Книга: Невыносимая любовь - Иэн Макьюэн

Кларисса совсем по-девчоночьи прижала ладошку к губам. Я не ожидал такого восторга.
– Тайная гомосексуальная любовь с набожным педерастом!
– Ну хватит, хватит. – Но ее смешки приносили мне огромное облегчение. – Это еще не все.
– Вы решили пожениться.
– Послушай. Вчера он следил за мной.
– Вот это да! Он, наверное, влюбился по уши.

Хотя в случае с Перри всё очень двояко, и смешно, и очень странно. Ну как может молодой человек от увиденного так свихнуться-повернуться, что захочет испортить и себе жизнь, и первому встречному? Да ещё и так сталкерить, из какого такого интереса терзать обоих? Похоже на затянувшуюся шутку, да?
Хоть и есть почти что объяснение, но лишь предположение этой нелепой одержимости. И объясняется просто: мужчина с синдромом де Клерамбо, может быть агрессивен к объекту своей одержимости.
И радует, что его религиозный фанатизм развивается и что главное с каждым разом всё искажается, как в Кривом зеркале или калейдоскопе. Вот это и правда занимательно. Хотя и показывается через призму главного героя, у которого всё разваливается и как это им в отрицании переживается. (есть очень классное приложение в конце книги, очень дополняет сюжет. Как сначала ассоциации и предположения из своего опыта, а потом закрепление материала на основе понятий и исследований)

А довело историю пары до помешательства, почти безумия одного из двоих. И недоверие, подозрение, не понимание друг друга. Тут не только кризис потерянного счастья в реализации в работе. Но и в том счастьи для двоих. Здесь уже про время переосмыслить важное, какая поддержка нужна, какие у вас двоих ценности, стоит ли вам держаться, а ведь так можно и всё испортить и не собрать друг друга целыми.

Вряд ли мы стали врагами, но все меж нами застыло. Словно две неприятельские армии, наблюдающие друг за другом из лабиринта траншей. Мы были парализованы. Только безмолвные обвинения развевались, словно знамена, над нашими головами. Она считала меня маньяком-извращенцем и, что хуже всего, нарушителем границ ее личного пространства. А я считал, что она проявила вероломство, не поддержав меня в критической ситуации, и неоправданную подозрительность. Не было ссор и даже мелких перепалок, мы словно чувствовали, что от выяснения отношений нас разнесет вдребезги. Мы оставались в нормальных отношениях, но тщательно подбирали темы для разговоров: новости с работы, обмен мнениями насчет покупок, вечернего меню и домашних дел.

Мы продолжали жить, придерживаясь заведенного распорядка, потому что все остальное утратило свою прежнюю ясность. Мы знали, что растеряли чувства, наши чувства. Утратили любовь, забыли, как это делается, и не знали, с чего начать разговор об этой утрате. Спали в одной постели, но уже не в объятиях друг друга. Пользовались одной ванной, но никогда не раздевались друг перед другом. Мы скрупулезно старались вести себя как обычно, понимая, что все остальное, холодная вежливость, например, обернется шарадой и приведет к конфликту, которого мы всеми силами хотели избежать. То, что когда-то казалось естественным, – секс, долгие разговоры или молчаливое взаимопонимание – стало сложным, требующим усилий механизмом, как четвертый морской хронометр Харрисона, который устарел настолько, что запустить его невозможно. Наблюдая, как она причесывается или нагибается поднять книгу с пола, я вспоминал ее красоту, как параграф из школьного учебника, когда-то выученный наизусть. Верный, но сейчас несущественный.

...казалось, что наши призрачные, более подлые эго закрывали нам лица руками, чтобы не допустить взаимопонимания. Но наши взгляды встречались редко, и то лишь на секунду-другую, а потом нервно уходили в сторону. Те мы, которые в прошлом любили друг друга, никогда бы не поняли и не простили нынешних. Мы чувствовали это, и главной неосознанной эмоцией, витавшей в те дни по нашей квартире, был стыд.

Многие замечают, как быстро удивительное становится нормой. Я думаю об этом каждый раз, оказавшись ночью на трассе или в самолете, взлетающем к солнцу сквозь пелену облаков.

