Текст книги "Чары"

18

Зелеев почти совсем не разговаривал с Мадлен с той самой минуты, когда она сделала свою последнюю роковую ошибку. Теперь она понимала, что должна была принять его предложение, соглашаться на что угодно. И она также знала, глядя на его новое, изменившееся, словно гранитное лицо, что слишком поздно что-то предпринимать, чтоб он передумал. До этого момента для нее было просто невозможно – несмотря на страшное открытие, что это именно он убил Дженнифер, несмотря на их путешествие через океан, на долгую фантасмагорическую ночь и это утро в банке – все еще невозможно было даже подумать, что Константин Иванович Зелеев мог сойти с ума.

Он всегда был эксцентричным человеком, с прихотями и фантазиями, переменчивого и живого темперамента, человек невероятно высокого о себе мнения – но он не был сумасшедшим и не был, Мадлен все еще была уверена, злодеем. Он был ее другом. Или это была гротескная шарада? Если мысленно прокрутить назад эти годы, десятилетия, даже к той ночи, ночи изгнания ее отца…

Ей было страшно даже подумать.

Он заказал им обоим легкий лэнч, бутылку вина для нее и водку для себя. Когда пришел официант, Зелеев заплатил ему у дверей и сам ввез столик в комнату, все время наблюдая за Мадлен. А потом он опять запер дверь и сел между ней и телефоном. И стал читать.

– Опять Виктор Гюго? – обронила Мадлен, и ее голос был хриплым от страха.

– Для меня эта книга – всегда захватывающая, ты знаешь, – он наклонил голову, и Мадлен заметила, что на самом деле он не читает эту давно назубок затверженную книгу, а просто смотрит неподвижно в страницу.

– Ты должна поесть, – сказал он, даже не взглянув на нее.

– Я не голодна.

– Очень жаль.

* * *

В час дня Зелеев встал и принес из ванной два льняных полотенца, в которые завернул скульптуру – пальцы его были нежными и любящими.

– Пошли.

– Куда?

– К сейфам отеля.

– А потом?

– Увидишь.

– У вас теперь есть Eternité, – сказала она. – И нет больше причины мне здесь оставаться.

Она помолчала.

– Я хочу вернуться домой.

– Домой?

– К Валентину.

– И Тайлеру.

– К моему сыну.

Зелеев пошел к двери.

– Помни, – сказал он, и его голос был очень спокойным, – когда мы будем внизу. Жизнь Валентина все еще в моих руках, даже если я здесь.

Мадлен посмотрела в его жесткое лицо.

– Я даже и представить себе не могла, что дойду до того, что буду вас ненавидеть, Константин, – сказала она.

Он кивнул.

– Это просто замечательно, не правда ли – какие любопытные повороты есть у жизни про запас для всех нас?

Он открыл дверь.

– Пошли.

Они покинули отель в половине второго, не собрав свои вещи, оставив все в комнате. Константин надел свое кашемировое пальто, мягкую шляпу и черный кашемировый шарф. На Мадлен был брючный костюм с длинным пиджаком и широкими брюками – то, что было на ближайшей вешалке, когда Зелеев дал ей всего несколько минут, чтобы переодеться. Было очень холодно, и она дрожала, пока Зелеев просил швейцара найти такси, но ей казалось, что она точно так же дрожала бы, если б температура на улице скакнула до семидесяти градусов жары.

Подъехала машина-такси. Зелеев дал швейцару щедрые чаевые и буквально запихнул Мадлен на заднее сиденье, потом наклонился, сказал водителю сквозь открытое стекло, куда ехать, и наконец сам сел около нее.

– Куда вы меня везете?

– Небольшой сюрприз, – ответил он, и больше ничего.

Она быстро закрыла глаза и стала молиться. В тот момент, когда она увидела, что они приближаются к площади Данфер-Рошро, Мадлен поняла.

– Нет! – сказала она в ужасе. – Ради Бога, умоляю, Константин, нет!

– Потише, – сказал Зелеев. – Помни о Валентине.

– Я думаю – вы блефуете… насчет Валентина.

– Ты так уверена?

Они вышли из такси, и он просунул руку ей под руку, крепко прижав ее к себе.

– Не забывай про кинжал, ma chère. Клянусь тебе – если ты сделаешь хоть малейшую попытку привлечь к нам внимание, то я сделаю твоего сына сиротой тоже без малейшего колебания.

