хёугом, которая вышла из «мерседеса».

– Ну и фигурка! – присвистнул Фрёлик.

– Фрёлик, для тебя она старовата. Это Сигри Хёугом, доверенное лицо Катрине. Та самая, которая спросила, нравится ли мне моя фамилия.

– Кто, по-твоему, тот чудаковатый старикашка?

Гунарстранна пожал плечами:

– Может быть, налоговый инспектор с дальних островов… Нет, скорее всего, это ее муж. В таком случае его зовут Эрик Хёугом.

Оба проводили парочку глазами. Сигри, обладательница изящной фигуры, похожей на песочные часы, оделась очень элегантно, даже накинула на плечи черную шаль. Ее спутник казался вполне симпатичным: прямая спина, крепкая поясница, мрачная улыбка на румяном лице.

– Угадай, кем он работает, – предложил Гунарстранна.

Фрёлик не спешил с ответом. Оба наблюдали за парочкой. Когда они прошли последнюю припаркованную машину перед часовней, мужчина остановился, достал из заднего кармана расческу и, глядя в окошко машины, зачесал волосы назад.

– Понятия не имею, – ответил Фрёлик.

– Они живут в Грефсене, в доме, построенном по индивидуальному проекту. У них полно антиквариата, который они скупают на аукционах – у нас и в Лондоне. Сын учится в Йельском университете; у каждого из них своя машина. У него – «мерседес», у нее – БМВ.

– Она наверняка пытается что-то возместить, – пробормотал Фрёлик. – Раз занимается реабилитацией наркоманов.

– А ее муженек чем, по-твоему, зарабатывает себе на жизнь?

– Понятия не имею.

– Доктор, конечно.

– Доктор? – Фрёлик вдруг широко заулыбался. – Слушай, да ведь я знаю, кто он такой!

– Знаешь? – равнодушно спросил Гунарстранна.

– Да! Эрик Хёугом? Доктор? Да ведь он знаменитость! Ведет колонки в нескольких газетах!

Гунарстранна уставился на Фрёлика. Выражение его лица напомнило Фрёлику человека, которые впервые попробовал тухлятину.

– Ты сказал – «знаменитость»? Ты употребляешь такие слова?

Фрёлик его не слушал. Он по-прежнему ухмылялся.

– Я до сих пор почитываю колонки Хёугома! Он называет себя сексологом и знает все, что нужно знать, об анальном сексе, групповом сексе, уролагнии и так далее! – Он задумался, как будто что-то вспоминал. – Выглядят они довольно респектабельно… я имею в виду, что она…

Гунарстранна, который по-прежнему наблюдал за своим напарником, как будто тот был обузой, которую ему приходится терпеть против воли, произнес без выражения, но серьезно:

– Хватит с меня твоего идиотизма!

– Ладно. – Фрёлик послушно замолчал.

Они наблюдали, как пара здоровается с представителем похоронного бюро. Порыв ветра взметнул серебристые волосы Сигри Хёугом; она изящно взмахнула головой. Супруги вошли в часовню.

– Ну, давай, – сказал Гунарстранна.

– Что?

– Выкладывай, что ты хотел сказать.

– Ты же не любишь, когда я так говорю.

– И все-таки говори, ради всего святого!

Фрёлик откашлялся.

– Она еще очень ничего, хотя ей уже за пятьдесят, верно? У нее задница получше, чем у многих молодых!

– Ну и что?

– Ты только представь, сколько всего ее муженек знает про всякие извращения…

– Заткнись!

– Я же предупреждал: тебе не понравится, что я скажу.

– Хочу прогуляться, – заявил Гунарстранна, вылезая из машины.

Он пересек парковку и пошел за садовницей, которая возвращалась к чьей-то могиле. Она опустилась на колени и начала выдирать жесткие стебли пырея и сныти, проросшие между низкорастущими астрами и кермеком. Гунарстранна закинул пиджак на плечо и вдохнул полной грудью. На кладбище сладко пахло свежескошенной травой и летними цветами; к этим ароматам примешивался слабый запах гниения. В тишине, царившей на кладбище, он невольно вспомнил Эдель. По пути прошел мимо свежевырытой ямы; рядом с ней возвышался холмик земли, прикрытый брезентом. Гунарстранна подошел к тому месту, где захоронили урну с прахом Эдель. Розовато-лиловые ковровые флоксы, которые он посадил в прошлом году, сильно разрослись; отдельные цветы выползли на дорожку. На зеленом газоне влажно поблескивали розовато-лиловые цветочки. Он присел и на несколько секунд закрыл глаза. Представил себе Эдель у окна; она поливала цветы. Открыв глаза, Гунарстранна попытался вспомнить, когда это было и почему ему сейчас привиделась именно старая картинка. Но, как только образ растаял, он больше не мог так живо представить себе жену. Он не мог сказать, сколько ей тогда было лет или во что она была одета. Как не мог и вспомнить, что за растение она поливала.

