Текст книги "Красная Латвия. Долгая дорога в дюнах"

В этом секторе фронта мы позиций все же не занимаем. Ночью бригада получает приказ выступить на Каталонский фронт. После нескольких дней езды мы попадаем в городок Моюэла в секторе Сарагосского фронта. В действительности это не город, а всего лишь деревня с двумя церквами. Одна из них разгромлена, выжжена и превращена в склад сельскохозяйственных машин, а другая полна необмолоченного хлеба. Идет молотьба. Моюэла находится в 10–12 километрах от линии фронта, но война, кажется, ничего не изменила в здешней жизни. В доме, где мы с Колей останавливаемся, нас угощают парным молоком, яйцами и другими яствами, но когда мы хотим уплатить, хозяйка, к нашему удивлению, отказывается взять деньги.

Неразговорчивая вначале крестьянка потом рассказывает нам:

– У нас уже создана коммуна и деньги отменены. Мы все получаем от коммуны. На вопрос, почему же потребовалось так срочно создавать коммуну, женщина отвечает:

– Приехали из города, созвали всех и объявили, что создается коммуна и что все те, кто против коммуны, – фашисты; фашистом быть никто не хотел, и все были за коммуну.

Мы поинтересовались дальше:

– Кто же этой коммуной управляет, вы сами избрали руководство?

– Нет, нам только сказали, что руководство коммуной поручено приехавшему из города председателю коммуны и все обязаны слушать его.

Когда мы опрашиваем, как живется в коммуне, лучше, чем раньше, крестьянка отвечает:

– Нам все равно, раньше мы работали на гранда, теперь – на коммуну. Все же было лучше, раньше хоть кое-что платили.

Мы осмотрели новую коммуну. Сходили и к церкви, где весело гудела молотилка! Там мы встретили руководителей коммуны и спросили, почему они только теперь начали молотить, разве весь год хлеб не был нужен.

– Ничего, обходились, – ответил один из руководителей коммуны.

– Раньше все некогда было молотить, а теперь надо спешить, через недели две новый урожай поспеет, а складывать его некуда.

Мы переглянулись и больше ничего не спрашивали. Комиссар первого батальона Родригес, встречая меня, с удовольствием указывает на это, как на яркий пример того, что анархисты ничем не отличаются от коммунистов. В России коммунисты через десять лет после революции начали коллективизацию, а анархисты сразу же, с первых дней революции, создают коммуны. Я не смею и не хочу спорить, мне нужно сотрудничать с ним. Строительство коммунизма в Испании – дело самих испанцев. Однако нетрудно понять, что такая коммуна очень выгодна грандам по ту сторону фронта. Во-первых, если фронт продвинется на 10–15 километров, гранд получит свое хозяйство в целости и сохранности, со всем инвентарем и даже с необмолоченным урожаем. Но если бы землю и инвентарь поделили, хозяйство гранда распалось бы. Во-вторых, крестьяне коммуной недовольны, за работу им ничего не платят. Поэтому они и не заинтересованы в ее защите. Однако, если землю и инвентарь поделить между крестьянами, они бы считали это завоеванием революции и пошли бы ее защищать.

Карлос, Чико и Франциоко понимают это. Они рассказывают, что из южных провинций бойцы также получают письма, в которых крестьяне жалуются, что анархисты насильно создают коммуны. Так мнимо-левым лозунгом анархисты и троцкисты льют воду на мельницу фашистов. Чувствуется, что фашисты заслали в эти организации немало своих агентов.

В секторе Сарагосского фронта бригада два дня участвует в небольшой наступательной операции под Фуэнте Тодос, но затем наступление вдруг приостанавливается и бригаду опять перебрасывают в другой сектор, немного севернее под Уэску.