Она посмотрела на него, помня, что лежит там, куда он ее ведет.

– Я думаю… мне всегда казалось, что вы немного сошли с ума, когда привели меня туда много лет назад.

– Это было в 57-м, – сказал он. – Был апрель месяц.

– После меня мучали кошмары по ночам, целую неделю, – проговорила она, и неожиданно, с нахлынувшими омерзительными воспоминаниями пришло новое, странное чувство оцепенения и пустоты, словно кто-то впрыснул новокаин в ее мозг. – Тогда я думала, что никогда вам этого не прощу. И я жалею, что простила.

Но он продолжал вести ее по улице, словно она ничего не сказала.

– Отлично, – сказал он. – Дверь открыта. Мадлен смотрела на мостовую, на слова, которые видела одиннадцать лет назад, выложенные на асфальте.

ENTRÉE DES CATACOMBES[104]104
  Вход в катакомбы (фр.).


[Закрыть]

– Пожалуйста, – сказала она. – Не заставляйте меня.

– Заткнись, – отрезал он и, вытащив свою руку из под ее руки, схватил ее цепко другой рукой и толкнул к кассе. – Мы идем вниз.

Она вспомнила все – словно никогда и не забывала: эти ужасные узкие, словно бесконечные ступеньки винтовой лестницы, страшное и головокружительное ощущение, что ты зарыт глубоко под землей. Он спускался вниз позади нее, так, чтобы у нее не было другого выбора – только идти, вперед и вперед, все ниже и ниже, пока, наконец, они не дошли до дна, и она оступилась, но Зелеев быстро подхватил ее под локоть и удержал.

– Иди, – сказал он. И теперь, хотя тоннель и не был широким, он опять взял ее под руку.

– Так, на всякий случай – чтоб обе руки были свободными, – объяснил он ей с гротескной галантностью. – Одна – для кинжала, а другая – для фонарика.

Он зажег маленький фонарик, который вытащил из правого кармана пальто.

– Вы можете меня отпустить, – прошептала Мадлен. – Я не убегу.

– Спокойно, – сказал Зелеев. – Просто иди.

Казалось, она даже не могла думать, она не чувствовала ничего, кроме безымянного ужаса, который сдавил ее грудь, как гигантская рука, сжимая ее сердце и живот. Тоннели все тянулись и тянулись, раздваивались и делали повороты, мокрая глина чавкала у нее под ногами, влажный холод проникал ей в ноздри, морозил горло – ей стало трудно дышать. Грязная мерзкая вода капала ей на голову с потолка, и Мадлен гадала – была ли канализация сверху или снизу, под ними. Земля под ногами была неровной, и она опять оступилась, ухватившись за него, и услышала, как он тихо прошипел проклятье.

– Извините, – произнесла она, но голос ее задыхался.

– Будь осторожнее, – сказал он, и они пошли дальше.

Мадлен вспомнила, что в тот раз здесь были туристы, влекомые курьезной смесью любопытства и страха, древнего, как мир, но сейчас они были одни – потому что кому придет в голову забираться в это жуткое небытие всего за несколько дней до Рождества? Никому. Только тому, кто сошел с ума.

– Bon Dieu, – выговорила она неожиданно громко, даже не понимая, что молится, и Зелеев, чтобы ее наказать, прижал ее еще теснее к себе – чтобы она чувствовала его силу, его мускулы, даже сквозь пальто и пуловер. – Bon Dieu, sauvez-moi…[105]105
  Боже спаси и помилуй меня (фр.).


[Закрыть]

– Я же сказал – спокойно! Тихо! – прорычал он, и страх Мадлен, ее цепенящий, полузадавленный, ноющий страх, стал расти и шириться внутри нее, потому что она знала, что они приближаются к центру катакомб, их сердцевине, и она помнила это, о Боже! Как хорошо она помнила это…

Зелеев направил луч фонарика на надпись над раскрашенным в черное и белое входом, и она знала, что ее кошмар только начинается.

Они входили в империю смерти.

Гидеон, Руди и Ной выяснили, что Зелеев был зарегистрирован в Крийоне – вместе с одной особой, молодой женщиной. Телефон в их номере не отвечал, но они не отметились при выходе.

