Текст книги "Алхимик. Повести и рассказы"

Ах, Анюта!

Я столкнулся с ней на входе в подвальное кафе – хотел-таки позавтракать, поскольку был уже полдень. Тык-мык, тык-мык – это я даме шикарной дорогу хотел уступить, а она – по обыкновению – тоже – в унисон – в ту же сторону, куда и я. Так что – по обыкновению же – впору осердиться: голод не тётка, а тут, понимаешь, досадное препятствие в своём репертуаре. Глянул сердито – ба! Да это ж Аня Трубецкая!

– Анюта!?

– Вот именно, Славик. Я ему дорогу пытаюсь заслонить, а он – ишь! – понурой коняшкой объехать норовит и даже не взглянет. Аль оголодал настолько? Вроде не тощёй.

– Анюта, какими… э-э-э?

– Судьбами?

– Да-да, какими?

– Ну… что ж мы на бегу да на проходе. Я, собственно, тоже хотела перекусить.

– Но кака-ая ж ты стала!

– Какая?

– А глаза! Ну прям… экстра-класс!

– Тю-тю-тю…

Мы с ней – вернее, с ними, двумя подружками, – работали в разных отделах: я на шестом этаже, Анюта с Катюшей – на втором. Иногда сталкивались в столовой или в буфете. И поначалу я их мало различал – нужды, в общем, не испытывал. Но вот однажды одна из них, тёмненькая, с чертами лица неброскими, но строгими и приятными, и каковые особенно расцветают в пору женской зрелости, а не в младой юности, вдруг и говорит (подошли к буфетному прилавку и, шаля-играючи, меня потеснили), озорно так поблескивая глазами:

– А купите-ка ей стакан соку, – этак вполоборота ко мне, – чтоб она отстала от меня раз и навсегда.

– Вы это мне?

– Вам-вам, кому же ещё, тут никого больше и нету.

В самом деле, в буфете мы были лишь втроём, не считая буфетчицы, которая не обращала на нас за своими арифметическими подсчётами на калькуляторе решительно никакого внимания.

– А почему чтоб отстала?

– Да потому что… потому что канючит и канючит: познакомь её, видишь ли, с молодым этим мужчиной и всё тут. А как я познакомлю, если и сама не знакома? – и она пожала плечами, и озабоченно свела тёмные брови.

– Х-хэ, – мне стало весело, и лёгкая досада за их маневр у прилавка покинула меня, и я даже перестал спешить, хотя обеденное время закончилось, а с этим у нас было строго.

– Вот вам и «х-хэ». Так что, будем знакомиться? – и она протянула узкую ладонь с длинными пальцами. – Аня. А вот эта кокетка – Кэ-атя. Катюша.

Кэ-атя-Катюша засмущалась, зарделось её кругленькое личико с припухлыми губами и голубыми глазками, но ручку маленькую также протянула бойко, как точно опасалась не успеть. Так мы познакомились.

Потом… потом у нас с Катюшей была любовь (слово роман не совсем тут уместно: Катюша хотела познать в сексе всё и сразу) – до тех самых пор, покуда я не перевёлся на другое предприятие. Причём, уходил без сожаления и боли не столько по причине повышения по службе, сколько оттого, что Катерина мне прискучила – своими однообразными разговорами о делах в своём отделе, интригах, своей неугомонностью и даже ненасытностью в делах любовных, в которых она – что сразу бросилось мне в глаза – любила себя и только, даже прижимаясь ко мне у зеркала на прощанье, глядела наивными глазами лишь на себя саму: как она, очевидно, смотрится на фоне зрелого мужчины. Что-то сквозило в наших отношениях от телемоды… типа того, что надо в её молодую пору если не жениха, то уж, по крайней мере, любовника (слово возлюбленный употребить не решаюсь, также, впрочем, как про искренность и трепетность). А ширпотреб, хотя и модный, всегда меня быстро утомлял.