Отвернувшись, он быстро зашагал назад, к часовне, и завернул за угол. Только что закончились еще одни похороны; охваченные горем люди переглядывались, выражали свои соболезнования, держались за руки. Гунарстранна понял, что ему здесь не место, и отошел подальше. Вдали, на лужайке, рядом с газонокосилкой сидел тощий человек в грязных джинсах.

Гунарстранна остановился на дорожке, усыпанной гравием, которая, прямая как стрела, вела в глубь огромного кладбища. Дорожку пересекали бесчисленные более мелкие тропки; повсюду виднелись участки земли, огороженные высокими живыми изгородями. По дорожкам брели какие-то пожилые женщины; перед ними проехал трактор, потом повернул назад, уже ближе. Гунарстранна понял, насколько безнадежно отыскивать на кладбище подозреваемых. Он обошел часовню кругом и увидел колумбарий. В нишах стояли урны с прахом основателей Норвежской ассоциации крематориев. Он подошел ближе, стал разбирать надписи на урнах. И вдруг наткнулся на знакомую фамилию. Здесь покоился его сосед, которого он помнил с детства по Грюнерлёкке.

Он перечел имя соседа и испытал странное благоговейное чувство. Так вот где старик окончил свои дни! Гунарстранна с улыбкой вспомнил соседа. Стоя в окне своего дома на Марквей, он громко призывал всех к огненному погребению. «Говорю вам, сопляки, за крематориями будущее!» – вопил он, вызывая взрывы хохота. Теперь он здесь, на почетном месте – пригоршня праха в глиняной урне.

Гунарстранна двинулся дальше; повернув за угол, он увидел, как в часовню быстро входит Бьёрн Герхардсен.

Глава 21
Устный счет

Франк Фрёлик нашел место для машины на Торггата, между кофе и магазином, предлагавшим широкий ассортимент экзотических овощей. Он вспомнил, что ему надо купить продуктов, но справился с искушением, перешел дорогу и зашагал по тротуару в другую сторону. Между пешеходами петлял молодой велосипедист в цветных шортах и шлеме. Фрёлик протиснулся сквозь группу африканцев в дорогих кожаных куртках; они о чем-то горячо спорили. Движение перегораживал припаркованный микроавтобус – побитый «тойота-хайэйс» с большими пятнами ржавчины на бортах. Задняя дверца была распахнута; фургон микроавтобуса оказался забит тушами со скотобойни. Парни арабской наружности взваливали туши на плечи и быстро заносили в один из магазинов. Фрёлик решил, что перед ним ввезенное контрабандой мясо из Швеции. Несколько секунд он понаблюдал за разгрузкой. В конце концов он заставил себя отвернуться и пошел по Бернт-Анкерс-гате к издательству, в котором работала Мерете Фоссум. Он вошел с парадного входа; на первом этаже помещалась приемная. Дежурный был облачен в форму и, судя по наручнику – логотипу на нагрудном кармане, – служил в частном охранном агентстве. Он взял телефон и спросил у Фрёлика, назначено ли ему. Фрёлик решил рискнуть и ответил:

– Да.

Охранник набрал номер и передал трубку Фрёлику; тот поднес трубку к уху и услышал два гудка. Голос у Мерете Фоссум оказался грудным, хрипловатым. Сексуальным, решил Фрёлик. Он представился и спросил, можно ли ему подняться. Она ответила, что сейчас как раз обеденный перерыв, и предложила, чтобы он занял столик в столовой.

Охранник проводил его в цокольный этаж. Издательская столовая оказалась предприятием самообслуживания. На длинном прилавке лежали булочки, традиционные норвежские сэндвичи с кровяными колбасками, ливерным паштетом и заветренными ломтиками сыра, украшенными красным перцем. К кофе предлагали шоколадное печенье в пластиковой упаковке. Толстая заботливая матрона в белом фартуке брала по пять крон за чашку черного, густого кофе, похожего на отработанное масло из старого трактора. Фрёлик заглянул в кувшин с молоком, стоявший у кассы. Кувшин был пуст. Он кашлянул. Толстуха, не оборачиваясь, взяла красный пакет молока с полки за кассой и поставила перед ним. Он налил достаточно молока, но черная жидкость в чашке даже не посерела.

