Текст книги "Царство льда"

Порой Джордж поднимал Эмму из кресла, и они рука об руку прогуливались по палубе, разговаривая в соленом тумане. Сильвия резвилась рядом. «Хотя нам с Сильвией предстояла долгая разлука с мужем и отцом, – писала Эмма, – мы не позволяли себе ни слова – даже ни единой мысли – сожаления и упрека».

Глава 11
Посвящение

Пятнадцатого июля, в тот же день, когда «Жаннетта» вышла из Гавра, в газете «Нью-Йорк геральд» была по случаю опубликована длинная статья об Августе Петермане. Под заголовком «Неизвестный мир Арктики: интервью с видным немецким профессором, доктором Августом Петерманом» и корреспондент газеты, и сам Петерман предвкушали открытия «Жаннетты» на далеком севере. К этому моменту Петерман стал путеводной звездой экспедиции – ее главным теоретиком, серым кардиналом. Хотя ни Делонг, ни Беннетт не считали слово Петермана нерушимой истиной, идеи профессора сформировали научную и интеллектуальную базу всего предприятия. Петерман передал Беннетту свои лучшие арктические карты и планы. Довольно любопытно, что ученый из Готы возлагал надежды на успех экспедиции, чтобы подтвердить свои гипотезы об Арктике.

В связи с этим Беннетт считал полезным привлечь внимание к тому, что Петерман одобряет грядущую экспедицию, и отправил берлинского корреспондента «Геральд» провести день с «прогрессивным и полным энтузиазма ученым из Готы». Был теплый летний день, в Готе работала ярмарка, и город гудел. Фермеры продавали вишню и свежую свинину, по тенистым улочкам прогуливались влюбленные. «На улице резвились белобрысые дети, – писал корреспондент «Геральд», – пивные были полны народа в удивительных национальных костюмах; все пили пиво и ели сыр».

Петерман пригласил корреспондента к себе на виллу и начал беседу с комплимента работодателю его интервьюера. «Я очень рад, что мистер Беннетт предложил организовать полярную экспедицию, – сказал он. – Насколько я знаю, «Жаннетта» идеально подходит для этого плавания». Петерман придерживался своей теории открытого полярного моря. «Центральная область полярного региона более или менее свободна ото льда», – сказал он, но подчеркнул, что она, вероятно, «судоходна не в любое время года, как Средиземное море или Мексиканский залив». И все же он добавил: «Я убежден, что для судна вроде «Жаннетты» она вполне проходима».

Петерман романтизировал корабли и не считал, что к Северному полюсу следует ехать на санях. По его мнению, хотя собачья упряжка и могла послужить «полезным дополнением», ее не стоило считать «необходимым элементом экспедиции». «Успеха в Арктике добьются не собаки, а человек. Я выступаю за морской путь. Нужно хорошее судно с паровым двигателем. Я восхищаюсь людьми, которые приводят свои суда домой».

Ученый из Готы был взволнован возможностью обнаружения человеческой цивилизации на Северном полюсе. «Меня ничуть не удивит, – признался он, – если эскимосов обнаружат прямо под полюсом. Это не так уж маловероятно».

Что касается погоды и санитарных условий, Петерман предполагал, что плавание «Жаннетты» окажется на удивление легким. «Что же до санитарных условий, арктические регионы в сто раз благоприятнее джунглей Конго, по которым путешествовал Стэнли», – заявил он. Петерман считал, что лишения могут потрепать нервы команде, но погода в Арктике на самом деле не так сурова, как кажется многим. «Холод вполне выносим, – сказал он. – Но долгая ночь сказывается на теле и духе».

«Значит, – спросил корреспондент «Геральд», – вы не сомневаетесь, что полюс будет обнаружен?»

«Это столь же очевидно, как и то, что мы нашли исток Конго, – ответил Петерман. – Надеюсь, полюс обнаружит экспедиция мистера Беннетта».