В Уэске фашисты уже давно окружены с трех сторон. Республиканцы несколько раз пытались взять Уэску, но безуспешно. С 15 по 20 июня здесь происходят ожесточенные бои. 108‑я бригада занимает позиции севернее Уэски, но в наступательных боях не участвует. Позиции бригады, правда, подвергаются артиллерийскому обстрелу, но мы больших потерь не несем, есть только несколько раненых.

В эти дни в боях под Уэской был убит известный венгерский революционер, писатель Матэ Залка, или, как его тут называли, генерал Лукач, погиб тут и комиссар батальона Хевеши, с которым мы вместе перешли испанскую границу. Несколько дней до того я встретил его вместе с комсомольцем Мольнаром (последний был его адъютантом) в Каспе.

В конце июня бои под Уэской прекращаются. Уэску и на этот раз взять не удалось. 108‑ю бригаду перебрасывают на Мадридский фронт.

Под Брунете

В первые дни июля бригаду ввели в состав 35‑й дивизии. Дивизией командовал польский генерал Кароль Сверчевский, в Испании он был известен под именем генерала Валтера. Дивизия сосредоточивалась у подножия Гвадарраммских гор, километрах в пятидесяти северо-западнее Мадрида, недалеко от городка Эскориаль, бывшей резиденции испанских королей, где еще теперь стоит дворец, построенный при Филиппе II во второй половине XVI века.

Всюду заметно большое скопление войск. Здесь стоят части славных героев Испании Модесто и Листера и несколько интернациональных бригад. В 35‑ю дивизию, кроме нашей бригады, входит еще 32‑я испанская бригада, уже участвовавшая в ряде боев, и 11‑я немецкая интернациональная бригада под командованием известного немецкого писателя Людвига Ренна, в прошлом немецкого помещика Арнольда Фит фон Голссенау. Первую мировую войну он окончил в чине капитана, затем, порвав со своим классом, в 1928 году вступил в Коммунистическую партию Германии. В фашистской Германии он находился в заключении. Потом эмигрировал и приехал в Испанию, чтобы участвовать в войне против фашизма.

5 июля командиров, комиссаров и начальников штабов бригад вызывают в штаб дивизии для получения боевого приказа. После обеда командир бригады вызывает к себе командиров и комиссаров батальонов. Меня в штаб дивизии не вызывают, но я все-таки иду туда. Представляюсь генералу, который очень хорошо говорит по-русски. Он расспрашивает меня о командном составе бригады и поручает одному из штабных офицеров ознакомить меня с приказом о наступлении.

Согласно приказу 6 июля на рассвете, после артиллерийской подготовки, 5‑й корпус армии в составе дивизии Листера, 35‑й дивизии генерала Валтера и дивизии «Ц» переходит в наступление из Валдеморильо в направлении Брунете. Дивизия Листера занимает Вильянуэву-де-ла-Канаду и Брунете, справа от Листера действует 35‑я дивизия, дивизия «Ц» действует справа от 35‑й дивизии и занимает городок Кихорно. В секторе 35‑й дивизии 108‑я бригада движется на левом фланге, рядом с частями дивизии Листера, справа от нас – 32‑я дивизия. 11‑я бригада остается во втором эшелоне.

Вернувшись в бригаду, я встретил начальника штаба капитана Франциско. Он был очень взволнован и сказал мне, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Мы пошли в какую-то лощину и уселись.

– Командир бригады и комиссар Хуан хотят сорвать завтрашнее наступление, – начал Франциско.

– Как же это так?! – спросил я в недоумении.

Боевой приказ бригаде комбриг составил очень поверхностно и неумело. Но когда приказ этот был объявлен командирам батальонов и они начали расходиться, комбриг вместе с комиссаром бригады задержали командиров первого и второго батальонов, без комиссаров, и его, Франциско.

«Я приказ получил, – сказал он, – должен передать его дальше, но из всего этого ничего не получится. Пытаясь окружить мадридскую группировку фашистской армии, мы сами попадаем в окружение. Если Листер хочет, пускай ведет свою дивизию в петлю, но смотрите, забежите слишком далеко фашистам в тыл – там и останетесь. Не будет ничего удивительного, если Листер уйдет вперед, а вы отстанете – ведь наша бригада в настоящих боях еще не участвовала».

