Текст книги "Чары"

– Вы забываете, что я опять замужем, Константин. Она хотела остановить его, не причиняя ему боли больше, чем это было необходимо.

– Я – жена Гидеона.

Он отмахнулся от этого, отшвырнул это прочь.

– Развод – обычное дело в Америке, да это и не было настоящим браком.

– Но благодаря этому мы находимся здесь, это сделало нас американцами.

– Если ты хочешь остаться здесь, развод ничего не изменит, – он сжал ее руки еще даже сильнее. – Но если ты выйдешь замуж за меня, мы сможем поехать куда угодно. Я отдам тебе все, чем владею. Я покажу тебе, Мадлен, чудеса. Мы сможем поехать вместе в Париж… там я защищу тебя от прошлого… Мы сможем забрать Eternité – как хотели…

Ей наконец удалось освободить руки, но Зелеев, проворный и ловкий, быстро вскочил на ноги и взял в ладони ее лицо, поцеловал ее. Застигнутая врасплох, Мадлен попыталась вырваться, но руки его крепко держали ее щеки, и мягкие, старые, влажные губы жадно приникли к ее рту…

С невероятным усилием ей удалось оторваться от него и вскочить со стула, опрокинув его. Она задыхалась, и отвращение, которое душило ее, обнажилось у нее на лице и в залитых слезами глазах.

– Мадлен, прости… – он увидел, что он сделал.

– Не прикасайтесь ко мне.

– Прости меня… – он старался удержаться на ногах. – Я не хотел… я не хотел напугать тебя.

Она искала свою сумку, нашла на кресле и схватила ее.

– Мадлен, не уходи, пожалуйста, умоляю тебя… Но она уже открыла входную дверь и бежала вниз по ступенькам, прочь из этой квартиры, прочь от Зелеева, наружу, на Риверсайд Драйв, бежала к Семьдесят второй улице, к людям и проносившимся мимо машинам, к своему дому и ребенку, к своему рассудку.

Она редко видела его после этого вечера, избегая его так, как только возможно. Вместе с рассветными лучами солнца наутро к ней пришло какое-то понимание, сочувствие и бесконечная жалость. Она искала внутри себя чувство вины, спрашивая – может, она когда-нибудь его поощряла, завлекала его, но она знала, что этого не было никогда. Никогда, даже на долю секунды, она не видела в нем кого-то иного, а не старого и верного друга.

Она ненавидела себя за свою жалость, не хотела быть недоброй к нему и месяц спустя начала звонить ему раз в неделю, чтоб убедиться, что с ним все в порядке. Но в тех редких случаях, когда они виделись, Мадлен всегда делала так, чтоб они не оставались наедине. Она разрешила ему периодически видеться с Валентином – в парке, или внутри ресторана или кафе, но когда ей нужно было оставить с кем-то сына, она просила Руди или Гидеона, или девушку из агентства с хорошей репутацией. Она никому не рассказала о том, что произошло в тот вечер – даже своему брату; ей совсем не хотелось унижать своего старого друга, чья многолетняя доброта, щедрость и великодушие не могли быть просто так вот сняты со счетов из-за одного опрометчивого поступка.

Осенью объявился опять Джо Каттер с целым ворохом многообещающих предложений по поводу кабаре; весь октябрь она пела в отелях Бостона, Лэйк Тахо, округа Вашингтон и Майами Бич, а в начале ноября Мадлен уже выступала в Лас Вегасе, в том же шоу, что и Тони Бенетт. Руди и Гидеон по очереди присматривали за Валентином, пока она путешествовала, тот или другой летели вместе с ней, воодушевляя ее перед выходом на сцену и радуясь ее успеху. Публика обожала Мадди Габриэл, тронутая ее искренностью, она отогревала их сердца. К тому времени, когда она наконец возвратилась в Нью-Йорк, изнывая от желания поскорей увидеть Валентина, Джо Каттер уже подписал для нее соглашение на выступления в Нью-Йорке.

– У нас накопилось уже много материала для записи, – говорил он ей, довольно потирая руки. – Ты счастлива, золотко?

– Очень. Но еще больше я рада вернуться домой.

– Знаешь, ты выглядишь так, словно огребла миллион долларов.

– Спасибо, Джо, – засмеялась она и поцеловала его в щеку. – Можно вопрос?