Мы чрезвычайно легко ко всему приспосабливаемся. Предсказуемое становится, по определению, фоном, не раздробляя внимания, оставляя его полностью готовым к схватке со случайным и неожиданным.

Страннее и страньше, чем дальше. Но при этом цепляет интересом из-за странности и абсурдности ситуации. Как в магическом реализме, только вместо магии здесь безумство.

До столкновения, которое лишит нас покоя, еще несколько минут, и вся его чудовищность скрыта от нас не только временем, но и колоссом в центре поля; он манит нас с силой, которая непропорционально больше ничтожных человеческих бед.

Скорее сама авторская манера подходить к описываемым ситуациям, погружаться во внутренний мир персонажей, анализировать происходящее кажется мне очень притягательной, хочется узнать, о чем он еще поведает ( тут стоит отметить работу переводчика и озвучку Сергея Ганина, без которых эта книга могла бы и «не выстрелить»). В одной из аннотаций к его произведениям было написано про "интеллектуальную прозу" и хочется согласиться с таким определением. Например, в данной книге герои преимущественно работники умственного труда – преподаватели, журналисты-популяризаторы науки, биологи, они ведут весьма любопытные разговоры о том, где найти редкие письма поэта Китса и с кем в последние годы жизни он общался, обдумывают осознанность у животных, анализируют Библию, пишут статьи об углеродном анализе возраста Туринской плащаницы или изучают недостатки космического телескопа, а за ужином слушают истории об открытии ДНК. Но даже когда писатель рассказывает о самых обычных житейских моментах, сохраняется некая «сложность» текста, отчасти чопорный английский стиль, что отличает произведение от множества иных современных книг с весьма незамысловатым изложением сюжета.

Я так подробно описываю диспозицию, указывая сравнительные расстояния и стороны света, потому что начиная с того момента я вообще перестал ясно осознавать, что происходит.

Лучше сбавить темп. Давайте внимательно посмотрим на первые тридцать секунд после падения....Что происходило одновременно, а что одно за другим, что говорилось, как мы двигались или замерли, что я думал – все это нужно разложить по полочкам. Так много последовало за этим происшествием, столько ответвлений и развилок появилось с того момента, такие тропы любви и ненависти протянулись от этой точки, что немного рефлексии, даже занудства только помогут мне. Лучшее описание действия не должно подражать его быстроте. Целые тома, целые исследовательские институты посвящены тридцати секундам от начала мира. Головокружительные теории хаоса и турбулентности утверждают значимость исходных условий, нуждающихся в тщательном описании.

Я уже обозначил начало, повлекшее взрыв, прикосновением к горлышку бутылки и криком. Но это мгновение относительно, как точка в евклидовой геометрии, и легко переносится в момент, когда мы с Клариссой запланировали пикник после встречи в аэропорту, или когда выбирали маршрут и место, в котором остановиться, или в миг, когда приступили к еде. Всегда остается какое-то «до». Исходная точка – лишь уловка, и какую точку считать исходной, зависит от того, насколько она определяет последствия. Прикосновение холодного стекла к коже и крик Джеймса Гэдда – эти моменты фиксируют переход, развилку с ожидаемым: от вина, которое мы не успели попробовать (мы выпили его той ночью, чтобы забыться), к судебной повестке, от восхитительной жизни, устраивающей нас, к испытаниям, которые предстояло вынести.

В общих чертах я уже наметил концепцию – не совсем такую, в которую верил сам, зато вокруг нее легко выстраивалась статья. Предлагать гипотезы, разбирать свидетельства, обдумывать возможные возражения и в заключение отметать их. Такой же, по сути, сюжетный ход, возможно, немного избитый, но исправно служивший тысяче журналистов до меня.