С Анютой же мы иногда сходились на лестничной площадке моего шестого этажа у таблички «Место для курения» и болтали те несколько минут, что оставались от обеденного перерыва: о кино, театрах, книгах, как водится. Вот с ней мне почему-то было легко – точность в слове и жёсткость в определениях и оценках, прямота, будто говорила с лучшей подругой, а не с недавно знакомым мужчиной. Может быть, оттого, что был у неё старший брат, недавно женившийся и оставивший её без приватного собеседника-друга.

– Знаешь, Слав, замуж хочу, у-ужя-ас как. Если не выскочу вскорости, по рукам пойду.

– А есть за кого?

– Да есть. Не очень, правда, чтоб люб, но лучше уж так, чем… – Её пауза могла означать намёк на наши с Катериной отношения. Она вздохнула: – Только не думай, будто я намек-кекиваю…

А потом, как уже сказал, я переменил место работы, и мы уже не встречались, о чём я в иные минуты сожалел, так, как обычно сожалеет человек о том, что вот, сменив коллектив, новых друзей до сих пор не обрёл.

И вот передо мной сидит красивая дама, не дорого, но со вкусом одетая, умным взором чуть ли не проглядывает меня насквозь. Вдруг спрашивает:

– Счастлив?

И это посередь обычного трёпа случайно столкнувшихся людей.

– Что? – я уже отвык от такой её прямоты. – Как тебе сказать… А ты?

– Да я уже вторично замужем. Но чего-то нет, ты не знаешь чего?.. – И поскольку я промолчал в замешательстве, продолжала нащупывать нужные слова: – Не достаёт нам… нет в отношениях наших… как бы сказать… не то чтобы тепла, а некая вот игра всё время – сю-сю-сю-сю. Боюсь, так и не прорвёмся друг к другу. Что?

– Нет-нет, ничего, говори.

– Да я, собственно, всё и сказала.

И она опять смотрела мне в глаза, и я никак не мог понять… чего-то не мог я освоить своим замороченным умом. Осознал лишь в своей комнате в коммуналке, где очутился после развода со своей благоверной, стоя у окна и глядя, как ветер раскачивает клёны, срывая с них последнюю оранжевую листву-одёжку. Ох, какой же я тупой! Боже праведный! Ведь мы не случайно встретились у этого кафе! Ну почему, Славик, ну почему ты такой?.. Эх, Славик-Славик, эх!.. Ах, Анюта!.. И ещё эта песня в мозгу неотвязно: «…где-то далеко-о гудят поезда, самолёты сбива-аются с пути… если он уйдёт – это навсегда. Так что не дай ему уйти…»

Последний день последнего месяца

…Звонок. Среди ночи… Единственный раз не отключил мобильник за последние сто лет – и на тебе! Будят!

За окном ненастье. Ветер крышу сносит. А они будят! С-с-сво!..

Но голос ему понравился… нет, он его потряс! Ошеломил даже! – так правильнее. Это из той самой арии, каковую либо мечтал и мечтаешь сочинить, ибо услышал её в сладком сне, и она, как розовая мечта, преследует тебя с той поры… Ну или идея – навязчивая. На твою голову. Идея фикс, идея совершенства или как там её обозвать ещё?..

А за стенами всё то же ненастье. Дождь о чёрное стекло окна, как из шланга. Треск ломаемых ветвей… Теперь не уснуть. С-с-сволочи! Кто? Зачем?

Да, но этот голос… до того внятный и умный… Голос этот – действительно ария, всеобъемлющий, как сама природа. Стихия. Женская. Так что сразу осознаёшь – обладатель сего роскошного голоса талантлив, широк, добр, проницателен… и так далее. А главное – твой это голос. В том смысле, что родной по всем параметрам. По крови. За голосом этим – родственная, понимающая душа. Поэтому тебя и обуяла та самая тоска-кручина… Тоска-а-а!.. В иную минуту с ума сойдёшь. Вот уже столько годков тебе, охламону, натикало! – думаешь ты с ожесточением ко всему вокруг и одновременно жалостью к себе, – и что? – не суждено, похоже, познать тебе, услышать, ощутить биение родного сердца… И это без шуток. Хотя и не без опаски засерьёзить момент. Тут ещё разбалансированность в мозгах – от неожиданности, возможно: неужто, мол, я способен на такие эмоции? До сих пор?..