– Может, они в баре, – предположил консьерж. – Или, может, они еще в ресторане после лэнча?

– Мы уже смотрели, – сказал Гидеон. – Их там нет. Руди наклонился вперед и заговорил тихо:

– Нам просто жизненно важно осмотреть номер мсье Зелеева.

– Но это просто невозможно.

– Спроси его, воспользовался ли он сейфом, – вмешался Гидеон.

– C'est une affaire absolutment privée, Monsieur.[106]106
  Это – сугубо личное дело (фр.).


[Закрыть]

Он дал понять, что дальнейшие расспросы нежелательны, и потребовалась вся выработанная банковской работой дипломатия Руди и предложение Ноя взять всю ответственность полностью на себя, пока они смогли выудить из него, что у них есть сейф на имя мсье Зелеева – и самый большой.

Было уже три часа дня, когда они наконец получили доступ к спальне. Гидеон увидел сумку Мадлен, кое-какие необходимые вещи, которые она второпях запихнула туда. И это неопровержимое доказательство того, что он был прав, что ее силой вытащил из дома сумасшедший старик и потащил ее в город, в который она была даже не готова вернуться, наполнило его новой, неистовой, но бессильной яростью.

– Где же они? – спросил Ной, зная, что у них нет ответа.

– Раз скульптура – в сейфе, почему они не здесь? – спросил с гримасой муки Руди.

– А если она знает, что это он убил девушку… – Ной замолчал.

Гидеон, ничего не говоря, упорно осматривал номер, обшаривая глазами каждый дюйм, ища хоть малейший ключ к разгадке – хоть что-то, что поможет им найти Мадди прежде, чем будет уже слишком поздно.

– Посмотрите-ка на это, – сказал Руди. Он взял с тумбочки открытую книжку, «Отверженных». – Что-то здесь было отмечено – стерто, но все же…

Он побледнел и передал книгу Ною.

– Переведи это Гидеону, хорошо?

– Канализация, – прочел Ной, – в старом Париже была местом упокоения всех неудач и всех усилий.

Он посмотрел на Гидеона.

– Ты читал эту книгу?

– Нет.

– Гюго без конца пишет о клоаке, канализации Парижа, целом лабиринте тоннелей под городом – по-моему, эти лабиринты вдохновляли его. Клоака – не просто стоки, – объяснял Ной, – там проложен водопровод, телефонный кабель и пневматическая телеграфная сеть. Эти тоннели тянутся из конца в конец. Кто-то сказал, что они тянутся до самого Стамбула.

Ной помолчал, голос его напрягся.

– Это – идеальное место, чтоб спрятаться. Гидеон словно наяву увидел вновь тело Дженнифер Малкевич, ее пробитую голову и кровь, сочившуюся из раны.

– А еще это, – сказал он тихо, – идеальное место, чтобы убить.

Они позвонили в полицию.

* * *

Константин Зелеев и Мадлен стояли в самом сердце огромного нелепого погребального дома, более древнего, чем городская канализация. Стены из костей, которые она не могла забыть все эти одиннадцать лет, словно наступали, окружали их, исподтишка, удушливо-мерзко. Кости давно умерших и черепа, расставшиеся с давно истлевшей плотью, сгнившей в гробах, из которых их вытащили более века назад. Мадлен смотрела на черепа, смотрела, как загипнотизированная, сквозь пустые глазницы, и невольное видение – черви, копошащиеся, жиреющие – вызвало у нее приступ такой дурноты, что, казалось, ее сейчас стошнит, или она упадет в обморок.

– Почти пришли, – сказал Зелеев.

Мадлен не могла говорить. Все оцепенение теперь испарилось, и не осталось ничего – ни отупляющей пустоты шока, ни ощущения нереальности происходящего. Ничто теперь не защищало ее от этого ужаса.

– Они обчистили все кладбища Парижа и превратили эти катакомбы в некрополь, – сказал Зелеев тихим, спокойным голосом. – Ты знаешь, ma chère? В восемнадцатом и девятнадцатом веках – когда им понадобилось место для новых трупов в могилах.

Он все еще вел ее вперед, но теперь он немного замедлил шаг.