Этот проект интересовал меня уже несколько лет. Он воплощал в себе старомодный героизм и величие, не служил военным целям, не приносил быстрой прибыли, им двигала простая и благородная потребность – больше знать и понимать. Когда выяснилось, что главное трехметровое зеркало на тысячные доли миллиметра тоньше, чем нужно, общество не разочаровалось. Кто-то ликовал, кто-то злорадствовал, восторги и хохот до колик сотрясали планету. Еще со времен гибели «Титаника» мы беспощадны к технарям, с цинизмом воспринимая их экстравагантные амбиции. И вот теперь в космосе красовалась наша самая большая игрушка – говорят, высотой с четырехэтажный дом, – которая должна была донести до сетчатки наших глаз чудо из чудес, образы рождения Вселенной, начало всех начал. А она не сработала, и не из-за алгоритмических загадок программного обеспечения, а из-за понятной всем ошибки – недосмотра за старой доброй шлифовкой-полировкой. «Хаббл» был краеугольным камнем всех телевизионных ток-шоу, он рифмовался с «trouble» и «rubble» и подтверждал, что Америка вошла в фазу промышленного упадка.

По-прежнему не произнося ни слова, Кларисса достала брошь и продемонстрировала нам на ладони. Две золотые, скрученные двойной спиралью ленточки. Между ними крошечные серебряные ступеньки группами по три, символизирующие пары оснований – буквы четырехзначного алфавита, сменяющимися тройками которых написаны все живые существа. На спиралях выгравированы сферы, относящиеся к двадцати аминокислотам, на сферах нанесены трехбуквенные кодоны. Ярко освещенная брошь в руке Клариссы выглядела не просто как изображение. Она могла быть вещью, готовой преобразовывать цепи аминокислот в протеиновые молекулы. Прямо сейчас, лежа на ее ладони, она, казалось, могла сотворить еще один подарок. Когда Кларисса выдохнула имя Джослина, на нас опять нахлынули волны ресторанного шума. — Боже мой, какая красота! – воскликнула Кларисса и поцеловала его.

Как часто я пишу в рецензиях - данная книга поднимает интересные проблемы, начиная с первой же: выбор между альтруизмом или эгоизмом, действием сообща ради общей цели или спасением своей собственной жизни.

Ясно лишь, что, если бы наш ряд не дрогнул, общего веса хватило бы опустить шар на откосе, когда через несколько секунд порыв утих. Но, как я уже объяснял, мы не были командой, не имели общего плана, не было договоренности, а значит, нечего было нарушать. Никаких невыполненных обязательств. Выходит, все правильно, каждый сам за себя? Сделало ли нас счастливее это разумное решение? Мы не обрели покоя, ведь глубоко в нас засел древний и непреложный завет. Сотрудничество – вот основа наших первых успехов на охоте, сила, вызвавшая эволюцию языка, клей, соединяющий нас в общество. Наша горечь впоследствии доказывала – мы знали, что подвели самих себя. Хотя выпустить веревку нам также велела наша натура. Эгоизм также написан в наших сердцах. Дилемма всех млекопитающих: что отдать другому, а что оставить себе.

Кто-то сказал «я», и продолжать говорить «мы» не имело смысла. Обычно мы хорошие, когда в этом есть смысл. Хорошо сообщество, дающее смысл хорошим поступкам. Неожиданно мы, висящие под корзиной, стали плохим сообществом, мы были разобщены. Неожиданно благоразумным выбором стал эгоизм. Мальчик в корзине не был моим ребенком, и я не собирался умирать за него.

Описывая катастрофу, писатель продолжает анализировать происходящее с научной точки зрения, хотя и героя, и читателей уже так захватывают переживания, что невольно вздрагиваешь, когда внезапно наступает развязка. Но это лишь начало книги, клубок интриги разворачивается постепенно, мы погружаемся в семейные проблемы и в борьбу с одержимым любовью преследователем, сталкиваемся с недоверием полиции и близких. Очень здорово получается у Макьюэна передавать чувства персонажей, в какой-то момент попадаешь под обаяние речей о любви, как пишет сам автор – «он так правдоподобно описывает эмоции…, что это автоматически вызывает определенный отклик».

Дорогой Джо, я чувствую, как радость, словно электрический ток, струится по моим жилам. Я закрываю глаза и вижу, как ты стоишь под дождем, отделенный от меня дорогой, и невысказанная любовь связывает нас, словно стальным тросом. Я закрываю глаза и вслух благодарю Господа, даровавшего жизнь тебе и даровавшего жизнь мне в то же самое время и в том же самом месте и позволившего начаться нашему странному приключению. Я благодарю Его за каждый пустяк, что есть у нас. Сегодня утром я проснулся и увидел на стене у кровати ровный круг солнечного света и возблагодарил Его за то, что тот же солнечный свет падает на тебя. Так же как прошлой ночью соединял нас дождь, льющийся на тебя и на меня.