Здесь, наверное, было принято обедать в своей столовой. По лестнице спускались группы людей; зал быстро заполнялся народом. Фрёлик нашел незанятый столик у входа, чтобы Мерете Фоссум легче было его узнать. Сам он узнал ее сразу, как только она вошла. Она робко озиралась по сторонам, пока не заметила, что он на нее смотрит. Мерете Фоссум оказалась невысокой – не выше метра шестидесяти, хрупкой, стройной и подвижной. То, как она одета, тоже понравилось Фрёлику. Ей очень шли черная юбка и жакет в тон. Она взяла с прилавка два бутерброда в упаковке и налила себе чашку кофе. Фрёлик встал и помахал ей рукой. Когда она повернулась к нему, волосы у нее разметались по плечам, как в рекламе шампуня.

Улыбалась она вопросительно, почти с любопытством. Потом она села, устроилась поудобнее и лениво вытянула длиннющие ноги. Короткая юбка рискованно задралась. Длинными пальцами с кроваво-красными ногтями она вскрыла замысловатую упаковку. Фрёлик заметил, что запястья у нее довольно полные. Она поглядывала на свои бутерброды, плотоядно улыбаясь. Из-за уха выбилась прядь волос.

Франк Фрёлик откровенно любовался ею. Он не мог отвести от нее глаз. Какое чистое и вместе с тем чувственное лицо! Овальное, с миндалевидными светло-голубыми глазами, прямым носом и очень широким ртом. Губы были изогнуты немножко капризно.

– Насколько мне известно, вы познакомились с Катрине Браттеруд в гостях у Аннабет Ос, – запинаясь, начал Фрёлик, чувствуя себя рядом с этой хрупкой женственной особой настоящим орангутангом. Его даже пот прошиб оттого, что она сидела так близко.

Она вскинула на него глаза и энергично кивнула. Она как будто выпустила электрический заряд. Фрёлику стало жарко. Наверное, решил он, надел слишком теплый свитер…

– И с Уле тоже, – продолжала она довольно неохотно.

– С Уле Эйдесеном?

– Да. С ней я почти не общалась, потому что она ушла раньше всех. Зато Уле – просто фантастика.

Фрёлик мысленно снизил ее рейтинг с девяноста девяти до восьмидесяти девяти баллов. Он притворился, будто читает свои записи, а сам украдкой поглядывал, как она отхлебывает кофе и машет сослуживцу.

– Кто вас пригласил? – спросил он, снова откашлявшись. – То есть… почему вас пригласили?

– Я работала у них какое-то время… преподавала. В основном зимой.

– Вы учитель?

– Моя специальность – литературоведение. Вот чем мне по-настоящему нравится заниматься. – Она обвела столовую взглядом. – В издательство я устроилась в марте, а в «Винтерхагене» преподавала норвежский, английский и обществознание. – Она улыбнулась.

– Вы учили Катрине?

– Нет, ведь она уже устроилась на работу… Она была на последнем этапе реабилитации. Раньше я видела ее лишь мельком и издали. Не думаю, что она знала, кто я такая. – Мерете замолчала.

– Славная у вас столовая, – произнес Фрёлик, оглядываясь по сторонам и ругая себя за косноязычие.

– Мне она не нравится, – рассмеялась Мерете Фоссум. – Только кофе хороший.

Фрёлик вычел еще десять баллов за замечание о кофе, но добавил пятнадцать за красивые зубы и загадочную улыбку. Он ослабил галстук, сделал глубокий вдох и решительно посмотрел в ее блестящие голубые глаза. Она держала в тонких пальцах кусок хлеба. Несколько секунд она провожала взглядом коллег, ушедших в другой конец зала. Потом снова повернулась к Фрёлику, поднесла бутерброд ко рту… Фрёлик едва удержался от удивления, когда она открыла рот и запихнула туда бутерброд с кровяной колбасой и маринованными огурцами. Она не откусила от него, а запихнула в рот весь кусок целиком; на губах выступила слюна и крошки. Она быстро облизнулась и, когда их взгляды встретились, заговорила с набитым ртом. Она сообщила свои впечатления от Аннабет Ос, от ее дома, вспомнила о том, какие они с Герхардсеном замечательные люди, а потом заговорила о погоде, о дожде и о том, как ужасно, когда промокают ноги. Фрёлик не сводил взгляда с ее широкого рта. Руки у него дрожали, но он не мог отвести взгляда от этой влажной красной пещеры. За правой щекой перекатывался комок. Говоря, она ловко вскрыла еще один бутерброд; сложила его пополам, как первый, и, не переставая тараторить, запихнула в рот. Что-то о зонтиках… да, кажется, она упомянула о зонтике. Комок за щекой стал больше…

Она снова шумно отхлебнула кофе. Потом все закончилось. Она смяла пластиковую упаковку и облизала пальцы. Фрёлик выдохнул через нос. Он так и не понял, чему сейчас был свидетелем. Ясно одно: все наконец закончилось, и видеть то же самое ему совсем не хочется.