– Эти тоннели тянутся на многие мили под городом, ты понимаешь? Ты видела цепи, барьеры, закрывающие многие проходы? – он указал своим фонариком. – Они – для нашей безопасности, чтоб мы не совершили ужасную ошибку. Потому что если мы свернем с этого пути, если мы заблудимся – нас уже никогда не найдут.

Внезапно он замолчал.

– Что?.. – начала Мадлен, но он дернул ее за руку, чтоб она замолчала.

Он тоже больше не заговаривал. Она подумала – он прислушивается, и она тоже напряглась и стала пытаться уловить хоть малейший звук идущих людей, кого угодно, кого она могла бы позвать – его кинжал больше не пугал ее так, как неизвестные, невообразимые ужасы и опасности, которые заготовил для нее Зелеев.

Но потом вдруг, безо всякого предупреждения, Зелеев зашевелился. Толкая Мадлен к одной из темных отверзтых пастей тоннелей, он вытянул одну руку, вырвал цепь из стены сильным коротким движением и потащил ее во тьму. Она начала кричать, но он хлестнул ее ладонью по лицу, придавил к стене, а потом быстро и грубо пальцами расцепил ее рот и запихнул туда носовой платок, почти весь, сплющив ее язык – так, что она задохнулась и закашлялась, и стала судорожно дышать, и горячие слезы хлынули у нее по щекам.

– Не сопротивляйся, – прошептал он близко у ее уха.

На какой-то момент ей показалось, ее мозг перестал работать. Она почувствовала, что на грани истерики, из которой она никогда не вернется, на волоске от смерти – намертво зажатая в объятиях человека, которого больше не знала. Незнакомца. Сумасшедшего. Убийцы.

– Теперь мы должны ждать, – сказал его голос ей в ухо, и она ощутила его теплое дыхание. И вдруг, как резкая вспышка света, пришло понимание – они ждут закрытия катакомб, того времени, когда будут совершенно одни.

Она заставила себя дышать через нос, пыталась не глотать, не чихать. Она неотрывно смотрела на тусклый свет, лившийся из основного тоннеля, оставленного позади. И молча, про себя, она молилась.

Долгое время никто не проходил мимо. Потом два голоса – мужской и женский, молодые и беззаботные, и веселые. И потом – снова тишина. А пятнадцатью минутами позже прошли два сторожа, уставшие и раздраженные, проверяя, не остался ли кто-то внутри. Мадлен молила Бога, чтобы они заметили оборванную цепь. Хватка Зелеева стала еще крепче, чем прежде. Голоса мужчин, отдаваясь эхом, стали все слабеть и слабеть, пока не пропали совсем.

Свет потух.

И тогда Зелеев заговорил.

– Я собираюсь тебе рассказать, – сказал он тихо, слегка ослабляя свою хватку, – об Александре Габриэле. Негоже тебе умирать, не узнав правды – о своем отце, о его жизни и смерти.

Мадлен застонала, и ее глаза, ослепшие в темноте, повернулись к нему, но ему не было до этого дела.

– Вы никогда не верили, не считали его способным на то, в чем его обвиняли, так, Магдалена Александровна? Вы были правы. Это я, я напал на ту женщину, на шлюху, – он сделал короткую паузу. – Действие водки, времени, места и вообще атмосферы. Александр был так накачан наркотиками, настолько был не в себе, что просто не мог ничего помнить. Было так легко заставить его поверить, что это он виноват – потому что это запросто мог бы быть он.

Мадлен почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, стены поплыли на нее, и тьма навалилась ей на лицо, глаза, давя внутри нее жизнь. Неожиданно Зелеев выдернул кляп у нее изо рта, прислушиваясь к ее прерывающемуся дыханию, влажным платком отер ее лицо, зная, несмотря на темноту, что по нему льются слезы.

– Я знал, что его семья – богата, у них есть власть. Деньги и власть – что еще нужно, чтобы помочь в этом мире? Я знал, что он не кончит свои дни в тюрьме, тогда как я…

– Да вы просто чудовище! – Мадлен едва узнала свой собственный голос, низкий, хриплый и задыхающийся после кляпа – и от неожиданно взорвавшейся ненависти, от того, что он так вызывающе подтвердил ее давние подозрения.

– И это еще не все, – усмехнулся Зелеев. – Неужели ты правда верила, Что я оставил ту бутылку с аспирином твоему отцу без всякого умысла? Так, по неосторожности? Ну да, конечно, ты верила – ты всегда была во многом наивным ребенком.