Любовь подарила мне новые глаза, теперь я вижу все с такой ясностью, различаю мельчайшие подробности. Прожилки на дереве старых перил, каждую отдельную травинку на мокрой лужайке под балконом, черные щекотливые лапки божьей коровки, минуту назад пробежавшей по моей руке. Мне хочется погладить и потрогать все, что я вижу. Наконец-то я очнулся от сна. Я чувствую в себе столько жизни, я так возбужден от любви.

Хотя, к сожалению, подруге главного героя досталось меньше внимания, ее я понимала плохо, однако в какой-то момент допускала и ее правоту

Непонимание героини вылилось в то, что в финале я точно не была на ее стороне, ее позиция и претензии напомнили мне рассказ Бернхард Шлинк - Последнее лето (где супруга главного героя отчасти предъявляла похожие притязания на решения мужа, так что это очередной любопытный вопрос для обдумывания: какие права на другого человека дает любовь, насколько его действия должны быть согласованы со второй половинкой и в чем тогда проявляется свобода личности? Или же вообще аргументы Клариссы лишь повод снять с себя вину, как-то оправдаться, когда в ход идет любое подвернувшееся обвинение?)

Не сводя все лишь к одной сюжетной линии, автор параллельно продолжает историю с катастрофой, которая породила неожиданные «круги на воде», так что ближе к финалу нас ждет завершение нескольких сюжетных линий, каждая из которых по-своему интересна.

Подводя итог, рекомендую данную книгу поклонникам неторопливой современной прозы и тем, кто любит погружаться во внутренний мир персонажей.

Наша легкая жизнь, перетекавшая без усилий из года в год, неожиданно показалась мне сложной конструкцией, искусственно поддерживаемой в равновесии, как старинные часы с гирями. Мы теряли секрет балансировки или разучивались делать это без предельной концентрации. В последнее время в каждом разговоре с Клариссой я просчитывал возможные последствия своих высказываний. Может, у нее складывалось впечатление, что втайне мне льстит внимание Перри, или что я бессознательно его провоцирую, или что я, не отдавая себе отчета, наслаждаюсь своей властью над ним, или – может, она и это думала – своей властью над ней?

Он демонстративно пытается успокоиться, будто собирается возобновить разговор в разумном ключе, будто он разумный мужчина, который не прибегает к крайностям. Он говорит тихо, с придыханием, подчеркнуто медленно. Где мы набираемся таких штучек? Неужели они также заложены в нас вместе с остальным набором эмоций? Или мы заимствуем их у киногероев?

— Послушай, там возникла проблема, – он показывает на окно, – только я хотел твоей помощи и поддержки.

Но Кларисса не чувствует никакой разумности. В низком голосе и прошедшем времени глагола «хотеть» она угадывает самолюбование и обвинения в свой адрес. Ей не хочется упоминать, что он всегда получал ее помощь и поддержку. Вместо этого она избирает другую тактику, единым усилием придумывая и вспоминая обиду: — Помнишь, он позвонил в первый раз и сказал, что любит тебя? Ты признался, что тогда солгал мне. Джо так ошеломлен, что может лишь смотреть на нее, и, пока его губы пытаются вымолвить хоть слово, Кларисса, не закаленная в подобных битвах, испытывает восторг триумфа, который так легко перепутать с мстительностью. В тот момент она искренне полагает, что ее предали, и поэтому считает своим долгом добавить: — Так что я должна думать? Скажи мне. Тогда и посмотрим, какая помощь и поддержка тебе нужна. – Она сует ноги в домашние туфли.

К Джо возвращается дар речи. В его голову одновременно пришло столько возражений, что он запутался. — Подожди минуту. Ты правда считаешь... Кларисса, чувствуя, что ее ремарки не выдержат обсуждения, выходит из игры лидером и покидает комнату в момент, когда еще так приятно представляться обманутой. — Ну и пошла ты! – кричит Джо ее удаляющейся спине. Он чувствует, что был бы не прочь схватить табуретку и швырнуть ее в окно. Это он должен был уйти. После недолгих колебаний он выскакивает из комнаты, обгоняет в коридоре Клариссу, срывает с крючка пальто и выбегает, громко хлопнув дверью, очень довольный, что ей пришлось услышать этот грохот.

