Текст книги "Чары"

В какой-то момент ей даже показалось – если эта толпа незнакомцев немедленно не оставит ее одну хотя бы на время, она просто отключится. Но ей нужно было оставаться в здравом уме – ради Валентина. Один Бог знает, как это возможно, если Гидеон не вернет сына назад в ближайшее время… Нет, лучше не думать! Мадлен вспомнила это чувство отчаяния и беспомощности – она узнала его в ту ночь, когда с Антуаном случился удар, и она так молила Бога, чтобы никогда такого больше не испытать.

– Гидеон его найдет, – сказала она вслух, обращаясь к стенам.

Ее муж – который вовсе и не был мужем, стал ее самым близким другом. Их лучшим другом – Мадлен знала, как сильно он любил Валентина, и как ее сын обожал Гидеона.

Гидеон найдет Валентина.

Она побрела в кухню, бездумно, чтобы сварить кофе, но увидела остатки крови на раковине и бросилась прочь, с бешено бьющимся сердцем, чувствуя приступы дурноты и приближение обморока. Она попробовала опять позвонить Руди, но там по-прежнему никто не отвечал. Она попыталась вспомнить, где они обедали предыдущим вечером – ее брат и Майкл обожали отели, и бывало превращали эти уоллстритские пиршества в пирушку на целую ночь. Значит, тогда Руди может пойти оттуда прямо в банк – но час был ранний, и было бесполезно пытаться найти его там.

Она блуждала по квартире, видя лицо Валентина везде, куда ни смотрела. Она закрыла глаза и попыталась мысленно послать ему заряды силы, прося его быть храбрым и молясь, чтобы с ним ничего не случилось. Ничто на свете, ничто не имело сейчас для нее значения – кроме него, ее сына…

Поводок Дасти все еще висел на крючке у входной двери. Она привинтила этот крюк к стене всего три недели назад – низко над полом, специально для Валентина, чтобы он мог достать, не вставая на цыпочки. Мадлен подумала о таксе, о белой коробке, ставшей розовой внутри от ее невинной крови, и неистовая дикая ярость, какой она никогда не знала прежде, стала подниматься внутри нее, но Мадлен взяла себя в руки.

Сейчас не время думать об этом.

Если она будет думать о таксе, то станет представлять себе то, что произошло с Дженнифер, и что может твориться сейчас с Валентином. И если она только это представит, она сойдет с ума.

Когда около восьми часов прозвучал звонок, Мадлен побежала к домофону.

– Гидеон?

– Это – Константин, ma chère.

– Это Гидеон попросил вас прийти?

– Именно так.

Она отпустила кнопку и разрыдалась от облегчения. Должно быть, она сошла с ума, когда думала, что хочет быть одна – она так отчаянно нуждалась, чтобы кто-то был с ней рядом, кто-то, кому было до нее дело.

– Мадлен? – он стоял в дверях, элегантный, как всегда – в темно-сером кашемировом пальто, с изысканнейшей мягкой шляпой в руках.

– Слава Богу… – она бросилась в его раскрытые объятия, благодарная за их тепло, прижалась к нему, но потом отстранилась, невольно вспомнив то, что недавно произошло между ними. – Я так рада, что вы здесь, – сказала она, стараясь скрыть свою неловкость и чувство вины, которое снова кольнуло ее.

– Полиция ушла? – спросил он.

– Совсем недавно, – ответила она, – но мне кажется, словно я одна уже целую вечность.

– Но теперь здесь я.

– Проходите и садитесь. Что вам сказал Гидеон? Он уже что-нибудь узнал?

– Я хочу, чтобы ты собрала вещи – ну, небольшую сумку… самое необходимое на одну ночь.

– Зачем? Я не могу никуда ехать.

– Ты должна пойти со мной, ma chère, – настаивал Зелеев.

– Я не понимаю, – Мадлен была в недоумении. – Гидеон сказал вам, что я должна куда-то идти? А что, если позвонит похититель?

– Он не позвонит.

– Он может, – тон Мадлен стал тверже. – Вы так добры, Константин, правда, но сейчас не время мне быть у вас. Полиция хочет, чтобы я оставалась дома – на случай…

– Собирай свои вещи.