– Хоть целую кучу.

– Ты когда-нибудь курил эти свои сигары?

Каттер хихикнул.

– Один раз. Только один раз. Кто-то мне сказал, когда я пошел в гору, что мне не хватает сигары – ну как занавески для окна, ты меня понимаешь? Вот только мне не понравилось курить. Мадлен засмеялась.

– И поэтому теперь ты их просто жуешь.

Мадлен приготовила свой первый настоящий обед в честь Дня Благодарения, пригласив всех хороших друзей, какие только жили в Нью-Йорке – своих и друзей Валентина. Мерри Клейна и Лилу Новак, терпеливо ждавшую ее, пока Мадлен разъезжала по стране, Джо Каттера и Бетти, его жену. И, конечно, Константина. Валентин мог веселиться со своим лучшим другом, Хауи Блуштейном, Руди пришел с Майклом, а Гидеон – с незнакомкой по имени Дасти, короткошерстной таксой. Это был подарок ко Дню Благодарения для Мадди и Валентина.

– Да она просто красавица! – в восторге воскликнула Мадлен. Прошлой осенью Ной написал, что Хекси умерла от старости, и Мадлен частенько подумывала о том, как чудесно было бы завести еще одну таксу.

– Она – жертва разбитого дома, – объяснил ей Гидеон. – Принадлежала моему клиенту, который нанял меня, чтоб доказать неверность его жены. Боюсь, что я доказал – decree nisi[101]101
  Условно-окончательное решение суда (вступившее в силу с опред. срока, если оно не будет до этого отменено) (лат., юр.).


[Закрыть] было подписано окончательно несколько дней назад.

– Это означает, что они развелись, – сказал Руди Валентину.

– Я знаю, что это означает, дядя Руди, – надменно ответило дитя.

– И никто из них обоих не хочет оставить себе Дасти? – спросила Мадлен.

– Муж просто не в состоянии присматривать за собакой, а жена хочет путешествовать. В ее чемоданах нет места для таксы.

– А раз ты больше не работаешь у меня, – сказал Мерри Клейн, – то можно сказать, что таксе крупно повезло.

Дасти сразу же смогла распознать хороший дом. Ее прежняя хозяйка вечно сидела на диете, а какая уважающая себя такса второй раз взглянет на домашний сыр? Квартира Мадди была уютной, обжитой, и была полна ощущения настоящего безыскусного домашнего тепла и сердечности, а сегодня здесь еще так восхитительно пахло жареной индейкой и другими разными вкусностями. Весь вечер самой большой проблемой для собаки было решить, чьи колени самые удобные, чья рука – самая ласковая, и кто из гостей роняет ей самые белые кусочки мяса.

После обеда Мадди немного попела и всплакнула – к чему имела склонность, когда по-настоящему была взволнована, и Гидеон помог ей прибрать в доме после гостей, а потом пристегнул поводок к ошейнику Дасти, чтоб выйти с ней на прогулку.

Мадлен пошла с ним до входной двери.

– Вы всегда знаете, – проговорила она мягко, – что может сделать меня счастливой.

– Надеюсь, что да, – Гидеон посмотрел на нее с высоты своего роста, и его тоска и тяга к ней стала такой сильной, что, казалось, могла разорвать его изнутри. Она по-прежнему была его ангелом, и все таким же недостижимым, и бывали моменты – такие, как сейчас, когда он едва мог это вынести.

– Спасибо вам, – сказала она. – За все.

– Ну что вы, – ответил он и почувствовал, как у него перехватило дыхание. – Мне это только в радость. И ваш дом… это всегда больше, чем просто гостеприимство.

– Вы мне не льстите?

– Нисколько.

А потом она оказалась в его объятьях, прижалась к его груди и неожиданно то, что началось как просто проявление благодарности и дружеской приязни, превратилось в нечто другое. Они оба поняли это, ощутили прилив более сильного чувства и неожиданного – по крайней мере, для Мадлен, желания. Гидеон чуть отстранился – бережно, словно боясь ее хрупкости, и ужаснувшись, что мог испугать ее. Но он так хотел бы никогда ее не отпускать, и Мадлен – тоже. Она просто стояла растерянно и неподвижно, пока Дасти, взведенная, как маленькая пружинка, от нетерпения, не начала громко и выразительно лаять, и они отошли друг от друга почти с настоящим отчаяньем.