На этом интервью для «Геральд» было окончено. «Эти слова, – написал в заключение корреспондент, – стали своего рода благословением. Доктор произнес их, пока мы шли через сад от его дома к воротам. Вечерние тени постепенно сгущались, на старый город опускалась ночь. Казалось, Гота убаюкивает себя и погружается в сон».

Хотя Петерман в тот день отлично держался, в душе он ужасно страдал. Два года мучившая его маниакальная депрессия усилилась. Несколькими месяцами ранее, в мае 1878 года, он развелся со своей женой Кларой и через несколько дней, поддавшись порыву, женился на немке Тони Пфистер из Бернбурга. Его друзья и знакомые сочли этот поступок настоящим безумием, ведь он едва знал эту женщину, и через несколько недель стало очевидно, что новый брак долго не продержится.

Петерман страдал, страдала и его жена. Он скучал по привычной жизни с Кларой и их дочерьми, которые вернулись в Англию. «Его терзали муки совести, – писал один из его ранних биографов. – С каждым днем его меланхолия становилась все сильнее».

Нервы Петермана сдавали. Он не спал, не ел, не мог сосредоточиться. Он потерял волю к жизни. Он больше не играл на пианино и не следил за международными новостями в газетах. Казалось, даже работа перестала его радовать. Берлин начал затмевать Готу в качестве нового центра картографии, публикации карт и исследовательских дебатов. Петерман чувствовал, что сдает позиции, что теряет свое господствующее положение в отрасли.

25 сентября 1878 года его обнаружили повесившимся на собственной вилле. Очевидно, он давно планировал самоубийство, поскольку оставил записку, датированную тремя неделями ранее. В последние месяцы жизни он оставил своим друзьям много странных намеков, которые в ретроспективе оказались весьма пугающими.

Получив известие о гибели мужа, Клара из Лондона написала другу семьи: «Я часто думаю, как обстоят дела на вилле Петермана. Боже, все это кажется мне страшным сном». Ее постигла «ужасная судьба», но Клара все еще считала себя «его несчастной женой, которую он так сильно недооценил».

Петермана с почестями похоронили в тенистом парке на окраине Готы. Весь мир признал его своего рода мучеником от картографии. Нет никаких свидетельств, что в последние часы он размышлял об Арктике. У него на столе лежала недописанная статья о некоторых аспектах исследования Африки. И все же, даже затягивая петлю, он понимал, что судно, способное осуществить его сокровенные мечты, было на пути к Сан-Франциско, а оттуда – к полюсу.

Интервью газете «Нью-Йорк геральд» стало последним публичным выступлением Петермана.

Глава 12
Вторые шансы

Когда «Жаннетта» достигла экватора, море стало маслянисто спокойным. В его водах кишели мурены, черепахи и дельфины. Однажды утром на борт залетело несколько летучих рыб. «Как раз вовремя, – сказала Эмма, – чтобы подать их на завтрак».

В нескольких сотнях миль от берега Бразилии «Жаннетта» попала в сильный тропический шторм. В разгар бедствия, когда волны захлестывали на борт, оторвался грот-гик «Жаннетты». Огромный грот трепыхался на ветру, судно едва не переворачивалось. Делонгу и Даненхауэру, в конце концов, удалось закрепить оторвавшийся гик, но шторм бушевал всю ночь, из-за чего в каютах плескалась вода.

Эмма лежала на койке, крепко прижимая к себе маленькую Сильвию и ожидая «быстрой и легкой смерти». Корабль качало на волнах, и подаренные Эмме горшки с цветами один за другим падали на пол. В кромешной темноте она слышала, как «горшки по очереди ныряют в воду». На следующее утро, осматривая разрушения, Эмма поняла, что все переломанные цветы и расколотые горшки придется «предать океану».

Угрюмый плотник Альфред Суитман на скорую руку сделал из запасной балки новый грот-гик, и «Жаннетта» поплыла дальше. Чуть позже на палубу сели две певчие птицы, которых, похоже, потрепало штормом. Должно быть, эти небольшие птицы прилетели из Бразилии – никто на борту не смог определить их вид. Одна из них уселась прямо на короткие и жесткие волосы Даненхауэра. «Наверное, она решила, что это куст!» – рассмеялась Эмма. Измотанные, побитые штормом, птицы явно пролетели не одну сотню миль.