«Ты о чём? Ты вообще-то здоров? Может, сто грамм? И ещё сто?.. И побоку этот бред…»

Нет? Продолжим?

Словом, настолько ошеломил его этот внезапный звонок, что он, Григорий Викторыч, клерк средней руки, как сейчас выражаются, оторопел натуральнейшим образом… Ну, или обалдел – кому как ближе. Да, представьте, оторопел, как ребёнок, впервые что-то узревший – настолько оторопел, что…

(Так! Заколодило. По кругу повело. Мысль рвётся, путается… Но это как раз и говорит о том, что трудно в иную минутку обрисовать то состояние, в какое ты окунулся, провалился, рухнул… Оно поразило тебя как укус королевской кобры! Ты вот-вот умрёшь, а другим это, что называется, до лампады… Но так как Григорий Викторыч был ко всему прочему и химически сонным… он весь день – на ветру, под дождём и снегом – чинил крышу сарая на своём дачном лоскутке… Нормальные люди – скажет кто-нибудь чрезвычайно нормальный – занимаются подобными делами исключительно в хорошую погоду – и будет прав. Знаем. Да вот так вот… Иногда получается и невпопад. И объяснить тому, кому не приходилось действовать невпопад, кто не попадал впросак на ровном месте, вряд ли имеет смысл. Словом, и не чудак вроде, но случается… И потом, судите сами, разве нормально, когда средь зимы дождь хлещет? Вот то-то и оно. А раз так, то и нечего особенно удивляться, если мы с вами выглядим в иные минуты не вполне адекватными. Справедливо? Ну и вот…)

…настолько оторопел Григорий Викторыч, что ничего лучшего в ответ, чем «вы ошиблись… номером» не выдал – не нашёлся попросту спросонья. Смекалки не хватило, подобающего настроения, куража, если угодно. Тямы – как сказали бы где-нибудь под древним городом Тамбовом.

А потом, чуть погодя, за окном мутно-молочно забрезжило… потом – сон, зараза, истаял окончательно, улетучился, понимаешь ли, куда-то за пределы хлипкого домишки… и наш Григорий Викторыч стихийно размечтался. Как юноша размечтался, право. Даже неудобно за него. Хотя… опять же не будем зарекаться.

Ну что такого особенного она спросила? Да ничего особенного. Вот они (компания?) там где-то собрались и ждут только Оксану. И не мог бы он ей, Оксане этой, передать, чтоб она, копуша из копуш наверняка, поторопилась… Три часа ночи, в конце-то концов… Впрочем, время всё равно детское. Для них… Они сегодня на крыше не сидели, сопли на ветру не морозили… А он, Григорий Викторыч, балда разэтакая, про фамилию этой дамочки спросил зачем-то и… и прочее. Уточнить ему, видите ли, необходимо. Ну, клерк он и есть клерк. Чинуша. Сам себя так и величает, когда раздражён. Нет, чтоб сказать: «Я вместо неё могу подскочить к вам, не хотите ли?..» А он про фамилию!.. Типа того, что да, в общем, есть у него знакомая по имени Оксана, но с какой стати просьба обращена именно к нему? И почему он должен потревожить средь ночи эту свою знакомую… Бред. Бред немолодого уже человека. Уставшего, допустим, но… бред, как теперь не оправдывайся. Отстал, отстал он от ритма современной жизни. На даче ему покопаться и милей и спокойней. Ну и так далее.

А голос запал в душу. Запал. Застрял прочно. Разбередил, расковырял источник воображения. Впору перезвонить, исправить оплошность – назначить свидание или уж поболтать по-нормальному хотя бы… Однако спать-спать, крышу-то всё равно надо докрывать-дочинивать. У сарая. Течёт. Никто за тебя… Спим. Уже спим… А своя-то собственная крыша на месте? – и он пощупал свой взопревший лоб. Всё же сто грамм, сто пятьдесят, пожалуй, бут не лишними…

Но однажды, недельки этак через полторы, он не вытерпел и позвонил-таки, не выдержал внутреннего неудовольствия самим собой.