– Вам лучше взять ее на руки, – едва внятно сказала Мадлен.

– Да, – согласился Гидеон, не двигаясь с места. Она улыбнулась.

– Ну, идите.

И он пошел, и какое-то время Мадлен стояла неподвижно, пытаясь успокоиться и понять то, что же сейчас произошло. Она была так удивлена, но ощущение парящей легкости и счастья разливалось по всему ее телу. На какую-то секунду она искала в себе огорченье, протест – но их не было. Она вдруг подумала – как давно он чувствует это к ней? И ответ пришел немедленно – простой и ясный, и она поняла, что сама уже давно была слепой. Непростительно слепой.

Вспомнив о гостях, она обернулась. Константин стоял в дверях гостиной. И Мадлен поняла, что он наблюдал за ними.

И хотя это быстро исчезло, растаяло и растворилось в его улыбке, то, что промелькнуло в его глазах, когда она обернулась, пробрало ее дрожью ужаса до самых костей.

16

Прошло одиннадцать дней после Дня Благодарения. Гидеон полный боли и смущения, мучимый сомнениями, избегал Мадлен. Валентин и его приходящая няня, девушка по имени Дженнифер Малкевич, которая нравилась малышу, гуляли на игровой площадке в Центральном парке, когда Дасти пропала.

Маленькую собачку уже несколько раз спускали с поводка побегать вволю, и никогда не было никаких проблем. Ей понравилась ее новая жизнь, и такса не делала попыток убежать, особенно после того, как Мадлен стала давать Валентину пакетик с нарезанной колбасой, который он носил в кармашке своей куртки – так, на всякий случай, как приманку для Дасти. Но в этот раз такса стремглав умчалась в густые кусты и не вернулась, и никакие крики, колбаса и поиски по парку ничего не дали. Валентин был безутешен. Дженнифер плакала, чувствуя себя виноватой. Мадлен бродила тем вечером с Руди по парку больше двух часов и развесила объявления с обещанием вознаграждения почти на каждом столбе и дереве на милю вокруг. Но шли долгие дни и ночи, и никто не шел и не звонил.

Всю следующую неделю Мадлен сама забирала Валентина из школы, и они каждый день, в любую погоду, прочесывали парк, и сердце ее просто разрывалось, когда она видела лицо сына, оно загоралось надеждой – он окликал собачку опять и опять, пока они не сдавались наконец и не шли домой, заглядывая по пути в местное отделение полиции. Гидеон по телефону спросил Мадлен, хочет ли она, чтоб он сам попытался найти Дасти до Рождества. Но Мадлен мало на то надеялась, она уже слишком хорошо знала, что такое горе. Валентин узнал Дасти недавно, но успел ее полюбить, и пройдет очень много времени, прежде чем он сможет осознать, что потерял ее насовсем.

Во вторник днем, за восемь дней до Рождества, домой Мадлен позвонил Руди.

– У нас посетитель, – сказал он.

– Кто?

– Наш отчим.

Укол отвращения воткнулся ей в сердце.

– Он один? Что ему нужно?

– Он – один, и хочет тебя видеть, – Руди сделал паузу. – Он ждет уже полчаса. Он позвонил мне на работу, и мы с Майклом вернулись домой. Сейчас мы угощаем его чаем.

– Ну и как?

– Все идет как по маслу.

– Господи, – сказала она. – Мне придется прийти?

– Если ты не хочешь, чтоб он заявился к тебе.

Она была в Виллидже уже через сорок минут. Всю дорогу, пока ехала в такси сквозь деловую часть города, твердила себе, что Стефан Джулиус теперь для нее не опасен, что он не может ей навредить. Ее жизнь его вообще не касается. Эта уверенность пропала, как только она увидела его, сидевшего в мягком кресле спокойно и нагло, нога на ногу.

– Магдален, – сказал он и встал.

– Стефан.

Он выглядел старше, но все же не изменился.

– Теперь миссис Тайлер, насколько я знаю.

– Это верно.

– Твой американский период жизни – и американский муж ему под стать.

Он посмотрел вдаль, за ее спину.

– Ах, какая жалость, а я-то надеялся его увидеть.

– У него другие дела.