Джо Роуз вместе со своей гражданской женой Клариссой приехали на пикник в холмистую загородную местность близ Лондона. Расположившись в теньке под деревом, они уже собираются открывать бутылку вина, когда слышат пронзительный крик о помощи. Они наблюдают страшную картину: мужчина пытается удержать на земле корзину воздушного шара, в которой находится его маленький внук. Сам же мужчина запутался в веревках и его попытки практически сведены на нет.

Джо бросается на помощь к этим людям и на бегу понимает, что еще четверо мужчин бегут к шару, чтоб оказать помощь. Все они хватаются за веревки и своим весом не дают шару оторваться от земли. Казалось бы, самое время маленькому мальчику вылезти на землю и трагедии конец. Но не тут-то было. Мальчик лежит в корзине, свернулся клубочком, он напуган и растерян. Дедушка только собрался вытащить внука, как внезапный порыв ветра начинает поднимать шар вверх. Веса пятерых мужчин уже недостаточно, чтобы удержать этого гиганта. Как осенние листья опадают с деревьев, так и мужчины, держащие веревки, постепенно начинают отпускать их, а шар устремляется все выше. Один из мужчин остается висеть до последнего, хотя шар уже на высоте 40 метров... Что случилось далее, догадаться нетрудно.

Полиция берется расследовать этот случай. Жизнь Джо и Клариссы претерпела такую встряску, и, казалось бы, худшее уже позади. Джо вовремя отпустил веревку и остался жив. Он утешает себя тем, что не был первым, кто сдался в борьбе с шаром. Ему пришлось отпустить стропы, когда это сделал кто-то до него, и шар начал взлетать выше.

Действительно ли мы убили его или просто отказались умереть вместе с ним?

Однако худшее было впереди... Один из участников трагедии, который тоже боролся с шаром, влюбляется в Джо. Да, вы не ослышались... Имеет место быть гомосексуальная влюбленность. Джо начинает подвергаться преследованиям, ему приходят страстные письма от этого человека, гармония в отношениях с Клариссой начинает трещать по швам.

Любовь подарила мне новые глаза, теперь я вижу все с такой ясностью, различаю мельчайшие подробности.

Что делать в такой ситуации? Преследователь Джо, кажется, настроен серьезно и отступать не намерен. Мужчина начинает опасаться за свою жизнь и жизнь своей возлюбленной. Чем это закончится? Читайте - и узнаете!

Мне понравился данный роман. Складный слог автора, живые персонажи, интересный сюжет - все это я отнесу в плюсы. Минусом же могу отметить некоторую затянутость. Можно было сделать и покороче, убрав водичку. Рекомендую любителям современной прозы.

В приложениях в конце книги есть выдержки из работ по похожим случаям в реальной практике психиатрии. Здесь имеет место быть синдром де Клерамбо, одна из разновидностей эротомании.

Объектам одержимости больных синдромом де Клерамбо может угрожать насилие, стресс, физические и сексуальные домогательства и даже смерть.

Моя оценка 4/5.

Книга мне понравилась. Здесь есть о чем задуматься особенно на счёт доверия между парами,а тут это наглядно показано,какое оно хрупкое.

Писать про то, как разбиваются чашки, как разрастаются незаметные трещинки, - не фокус. Навскидку из последнего: об этом же Фоер в "Вот я", Каннингем в "Начинается ночь". Вы мне расскажите, как склеиваются чашки! Вот это будет мастерство. Макьюэн просто позорно бежит с поля боя: книга заканчивается расставанием главных героев, и только из скупой строчки в записках врача мы узнаем, что пара снова сошлась и усыновила ребенка. Хэппи-энд впроброс. Да, в отличие от других историй, где непонимание зрело годами, в романе Макьюэна разлад происходит за считанные дни, но тем страшнее это выглядит.