– Привет, ты где? – спросил.

На том краю возникла некая лёгкая заминка недоумения-осмысления.

– Чего молчишь? – продолжал наступать Григорий Викторыч.

– Вам кого? – оттаял пришедший в себя голос.

– Это не смешно.

– Что не смешно?

Теперь заминку (искусственную) сотворил Григорий Викторыч.

– Люся?.. – вспомнил он имя из всем известного анекдота и замолчал, чувствуя, что начинает краснеть. Но… но «голос» известного всем анекдота не вспомнил, а возможно не счёл нужным вспомнить. Или, может, вообще не знал, не слышал, потому что он из другого поколения, помоложе которое, другие анекдоты у них нынче в ходу, и… (И ведь что любопытно: иной умнейший человек продумает всё до тонкости, всё просчитает, расфасует в логической последовательности, а какую-нибудь фитюльку и не учтёт. И всё! Всё развалилось. Рассыпалось. Не состоялось. Просто потому, что анекдот был в ходу лет пятнадцать назад, а человек, голос которого тебя поразил и пленил, в то время вообще никакими анекдотами не интересовался, по одном простой причине: ему было тогда всего годика четыре… ну или пять. Какие ему, дитяти, скабрезности, какие анекдоты?!.)

– Нет. Не Люся.

– Но ваш голос мне знаком. Кстати, очень-очень милый у вас голос. Мы не пересекались? Где-нибудь?

В трубке возник механический шум – наподобие тормозящего трамвая – и связь прервалась…

Но где-то ещё через неделю…

– Похоже, я ошиблась номером.

– Знакомый голос… – Григорий Викторыч подобрался, как тигр для…

– Ах да, вспомнила…

И не было в её голосе никакого кокетства, ну никакого намёка на флирт, но…

– Я тоже. Тогда я подумал, какой насыщенный полутонами тембр… Талантливый, можно сказать… Какой… – и чувствуя, что перебирает в комплиментах, прервал сам себя на полуслове: – Ну а теперь кого вы ищите?

– Вас.

Григорий Викторыч саркастически улыбнулся – всё же чувство юмора ему тоже порой присуще, сопутствует как бы. Потому сказал бодро-весело:

– Судя по всему, вам лет девятнадцать. Да, не больше, пожалуй. А мне…

– А вам?

– А мне, увы, полста с гаком.

– О, это не возраст для мужчины.

– Вы либо работаете психологом, либо авантюристка.

– Спасибо.

– В чём я ошибся?

Трубку повесили… Впрочем, ныне трубки не вешают, а кладут – на базу или в карман.

И вот в последний день последнего месяца… Зачем, скажет кто-нибудь обязательно, так витиевато? Сказал бы, как все: в канун нового года – то есть 31 декабря… Да вот не хочется так. Хочется поиригинальничать. Глупо, понимаю. И всё же…

Так вот, в последний день последнего месяца (кстати, день его рождения) звонок застал его на эскалаторе.

– Привет.

– Уже очарован.

– Почему не звонишь?

Григорий Викторыч скосил глаз на бегущую мимо по закруглённому потолку новогоднюю рекламу.

– Не знаю, право, что отвечать.

– Ты не находчив.

– Увы. Мало того, не успешен, некрасив, непрактичен, в замоте и, ко всему, простужен… Продолжать?

– Встретимся, может?

– Что?

– Я говорю, встретимся?

Опять бегущая реклама – аж позвонки шейные хрустнули.

– Я думал, у нас телефонный роман. Не более.

– Я, в общем, тоже так думала. Но…

У Григория Викторовича заломило ухо, так сильно он прижимал трубку, боясь попусту растранжирить вибрации дорогого ему голоса.

– Когда?

– Да хоть сейчас.

– И где же?

– А вы где?

Он назвал станцию.

– Тогда так. Ждите меня в вестибюле, сразу за турникетом.

– Долго ждать?

– Минут пять-семь. Я тут совсем рядом.

– Вот как.

– Да, я тоже считаю, случай надо использовать.