– Вы рано ушли из гостей, – быстро сказал он.

– Кто?

– Вы… и другие.

– Да, мы поехали в центр.

– Кто?

– Мы с Уле.

– А другие?

– Да, в машине нас было пятеро. Но двое голубых решили поехать в клуб для геев; ни Бьёрн, ни Уле туда не хотели. Нет, я считаю, что все правильно – я имею в виду бары для геев и все такое. Все мои знакомые геи просто супер.

– Значит, поехали вы, Уле, Бьёрн Герхардсен и еще двое мужчин?

– Да, Гогген и Лассе. Они живут вместе.

– Ну а дальше?

– Мы поехали в «Смугет». То есть мы с Уле.

– А Герхардсен?

– Понятия не имею.

– Разве он не пошел в «Смугет» вместе с вами?

– Да, наверное, пошел. Но я запомнила только Уле. Внутри было настоящее столпотворение… Я не увидела там никого из знакомых.

– Значит, вы точно не знаете, вошел ли Герхардсен в клуб вместе с вами?

– Почему бы ему и не войти?

– Та-а-ак, – протянул Фрёлик. – Ну а что потом?

– Чуть позже мы ушли. Поехали ко мне. – Она подмигнула. – Только никому не рассказывайте! Я обещала, что буду держать язык за зубами.

– Вы с Эйдесеном поехали к вам, и он остался с вами?

– Да.

Фрёлик посмотрел на нее, не отводя глаз, чувствуя, как краснеет. Мерете Фоссум ковыряла в зубах ногтем. Ей не сразу удалось подцепить то, что она искала. Она широко разинула рот и, смешно скривив губы, продолжила изыскания.

– В какое время вы вышли из клуба?

Она пожала плечами, осмотрела палец.

– Уже светало… Часа в четыре, наверное.

– Насчет времени вы уверены?

– Нет. – Она равнодушно улыбнулась и, заметив выражение его лица, продолжала: – Извините, не знаю.

– Знаете, который был час, когда вы попали к себе домой?

– Чуть позже. Мне очень жаль, но тогда я не смотрела на часы.

– Долго ли он у вас пробыл?

Мерете Фоссум снова принялась разглядывать кончик пальца.

– До одиннадцати или двенадцати следующего дня. Не помню. А какая разница? Неужели это так важно?

Фрёлик в полном смятении записал ее слова и вычел у нее сто очков. Потом поднял на нее глаза.

– Да, очень важно, – сказал он. – Уле Эйдесен был с вами с полуночи до одиннадцати следующего дня. Я правильно вас понял?

Мерете Фоссум кивнула.

– И за все время он не покидал вашей квартиры?

– Я бы заметила, – с мечтательной улыбкой ответила она.

– А он утверждает, что вы не проводили вместе ночь.

– Бедный мальчик!

– Что, простите?

Мерете Фоссум рассмеялась:

– Наверное, он соблюдает наш уговор. Мы решили, что сохраним все в тайне. Хотя теперь она уже все равно ничего не узнает. Она ведь умерла. Бедняжка… Ужас. Но думать нужно о тех, кто остался. Уле ведь тоже нелегко пришлось! Когда с близким тебе человеком случается такое…

– Да.

– Вот видите!

– Вы с ним с тех пор поддерживаете отношения?

– Боже правый! – вздохнула Мерете.

– Что, простите?

Она расплылась было в улыбке, но быстро опомнилась.

– Хочу сказать… разве я похожа на тех, кому достаточно одной ночи?

Фрёлик молча смотрел на нее.

– Мы с ним говорили по телефону… один раз. Простите, если я сделала что-то неправильно, но ведь не так просто…

– Вы когда-нибудь, в какой угодно форме, обсуждали с Уле, что вам следует рассказать полиции о ваших действиях в ту ночь? – спросил Фрёлик, делая пометку в блокноте.

– Нет, – ответила она. – Что вы!

– Согласитесь, это как-то странно.

– Почему странно?

– Убили его подружку, полиция ведет следствие. О чем вы с ним вообще разговариваете, если не о том, что случилось?!

Мерете Фоссум подняла на Фрёлика большие глаза.

– О кино… Неужели это так плохо?

Проходя чуть позже мимо охранника, Фрёлик похлопал себя по карману, ища мобильный. Его там не оказалось. Он остановился. Неужели оставил в столовой? Либо там, либо в машине. Он повернулся в сторону лестницы. Нет, наверное, все-таки в машине. Скорее всего, в машине… Только бы он забыл телефон в машине, тогда ему больше не придется сюда возвращаться. Он подмигнул охраннику и вышел.