Она смотрела в темноту остановившимся взглядом.

– Вы его убили, – вдруг отчетливо произнесла она.

– Не совсем – я просто помог ему, на случай, если он хочет умереть. Он говорил мне, что будет бороться, что хочет, чтобы ты гордилась им, ma belle Мадлен. И если б он, правда, хотел или был бы способен на это, может, он все еще был бы жив. Но я знал его слабость. Я оставил его в той жалкой комнате со сверхдозой аспирина, которого он, я уверен, хотел. Я знал, что к наступлению темноты он может быть уже мертв, и, конечно, так оно и случилось.

– А теперь вы собираетесь убить меня.

Это был не вопрос. Констатация факта.

– Если б ты только приняла мое предложение, Мадлен… если бы ты только была способна солгать! Если б ты только не была такой честной – и такой жестокой, мне никогда бы не пришлось рассказывать тебе эти вещи, и мы могли бы жить вместе, как муж и жена до моей смерти. Всего несколько коротких лет с тобой, с Eternité – это все, о чем я просил. Но теперь нет никаких альтернатив, – он заметно содрогнулся. – Я зашел так далеко не для того, чтобы умереть, сгнивая в тюрьме.

– И что же вы собираетесь делать теперь?

– Взять то, что мое по праву, – и жить.

– Но почему я должна умереть? – прошептала она. – Разве вам совсем больше нет до меня дела? Пусть не до меня, но Валентин?

Она вдруг похолодела от новой страшной мысли.

– Вы не убьете его, как меня? – она едва могла пошевелить правой рукой, но схватила его непослушными пальцами. – Вы не сделаете этого, Константин, ради всего святого. Вы не можете!

– Нет, – сказал он даже нежно. – Я этого не сделаю.

– Тогда выведите меня отсюда, – стала она тихо умолять его. – Я вам помогу… всем, чем хотите. Я скажу им, что вы не собирались убивать Дженнифер, и у вас останется Eternité…

– Я тебе не верю.

– Я вам никогда не лгала – вы сами это сказали…

– Но ты предала меня, так ведь, так? Меня предавали всю жизнь… сначала – Россия, потом – Ирина, потом – Амадеус и твой отец, и наконец – ты, ты тоже. После всего, о чем я мечтал для тебя… ты оказалась лишь немногим лучше, чем все другие Габриэли. Ты всегда разочаровывала меня, не оправдывала…

– Ваших надежд – не моих.

– А теперь, под конец, ты еще и наплевала на меня, на мою любовь к тебе.

– Это не так, Константин.

– Но даже теперь, – сказал Зелеев, – несмотря ни на что, я все еще хочу тебя, ты знаешь это, Мадлен? Здесь, во тьме, где я даже не могу увидеть твоего милого лица… я чувствую аромат твоих волос, твоей кожи…

Она почувствовала его лицо – так близко, и боролась с желанием оттолкнуть его.

– Тогда, пожалуйста, Константин, сделайте так, как я прошу, выведите меня отсюда…

Он все еще держал ее цепко своей сильной левой рукой, а другой расстегнул жакет и нащупал грудь, лаская ее сквозь пуловер и сжимая ее. Мадлен задохнулась, чувствуя подступившую тошноту, отчаянно желая освободиться, отшвырнуть его, кричать, царапать его лицо, ударить его в пах, но его тело, навалившееся на нее, было слишком тяжелым, да и потом она знала, что если сейчас будет бороться с ним, она пропала – он убьет ее без малейшего колебания.

– Поцелуй меня, – сказал он. Она даже не могла говорить.

– Если хочешь жить – поцелуй меня.

Его рот нашел ее рот, его мягкий, влажный, омерзительный язык силой вторгся сквозь ее губы, и Мадлен безотчетно застонала от отвращения. Его колено вдавилось у нее между ног, рука покинула грудь и стала двигаться ниже, по бедру.

– Нет! – она изо всех сил оттолкнула его, всем своим телом. Она услышала, как он взвыл, как животное, от боли, а потом, почти мгновенно, он опять взял себя в руки и придавил ее к стене.