Мадлен с удивлением посмотрела на него, уловив резкость в его голосе.

– Думаю, вы не понимаете, Константин. Я остаюсь здесь. Могут быть новости… или вдруг понадобится, чтобы я что-нибудь сделала, – в глазах ее блеснули слезы. – Или Валентин вернется домой.

– Это ты не понимаешь, – сказал Зелеев, и теперь его голос был хриплым и грубым. – Ты будешь делать все, что я скажу. А если будешь тянуть время, еще хоть минуту, никогда больше не увидишь Валентина.

Он опустил правую руку в глубокий карман своего пальто, и Мадлен в ужасе увидела, как он вытащил нож. Резной кинжал Фаберже из его гостиной. Он вытянул руку перед собой, и острое лезвие блеснуло ярким бликом, а пальцы Зелеева крепко сжимали золоченую и нефритовую рукоятку.

– О, Господи! – едва проговорила она, и слова, казалось, повисли в воздухе, удерживаемые силою ее шока. – Только не вы…

Зелеев посмотрел в сторону кухни.

– Я ударил девчонку тупым концом. Понятно? – он коснулся рукоятки двумя пальцами левой руки. – Жаль, конечно, но…

Он пожал плечами и развел руками.

Мадлен вдруг стало совсем нехорошо. Всего месяц назад этот человек огорошил ее своим предложением выйти за него замуж. А теперь это. Она изо всех сил боролась со своей слабостью, с ускользающим ощущением реальности.

– Где Валентин?

– Он в безопасности, с ним все в порядке – пока.

– Где он?

– А вот это тебе нет нужды знать, ma chère. Все, что от тебя требуется, – это собрать вещи и дать мне свой паспорт.

– Ради Бога, зачем?

– Мы отправимся в небольшое путешествие, – он посмотрел на свои часы. – И у нас мало времени, так что делай это немедленно.

Его взгляд был пронзительным и колючим.

– И я хочу ключ.

– Какой ключ?

– Тот, что я дал тебе, когда привез твоего отца из Парижа. Ключ от сейфа.

Мадлен бессильно упала на стул.

– Так вот в чем причина этого?

Она не могла поверить. Это было невозможно.

– Вы убили девушку из-за скульптуры? – она неотрывно смотрела в это лицо, лицо, которое она знала – думала, что знала – многие годы. – Ивы можете из-за этого… убить моего сына?

– Мне семьдесят семь лет, – сказал Зелеев. – Конечно, я под стать мужчине на двадцать лет моложе – но все же время работает против меня. Я больше не намерен ждать, Мадлен.

– Я отдам вам ее, – поспешно, с рвением сказала она быстро, голос ее дрожал. – Если вы приведете Валентина домой, я поеду в Париж прямо сейчас и привезу ее.

Она протянула руку и коснулась его левой руки, но он стряхнул ее руку.

– Я не скажу ни единой душе о Дженнифер. Я клянусь в этом.

– Я тебе больше не верю, Мадлен, – ответил он спокойно.

– Но вы же должны знать, что я сделаю все, что угодно ради Валентина.

– Именно поэтому делай то, что тебе говорят сейчас.

– Я не могу.

– Тебе решать, ma belle, – улыбнулся Зелеев. – Или ты едешь со мной сегодня утром в Париж, отдаешь мне Eternité, и твой прелестный дорогой Валентин будет цел и невредим…

– Или? – казалось, ее сердце сейчас выскочит из груди.

– Или он умрет.

Хотя это было обычное буднее утро, машин на улицах было мало, и они быстро доехали до аэропорта и без труда купили билет. Ощущение того, что она оказалась во власти самого гротескного из кошмаров так пристукнуло Мадлен, что она даже не заметила, как проверяли их паспорта, как они садились в самолет. И теперь она сидела у круглого окошка, брала у улыбающейся стюардессы прохладительные напитки и слушала, но на самом деле не слышала голос командира из громкоговорителя. Она летела в Европу в первый раз за четыре года – с человеком, который был ее другом половину ее жизни.

С убийцей.

Вдруг он заговорил.