Две «маленькие гостьи» стали талисманами корабля и сразу всем полюбились. Их появление казалось всей команде знаком судьбы. Эмма забрала их к себе в каюту и попыталась вылечить: она давала им зерно, хлеб и старый сыр, но птицы не притрагивались к еде. Одна из них скоро умерла, вероятно от голода и усталости. Стюарт Сэмюэль сочинил стихотворение о ее «печальной судьбе». После торжественной церемонии он вложил стихи и мертвую птицу в бутылку и выкинул бутылку в море.

Другая птица, кажется, пошла на поправку. Но через несколько дней дверь в каюту Эммы случайно распахнулась, и птица вылетела наружу. Команда высыпала на палубу и попыталась ее поймать, но птица взмыла в воздух и улетела в море. «Она трижды пыталась вернуться на борт, и нам казалось, что у нее получится, – писала Эмма. – Но скоро силы покинули ее, она упала в воду и утонула, что немало опечалило всех нас».

Когда «Жаннетта» подходила к южной оконечности Аргентины и проплывала возле Огненной Земли, мастер Даненхауэр отозвал Делонга в сторону и сказал, что должен кое в чем признаться.

Даненхауэр сообщил, что однажды страдал от приступа «меланхолии». Он случился тремя годами ранее, когда он проплывал на судне «Портсмут» возле Гавайев. Даненхауэр не знал наверняка, что вызвало его депрессию, но в то время у него были «проблемы дома» в Вашингтоне. В ходе шестимесячного плавания он заходил в разные порты, но так и не получил ожидаемого важного письма. Делонг решил, что речь идет о сердечных делах: Даненхауэр казался ему человеком, который, как и он сам, был не лишен романтики.

Как бы то ни было, меланхолия Даненхауэра усиливалась с каждым часом. Корабельный врач выписал ему больничный. Улучшения не наступило, и, в конце концов, его отправили обратно в Вашингтон, где он согласился обратиться за врачебной помощью в Государственную больницу для безумных.

Даненхауэр полагал, что его не будут изолировать. Однако стоило ему переступить больничный порог, как его стали считать ненормальным: его изолировали ото всех, на его жалобы не обращали внимания, его письма во внешний мир выкидывали. Он пытался сбежать, но его схватили и бросили в камеру с мягкими стенами. Возможно, он томился бы там до сих пор, если бы его живущие в Вашингтоне родители не были лично знакомы с министром ВМС, который, узнав о госпитализации Даненхауэра, добился его немедленной выписки.

«Я решил, что вы должны знать правду, – сказал Даненхауэр Делонгу. – Уверен, я здоров, как и любой другой флотский офицер. Я ни на секунду не терял рассудка».

Капитану Делонгу нужно было серьезно обдумать слова Даненхауэра, но он оценил откровенность штурмана и тот факт, что Даненхауэр рассказал обо всем по доброй воле. «Я поверил ему», – написал Делонг. Так как проблемы у Даненхауэра возникли тремя годами ранее и с тех пор, очевидно, более не давали о себе знать, Делонг решил более не сомневаться в своем штурмане. Он свято верил, что любой человек заслуживает второго шанса. К тому же у Даненхауэра были прекрасные рекомендации: если он справлялся с работой под командованием президента У. Гранта, он справится и на «Жаннетте».

Даненхауэр прекрасно проявлял себя в этом плавании и был весьма интересным собеседником. Он не выказывал никаких признаков депрессии. «Он жив и весел, – писал Делонг, – и очень внимателен к своей службе… он хороший матрос и превосходный штурман». Если в Сан-Франциско не выяснится ничего иного, Делонг решил взять Даненхауэра с собой на Северный полюс.