– Теперь ты видишь? – он задыхался. – Ты видишь, как ты меня предаешь, какая ты маленькая сучка… лгунья! Я бы мог носить тебя на руках, я был бы самым лучшим, самым нежным любовником… какой тебе и не снился, но ты превратила меня в ничто, довела нас до этого.

Она ощутила, как он немного напрягся, и услышала слабый шорох, когда его свободная рука задвигалась, доставая что-то из кармана пальто. Нож, подумала она, и глаза ее широко раскрылись, глядя в никуда.

– Вас никогда не найдут, Магдалена Александровна.

Раздался щелчок, луч фонарика прорезал темноту, и Зелеев направил его вниз, на влажную глину. Мадлен на мгновенье зажмурилась от яркого света, а когда она опять их открыла и посмотрела на стену, то впервые увидела, что она сделана целиком из черепов – из маленьких, иногда просто крошечных детских черепов…

Он заломил ей руки за спину, быстро прижал ее всем весом своего тела, освободив свои обе руки. Его дыхание было горячим и влажным, и Мадлен слышала свое собственное, прерывистое от отвращения и страха. Зелеев залез во внутренний карман и достал маленькую стеклянную бутылочку, потом – большой, скомканный носовой платок, отвинтил пробку бутылки и брызнул содержимое на платок.

Мадлен почувствовала запах хлороформа.

Она глубоко вдохнула, собрала все свои силы, которые еще остались в ее измученном теле и толкнула его всем своим телом. Зелеев, застигнутый врасплох, потерял равновесие и сильно пошатнулся, и тогда она изо всех сил ударила его правой ногой, цопав ему в ногу. Что-то шлепнулось на землю, и она знала, что это – кинжал. Рыдая, хрипя, задыхаясь, она быстро нагнулась, скорчилась над землей и стала искать его, ее пальцы наугад шарили по влажной глине, но она нашла его.

– Сука, – он чертыхался и неожиданно схватил ее.

Одним прыжком Мадлен вскочила на ноги, держа кинжал мертвой хваткой, и, резко взмахнув рукой, всадила его в Зелеева. Она почувствовала сопротивление ткани пальто, а потом ощутила, как резное лезвие вошло, скользнув по кости – в его тело, в его плоть…

Зелеев вскрикнул – резко, отрывисто.

– За моего отца! – проговорила она, задыхаясь. Он упал на нее, нога его задела фонарик, и свет его бешено заметался по полукруглому потолку, его раненое тело стало еще тяжелее, чем прежде – и тут Мадлен вдруг поняла, что пропитанный хлороформом платок все еще в его руке, и почувствовала как он пытается добраться до ее лица. И тогда она стала мотать головой из стороны в сторону, колотила по его телу, пытаясь сбросить его с себя, но он изловчился и зажал ее нос и рот мокрым, отвратительно вонявшим платком…

Мадлен пыталась кричать – но чувствовала, как слабеет, скользит, падает на землю. А потом тьма стала еще чернее.

* * *

Они решили, что Ной останется в Крийоне на случай, если вернется Зелеев, а Руди и Гидеон поедут встречать полицию у главного входа в канализацию на набережной Д'Орсей.

Было уже около шести, когда заместитель управляющего отелем пришел вместе с одним из швейцаров отеля в номер Зелеева.

– У нас есть для вас новая информация, мсье Леви.

Швейцар, получивший до того несколько часов отдыха, только что вернулся в отель и узнал о переполохе от портье. И швейцар вспомнил, как искал такси для русского господина и белокурой дамы.

– Но они не поехали к клоаке, мсье.

– Откуда вы знаете?

– Да потому что господин сказал мне, прежде чем мне вызвать такси, что он хочет поехать на площадь Данфер-Рошро, – швейцар пожал плечами. – Конечно, потом они могли пойти на набережную д'Орсей, но по любопытному совпадению вход в катакомбы расположен именно на этой площади.

– Может, это ни о чем и не говорит, – вставил заместитель управляющего, – но я подумал, что будет лучше известить вас немедленно, мсье Леви.

– Вы были абсолютно правы, и я вам очень благодарен за это, – Леви, впервые в жизни позабывший про субботу и свою синагогу, стремительно соображал. Пытаться связаться с полицией займет гораздо больше времени, чем поехать прямо на место. – Если это возможно, мог бы я воспользоваться машиной отеля?

– Вы хотите поехать сейчас, мсье?