– Я не хотел убивать девушку, – сказал он мягко. – Я хотел сделать так, чтобы она заснула на час или два… чтобы мне удалось забрать Валентина и напугать тебя, и продолжать наказывать страхом. Чтобы ты поверила в записку.

– А Дасти? Вы ее убили?

– Она была жива, когда я уходил.

Мадлен взглянула на его профиль.

– Мне трудно… – начала она и покачала головой, – нет, не просто трудно – невозможно поверить, что именно вы вытворяете все это с нами, Константин. – Она запнулась: – Может, вы не в себе? Заболели? Что случилось… что заставило вас пойти на это? Вы – мой самый давний друг… Вы делали все, чтобы нам помочь, – всегда.

– Я должен объяснять?

– Если можно…

– Это не трудно понять – если ты выслушаешь.

– Я выслушаю.

Он посмотрел на нее.

– Я люблю тебя. Я говорил тебе не так давно, что люблю тебя – с тех самых пор, как ты повзрослела. Я всегда хотел вас, Магдалена Александровна.

Он отвернулся и уперся взглядом в спинку сиденья напротив них.

– Так же, как всегда хотел Eternité.

– Так почему же вы мне никогда не говорили? Что хотите ее иметь для себя?

– До последних лет ты даже не знала, где она. А потом она была уже заперта, пылилась в сейфе в Париже. Ты могла предъявить на нее свои правд. Но ты слишком боялась возвращаться туда. – Зелеев сделал паузу. – И я хотел ее не для себя, ma chère. Я хотел, чтобы она была нашей.

Она принадлежала ему по праву, говорил он. Драгоценности Малинских должны были быть оставлены ему, а не Амадеусу, этому простому жителю гор. Тогда, дома, до того, как она покинула Россию, и горести и беды погубили ее, Ирина любила Зелеева. И она была его первой любовью в этом пропащем мире – в те блистательные петербургские дни, когда она еще была здорова, сильна и полна радости жизни, которую Амадеус Габриэл уже в ней не застал.

– Я приехал в Давос в поисках Ирины и нашел там только твоего дедушку. Но я понял, что он тоже сильно любил ее, и ради Ирины, ради памяти о ней, я помог ему воссоздать ее любимый водопад.

Он искренне привязался к Амадеусу, отдал их совместному творению всего себя, вложил в него всю свою душу, умение и талант, но те первые раны до конца так и не затянулись. Ирина оставила ему один единственный изумруд, а этот простой ювелир-ремесленник отдал ему рубин, и потом, позже – когда их работа была окончена, еще три драгоценных камня и решил, что этого достаточно.

Самолет стал покачиваться, пассажиры вокруг них беспокойно заерзали на своих местах, экипаж с улыбками успокаивал их и проверял ремни. Но Зелеев, начав, казалось, уже не мог остановиться. Он говорил выплесками слов, монологами, слова лились из него потоком, и в них сквозила обида, которая копилась десятилетиями.

– Я никогда не говорил тебе о тех несправедливостях, которые мне пришлось вынести за все эти годы. Я хотел, чтобы ты поверила тем историям, которые я рассказывал твоему дедушке и Александру – о блестящей жизни, которую я вел в величайших городах Европы.

– Так это была неправда? – ни секунды не проходило, чтобы Мадлен забыла о Валентине, помнила – она здесь ради него, ради спасения его жизни. Но все же она боролась с собой, пытаясь говорить разумно, почти вежливо. – Ни одна из этих историй?

– Нет, все было не так уж и плохо – относительно, – улыбнулся Зелеев горькой улыбкой. – У меня всегда была работа – на это мог рассчитывать не каждый эмигрант. Но меня не ценили по заслугам. Те, кто понимал, кто уважал меня, говорили, что не могут позволить себе содержать мастера такого таланта и опыта, но большинству просто не было дела до меня.

Многие из них насмехались над прошлым. Они напоминали мне – будто сам я этого не знал – о размерах империи Мастера – больше пятисот ювелиров работали на Фаберже на уровне самого высокого класса, а я, Константин Иванович Зелеев, говорили они, был всего лишь сыном надомника.

– Но они были невеждами.