Через 80 дней с начала путешествия «Жаннетта» вошла в Магелланов пролив. Несколько недель Делонг и Даненхауэр маневрировали по опасным поперечным потокам, которые огибают сложное хитросплетение окутанных туманом островов, пока «Жаннетта» наконец не оказалась в бурлящем Тихом океане. Поднимаясь вдоль берега Чили, Делонг понимал, что нужно зайти в порт и починить наспех сделанный грот-гик, но приказ Беннетта не сходить на сушу не давал капитану покоя. К досаде Эммы, он решил идти на север без остановок. «Мы так давно не видели суши, – писала Эмма, – что мне с каждым днем все сложнее контролировать свое желание ступить на твердую землю».

В Южном полушарии стояла весна, но возле заснеженного кончика Южной Америки все еще было морозно. Джордж и Эмма много времени проводили возле дымящего открытого очага, читая в дрожащем свете пламени. Ветра дули так часто, что Сэмюэлю пришлось натянуть направляющие между камбузом и столовой, но даже тогда он часто спотыкался «и тарелки летели на палубу, из-за чего нам доставалось на одно блюдо меньше».

Немного севернее, у берега Чили, на «Жаннетту» неожиданно налетел шквалистый ветер. В Тихом океане «вздымались могучие» волны, и «Жаннетта», по свидетельству Эммы, «кренилась всякий раз, когда волна разбивалась о борт». В один ужасный миг корабль так накренился, что кромка правого борта коснулась воды. «Горизонт вдруг покачнулся, на нас обрушился новый порыв ветра. Нам не оставалось ничего иного, кроме как держаться и полагаться на корабль». «Жаннетта» набирала воду и, казалось, была на грани затопления.

В следующую минуту шквал прошел мимо, ветер утих, и «Жаннетта» восстановила равновесие. В столовой Сэмюэль подал всполошившейся команде кофе с орехами. Невозмутимый Делонг как ни в чем не бывало спустился с мостика. «Никто ни словом не обмолвился, – писала Эмма, – что мы чудом избежали гибели».

У берегов Перу и Эквадора погода улучшилась, и стало теплее. Эмма и Джордж почти все вечера проводили на палубе, наслаждаясь тропическим воздухом. Эмма писала, что ей не забыть те проведенные рядом с мужем октябрьские ночи: «сверкающие южные созвездия, легкий ход корабля и такой тихий свист стюарда, что мы боялись вздохнуть, чтобы не рассеять чары». Тихонько потрескивало дерево, стонали натянутые веревки, и ветер шелестел в оснастке. Джордж Делонг с женой никогда в жизни не были так счастливы. Много лет его пристрастие к морю оставалось для Эммы загадкой, препятствием к их близости. Теперь оно на время их свело.

«Жаннетта» прошла мимо Мексики и мимо Калифорнийского полуострова, а затем достигла изрезанного берега Калифорнии. Через два дня после Рождества «Жаннетта» вошла в Золотые Ворота. В ее угольной яме осталось единственное ведро угля.

Судно преодолело 18 000 миль от Гавра за 166 дней. Делонг счел, что «Жаннетта» великолепно показала себя, как и мастер Даненхауэр. Во исполнение странного каприза Беннетта никто ни разу не сошел на берег.

Глава 13
Американская арктическая экспедиция

Капитан Делонг изучал свой потрепанный погодой корабль в золотистых лучах калифорнийского солнца, проверяя каждый клапан, каждую деталь, каждый пояс обшивки его длинного корпуса. Он гадал, где скрываются ее слабости. Есть ли гнилые балки? Неплотные швы? Малейший недочет мог стоить жизни ему самому и всем тем, кто отправится с ним в Арктику. «Жаннетта» выдержала долгое путешествие – и прекрасно себя показала, – но Делонг понимал, что она не готова к грядущей встрече со льдами. Работы было еще много, а времени – мало. Чтобы «Жаннетта» выдержала давление пакового льда, ее нужно было укрепить так, как до этого не укрепляли ни одно идущее в Арктику судно.