– Не беспокойся, – он снова сел. – Твоя мать шлет свою любовь тебе и твоему сыну. Валентин здоров?

– Вполне. Спасибо. Как мама и Оми?

– Твоя бабушка стареет, как и все мы, а у Эмили все прекрасно.

Он помолчал.

– Руди говорит мне, что ты делаешь успехи. Сдается мне, в нашем роду до сих пор не было ни одной певицы кабаре?

Он бросил взгляд на Майкла, сидевшего рядом с Руди на диване, и обронил:

– Что ж, все в этой жизни может случиться впервые.

– Сядь, Мадди, – сказал Майкл, указывая ей место рядом с ними. Она села, радуясь их присутствию и испытывая приступ тошноты при виде Стефана. Как всегда.

– Итак, теперь Мадди? – Стефан улыбнулся. – Очень мило. И звучит уютно – по-домашнему.

– Что привело вас в Нью-Йорк? – спросила Мадлен.

– Дела, дела… И, конечно, хотел повидать вас обоих, – он сделал паузу. – И навестить могилу.

Никто не проронил ни слова.

– С тех пор, как мы узнали, что твой отец был похоронен – довольно загадочная история, как нам показалось – на кладбище в округе Вестчестер, мы решили, что по крайней мере одному из нас следует отдать дань уважения его праху.

– Он хочет убедиться, что папа мертв, – сказала Мадлен Руди, белому, как мел, но внешне спокойному. – Что ж, в этом нет никакой тайны, – добавила она для Стефана. – Наш отец хотел, чтоб его похоронили рядом с теми, кого он любил и кто любил его.

– Уверен, никто из вас не был против этого? – спросил Руди.

– Ни против его смерти, ни против его похорон, – ответил Стефан. – Если честно, для него это просто облегчение – по сравнению с его жизнью.

Мадлен встала.

– Что-нибудь еще?

Гнев просто душил ее, клокотал в ее венах и, казалось, зажег каждый кончик ее нервов. Но этот гнев придал ей и силы.

– Только один вопрос. – Он был задан Стефаном осторожно. – Где скульптура? Я был бы непрочь взглянуть на нее – после стольких лет загадок.

– У меня ее нет, – сказала Мадлен. – А если б и была, сомневаюсь, что подпустила бы вас к ней даже на милю.

– Ты ее продала?

– Я никогда ее не продам.

– А ты не будешь так любезна сказать мне, где она?

– С удовольствием. Она – в банковском сейфе.

– В Нью-Йорке?

– Нет, – ответил Руди, вставая рядом с сестрой. – Какое вам до скульптуры дело?

– А ты ее видел, Руди?

– Нет.

Джулиус улыбнулся.

– Может, ее и вовсе не существует?

– Какое вам до этого дело, Стефан? – Мадлен повторила вопрос брата. – Конечно, она прекрасна и даже бесценна – но вам она вовсе не нужна. Имея все деньги Грюндлей и все эти ваши собственные поганые деньги, почему вы так упорно интересуетесь Eternité?

– Любопытство, – ответил он. – И потом, мне никогда не нравилось, когда меня надувают. Такой я чувствительный.

– Никто вас не надувает, – холодно отрезал Руди.

– И я также не в восторге, когда надувают мою жену.

– Единственный человек, которого всегда надували, это – Магги, – ответил Руди. – И вы это отлично знаете.

– Ах, Магги! – опять улыбнулся Джулиус. – Женщина, которая постоянно меняет имена. Один год – швейцарка, потом вдруг – француженка, а теперь вот – американка.

Он встал и опять обратил все свое внимание на Мадлен.

– Насколько я знаю, власти в этой стране не жалуют фиктивные браки, или я не прав?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала холодно Мадлен.

– В самом деле?

– Думаю, вам пора уходить, – вмешался Руди.

– А ты, сколько ты платишь за то, чтоб отлынивать от ежегодного призыва в армию? Твой долг гражданина, а?

– Почему бы вам не вернуться в Цюрих и не поразвлечься слегка, выясняя?

– Ох, Руди! – Джулиус протянул правую руку и погладил своего пасынка по белокурым волосам. Руди, весь серый в лице, не шевельнулся. – Ты стал для меня таким большим разочарованием – и для мамы тоже. Бедная мама!