– И я презирал их за это, ненавидел за их тупость и чванство. Я знал себе цену. Я знал – если б хоть кто-то из этих невежественных крестьян лишь одним глазком увидел мое лучшее творение – о-о! они бы ползали у меня в ногах…

– Опи как-то сказал мне, – сказала с усилием Мадлен, – вы брали с собой Eternité, чтобы показать ее эксперту, но вернувшись, ничего не рассказали…

– Потому что я ни с кем не встречался, – его рот сжался тверже. – Был там один известный швейцарский коллекционер, Морис Сандоз. Он был знаменит своим собранием самых блестящих шедевров Мастера. Я узнал, что он – в Женеве, и поехал туда. Но его там не оказалось.

– И вы привезли ее назад в Давос – как обещали.

– Я всегда был человеком чести, Мадлен. Я бы никогда не предал твоего дедушку – как он меня.

– Вам кажется, что вас предали потому, что он оставил скульптуру мне?

– Естественно. Он всегда допускал, что ее бы и вовсе не существовало без меня. Я понимал, что он всей душой привязан к ней из любви к Ирине – при жизни. Но после смерти, я полагал, она будет моей – по праву.

Он сделал паузу.

– Если бы она перешла к тебе – как и хотел Амадеус… я бы проглотил свою обиду и разочарование. По крайней мере я бы знал, что она попала в нежные, любящие руки. И я знал, что ты умна и справедлива, и поймешь – Eternité заслуживает того, чтобы ее увидел мир. На какой-нибудь выставке.

– Но ее взял мой отец.

– Александр был дураком всю свою жизнь, одержимый наркотиками, страхом и комплексом неполноценности. Они-то его и погубили.

Если б Зелеев не примчался к Александру в Париж по первому зову, скульптура могла бы попасть в руки каких-нибудь ублюдочных, алчных воров, золото бы переплавили, бесценную финифть просто смяли – выжили б только драгоценности – в виде обычных камней.

– Александр Габриэл не стоил и мизинца своего отца или дочери, – сказал он Мадлен, после того, как стюардесса унесла их подносы с нетронутым лэнчем. – И даже в своей смерти, после того как я примчался за тысячи миль, чтобы помочь ему, он предал меня, оскорбил. Если бы он не сделал это невозможным, ma chère, я привез бы скульптуру тебе еще в 64-м, и наши жизни могли бы сложиться по-другому.

Они приземлились в Орли в четверть десятого вечера, и Зелеев повез ее в Крийон, держал ее за руку, когда им показывали большой и красивый номер с видом на площадь Согласия – комнату только с одной кроватью. Мадлен подумала – если он прибегнет к насилию, она просто умрет. Но она знала – она должна вынести даже и это, лишь бы был жив Валентин. Но Зелеев не прикоснулся к ней, только смотрел на нее, все эти часы, пока она не уснула; и даже потом, когда она часто просыпалась от своей неспокойной, тяжелой дремы, его глаза были открыты и глядели на нее. Он едва ли сказал ей пару слов за все это время – словно монолог выжал его до самого дна, лишил дара речи.

Утром, в десять часов, они поехали на такси в Банк Националь на бульваре Рошешуар и были допущены к сейфу без всяких проволочек. Мадлен показала свой паспорт и подписала необходимые бумаги. Зелеев даже не взглянул на скульптуру, все еще завернутую в грязную пижаму Александра. Он просто ощупал ее, зная, что она наконец-то в его руках, и положил ее в кожаную сумку, которую прихватил с собой.

В Крийоне они пошли прямо в комнату. Зелеев отпер дверь, открыл сумку и поставил скульптуру на инкрустированный стол из красного дерева, поближе к окну, чтобы солнечный свет, падал на нее, заставляя мерцать.

– Enfin,[102]102
  Наконец (фр.).


[Закрыть] – сказал он. – Наконец, и в подходящей оправе.

Он швырнул ей старую пижаму.

– Твоего отца – может, ты хочешь ее сохранить. Он пошел в ванную комнату, и Мадлен услышала, как он моет руки. Он вернулся, все еще вытирая их с брезгливой тщательностью турецким полотенцем. – Ты знаешь, ma chère, колонны при входе в отель были сделаны вашим однофамильцем, Жак-Энжем Габриэлом? Это всегда был мой любимый отель в Париже – и близко к Максиму.