– Немедленно.

Когда Ной приехал на набережную д'Орсей, ко входу в катакомбы, он обнаружил там всплеск деловой активности. Расспросив четырех человек, прежде чем получить ответ, он узнал, что Гидеон уже внизу, изучает карты вместе с égouters, специалистами, которые чистили и поддерживали в нормальном состоянии канализацию, и которые вызвались ему помочь в его поисках.

– Ради всего святого!

Ной услышал Гидеона раньше, чем увидел его – американец был в бессильной ярости от медлительности полиции.

– Гидеон! – позвал его Ной, осторожно спускаясь вниз к нему, он был рад, что его не просили остаться тут или идти еще глубже. От мысли, что он может увидеть там хоть одну единственную крысу, по коже его пробегали мурашки.

– Ной, слава Богу! Можешь ты объяснить этим людям, что я хочу сейчас от них только одного – чтоб дали мне сапоги, а их карты – да пошли они на…!

– Гидеон…

– Я знаю, они хотят, как лучше, и я знаю, что Мадлен и Зелеев к этому времени могли уже забрести черт знает куда, но если мы еще даже не начали искать…

– Гидеон, ради Бога, дашь ты мне, наконец, сказать?!

– Что?

– Они не здесь.

Голова Гидеона вздернулась вверх, а в глазах блеснула надежда.

– Что?? Они вернулись? Они – в Крийоне? С Мадди все о'кэй?

– Нет, нет, просто послушай меня.

Отведя американца в сторону, Ной рассказал ему то, что услышал от швейцара, и еще – что он вспомнил в тот момент, когда швейцар упомянул катакомбы.

– Зелеев уже водил туда ее раньше – десять, одиннадцать лет назад. Он просто свихнулся на Гюго и на клоаке, и он подумал, что будет забавно взглянуть на них вместе с Мадлен. Она все рассказала Эстель – жена потом мне сказала, что Мадлен была просто в шоке, – лицо Ноя было страдальческим и виноватым. – Как это я раньше не догадался, когда увидел книгу! Но…

– Ничего, – перебил его Гидеон. – Как мне туда попасть?

– Отель дал мне машину и шофера.

– Я возьму ее, – Гидеон уже бежал туда, откуда пришел Ной, а сам Ной просто несся, чтобы от него не отстать.

– Но ты не можешь идти один, Гидеон.

– Могу, черт возьми, – Гидеон говорил быстро, отдавая команды. – Найди Руди – он здесь, разговаривает с полицией. Расскажи ему все, что ты знаешь – пусть он им скажет, чтобы они действовали быстро, а потом возвращайся в отель.

– Я поеду с тобой.

– Ты – кантор, – сказал Гидеон, с мрачной улыбкой взглянув на Леви, который уже просто едва дышал. – На тебе лежит ответственность, да и потом, мне нужно, чтобы ты был в Крийоне – вдруг и вернутся.

– У тебя есть оружие? – волновался Ной.

– У меня есть револьвер и фонарик – только не говори полиции, пока я не вернусь.

– Гидеон? – Ной, тяжело дыша, схватил его руку. – Будь осторожен.

Глаза Гидеона были очень мрачными.

– Я собираюсь найти Мадди, – сказал он. – Чего бы это ни стоило.

Мадлен боролась, пытаясь очнуться от сна, который мог стать вечным; ее нос и горло все еще были полны тошнотворного запаха хлороформа. Ее голова просто раскалывалась, ее мутило, и земля под щекой была мокрой, холодной и противно воняла. Она открыла глаза и увидела только черноту; подняв голову, она поднесла окоченевшую руку к лицу. Но она даже не могла увидеть своих пальцев – она была слепой…

А потом она вспомнила.

Ее сердце начало сильно колотиться. Медленно, осторожно, она села, оглядываясь по сторонам, и стала шарить рукой в поисках фонарика, и ее рука коснулась чего-то холодного и мягкого. Мадлен едва слышно вскрикнула и отдернула руку, рванулась назад и ударилась о стену плечом, но, вспомнив черепа и кости, отшатнулась и разрыдалась…

– Господи, Господи… – она боролась с собой, пытаясь успокоиться. Какое-то мгновение она прислушивалась – но вокруг была лишь тишина – зловещая, гробовая тишина. Если Зелеев был здесь, рядом с ней, он уже давно, должно быть, был мертв. С ним было все кончено, и больше он не мог причинить ей зла. – Найти его, – вдруг пробормотала она вслух.