Он посмотрел свысока на Майкла, все еще сидевшего на диване, а потом, взглянув с отвращением на свою руку, достал носовой платок и вытер пальцы.

– Вон отсюда, – проговорил Руди.

– С превеликим удовольствием.

– Какой обаятельный человек, – сказал Майкл после того, как Джулиус ушел.

– Магги? – Руди взглянул на сестру. – Ты в порядке?

– Нет.

– Нет, – согласился он. – И я – тоже. Мадлен села, ее ноги ослабели – теперь, когда отчим ушел.

– Это просто нечто – то, как он действует на меня. Я вижу его только третий раз – с тех пор, как ушла из дома – и все равно по-прежнему в его власти выводить меня из себя.

– Из всего того, что рассказал мне о нем Руди, – медленно произнес Майкл, – я понял, что Джулиус привык получать все, чего бы ни захотел. Такие типы привыкли повелевать. А вы оба ускользаете из-под его власти, и это бесит его – просто до безумия. Он способен на что угодно.

– Мне не нравятся его угрозы по поводу твоего брака, Магги, – нахмурился Руди. – Ты думаешь, он начнет строить козни?

– Кто может знать? – Мадлен покачала головой. – Он грозил мне и в Париже… но ничего не предпринял. Хотя, конечно, грозил он Люссакам, а не мне напрямую.

– Может, Гидеону нужно переехать к тебе – на время? – предложил Майкл. – На случай, если отчим все же начнет делать пакости. А если и начнет, – добавил он, – ну и пусть, пусть себе лезет вон из кожи. Найдется куча людей, которые мгновенно ослепнут и поклянутся, что вы – самая счастливая пара на свете.

– Да я даже не видела Гидеона вот уже две недели. Откуда мы знаем, что Стефан за нами не следил?

Она криво улыбнулась:

– Может, один частный детектив следил за другим.

– Давайте-ка не будем доставлять ему удовольствие. Будто он довел нас до паранойи, – твердо сказал Руди. – Сдается мне, он приехал в город по делу, а мы для него – так, побочное развлечение.

Мадлен молчала, вспоминая, как в Париже отчим заставил ее чувствовать, будто за ней шпионят. Он выгнал ее из дома Люссаков. И, похоже, ему б легко удалось поломать ей жизнь, не встреть она тогда Антуана. Но тогда Стефану не повезло. А теперь – теперь она тоже не намерена ему в этом помочь. Валентину здесь хорошо живется, и она будет за это бороться. На какое-то мгновение она позволила себе погрузиться в воспоминания о тех минутах, которые они с Гидеоном пережили в День Благодарения. Ей уже почти начало казаться, что она просто придумала эту неожиданную, головокружительную близость. Но если быть честной с собой, это было на самом деле, и терпение и время могут подарить им это опять.

Если только Стефан не сделает что-то, чтоб это разрушить.

– Магги, да ты вся дрожишь, – сказал озабоченно Руди, беря ее руку.

– Все это так странно, – проговорила она. – Когда Стефан приехал в Париж, он добился только того, что я оказалась в объятиях Антуана. По странному капризу судьбы, он подтолкнул меня к величайшему счастью моей жизни. И все же…

– Что, дорогая?

– У меня такое чувство, что он – посланец несчастья.

– Какая скотина, – быстро сказал Майкл. – Успокойся, Магги, это все – чепуха.

– Правда?

* * *

На следующий вечер, в среду, в четверть девятого, вскоре после того, как Мадлен ушла из дома на работу в Лила, Дженнифер Малкевич читала на ночь Валентину одну из его любимых книжек в тщетной надежде, что ребенок наконец-то уснет. Он постоянно недосыпал, но, странно, это никак не сказывалось на его здоровье. Но Мадлен все равно очень беспокоилась.

Вдруг раздался звонок. Звонили во входную дверь с улицы.

– Если это Санта Клаус, что-то рановато, – засмеялся Валентин.

– Тогда я пойду и скажу ему, что он ошибся. Пусть приходит в следующую среду.

– Правильно, Джен, – Валентин взял книжку. – Могу я дочитать?

Звонок зазвенел опять.

– Застегни пижаму, малыш. Простудишься.

Дженнифер Малкевич нажала в холле кнопку домофона.

– Кто это?

Она слушала какую-то секунду, а потом отпустила кнопку и открыла входную дверь.