Я еще раз переспросил Франциско, правильно ли я его понял, расспросил, каков приказ командира бригады. Потом спросил, повторит ли Франциско все это в штабе дивизии. Франциско ответил, что в штаб дивизии он вместе со мной идти не хочет, но если его вызовут туда, то он скажет все. Я попросил его рассказать все это Карлосу – комиссару четвертого батальона, но больше никому, и попросить Карлоса прийти ко мне. Я обещал ждать его тут же в лощине.

Через полчаса явился Карлос, тоже очень взволнованный. Он рассказал, что когда командир его батальона отдавал приказ командирам рот, то это делалось в таком тоне, словно приказ не следует принимать всерьез. Мы договорились, что я немедленно отправлюсь в штаб дивизии и доложу о случившемся, а он пока никому ничего не будет говорить.

Оказалось, что командир бригады в самом деле решил саботировать наступление и повлиял на своего комиссара. Саботажников нельзя было ни отстранить от должности, ни отдать под суд – это подняло бы шум и повредило бы интересам единого фронта, поэтому генерал Валтер решил бригаду разделить.

Ночью из штаба дивизии пришел другой приказ.

Из 108‑й бригады выделялся пулеметный батальон, в состав которого входили пулеметная рота с восемью станковыми пулеметами и двенадцатью ручными пулеметами. Батальон оставался в резерве штаба дивизии. Мне было поручено находиться при этом батальоне. Третий и четвертый батальоны 108‑й бригады были приданы 32‑й бригаде, а 1‑й и 2‑й батальоны – 11‑й интернациональной бригаде.

«Jefe» бригады и «comisario» Хуан были вызваны к генералу, и я их уже больше не видел. Рассказывали, что в их машину попал артиллерийский снаряд, и они оба погибли.

Назавтра наступление началось успешно. Фашисты в этом секторе его не ожидали. Артиллерии у них было мало, противовоздушной обороны никакой. В первые дни наступления, когда наша артиллерия бомбардировала позиции противника, фашисты не оказали никакого сопротивления. К вечеру 6 июля дивизия Листера продвинулась на 10 километров вперед и заняла Вилья-нуэву-де-ла-Канаду и Брунете. Батальоны 108‑й бригады тоже успешно продвинулись вперед. Только под Кихорно, который обороняли марокканцы, бои продолжались два дня.

Пулеметный батальон получил приказ занять позиции во второй линии левее дороги на Брунете. Переход мы совершали ночью, но фашистская авиация каждую ночь бомбардировала дорогу. На завтра мы заняли позиции в указанном месте. Пока мы еще не успели окопаться, батальон расположился в оливковой рощице. Фашистская авиация налетала все чаще. Едва мы достигли рощицы, как несколько фашистских самолетов сбросили на нас свои бомбы. Несмотря на то, что на расположение батальона было сброшено около десятка бомб, потери наши были ничтожны – один убитый и два раненых.

В ближайшие дни фашисты подтянули резервы и перешли в контрнаступление. В воздухе каждый день происходили бои. Были дни, когда над Брунете дралось около сотни самолетов. Наши дальнейшие атаки успеха не имели, и мы несли довольно чувствительные потери. В эти дни я получил несколько писем от рижан: от Беньямина Кура, с которым познакомился в Риге в мае 1930 года, просидев с ним несколько дней в одной камере в охранке, от Яна Палкавниека, который недавно прибыл в Испанию, а также от Бориса Циниса. В письмах опять затрагивался вопрос о Кулии. Из Риги продолжали приходить все более упорные слухи. В своих ответах я предлагал каждому, кто знает Карла Розенберга (Кулий), послать отзывы о нем Барону в Альбасете. А после того, как собранный материал латышами будет рассмотрен, информировать местные партийные органы.