– Константин?

– Qui, ma chère?

– Наконец она ваша.

– Что верно, то верно.

– А что теперь?

Он отнес полотенце в ванную, вернулся и встал перед ней.

Его по-прежнему яркие рыжие волосы блестели в лучах солнца, лившихся из окна, но лицо его было в тени.

– У тебя есть последний шанс, – сказал он.

– Какой? – спросила она тихо.

– Разводись с Тайлером. Выходи замуж за меня. Он сделал паузу, и голос его дрогнул.

– Я дам тебе все. Я буду любить и обожать тебя всю оставшуюся жизнь.

Ее ответ был быстрым и резким, без секунды колебания.

– Я лучше умру.

Он отвернулся, резко, словно она дала ему пощечину, и солнце ударило ему в лицо. И Мадлен смотрела, как последние остатки его любви к ней тают, растворяются в маске ненависти. И она поняла, что он собирается ее убить.

17

Уйдя от Мадлен около одиннадцати прошлым вечером, Гидеон быстро проехался по Манхэттену, связываясь с теми, кто, как он надеялся, могли слышать хоть что-то, что может стать важным. Даже самые отъявленные забулдыги могли оказаться полезными, когда дело касалось похищения ребенка – но на этот раз ему не удалось выудить ни крупицы информации. Тогда он стал действовать наугад, объезжая аэропорты, вокзалы и основные остановки междугородних автобусов в надежде, что кто-нибудь видел человека с шестилетним мальчиком с голубыми глазами. Потом он поменял тактику и стал проверять все лучшие отели города, чтобы определить местонахождение отчима Мадлен. Потребовался всего час, чтобы выяснить – Стефан Джулиус уехал, чтоб успеть на вечерний рейс самолета через несколько часов после того, как встречался с Мадди и Руди. Это исключало его из числа подозреваемых – если только он не нанял кого-нибудь себе в помощь, и в этом случае искать нужно будет неизвестно кого.

А потом Гидеону пришло в голову, что Константин Зелеев мог бы лучше других подсказать, кто мог знать о скульптуре или – как он сам обронил, выпив лишнего – хотеть ее настолько, что способен из-за нее убить или похитить ребенка.

Он пытался дозвониться до него всю ночь, но никто не отвечал, и тогда, около восьми утра Гидеон поехал к нему на Риверсайд Драйв и, позвонив в дверь, узнал от соседа, что Зелеев совсем недавно ушел.

– А вы уверены? Я всю ночь звонил…

– Уверен? По-вашему, я что, похож на слепого?

– Нет, сэр, – Гидеон помолчал. – Он был один?

– Совсем один.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном?

– Интересно, наш дом похож на почтовое отделение?

– Но это действительно срочно, сэр.

– Тогда воспользуйтесь платным таксофоном. Дверь захлопнулась у него перед носом, и откуда-то из недр дома гавкнула собака. Гидеон заехал за угол, ища телефонную будку, когда первый укол тревоги заставил его похолодеть, волосы на затылке зашевелились от страха.

Он нашел телефон и позвонил Мадди. После того, как ему никто не ответил, он испугался уже в полную силу. Он попытался позвонить Руди домой и, не дозвонившись, стал рыться в телефонной книге, пока не нашел Цюрихский Грюндли Банк, и набрал номер Руди. Руди только что уселся за свой стол.

– Что стряслось?

– Быстро поезжай к Мадди – немедленно.

– Да что случилось?

Гидеон ему рассказал.

– Господи! – воскликнул Руди. – Уже выезжаю.

– И позвони в полицию.

Гидеон не вскрывал замок уже тыщу лет, но это искусство не так-то просто забывается. Первое, что он увидел, была пишущая машинка «ремингтон» на письменном с раскрытыми ящиками столе русского.

– Валентин! – позвал он. – Ты здесь?

Голос был тихим и испуганным.

– Гидеон?

– Где ты?

– В ванной.

Дверь была заперта, и ключа в замке не было.

– Отойди от двери и закрой лицо, – прокричал Гидеон. – Я ее сейчас вышибу.

– Вот будет здорово.