До Рождества оставалось еще семь дней, но посетитель держал в руках две нарядные коробки, обернутые в подарочную бумагу: одна была большой, а другая – поменьше. Валентин в пижаме выглянул из своей комнаты, издал вопль удовольствия и понесся было обратно, заметив укоризненный взгляд Дженнифер.

– Это мне? – спросил он с округлившимися глазами.

– Да. Та, что побольше. Посетитель улыбнулся Дженнифер.

– Вас не очень затруднит сварить мне чашечку кофе? На улице так холодно.

– Конечно. Сию секунду.

Она пошла на кухню и включила кран. Проходило всегда несколько секунд, прежде чем вода становилась холодной. Валентин выскочил из своей комнаты, побежал к коробке, лежавшей у телевизора, который мама наконец-то после концертного турне купила, и стал разрывать яркую обертку.

Посетитель пошел за Дженнифер на кухню и закрыл за собой дверь.

* * *

Гидеон, зная, что Мадлен поет сегодня вечером, вдруг ощутил сильное желание пойти и проверить, все ли в порядке с Валентином. Он позвонил в квартиру почти сразу же после десяти. Не получив ответа, он хотел уже было уйти. Но потом вдруг припомнил, что сегодня вечером Руди и Майкл отправились на обед на Уолл-стрит, и поэтому Валентин никак не мог находиться в их доме, а Константина Мадди теперь больше не просила взять к себе на время малыша. Вынув из кармана запасной ключ, который дала ему Мадди несколько месяцев назад, он открыл дверь и пошел наверх.

На первый взгляд все было в порядке. Огни мерцали на рождественской елке, был включен телевизор, Бинг Кросби напевал «Снежное Рождество». Большая пустая коробка лежала на полу, и клочки подарочной оберточной бумаги были разбросаны возле нее. Но Валентина нигде не было – ни здесь, ни в его спальне, ни в спальне матери.

Сердце Гидеона упало от испуга. Он увидел, что дверь на кухню закрыта. Прежде такого он не видел никогда. И он ее открыл.

Даже не пощупав пульс, он знал, что девушка мертва. Он смотрел на чайник в ее руке, на ее длинные коричневатые волосы набухшие кровью, вытекшей из раны в затылке. В ужасе он машинально оглянулся вокруг, ища глазами оружие. Но его не было. И в эту секунду он пришел в себя, и его захлестнула неистовая ярость, и жалость, и боль, его потянуло поднять девушку, унести от этого страшного места, распрямить уродливый надлом ее тела, пока смерть не сделала тело неподатливым. Но он знал, что этого делать нельзя, и, справившись со своими чувствами, не тронул ничего. Потребовалось какое-то время, пока он окончательно взял себя в руки и вернулся в гостиную.

Там он увидел вторую коробку – на обеденном столе. Маленькая белая коробочка, перевязанная голубой атласной лентой и словно просившая, чтоб ее открыли. Гидеон открыл ее и нашел там пропитанный кровью кусочек уха Дасти. И прочел записку:

«ЖИЗНЬ РЕБЕНКА – ЗА ÉTERNITÉ».

Она была напечатана на механической печатной машинке, и шрифт ее не так уж отличался от того, что выдавал его старенький ремингтон, когда Гидеон печатал отчеты.

Гидеон никогда не видел Eternité, загадочное сокровище Мадди – но он знал от нее, что скульптура прекрасна и просто бесценна. И он стал смутно припоминать – да, конечно, однажды Константин, за рюмкой водки, обронил… в Европе найдутся жесткие и алчные люди, готовые даже убить за нее.

Люди, которые не знают, что у Мадди на самом деле нет скульптуры, что она даже мельком не видела ее за последние десять лет.

Гидеон подумал – скольким людям Зелеев уже успел похвастаться своим творением? Когда русский перебирал лишнего, водка развязывала ему язык… и он терял здравый смысл.