После 18 июля контратаки фашистов усилились. Наши части перешли к обороне. В некоторых местах фашистам удалось оттеснить нас назад. Наши силы были слишком малы, чтобы продолжать наступление. Фашисты понимали, что с падением Брунете вся мадридская группировка их армии окажется под угрозой и подтягивали артиллерию, авиацию и пехоту.

Утро 25 июля. Нет еще и пяти часов. На горизонте только едва показывается солнце, мы просыпаемся от сильного гула. Он все усиливается – одна за другой к нашим позициям приближаются эскадрильи фашистских бомбовозов. Земля стонет и вздрагивает. Эскадрилья за эскадрильей сбрасывает свой груз, почти одновременно рвется больше десятка авиабомб. Фашисты бомбят первые линии наших позиций.

Через несколько минут, когда последняя эскадрилья бомбовозов противника уже улетает, огромные тучи пыли закрывают солнце. Кругом глубокие сумерки, как во время солнечного затмения. Солнца совсем не видно. В воздухе чувствуется резкий запах взрывчатых веществ и гари.

Однако солдаты 108‑й бригады героически выдерживают и эту атаку и остаются на своих местах. И следующий сразу же артиллерийский обстрел не может заставить их отступить. Но несчастье приходит с другой стороны. Слева от нас дивизию Листера сменила дивизия анархиста Меры, в которой началась паника. На другой день, 26 июля, наш левый фланг окончательно разгромлен и в беспорядке отступает. Наши пулеметы замолкают один за другим. После обеда я получаю приказание генерала Валтера отойти с 11‑й бригадой. Когда я являюсь к Людвигу Ренну, меня поражает его хладнокровие. Он стоит перед своей палаткой высокий, сухощавый, без рубашки, с биноклем на ремне и пистолетом. Он говорит медленно, с таким несокрушимым спокойствием, словно находится где-нибудь на курорте, а не в столь сложных боевых условиях. В его штабе я встречаю нескольких знакомых по Рязани и московскому Комуниверситету. Он приказывает задерживать в своем секторе всех бегущих, парализовать панику. Оказалось, что Мере тоже удалось ликвидировать, подавить панику в своей дивизии. На другой день мы укрепляемся между Брунете и Вильянуэвой де ла Канадой. Атаки фашистов слабеют, и на этом секторе фронта на долгие месяцы опять наступает затишье.

В ночь с 26 на 27 июля прибыла смена и для 108‑й бригады. Мы выдержали серьезное боевое испытание, у нас много убитых и раненых – вышла из строя приблизительно четвертая часть всего личного состава бригады. Убито два командира батальона и несколько командиров рот. Ранен комиссар четвертого батальона Карлос и комиссар второго батальона студент Хосе. Теперь все понимают, что потери наши могли быть меньше и успехи больше, если бы бойцы, и особенно командный состав, были лучше подготовлены и действовали энергичнее. Эти недостатки больше всего чувствовались в наступательных боях. Незнание, неуверенность и растерянность, нередко проявлявшиеся в действиях офицеров, не могли быть возмещены высокими моральными качествами бойцов. Поэтому в оборонительных боях, где от командира не требуется такой инициативы, как в наступлении, бойцы своей дисциплинированностью и моральной устойчивостью показали, что 108‑я бригада может стать образцовым боевым соединением. Жаль только, что, отражая удары фашистов с фронта и с правого фланга, бригада потеряла почти половину своего автоматического оружия, а получить новое в тех условиях так скоро надеяться нельзя было.

Бригада расположилась на отдых, по-прежнему оставаясь в составе 35‑й дивизии. Я часто бывал в штабе дивизии, знакомился с его работниками. Там тоже было несколько офицеров царской армии, которые на полях сражений в Испании хотели заслужить право вернуться на Родину.