Большую часть января 1879 года корабль провел на верфи Мар-Айленд возле Сан-Франциско, ожидая инспекции специально приглашенной комиссии флотских инженеров. Верфь Мар-Айленд была единственной военно-морской верфью на западном берегу США. Иногда там строили новые корабли, но в основном обслуживали и инспектировали суда Тихоокеанской эскадры. Комплекс литейных мастерских, трубных и механических цехов, домов, пилорам, дымовых труб и грузовых стрел окружал плавучий сухой док, устроенный на болотистом острове, где река Напа впадает в дальнюю часть залива Сан-Франциско.

Каждое утро колокольный звон возвещал о начале смены, и бригады ремесленников – плотников и кузнецов, жестянщиков и извозчиков, слесарей и маляров, конопатчиков и бондарей – приступали к своей шумной работе. Верфь Мар-Айленд была западным аванпостом зарождающейся американской мощи, прекрасно оснащенной ремонтной мастерской пока еще крошечного, но уже растущего флота, который медленно переходил от парусов к паровой тяге, от дерева к металлу. На крыше штаба была установлена покрытая медью статуя огромного белоголового орлана, который чуть нагнулся к воде, словно бы прощаясь с американскими кораблями, уходящими в далекие области Тихого океана.

Многие прекрасные суда – бриги, мониторы, корветы, шхуны и военные шлюпы – были спущены на воду на Мар-Айленде или проходили там полный ремонт. Но самым славным украшением верфи в XIX веке стал старый, построенный в Бостоне 54-пушечный фрегат «Независимость», который, согласно наблюдению одного историка флота, почти 70 лет был «столь же неотъемлемой частью порта Мар-Айленда, как и кричащие чайки».

В окружении стоящих возле верфи военных судов изящная «Жаннетта» казалась хрупкой и неприметной. Осмотрев ее, флотские инженеры вынесли неодобрительное заключение. По их мнению, чтобы «Жаннетта» могла выстоять в схватке со льдом, над ней нужно было еще немало поработать – и особенно над ее корпусом. Для них было загадкой, как эта яхта, еще будучи «Пандорой», вообще смогла пережить три плавания в Арктику.

Само собой, инженерам полагалось проявлять осторожность, и они понимали, что их рекомендации мало что изменят во флотской иерархии, тем более что все расходы покрывал Беннетт. И все же их оценка оказалась весьма радикальной: они постановили, что нужно полностью перестелить палубы, соорудить переборки, установить новые бойлеры, перестроить угольные ямы и усилить весь корпус дополнительным слоем обшивки. Они также посоветовали добавить немалое количество балок и креплений. Список необходимых ремонтных работ все рос и рос, в конце концов их оценочная стоимость достигла 50 000 долларов.

Делонг был поражен результатами экспертизы, хотя и понимал, что многие рекомендуемые работы действительно необходимы и в итоге пойдут на пользу ему и его команде. Советы инженеров пугали его. «Нужно остановить их, – писал он, – иначе они нас погубят». Несмотря на то что Беннетт никогда не отказывался оплатить счет, Делонг считал себя обязанным удостовериться, что инженеры не потребовали проведения ненужных работ, чтобы обмануть далекого – и весьма расточительного – издателя. «Я считаю ваши интересы своими, – написал Делонг Беннетту вскоре после прибытия в Калифорнию. – Я всеми силами стараюсь сократить расходы, как если бы мне самому пришлось оплачивать счета».

Все работы должны были провести на верфи Мар-Айленд, но Делонг понимал, что настоящие эксперты по части ремонта кораблей, их оснащения, снабжения продовольствием и комплектации команды были сосредоточены в трех тысячах миль от Сан-Франциско – на восточном побережье США. Делонг хотел проконсультироваться с Военно-морским министерством, со Смитсоновским институтом, с Военно-морской академией и с лучшими американскими учеными и теоретиками Арктики, не говоря уже о представителях Беннетта в «Геральд». Смерть Августа Петермана в Готе, о которой Делонг узнал вскоре после прибытия в Сан-Франциско, оставила пустоту в душе экспедиции, и Делонг чувствовал, что эту пустоту нужно заполнить профессиональными оценками и авторитетными мнениями, которые можно было получить лишь на восточном побережье.