Гидеон позволил себе слабую улыбку и врезался в дверь. Валентин скорчился в углу, под раковиной, прижимая к себе Дасти.

– Он отрезал ей полуха, – сказал Валентин, готовый вот-вот разреветься.

– С тобой все в порядке? Дай мне ее, – Гидеон взял таксу в левую руку и поднял мальчика с пола правой рукой. Валентин тесно прижался к нему.

– Он тебе сделал больно?

Валентин покачал головой.

– Ты уверен? Дай посмотрю. – Гидеон отодвинул его на расстояние вытянутой руки. – О'кей, отлично. А теперь ты можешь мне рассказать, что случилось?

– Поехали домой, пожалуйста.

– Сейчас, сейчас, Вэл – сначала расскажи. Личико ребенка было заплаканным и усталым, но в глазах было облегчение.

– Я был дома, в постели вчера, и пришел Константин. Он дал мне пушистого тигра – я вытащил его из коробки там, на коврике – а потом он и Джен пошли варить кофе…

– А потом?

– Потом он вышел из кухни и сказал мне, что нашел Дасти, и что он позвонил маме в Лила, и она разрешила мне поехать с ним. И я поехал.

– Конечно.

Гидеон вывел его из ванной, усадил на диван и посадил все еще дрожавшую таксу к себе на колени.

– Что он сказал про Дасти?

– Он сказал, что нашел ее в парке, недалеко от того места, где мы ее потеряли. Но я понял, что он врет. Я спросил у него про ухо, а он ответил, что наверно это из-за драки с какой-нибудь собакой. Когда я пришел, Дасти была так рада мне, но она скулила и выла, как сумасшедшая, когда мимо нее проходил Константин. А ведь Дасти никогда не рычит, правда?

– А когда он запер вас в ванной?

– После того, как я спросил – когда мы поедем домой? Он сказал, что мы должны остаться здесь на ночь. Я сказал, что хочу показать ухо Дасти маме, а когда он ответил «нет», я заплакал. Тогда он втолкнул нас сюда и запер.

– Так ты был заперт всю ночь? – ярость Гидеона просто клокотала внутри него.

– Он даже не дал нам ничего поесть, – сказал Валентин. – Он был похож на настоящую ведьму. – Он помолчал. – Я больше не люблю Константина.

– Да, – сказал Гидеон. – И я тоже.

Гидеон позвонил к Мадлен, но Руди еще не приехал, никто не отвечал. Дав Валентину и Дасти попить воды, он быстро начал обыск, но он сам не знал, что он ищет, и не нашел ничего.

Он попытался позвонить Мадди опять, и на этот раз Руди сразу же взял трубку.

– Полиция вошла вместе со мной, – сказал ему Руди. – Но Мадди нет. Где ты, Гидеон?

Прежде чем Гидеон успел ответить, трубку взял детектив.

– Послушайте, Тайлер. Если вы не поедете прямо сюда, и, как вы понимаете, немедленно, вы можете сказать «прощай» своей лицензии. Это я вам обещаю.

– Я нашел мальчика, – сказал скупо Гидеон. – Но моя жена…

– С ним все в порядке?

– Он не ранен. Но я думаю…

– Мне неважно, что вы думаете, Тайлер. Я хочу, чтобы вы приехали немедленно.

* * *

В машине, во время короткой поездки к Семьдесят четвертой улице, Гидеон попытался сделать все, чтобы смягчить для мальчика то, с чем ему придется неизбежно столкнуться. С Дженнифер случился небольшой несчастный случай, говорил он Валентину, а Мадлен нужно было уехать ненадолго. Полиция здесь из-за того, что Константин сделал с ним и с Дасти, и если они будут задавать ему много вопросов, он не должен пугаться и должен рассказать все, что знает.

– А куда уехала мама?

Гидеон посмотрел на бледное измученное личико мальчика и решил, что доля правды будет лучше, чем ложь, которую ему еще, возможно, предстоит невольно услышать в предстоящие несколько часов.

– Я не знаю, Вэл.

– А с ней все хорошо? – голос ребенка зазвучал неожиданно испуганно.

– Конечно, – Гидеон помолчал. – Как только полиция закончит со мной, я пойду ее искать и приведу домой.