Непонимание, несовпадение, разрушение единства, неудача координации, провал коммуникации - основная тема книги. Начинается она невозможностью выбрать лидера и договориться в экстремальной ситуации, в результате чего гибнет человек. Продолжается разговором на разных языках Джо и Джеда. Далее потеря общности Джо и Клариссы. (Одно из выражений этой немоты - что Кларисса пишет письмо Джо, вместо того чтобы поговорить с ним.) Апофеоз темы лично для меня - сцена в полиции, когда рассказ героя противоречит показаниям других свидетелей. Джо чувствует, что ему не доверяют, что возможность взаимопонимания с кем-либо в этом мире утеряна.

"Я почувствовал знакомое разочарование. Мы не сможем прийти к согласию. Мы живем в тумане ненадежных, частично заимствованных представлений, данные чувств меняются под призмой желаний и убеждений, которая искажает и нашу память."

Надо отдать должное Макьюэну, он мастерски строит повествование так, что читатель на этом этапе сомневается в том, нормален ли главный герой, или Джед - плод его фантазии. Всего несколько тонких, еле заметных штрихов (сомнение Клариссы, ее замечание о почерке, фигура спиной в ресторане, противоположные показания в полиции), и сгущается тугая атмосфера паранойи. Джо подозревает Джеда, а читатель с Клариссой подозревают рассказчика.

Воздушный шар, от которого один за другим отваливаются фигурки людей, - символ диссонанса, несогласованности между людьми. Представьте себе союз Джо и Клариссы как воздушный шар, от которого по очереди отпадают цепляющиеся за канаты фигурки: сначала она, потом он. Обрываются все связующие нити. Брак улетает в голубое небо, пустой, опустошительно легкий - в корзине больше ничего не осталось. (Тем удивительнее междустрочный хэппи-энд, который автор как будто побоялся прописать.)

Основная особенность книги - в ней нет характеров, есть типы сознания. Джо - научное. сознание Джед - религиозное. Но есть еще третье - Кларисса, якобы тоже человек науки, изучающая стихи и письма мертвого поэта, но на самом деле она скорее человек культуры. Назовем ее тип сознания "поэтическим", промежуточным, межеумочным. Она делает выводы, но неправильные, переоценивает "одержимость" Джо и недооценивает одержимость Джеда.

(Забавно, но эта книга упала мне в руки, как перезрелый плод, как раз в то время, когда я сама увлекаюсь научпопом и склонна все объяснять данными разных наук, поэтому мне особенно интересно следить за ходом мыслей героя.)

Я тут не клею никаких ярлыков: я лично бухаю, а кто-то колется кто-то изучает науку, а кто-то молится. И то, и другое помогает держаться на плаву и дает иллюзию понимания мироустройства. Но из книги следует, что научная картина мира явно несет в себе преимущества. Включив разум и интуицию, Джо диагностирует болезнь Джеда задолго до врачей и становится способен предсказать его дальнейшие действия. Рацио торжествует над религиозным сознанием, над поэтичным сознанием, над отсутствием сознания и процедурностью полиции (вот убьют, тогда и приходите!). И все же человек - не компьютер, поэтому Джо не может предотвратить катастрофу в личной жизни.

Начав с ярчайшей сцены и сильного морального конфликта, Макьюэн фактически оставляет его без разрешения, переводя все стрелки на триллер с Джеком. Хотя в других известных мне книгах Макьюэна такой конфликт стягивал на себя все смыслы повествования. "Амстердам" (1998) - это просто притча о моральном преступлении и наказании, в "Искуплении" (2001) вина героини мучает ее всю жизнь, "Закон о детях" (2014) строится на противопоставлении двух моральных систем. Своим искуплением Джо, видимо, считает то, что он обелил посмертный образ профессора, в котором усомнилась его жена.

Хотя, включив "режим Джо", я понимаю, что переживание морального конфликта мгновенно сходит на нет, когда дело начинает касаться выживания. Эволюция нас готовила именно к этому: чувствовать опасность и привлекать мозг для решения проблемы. К тому же в истории с воздушным шаром произошло размывание ответственности и соответственно размывание вины.

Подытожу: Макьюэн пишет сочно и точно, сам процесс чтения его книги дарит радость. Но нежелание досказать историю вызывает недоумение. Книга заканчивается двумя приложениями - записками врача (опять же научный взгляд на мир) и письмом Джеда (опять же религиозный). Такой финал ничего ни прибавляет, ни убавляет к самой книге.