Но главное, Делонгу претило быть во власти политических сил, которым он не мог лично противостоять. Здесь, в Калифорнии, по его словам, ему «недоставало пушек, чтобы поднять шум». Полагая, что «полезнее всего» будет отправиться в Вашингтон, Делонг написал министру ВМС и получил разрешение на длительное путешествие на другой конец страны.

Следить за ежедневными работами на Мар-Айленде Делонг оставил мастера Джона Даненхауэра. После прибытия в Калифорнию его симпатия к Даненхауэру только возросла. Делонг посоветовал штурману запастись терпением и выдержкой для общения с инженерами, но при этом зорко следить за расходами. «Деньги часто расходуются по пустякам, – сказал Делонг Даненхауэру и велел ему внимательнее относиться к расходам Беннетта, чем к своим собственным. – Я оставляю вас за старшего и прошу вас приложить все усилия для исполнения моих желаний».

В первую неделю февраля Делонг вместе с Эммой и Сильвией в Окленде сел на поезд «Юнион Пасифик» и отправился в Вашингтон.

Поездка на восток заняла неделю, и в ходе нее Делонг начал обдумывать другой животрепещущий вопрос: кого взять с собой на полюс? Пока он с переменным успехом набрасывал список возможных участников экспедиции и в Вашингтоне надеялся большую часть времени посвятить беседам с кандидатами. Для плавания ему нужно было около тридцати человек – двадцать матросов с разными специальностями, пять флотских офицеров, ледовый лоцман, врач, пара гражданских ученых и один или два погонщика собак.

Зачем кому-либо вызываться добровольцем на такую рискованную и сложную миссию в Арктике? Эти молодые мужчины жаждали славы, которой их отцы добились на полях сражений Гражданской войны, и желали испытать свое мужество в опасном и авантюрном предприятии – если не на войне, то в какой-нибудь подобной ситуации.

Но зачем кому-либо – будь то офицер, матрос или ученый – вызываться добровольцем на такую рискованную и сложную миссию в Арктике? Отчасти ее притягательность объяснялась героическими стремлениями нового поколения: большинство кандидатов, как и сам Делонг, пропустили величайший конфликт в американской истории. Эти молодые мужчины жаждали славы, которой их отцы добились на полях сражений Гражданской войны, и желали испытать свое мужество в опасном и авантюрном предприятии – если не на войне, то в какой-нибудь подобной ситуации.

Несколько кандидатов уже бывали в Арктике и влюбились в ее странный свет, вопиющую пустынность и прекрасную инаковость. Их, как и Делонга, постигла полярная лихорадка, и они не могли не вернуться на север, хотя порой и сами были не в состоянии объяснить причины этого стремления.

Определенной притягательностью обладала и сама возможность принять участие в исследовательской экспедиции. Сложно преувеличить, какой значительной, блистательной и заманчивой казалась некоторой части американской публики миссия «Жаннетты». Добавьте к этому элемент национализма – стремление обогнать другие страны и первыми достичь полюса, – и плавание Делонга становилось невероятно притягательным для молодых людей определенного склада.

Делонг уже получил не одну сотню заявок из Америки и со всего света. Трясясь в поезде, он набросал ответные письма самым перспективным кандидатам. Однако многие соискатели казались весьма подозрительными. Делонга заваливал письмами не по годам развитой подросток, который уверял, что готов отправиться в Арктику даром, «издавать газету и долгими зимними вечерами устраивать всевозможные представления на потеху команде».

В идеале Делонг искал холостых мужчин в отличной физической форме – прекрасных матросов, которые очень мало пили и готовы были работать за флотское жалованье. Делонг ничего не имел против иностранцев, но они должны были уметь читать и писать по-английски. Среди всех он выделял скандинавов, но считал вполне подходящими англичан, шотландцев и ирландцев. Испанцам, итальянцам и особенно французам стоило «отказывать сразу же», как Делонг написал в своей памятке, что было довольно странно, учитывая, что его жена выросла во Франции, а сам он происходил из французских гугенотов. Он хотел, чтобы на борту был хороший музыкант, который сможет скрасить одинокие гиперборейские вечера. Кок должен был быть мастером своего дела и уметь импровизировать, так как ему придется готовить странную пищу.