– Ты мне клянешься?

– Да чтоб я умер!

Они быстро и осторожно расспросили Валентина, но когда настала очередь Гидеона, допрос был въедливым, неприятным и казался бесконечным. Гидеон вдруг понял, что детективу понравилась идея, что этот странный муж – человек, который в юности добровольно отказался от службы в Полицейском Управлении Нью-Йорка – мог быть замешан в этом деле, понравилась гораздо больше, чем бредовое заявление, что какой-то невидимка-русский с его баснословной золотой скульптурой является виновником манхэттенского убийства и похищения ребенка.

– Посмотрите на это дело с нашей точки зрения, Тайлер. Прошлой ночью у нас было одно тело, пропавший ребенок и полубезумная мать. Этим утром вы, как в сказке, появляетесь с ребенком, а его мать – ваша жена, с которой вы не живете – предпочитает исчезнуть.

Гидеон боролся с собой, стараясь держать себя в руках.

– Вы же говорили с Валентином – он вам сказал, что сюда приходил Зелеев, что он пошел в кухню с девушкой. Он рассказал вам, что русский увез его и запер.

– Но этого зловещего русского мы и в глаза не видели, его здесь нет – чего нельзя сказать о вас.

– Да вы хоть собираетесь искать Зелеева?

– За кого вы нас принимаете – за кучку дилетантов?

– О Господи!

– Кому понравится человек, сующий нос не в свое дело, Тайлер?

Их препроводили назад на Риверсайд Драйв, чтобы Валентин показал детективам, где его держали, и Руди сказал, что возьмет мальчика, и они поедут показать собаку ветеринару. Гидеона отвезли в 20-й полицейский участок для дальнейшего допроса. Его освободили только после четырех часов дня, строго предупредив, чтобы он не утаивал ни малейшей крупицы улик, если он не хочет оказаться за решеткой.

Гидеон отправился прямо в квартиру Зелеева и начал повторный обыск. На этот раз он нашел то, что необходимо, в считанные минуты. Расписание авиарейсов, внутри ящика тумбочки. Оно было в мягкой обложке, и можно было без труда увидеть, на какой странице его недавно открывали. Засунув его в карман пиджака, он помчался вниз по лестнице, запрыгнул в свою машину и словно помешанный, понесся к Мадди.

– Ее паспорт, – сказал он по телефону Руди. – Ты знаешь, где она его держит?

– Я не уверен – но она хранит самые важные документы в шкафу, на дне ящика с бельем, в спальне.

Гидеон нашел их собственное свидетельство о браке, твердый конверт со свидетельством о смерти Антуана и act de mariage[103]103
  Свидетельство о браке (фр.).


[Закрыть] с ним, свидетельство о рождении Валентина, несколько фотографий и предсмертную записку ее отца. Никакого паспорта.

Гидеон позвонил Руди.

– Они улетели в Париж.

– Ты уверен?

– Я ни в чем не могу быть уверен, но похоже на то.

– Ты сказал полиции?

– Еще нет, – Гидеон посмотрел на часы. – Слишком поздно, чтобы просить кого-то задержать их в Орли. Сегодня было два утренних рейса из аэропорта Кеннеди. Если не было никакой большой задержки, они уже покинут аэропорт до того, как сможет начать действовать Интерпол, – если только мне вообще кто-нибудь поверит.

– Что же нам теперь делать?

– Я позвоню в полицию – чем больше людей их будет искать, тем лучше. Но я не буду звонить им до тех пор, пока не окажусь почти что на борту самолета.

– Ты летишь?

– А что ты думаешь на этот счет?

– Я соберусь мгновенно.

– Но у тебя Валентин.

– Пришел Майкл. Да и потом, с каких это пор ты говоришь по-французски? Если хочешь найти что-нибудь в Париже, нужно иметь при себе человека, знающего язык.

– Я позвоню в аэропорт, а потом перезвоню тебе.

Спустя десять минут он опять разговаривал с Руди.

– На рейс Пан Амэрикэн все забито, но нам достались два места на Эль Аль – самолет вылетает в десять и доставит нас в Орли к одиннадцати утра.

– Раньше ничего нет?