1 августа дивизию посетила Долорес Ибаррури – Пассионария. Она выступила на митинге с пылкой, пламенной речью. Говорили также Людвиг Рейн и генерал Валтер. После митинга ко мне подошел стройный белокурый парень в форме капитана, с приятным, нежным лицом и, слегка улыбаясь, спросил меня на чистом латышском языке:

– Ты не латыш?

– Да, латыш, – ответил я.

– Я фармацевт 35‑й дивизии; меня зовут Волдемар Купцис, я из Риги, – представился он мне.

Оказалось, что он в этот день приехал из Мадрида, где находилось его «хозяйство». Мы познакомились ближе. Он оказался сыном профессора Латвийского университета Купциса, учился на фармацевтическом отделении химического факультета. С революционным движением у него раньше не было ничего общего. Он был типичным представителем «золотой молодежи» буржуазной Латвии, ему не были чужды ночные похождения корпорантов. Я слушал его и никак не мог понять, зачем он попал в Испанию.

– Я поссорился с отцом, когда он хотел сделать из меня дельца. На меня повлиял старший брат, который по той же причине ослушался отца. Брат хотел стать летчиком. Несколько лет назад мой брат ушел из дому и год работал в Риге шофером такси. Наконец мать упросила отца сжалиться над ним и отправить его в Германию в какую-то летную школу. За полгода брат научился летать и после фашистского переворота вдвоем со своим другом сел в самолет и улетел в Советский Союз. Он там и теперь. Брат был непримиримым врагом фашистов. В 1935 году я тоже побывал несколько месяцев в Советском Союзе, хотел там остаться, но мне не позволили, посоветовали закончить образование. Некоторое время я терпел и, принуждаемый отцом, продолжал учиться на химическом факультете. Но затем начались события в Испании, и я уже не выдержал. Махнул на все рукой и приехал сюда. За старательную работу мне присвоили звание капитана.

В его мировоззрении не было ничего марксистского, им скорее руководила страсть к приключениям, но он все же твердо придерживался каких-то принципов порядочности и демократии. Купцис очень живой, энергичный и предприимчивый человек, но у него не хватало терпения и выдержки. С большой страстью он брался за любое дело, если только оно не требовало продолжительной и упорной подготовки. В своих суждениях он часто бывал по-детски наивен и даже немного суеверен, но по характеру очень откровенен и сердечен. Он любил много рассказывать и расспрашивать. Мы потом встречались довольно часто.

Пользуясь тем, что бригада на отдыхе, я поехал в Мадрид. В Мадриде я по поручению генерала Валтера должен был явиться в штаб военных советников Мадридского фронта, который находится в Гайлордской гостинице, и дать сведения о положении в бригаде.

В Мадриде я встретил товарища Барона из Альбасете, который привез почту и рассказал, что тут же в Мадриде, в парке Эл Ретиро, находится группа латышских артиллеристов. Среди писем было также письмо от моего болгарского друга Табакова. Он писал, что 23 июля был ранен в руку и лежит теперь в госпитале в Альбасете и что 6 июля под Вильянуэвой де ла Канадой погиб Благой Парович-Шмит – симпатичный серб, который несколько месяцев тому назад собрал нас в Париже и перевел через Пиренеи. Оказалось, что в бою под Брунете пал и Борис Цинис, от которого я недавно получил письмо, и рижский актер Екабсон. Тяжело ранен и потерял ногу Абол; он почти пешком, не имея никаких средств, прошел всю Европу, чтобы попасть в Испанию.

От Барона я узнал, что недавно из Латвии прибыла довольно большая группа и создан латышский противотанковый артиллерийский дивизион, который теперь находится где-то на фронте под Мадридом. Несколько латышей будто бы есть и в 11‑й немецкой интернациональной бригаде и других соединениях.