Но главное – Делонг искал во всех абсолютной преданности флотской дисциплине, или, по его собственным словам, «безоговорочного подчинения любому приказу, каким бы он ни был». Этого качества страшно не хватало участникам миссии «Поляриса» и других арктических экспедиций.

Джон Даненхауэр станет штурманом «Жаннетты» – в этом Делонг не сомневался. Британский плотник Альфред Суитман и ирландский боцман Джек Коул так хорошо показали себя в плавании вокруг Южной Америки, что Делонг решил взять с собой и их. Швейцарский актер и оперный певец Сэмюэль, который в путешествии из Гавра стал для всех глотком свежего воздуха, в Арктику не собирался. Он больше не хотел работать корабельным стюардом и надеялся вернуться на нью-йоркскую сцену. Из-за этого Делонгу пришлось искать другого стюарда. Еще до отъезда из Сан-Франциско он начал поиски работников камбуза среди растущего китайского населения города. Даненхауэр вскоре должен был побеседовать с несколькими кандидатами из Чайна-тауна.

Делонг уже знал, кто займет место старшего офицера и первого помощника капитана – на эту должность он прочил своего старого друга лейтенанта Чарльза Уинанса Чиппа. Делонг не забыл доблестной службы и мудрых советов Чиппа на борту «Малой Джуниаты». У Чиппа был огромный опыт: он более 10 лет служил во флоте и за это время ходил на шлюпах, фрегатах и канонерских лодках и бывал, казалось, везде – не только в Арктике, но и в Сиаме, на Кубе, в Норвегии, на острове Формоза, в Леванте, Корее и Северной Африке. Чипп родился и вырос в Кингстоне – историческом городе на берегу Гудзона примерно в 90 милях к северу от Манхэттена – и в 1868 году с отличием окончил Военно-морскую академию. Чипп был высок и строен, зачесывал назад редеющие темные волосы и носил густую бороду. У него были серьезные, глубоко посаженные глаза. Он отличался крайней немногословностью. «Он редко улыбается и очень мало говорит», – писал Делонг, но Чипп был «безгранично надежен и честен» и зарекомендовал себя как безупречный офицер. Беннетту пришлось послать лишь одну телеграмму в Военно-морское министерство, чтобы Чиппа, который в те дни служил в Китае, перевели на «Жаннетту». Пока Делонг ехал на поезде в Вашингтон, Чипп на пароходе плыл по Тихому океану в сторону Сан-Франциско.

Делонг также выбрал и другого флотского офицера: Джордж Мелвилл должен был стать судовым механиком «Жаннетты». Дальний родственник великого писателя, Мелвилл слыл настоящим гением по части машин – вечно измазанным в машинном масле мастером, который чувствовал себя как дома среди стучащих бойлеров и мощных струй пара. Ему было 38 лет, и он обладал громким голосом, крепким телосложением и огромной лысой головой, которая словно бы вылезала из кудрявой бороды, подобно слишком большому для своего гнезда яйцу. Он родился в Нью-Йорке и, как и сам Делонг, вырос в Бруклине. Мелвилл не чурался крепкого словца, но при этом не пил, не играл в азартные игры и был лишен большинства остальных пороков. Он успел зарекомендовать себя на верфях Нью-Йорка и Бостона, стал экспертом по торпедам и плавал на нескольких боевых кораблях, в том числе и вместе с Делонгом. В общей сложности Мелвилл провел во флоте более трети своей жизни. Будучи самоучкой, он прекрасно разбирался в минералогии, зоологии и многих других областях.