Он опять взглянул на записку и впервые понял, что он весь дрожит. Страшная картина возникла у него перед глазами – Валентин в руках неизвестного Подонка, убившего Дженнифер… Неважно, умерла ли она сразу после удара по голове или медленно истекла кровью. Шустрый, красивый, сообразительный и пышущий здоровьем мальчуган, который давно уже стал единственным смыслом существования Мадди…

Гидеон пошел к телефону, взял трубку, но потом передумал и положил ее опять на аппарат. Если он сейчас вызовет полицию, если завертятся шестеренки официальной машины, они надолго задержат его для допроса, и пошлют машину в Лила и напугают Мадди. Нет, он должен увидеть ее первым, сам сказать ей страшную новость – как бы тяжело ему ни дались эти слова…

Мадлен пела «Yesterday», когда увидела Гидеона, входящего в клуб. Выражение его лица, угрюмость, которую она никогда не замечала за ним раньше", сказали ей, что произошло что-то ужасное. Заставив себя допеть до конца, она тихо переговорила с трио сопровождения, стоявшим позади нее, и пошла прямо к нему.

– Валентин?

Он коротко кивнул.

– Несчастный случай?

– Нет, Мадди, нет… пойдем, я расскажу тебе в машине.

За весь путь до дома – после того, как он рассказал ей все, что знал, и пока они стояли, застряв в трех автомобильных пробках – она не произнесла ни слова, не пролила ни слезинки. Но Гидеон, посматривавший на нее время от времени, видел, как руки ее были сжаты добела в кулаки на коленях, а когда он помогал ей выйти из машины в конце их казавшейся бесконечной поездки, на пальцах ее были крошечные капельки крови от ногтей.

– Не ходи туда, – сказал он наверху, глядя на закрытую дверь кухни. – Я вызову полицию, а потом мне придется оставить тебя ненадолго.

Он ни за что на свете не хотел бы оставить ее одну! Но есть вещи, которые он должен сделать как можно быстрее. А полиция пусть занимается тем, что ей положено делать – вместо того, чтобы зря тратить время, допрашивая его.

– Что ты собираешься делать? – она заговорила впервые, и ее голос был странным, словно полуудушенным от шока и страха.

Он нашел бутылку коньяка в шкафу и налил ей немного.

– Я пойду поспрашиваю, может, кто-то что-то слышал или видел – любые слухи. Сейчас важно все.

– Стефан, – сказала она неожиданно.

– Что?

– Мой отчим, – Мадлен была белой, как мел. – Он здесь, в городе. По крайней мере, был вчера – у Руди.

Она посмотрела на Гидеона остановившимся взглядом.

– Он мне угрожал.

– Угрожал? Как?

– Наш брак… – только и смогла сказать она. Гидеон сел на диван и протянул ей коньяк:

– Твой отчим не мог этого сделать. Правда?

– Но он спрашивал про Eternité, – сказала Мадлен. Она пыталась поднести рюмку к губам, но ее пальцы так сильно дрожали, что она не могла отпить и глотка. – Нет, конечно, он бы не смог – это безумие.

– Может, совпадение, – Гидеон пошел к телефону. – Расскажи все полиции, когда они приедут… расскажи им все, что ты знаешь или думаешь – неважно, насколько диким тебе это кажется.

Он дозвонился до полиции, а потом она пошла с ним к входной двери.

– С тобой будет все в порядке? – спросил он, зная, что это – невозможно.

– Иди, – тихо сказала она. – Со мной все будет хорошо.

– Вряд ли Руди и Майкл уже дома, но пытайся им дозвониться каждые пятнадцать минут. И скажи Руди, чтобы он быстрее ехал сюда. А кроме этих звонков… пусть линия будет свободной – на случай…

– На случай, если они позвонят.

– Может, лучше мне не уходить… – сказал, колеблясь, Гидеон.

– Если кто-то и может найти Валентина, так это – ты.

Мадлен быстро открыла дверь, и когда он протянул руки, разрешила себе тесно прижаться к нему на мгновение, а потом отступила назад.

– Иди, – проговорила она.

– Запри за мной дверь.

– Теперь уже поздно… – едва слышно сказала она, и впервые в голосе ее были слезы.

– Ох, Мадди…

– Иди.

Первыми приехали два офицера в форме. Спокойные, добрые и уверенные, они быстро записали то немногое, что могла сказать им Мадлен, бегло осмотрели кухню и остальные помещения квартиры, а потом позвонили в 20-й полицейский участок, чтобы связаться с детективами.

– И что будет теперь? – спросила Мадлен.

– Дежурный капитан и сержант патруля примут у нас это дело, мэм. Здание будет оцеплено – иначе сейчас тут будет слоняться куча разного народу, по дому, да и по всей улице.