– Безнадежно. Нет даже грузовых самолетов.

– Тогда я буду собираться поосновательней.

Руди сделал паузу.

– Может, ты заскочишь ко мне и заберешь меня? Я думаю, лучше рассказать Валентину, что происходит. Кажется, он думает – ты Филипп Марлоу и Супермен в одном лице.

Улыбка Гидеона была мрачной.

– Я буду у тебя около семи.

Он чувствовал свой бешеный пульс и попытался заставить себя успокоиться, зная, что они ничего не могут поделать, пока не доберутся до Парижа.

– А Майкл сможет побыть с Валентином, пока мы не вернемся?

– Конечно. И я думаю, нужно позвонить Джо Каттеру – пусть он скажет Лиле.

– Может, позвать еще Джо и Бетти? Валентину они нравятся.

– Я оставлю Майклу все номера телефонов – на всякий случай.

Руди колебался.

– Гидеон?

– Да?

– Что Зелееву нужно? Зачем он ее туда повез? Нет, я понимаю, что это из-за проклятой скульптуры, но ты думаешь – это все?

Гидеон почувствовал, как его сердце сжалось.

– Я хотел бы быть Господом Богом – чтобы знать.

Когда утром в пятницу Гидеон и Руди приземлились в Париже, у них уже было достаточно времени, чтобы все обсудить. Они пришли к выводу: так как Мадлен и Зелеев прилетели вечером, когда банки были уже закрыты, они должны были провести ночь в отеле – но уговорить хозяев парижских отелей позволить им взглянуть на книги регистрации прибывающих гостей было делом не более легким, чем найти банк, в котором Александр Габриэл оставил Eternité.

– Я просто не могу поверить, что она никогда не говорила тебе, где скульптура.

– Она была счастлива оставить ее там, где она есть. Ты же знаешь, она не хотела возвращаться сюда, и мы никогда много не говорили об этом. Ты же знаешь мою сестру – ее нельзя назвать практичной женщиной.

Гидеон стал вглядываться в улицы города. Париж был все таким же очаровательным, с этим только ему присущим шармом, каким Гидеон помнил его со времен войны, и в другое время он был бы рад и взволнован, что видит его снова – но теперь город казался ему воплощением ада на земле.

Таксист сказал что-то, чего он не понял.

– Он хочет знать, где нас высадить.

В Орли они сказали ему, чтобы он их отвез в центр города.

Гидеон открыл записную книжку, которую взял из гостиной Мадди.

– Скажи ему – бульвар Осман, 32.

– К Леви?

– Нам нужна любая помощь, какую мы только можем найти, – сказал Гидеон. – Нам нужны почтенные французские граждане.

Ной уже ушел, но Эстель была дома и знала, где его найти. Услышав, что Мадлен попала в беду, Ной бросил все и помчался домой. Он никогда не видел Гидеона, но Мадлен писала им про их фиктивный брак и об их большой дружбе. Ною потребовался только один взгляд на этого большого, кареглазого и полубезумного от тревоги американца, чтобы понять – вне зависимости от того, знает это Мадлен или нет – они идеально подходят друг другу.

– Раз вы не знаете точно название банка и его местонахождение, – подчеркнул Ной, – да и в любом случае – Зелеев уже побывал там и взял то, что ему было нужно, – вам лучше всего заняться отелями.

– А вы не знаете, где он обычно любил останавливаться, когда был здесь?

Ной покачал головой.

– Я видел-то его всего один раз, давно, когда Мадлен еще работала у Люссаков, и я и понятия не имел, где он жил в тот раз, а возможно, он предпочитал останавливаться каждый раз в разных отелях.

Он сделал паузу.

– Но я припоминаю, он говорил о grand luxe с большим удовольствием и Предпочтением. Если он прилетел в Париж, чтобы заполучить то, на чем уже давно свихнулся, вряд ли он выберет отель ниже классом, n'est-ce pas?

– Может, Люссаки помнят? – предположил Руди.

– Сомневаюсь, – сказал Ной.

– Я им позвоню, – вызвалась Эстель. – Но независимо от этого, я думаю, вам нужно начать поиски.

Они начали с Плаца-Атэнэ на авеню Монтень.