– Как я вас узнаю?

– Я сама к вам подойду.

– А вы меня как узнаете?

– А проведём научный эксперимент. Можно ли узнать человека, исходя из…

«И так бывает?» – подумал он.

Он всё же вышел наверх – к цветочному киоску. Продавщица поспешно закрывала висячий замок:

– Две минутки, две минутки, простите, – и, прижимая руки к груди, побежала прочь.

«И так бывает?» – оглянулся Григорий Викторыч в поиске другого источника флоры… Или фауны? Он почему-то всегда путал эти два природных определения… Но ничего поблизости, кроме загончика из металлической для расфуфыриных елок не обнаружил.

Вернувшись на условленное место, успел лишь перевести дыхание.

– Итак, – услышал и обернулся.

Секунд тридцать, без преувеличения, взирал он молча на красивую женщину, с трудом будто припоминая… «Да-да, она,» – сказали, наконец, его глаза. И тогда, улыбнувшись едва-едва, она как бы тоже вспоминавшая, но вспомнившая раньше него:

– Разочарованы?

– Нет, что вы. Напротив. Я, признаюсь, рассуждал уже по привычке так: коли человек награждён столь красивым голосом, то вряд ли он ещё и внешность имеет под стать… Значит, вы меня просчитали? Человек, который старается уложится в пять минут, чтобы сбегать за цветами… Вы уже тут стояли, когда я подъехал?

Она взяла его под локоть, и они отошли к зеленовато-серебристому мрамору стены, чтоб не мешать людям вокруг бежать и суетиться.

– Вы наблюдательны, но… Мне, действительно, хотелось уга… узнать вас в толпе. Понимаете?

– Кажется, да. Какая у нас программа?

– Самая что ни на есть прозаическая…

– Вкусить общественного питания?

– Если на большее нет денег.

Григорий Викторыч отступил на шаг и подчёркнуто оглядел её с ног до головы.

– И? – усмехнулась она.

– Вам не девятнадцать.

– Не увиливайте.

– По бокалу вина и по чашке кофе потяну.

Уже на земной поверхности при скупом, но всё же дневном свете она придирчиво оглядела его исподволь и он, усмехаясь, решил: разочаровал. И… почему-то почувствовал себя увереннее, смелей.

В кафе, где все вкусовые запахи перебивал запах хвои, хотя вокруг пестрело и мигало всё искусственное (дезодорант?), за столиком у окна он долго изучал меню, после чего сурово-привередливо спросил, отделяя каждое слово:

– А это… что… есть… такое… за абракадабра?

– Гадость, кою не осилит даже японец, – сказала она.

Григорий Викторыч окинул её скептическим взглядом и поднял глаза на официанта.

– Брокин-ро – изобретение шеф-повара, – отреагировал гибкий официант язвительно: то есть после сказанного дёрнул углом своего большого рта так, точно втянул в себя жидкость и затем, погоняв её в полости, выплюнул.

– А суть?

– Съедобно, но не очень.

На сей раз Григорий Викторыч вопросил без слов – попросту вздёрнул и пошевелил бровями.

– Ну… – официант слегка замялся, – купажно… Мясо и рыба под соусом ля…

И так, значит, бывает, – уже обречённо посетовал Григорий Викторыч на какую-то фатальность, окружившую его с момента фиаско с цветами. А может, с момента звонка?..

– Что ж, изобретатели нуждаются в нашей поддержке, – вздохнул он упрямо.

После бокала вина Григорий Викторыч освоился ещё больше. Он посмотрел в яхонтовые зрачки визави и отправил ей мысленное послание: за разочарованных, но очаровательных особ.

Тут к их столу решительно приблизился субъект иного восприятия действительности. Он слишком низко склонился над столом, словно собирался понюхать брокин-ро, затем, однако, передумал (нюхать), повернул голову к Григорию Викторычу, секунду-две таращил свои мутновато-чёрные маслины, затем шмыгнул носом и подмигнул. После этого резко повернулся всем корпусом к даме, так что пришлось опереться локтем о стол, и что-то проквохтал нечленораздельное. И только затем придал своему телу более-менее перпендикулярное положение.