– Что могу сделать я?

– Просто сидите и постарайтесь успокоиться, мэм. Они будут фотографировать, снимать отпечатки пальцев и расспрашивать всех ваших соседей – может, кто-то что-то видел; вы были бы удивлены, мэм, если б знали, как много люди видят, даже не отдавая себе отчета и не зная, что это – очень важно.

– Но мой сын? Кто ищет моего сына?

– Ребята из отдела поиска без вести пропавших будут здесь с минуты на минуту. Им понадобится все, что вы только можете им дать – фотографии, полное описание, одежда. Вы помните, в чем был одет ваш сын, мэм?

– В пижаме, – сказала она, и ее голос задрожал. – Хлопчатобумажная пижама, со слоником на кармашке рубашки. Он уже ложился спать, когда я уходила.

– И вы говорите – ваш муж вернулся первым? Это он нашел тело, и записку?

– И собачье ухо.

– Хорошо, мэм, – молодой офицер сделал паузу. – Только я не уверен, что понимаю – зачем он ушел и оставил вас здесь одну, миссис Тайлер? В таком состоянии… Вы сказали, он пошел искать вашего сына, я не ошибся?

– И поговорить с людьми.

– С какими людьми?

– Я не знаю. Я ведь вам сказала, он – частный детектив… его друзья, связи… – Мадлен смотрела на него. – Он сам был офицером полиции – много лет назад.

– Почему он оттуда ушел? – Война – его призвали.

– А потом – он не вернулся туда?

– Нет, – Мадлен поняла, как прав был Гидеон, уйдя до их приезда. Он сказал, что они будут зря тратить на него время и не ошибся. – Когда вы собираетесь начать искать моего сына? – спросила она.

– Они будут здесь скоро, – это дело нескольких секунд, мэм, и как только они получат то, что им необходимо, они сразу же начнут искать. Они оповестят всех в районе, расклеят объявления с фотографиями и описанием Валентина, и каждый полицейский на Манхэттене будет знать об этом и искать его. А тем временем другие офицеры будут искать здесь, поблизости от вашего дома – они зайдут в каждую квартиру, в каждое здание, а потом отправятся в другой квартал…

Приехали детективы, молодой офицер куда-то исчез. Следователи, заряженные новой, нерастраченной энергией, казалось, все свое внимание сосредоточили на Валентине. Но когда Мадлен дала им полное описание и несколько фотографий, сделанных в День Благодарения, они переключились на Дженнифер.

– А когда ее отсюда увезут? – устало спросила Мадлен появившегося вновь молодого офицера – всякий раз, как она вспоминала о теле бедной Дженнифер на кухне, чувства вины и ужаса становились непереносимыми.

– Еще немного потерпите, мэм. Они не могут спешить – вдруг они пропустят что-нибудь. Вы были бы удивлены, мэм, если бы знали, какие крошечные фитюльки иногда становятся главными уликами.

Они сняли ее отпечатки пальцев, обшарили каждый – как показалось Мадлен – сантиметр поверхности ее квартиры, сделали фотографии под всеми мыслимыми углами и допросили ее наконец. Они были явно недовольны, что их вызвали с таким опозданием, и что первый свидетель в этом деле ушел, не поговорив с ними, а когда Мадлен сказала им, что они с Гидеоном живут отдельно друг от друга, она увидела на их лицах подозрение.

– А как насчет моего отчима? – спросила она. – Я имею в виду… я не могу себе представить, что он мог сделать такое, но у него есть деньги и определенная власть – он мог нанять кого-нибудь, чтобы…

– Похитить вашего сына? Убить? – спрашивавший ее детектив смотрел на нее намеренно в упор. – А каковы мотивы? Эта статуя?

– Скульптура, – поправила его Мадлен, а потом сказала нерешительно: – Нет мотива… это дико – даже предположить такое. Просто он был здесь, а Гидеон велел мне рассказать вам все, даже дикие мысли.

– Что ж, по крайней мере хоть в этом он был прав, – сухо заметил полицейский.

Они ушли как раз перед рассветом, в четверть восьмого, после того, как медицинский эксперт решил, что тело Дженнифер Малкевич можно уже увозить. Они были у Мадлен больше восьми часов, и все это время она ощущала, что рассудок ее висит на волоске.