В красивом мадридском парке Эл Ретиро мы встретились с Жанисом Фолманисом (Гривой), Янисом Беникисом, Беньямином Куром и другими. В разговоpax опять всплывает вопрос о Розенберге. Кто-то только что привез из Риги вышедший в июне 1937 года 4‑й номер «Цини» с большой статьей: «Троцкистская группа в Рижской организации Союза демократической молодежи Латвии». В статье говорится, что Кулий организовал в Союзе демократической молодежи Латвии (так тогда называлась нелегальная молодежная организация, объединявшая коммунистическую и социал-демократическую молодежь) троцкистскую группу и путем интриг, будто бы по заданию охранки, старается скомпрометировать теперешнее руководство расколоть молодежное движение. Привезены устные указания, что Розенберг, как провокатор и опасная личность, должен быть уничтожен.

Все это нас очень волнует. Барон говорит, что он спросил людей, знающих Карла Розенберга, и никто из них не верит в то, что последний может быть негодяем. До сих пор Барон руководству Компартии Испании и интернациональных бригад ничего не сообщал, но теперь он все же должен это сделать. Я настаиваю на том, что одновременно со сведениями из Риги надо сообщить и наше мнение в этом вопросе, учитывая при этом отзывы о Розенберге знающих его товарищей.

В последующие дни мне удается съездить в Альбасете и повидать там Яниса Палкавниека и некоторых других товарищей. Я знакомлюсь кое с кем из вновь прибывших. Все больше крепнет уверенность, что в сведениях о Розенберге что-то не так. Я тоже не верю, что Розенберг негодяй. Используя свои связи, я сообщаю органам Коммунистической партии Испании и политруководителям интернациональных бригад о сведениях, которые поступают из Риги, но говорю также, что латыши, находящиеся в Испании, считают, что расследовать это дело в Испании невозможно. По-моему, следует ограничиться прекращением связей с Розенбергом по партийной линии, однако нельзя запретить ему бороться в Испании против фашистов. И политотдел интернациональных бригад, и Центральный Комитет Коммунистической партии Испании соглашаются с этой точкой зрения. Розенберг (Кулий) уезжает с какой-то испанской частью на Каталонский фронт и в качестве командира роты героически сражается до тех пор, пока осенью 1938 года все интернациональные бригады не отзываются с фронта.

В середине августа 108‑я бригада после отдыха получает небольшое пополнение и возвращается на позиции под Вильянуэвой де ла Канадой в секторе Кихорны. 35‑я дивизия уехала на другой сектор фронта, а 108‑я бригада входит теперь в состав 1‑го корпуса. Командир дивизии коммунист Дюран – уроженец Мадрида. Он композитор, всесторонне образованный человек, свободно владеет французским и английским языками, немного говорит и по-русски и при случае охотно разговаривает на этом языке, Дюран участвовал в 1936 году в боях по обороне Мадрида от Толедо до Аранхуэса. С бойцами он держит себя очень просто, по-товарищески. Часто бывает в окопах, проверяет поле обстрела, как выбраны позиции, как чистят оружие, интересуется, обеспечены ли бойцы всем. Он очень требователен, но как офицеры, так и бойцы очень уважают его за товарищеское отношение, решительность и требовательность.

Командиром 108‑й бригады теперь назначен майор Хосе Рамос. Ему уже около шестидесяти лет, он кадровый офицер старой испанской армии и не любит много заниматься бригадой. Комиссаром в бригаде теперь какой-то бывший мадридский учитель – социал-демократ, который редко выходит за пределы штаба. Вскоре из госпиталя возвращается Карлос. Бывший командир четвертого батальона погиб в боях под Брунете. Командование батальоном теперь доверено командиру 1‑й роты, беспартийному, близкому по своим взглядам к коммунистам. Три батальона находятся на первой линии, один – в резерве. У резервного батальона совсем нет автоматического оружия, винтовок тоже не хватает на всех, так как оружием бригада не пополнялась.