– Да? – спросил и при этом икнул.

– Нет, – сказал Григорий Викторыч и, быстро схватив субъекта за большой палец левой руки, резко завернул его кисть на излом. При этом такая бездонная лютость отразились в его лице, что субъект, ойкнув, трезвым голосом выпалил:

– Больно! Я пойду!

– Точно, пойдёшь?

– Точно, пойду.

– И не вернёшься?

– И не вернусь.

– А зачем приходил?

– Не знаю.

Удаляясь, гость-субъект потирал палец и запястье и с удивлением на протрезвевшей физиономии оглядывался. Удивление, впрочем, не мешало ему ходко лавировать меж столиками.

Григорий Викторыч посмотрел на… кстати, как её зовут?.. и прочёл на красивом лице сразу несколько эмоций – удивление с оттенком разочарования и подавляемое восхищение им, своим новым… а кем, собственно?.. Да, кем она его считает на данную минуту – новым знакомым, претендентом на руку и сердце, временным исполняющим обязанности?..

И вдруг Григория Викторыча осенило… С ним уже такое случалось. Правда, давно, в далёкой молодости. Неужели такое возможно и теперь, когда он на три десятка лет старше. Но сразу свою догадку он обнаруживать не стал. Выдержке, по крайней мере, за прошедшие годы он научился.

– А мы так до сих пор и не познакомились, – сказал он и без прежнего пиетета всмотрелся в лицо сидящей напротив женщины. Нет, конечно, какие там девятнадцать. Минимум двадцать девять, если не больше. Выглядит, конечно, замечательно. Но эти плоды могут быть и результатом фитнеса и разных салонов… Мало ли. Спортсменка, короче. И это, в общем, неплохо. Зачем ему какая-то совсем уж юная студенточка. Если бы не подозрение…

– Действительно. Клара, – и она протянула ему свою изящную ладонь. Он взял её в обе свои, и поднёс было к губам, но не поцеловал.

– Однако до чего холёная ручка. Очень красивая и очень холёная. Скажите, это связано с вашей профессией?

– Профессией? – не поняла Клара.

– Ну да. Я имею в виду косметический салон… Или маникюрно-педикюрный.

Клара что-то почувствовала и внимательно присмотрелась к Григорию Викторычу.

– А вас как зовут?

– Мы снова на «вы»?

– И всё-таки как?

Григорий Викторыч покачал головой из стороны в сторону.

– Не поверите. Карл.

Клара всплеснула руками и рассмеялась. Нет, смех её был соответствующе хорош и подобающ бархатному голосу и цветущей наружности и холёным рукам… многие позавидовали бы такому роскошно-раскованному, сахарному, можно сказать, смеху… Но что-то в нём Григорию Викторычу теперь не понравилось.

– Карл у Клары, – сквозь чудный перелив проговорила Клара, – украл кораллы…

И тогда Григорий Викторыч спросил:

– А скажите, Клара, тот мужчина, который давеча здесь разыграл скомороха – он ваш знакомый?.. Я бы даже предположил – близкий человек… Вы поссорились с ним и… набрали мой номер?

Клара оборвала свой смех и язвительно усмехнулась, что сделало красивую женщину вдруг не очень-то и красивой, потому что презрение и жестокость редко, наверно, кого красят.

– А вы догадливый, Карл.

– И вы хотели утереть ему нос? И непременно в последний день последнего месяца?.. Не знаю, как ему… этому вашему приятелю, но мне вы утёрли… бесспорно…

Вот и ещё одна – очередная? – иллюзия развеялась. Растаяла, рассыпалась, разлетелась… А так хотелось ошибиться на сей раз. Ох, как хотелось… Григорий Викторыч спустился в метро и в вагоне пытливо посмотрел на своё отражение в тёмном стекле.

Но голос!.. Не мудрено, что он потерял и бдительность и голову…

– Да, – нажал он кнопку на телефоне, догадываясь, кто звонит.

– А как вас на самом деле зовут, Карл?

– А вас, Клара?