Многочисленные таланты Мелвилла так ценились во флоте, что начальство даже не хотело давать ему отпуск. Не хотела отпускать его и привыкшая к лишениям жена Гетти, которая с тремя детьми жила в небольшом пенсильванском городке Шерон-Хилл в окрестностях Филадельфии. Гетти была красивой женщиной, но не могла справиться со своим пристрастием к алкоголю, имела ужасный характер и была психически нестабильна, что, вероятно, может объяснить стремление Мелвилла как можно чаще отправляться в долгие плавания, которые позволяли ему быть вдали от дома. «Над ним мрачной тучей висели тайны его домашней и семейной жизни», – вспоминал один из его знакомых. Подобно Делонгу, во время плавания к берегам Гренландии Мелвилл подхватил арктическую лихорадку и был твердо настроен однажды вернуться на север. Он много читал о «полярной проблеме» и имел собственные представления о способах ее решения. Делонг считал Мелвилла «прекрасным человеком и братом». Через месяц Мелвилл должен был прибыть в Сан-Франциско.

С особенным пристрастием Делонг выбирал и судового врача. Когда он навел справки, нашелся лишь один первоклассный флотский врач, который был готов и нацелен отправиться в Арктику – сверхштатный хирург-ассистент Джеймс Маркем Эмблер. Спокойному, симпатичному доктору Эмблеру был 31 год. Он происходил из знатной семьи (его отец тоже был врачом) и вырос в округе Фокир в штате Виргиния у подножия Голубого хребта, неподалеку от Вашингтона. Будучи подростком, он служил кавалеристом во время Гражданской войны, но в основном томился в убогом союзном лагере для военнопленных. Эмблер окончил Вашингтонский колледж (ныне Университет Вашингтона и Ли) и медицинский факультет Университета Мэриленда. Он три года практиковал медицину в Балтиморе, а затем в 1874 году поступил во флот.

Помимо прочего, Эмблер служил на корвете во время длительного плавания по Вест-Индии. Он недавно обручился, и поэтому, согласно одному историку, «ему заметно недоставало энтузиазма для арктической экспедиции». Но, выжив в лагере для военнопленных, молодой врач ничуть не боялся ужасов Арктики. Делонг собирался встретиться с Эмблером в Вашингтоне – доктор как раз был в отпуске и приехал навестить семью в соседней Виргинии.

По прибытии в Вашингтон Делонги заселились в фешенебельный отель «Эббитт-Хаус» на углу Четырнадцатой улицы и F-стрит, который был популярен среди высокопоставленных офицеров армии и флота. Это было шестиэтажное здание с мансардой и роскошным рестораном, в котором подавали всевозможные деликатесы вроде «зажаренного на открытом огне красноголового нырка со смородиновым соусом». Один из люксов отеля занимал генерал Уильям Текумсе Шерман, другой – адмирал, герой Гражданской войны Дэвид Диксон Портер. На следующие три месяца «Эббитт-Хаус» стал Делонгу домом и операционной базой.

Через несколько дней Делонг встретился с военно-морским министром Ричардом Уиггинтоном Томпсоном. Юрист и политик из Индианы, Томпсон был долговязым, очевидно лишенным чувства юмора человеком 70 лет с седыми волосами, глазами навыкате и большим острым носом. Он никогда не служил во флоте и до смешного не подходил на должность военно-морского министра. Весьма показательная, хотя, возможно, и выдуманная, история гласит, что вскоре после назначения невежественный по части морского дела Томпсон проводил инспекцию нового боевого корабля и, спустившись под палубу, воскликнул: «Боже, да эта посудина полая!»

Однако, несмотря на недостаток знаний, министр Томпсон был полон решимости поддержать полярную экспедицию Делонга и заверил молодого капитана, что сделает все возможное, чтобы плавание обрело национальное значение. «Я хочу, чтобы во время этой экспедиции в ваших руках было сосредоточено не меньше власти, чем в руках адмиралов, командующих флотом, – сказал Томпсон Делонгу. – Это плавание должно окончиться успехом, поэтому вам следует заранее защититься от любого недовольства, неподчинения и несчастья». Томпсон был настроен оптимистично и полагал, что через Берингов пролив Делонг «сумеет пробиться к полюсу».