Я ежедневно обхожу позиции. Хожу один. Переводчика Колю я отпустил на другую работу. Он теперь адъютант одного из командиров батальона. Я уже настолько хорошо овладел испанским языком, что могу обойтись без переводчика. Многие позиции в спешке оборудованы поверхностно, с недостаточной зоной обстрела. Надо подготовить запасные позиции, отрыть по два-три запасных гнезда для пулеметов. Бойцы каждый день работают, улучшая позиции. Часто, если днем мешает огонь противника, они работают по ночам.

Штаб бригады расположен в бывших каменоломнях, в них довольно удобно и сухо. По дороге из каменоломен в батальоны и из одного батальона в другой, шагая по полям и оврагам, где еще недавно шли ожесточенные бои, я часто предаюсь размышлениям.

Несмотря на все ужасы и жертвы, война делает человека более сильным, более взрослым и смелым, уверенным в себе. Когда я ехал в Испанию или слушал рассказы фронтовиков в Альбасете, меня порою начинал точить червь сомнения – смогу ли я все это перенести. Я испытал в жизни безработицу, лишения. Я никогда не искал легкой жизни. Не колеблясь ни минуты, я оставил семью, которая была мне так дорога. Мое коммунистическое убеждение было для меня превыше всего. Меня арестовывали, судили, держали в тюрьме, и это еще больше укрепило мое марксистское мировоззрение. Но до сих пор я не знал, смогу ли я ради этих моих марксистских идей выдержать испытание на поле боя и что будет, если мне придется смотреть смерти в глаза и каждую минуту быть готовым отказаться от всего. В такие минуты человек виден без всяких прикрас, таким, какой он есть. Тут уже ничего не скроешь ни от себя, ни от других. Никакой психолог, никакой прокурор или следователь не способен так раскрыть духовную сущность человека, как этот лакмус человеческой души – протянутая рука смерти. Но если ты выдерживаешь это испытание, то тебе кажется, что ты обрел себя заново. В последние несколько месяцев, особенно под Брунете, мне казалось, что я это испытание смертью выдержал.

В то время я тесно сотрудничал с военным советником 1‑го корпуса товарищем Родтоновым и штабом военных советников в Мадриде. Штаб военных советников мадридского фронта даже, предоставил мне легковую автомашину, которую водил шофер Пепе. Это был еще очень молодой, восемнадцатилетний паренек среднего роста, приятный и тихий.

Поразительны были выносливость мадридцев и оперативность республиканских органов. Хотя не было ни одной железной дороги, огромная линия фронта и большой город снабжались всем необходимым. На восточной окраине города в парке Каса дель Кампо и в Университетском городке каждый день трещали пулеметы. Время от времени фашисты обстреливали город артиллерией. В четырнадцатиэтажном здании телефонной станции можно было насчитать шестнадцать прямых попаданий. Однако работа телефонной станции не прерывалась ни на минуту. Регулярно работали водопровод, метро, магазины, всегда был свет. Лишь памятники на бульварах были обложены мешками с песком – так они предохранялись от осколков снарядов.

Приезжая в Мадрид, я в штабе советников читал московские «Правду», «Известия» и журналы. Время от времени происходили собрания, на которых коллективу фронтовых советников читались лекции о международном положении или обзоры о положении в Испании. Нередко здесь появлялись легендарные испанские командиры Листер, Модесто и комиссар Мадридского фронта Антонио Михе, коммунист, член Центрального Комитета Коммунистической партии Испании, еще совсем молодой человек лет двадцати пяти, не больше, Здесь я неоднократно встречал талантливого корреспондента «Правды» Михаила Кольцова.

Однако мое место в 108‑й бригаде. В Мадриде и в штабе корпуса я появляюсь только на короткое время с информацией или за указаниями. Когда наши позиции более или менее приведены в порядок, предлагаю командиру бригады провести в резервном батальоне стрельбы. Он не проявляет к этому особого интереса, но разрешает мне действовать. Мои активные помощники в этом деле батальонные комиссары «Chico», Карлос и начальник штаба Франциско, который стал мне особенно близок после боев под Брунете.