Она опять скорчилась и, широко раскинув руки, стала шарить по земле. То, что ее так напугало, было его шляпой, его щегольской мягкой шляпой с поперечной вмятиной посередине. – Найди его, твердила она себе. Найди его и убедись, а потом ты можешь выбираться отсюда.

Но его нигде не было.

Мадлен знала, что ударила его кинжалом, она чувствовала, что резной клинок врезался в его плоть, скользнул по ребрам и пошел дальше легко, словно смазанный кровью.

Но он выжил, усыпил ее хлороформом. А потом он исчез.

Она отчаянно пыталась думать здраво, не впадать в панику, не сдаваться.

– Спички, – подумала она. Мадлен вспомнила, что клала их в карман жакета; она захватила их из пепельницы в отеле – безотчетно, безо всякой цели. И теперь, вслепую, она нашла их, оторвала одну спичку от упаковки и попыталась зажечь – но было сыро, и спичка сломалась, и Мадлен бросила ее на землю. Спокойно, спокойно, сказала она себе, спокойно, и оторвала еще спичку. Пламя вспыхнуло и погасло, оставив Мадлен после себя только запах серы. Она попробовала еще раз – теперь она прикрывала пламя ладонью. На секунду вспыхнул свет, и сотни безглазых черепов уставились на нее своими пустыми глазницами, словно насмехаясь, тысячи костей замерцали белым светом, и рука Мадлен затряслась так сильно, что она уронила спички и снова осталась в темноте.

Она никогда раньше не знала, что тьма может быть такой черной, такой густой и беспросветной. Она была чернее смолы и пахла смертью, и кровь Константина была на ее лице, на одежде – ей казалось, что она вся в его крови.

Она сидела, поджав колени и обняв себя за плечи. Ей хотелось уснуть. Она хотела умереть – сейчас, мгновенно, чтобы кончился наконец весь этот ужас. Она знала, что если пойдет дальше, покинет это место, она потеряется в лабиринте, будет умирать медленной смертью, во власти кошмара, пока последняя капля жизни не вытечет из нее.

Кровь тяжелыми ударами стучала у нее в голове, сердце колотилось так бешено, словно хотело выскочить из груди, голова ее кружилась, и ей стало казаться, что она начинает терять способность ориентироваться в пространстве. И Зелеев был где-то здесь, в темноте, поджидая ее.

И вдруг Мадлен поняла, что она ошибалась. Она не хочет уснуть, она не хочет умирать. Всей своей душой и телом, всем своим существом она хочет жить.

Гидеон в секундной задумчивости стоял у входа на площади Данфер-Рошро. Было тихо, и ни души вокруг. Потом он навалился на запертую зеленую дверь, и плечом и рукояткой пистолета вышиб ее. Она легко поддалась и открылась. Он вбежал в нее, включая фонарик, который он взял у молодого офицера у входа в коллектор. Он понесся вниз по ступенькам винтовой лестницы. Каждый мускул его тела был, как пружина. Леви был прав. Это было то самое место. Мадди была здесь, внизу, где-то там в темноте. Он мог бы своей жизнью поклясться, что не ошибается.

Гидеон боялся темноты – с самого детства, хотя редко кому признавался в этом. Ночные вылазки были в городе не проблемой – фонари горели до самого рассвета. Но он не любил темноту, ненавидел находиться под землей, редко ездил в метро, и ни за что на свете не согласился бы работать шахтером – даже если бы это было единственно доступной ему работой.

И теперь, подавляя эти глубоко загнанные внутрь страхи, он добрался наконец до дна, где кончались ступеньки, и свернул в первый тоннель, зная, что должен ступать мягко и двигаться тихо, слышать, но не быть услышанным. Это было самое отвратительное место, в каком он только когда-либо бывал. Но он отогнал эти мысли и стал думать только о Мадди и злобном сумасшедшем, который затащил ее в это жуткое, безжизненное небытие, в эту преисподнюю. Он чувствовал и слышал, как земля чавкает у него под ногами, влага капает с потолка на волосы, и представил себе канализацию наверху, реку нечистот, несущуюся по древней крыше у него над головой.