На проверочных стрельбах на расстоянии 100 метров тремя патронами только 32 процента из состава бригады попали в цель. Ведь бойцы 108‑й бригады еще никогда не стреляли. Обучение стрельбе надо было начинать с самого начала. Пришлось показывать, как держать винтовку, как целиться, как производить выстрел. Для этого у нас не было нужных пособий. Я велел изготовить в мастерских бригады несколько штативов с вращающимся верхом, на котором закреплялась винтовка для прицеливания. В Мадриде в одной из мастерских удалось заказать несколько ортоскопов из цветного стекла. Из лучших стрелков – младших командиров я подготовил пятнадцать инструкторов. В каком-то овраге устроили стрельбище. Каждый боец обучался приемам стрельбы индивидуально. Инструкторы учили целиться, показывали, как держать винтовку при стрельбе, и ортоскопом проверяли, правильно ли выполняется выстрел. После того, как эти испытания дали хорошие результаты, каждый солдат выполнял несколько упражнений по стрельбе. Целый месяц в бригаде проводилось интенсивное обучение стрельбе из винтовок, ручных и станковых пулеметов. В результате этого следующие проверочные упражнения по стрельбе выполнило уже 74 процента из всего состава бригады. Кроме того, в каждом батальоне были подготовлены по 10–15 отличных стрелков-снайперов. Обучение стрельбе продолжалось и после этого. Каждый день из батальонов посылались на стрельбище бойцы, ранее не выполнявшие упражнений.

Однажды на стрельбище пришел командир дивизии Дюран. Он остался очень доволен нашими мероприятиями и начал вводить их и в других бригадах. Только офицеры, командиры взводов и рот редко решались лечь рядом со своими бойцами, чтобы проверить, как они умеют стрелять. Офицеры никак не могли понять, как мне не надоедает постоянно лежать на земле рядом с бойцами. Многие считали это вредным для своего авторитета и престижа. Зато бойцы были другого мнения. Со многими я познакомился поближе именно благодаря огневой подготовке. Все они очень интересовались жизнью в Советском Союзе, рассказывали о себе, нередко показывали мне свои письма из дому. На позициях у меня всегда получались интересные беседы о колхозном строительстве, о демократии, о едином фронте и разных вопросах из истории коммунистической партии и классовой борьбы.

В конце октября бригаду опять сменили на две недели. С неделю она находились в городке Эль Пардо, километрах в десяти севернее Мадрида. Здесь я встретил советника четвертого корпуса Петрова (Фердинанда Козовского), с которым был знаком по Коммунистическому университету в Москве, где он заведовал кафедрой военных наук. В 1923 году правительство Цанкова в Болгарии заочно приговорило его к смертной казни. Теперь Фердинант Козовский – генеральный секретарь Народного фронта Болгарии.

Неделю спустя бригада переместилась в городок Колменеравиехо, но 17 ноября опять вернулся на позиции, на этот раз левее Вильянуэвы-де-ла-Канады. Начался период дождей – испанская зима. Позиции залило водой. Потребовались огромные усилия, чтобы вырыть целую систему канав и осушить позиции. Я снова каждый день ходил по батальонам. Из разбомбленной и оставленной населением Вильянуэвы-де-ла-Канады бойцы приносили ночью на позиции разные материалы для оборудования крытых пулеметных гнезд, блиндажей или просто навесов и полов. Снабжение бригады ухудшилось. Мяса выдают очень мало. Но в нашем тылу, на каменистых холмах, водится много кроликов. Во время затишья бойцы охотятся на них.

Политотдел дивизии решил усилить агитацию. Ночью приезжает автомашина с громкоговорителем, который устанавливают поблизости от фашистских позиций. Передают сперва музыку, а затем – речи. Количество перебежчиков со стороны противника растет. Иногда мы устраиваем на позициях концерт. Бригадный оркестр играет классическую музыку, затем испанский гимн и Интернационал. Обычно фашисты не мешают.