Текст книги "Седьмой круг ада"

– Микки! Да вы ли это? – оттаявшим голосом спросил барон. – Впрочем, и сам вижу: несомненно вы! А сначала, представьте, не узнал – вытянулись, возмужали…

– Я так рад, ваше превосходительство… – все еще пребывая в смущении, тихо признался Микки. – Когда мне стало известно, что вы примете нашу армию… поверьте, я был счастлив и не мог дождаться…

– Я тоже рад, Микки. Очень. И прошу вас наедине называть меня Петром Николаевичем.

– Благодарю вас. Благодарю… Петр Николаевич, – растроганно, сдавленным голосом сказал Микки. – И еще… только два слова. Здорова ли ваша матушка, баронесса Марья Дмитриевна? Где она? Как она? Знаете, я часто вижу ее во сне!..

Врангель нахмурился, грустно сказал:

– У меня давние новости, Микки. Находится в Петрограде, была жива, здорова.

– Как? Она не покинула Совдепию?! – воскликнул Микки.

Барон со вздохом развел руками.

– Как-то так получилось… надеялись на иной поворот событий, не зная, какие испытания будут ниспосланы нам Господом. А сейчас… сейчас не знаю. Никаких вестей.

Захваченный вихрем последних событий на фронтах, Петр Николаевич Врангель нечасто вспоминал ротмистра Савина, посланного им в Петроград. Сейчас же подумал, что времени прошло достаточно и уже пора бы ротмистру дать о себе знать, известить его, удалась ли рискованная миссия. Того, что ротмистра Савина могла постигнуть неудача, он не исключал: слишком густо замесилось все под Петроградом.

Барон печально качнул головой и тихо повторил:

– Совершенно… никаких… вестей.

Глава четырнадцатая

Эпоха потрясений и сдвигов выделяет не только героев. Как старые, заждавшиеся своего часа мины, всплывают на бурную поверхность проходимцы, авантюристы, палачи, люди без чести, без взглядов, без простых человеческих привязанностей.

Покидавшего Париж Анатолия Демьяновича Сычева – полковника неприметной внешности и неброских манер – провожал единственный человек. О Магомете бек Хаджет Лаше слышали многие, но мало кто знал его в лицо. Крепкий мужчина лет пятидесяти, с пронзительными бирюзовыми глазами на смуглом полноватом лице и жестким ежиком седоватых волос, он был красив той редко встречающейся красотой, которая привлекает и вместе с тем настораживает или даже отталкивает.

Шумно заявив о себе в семнадцатом году книгой из турецкой жизни – о застенках Абдул Гамида с их пытками, убийствами и прочими кошмарами, – Хаджет Лаше в дальнейшем предпочитал оставаться в тени. Но уже хотя бы по тому, как держался с ним полковник Сычев – предупредительно, с той естественной почтительностью, которая свойственна умным помощникам выдающихся людей, – можно было догадаться, что Хаджет Лаше наделен властью, недоступной обычному человеку. Что ж, власть эта и впрямь была велика: создатель «Лиги защиты России», ставившей перед собой широкие задачи и цели – от вербовки в среде русских эмигрантов добровольцев для белой армии до жестоких тайных приговоров отступникам и просто неугодным, – Хаджет Лаше был одним из доверенных лиц сильных мира сего и служил им, обуреваемый страстью войти в их круг, чтобы уже на равных с ними вершить судьбы человечества.

До отхода поезда в Гавр оставалось еще минут десять, и Хаджет Лаше, взяв Сычева под руку, водил его по крытому перрону.

– Доведется видеть Антона Ивановича Деникина, а также Татищева попытайтесь втолковать им, что рассчитывать в святой борьбе с большевиками уже не на кого. Во всяком случае, на «Совещание» пусть не надеются. Передовых умов России здесь нет. Людей решительных и твердых, способных хоть как-то изменить ситуацию в России, тоже. Есть группа выживших из ума кастратов. Я русский, и мой долг – довести это до сведения всех.

Хаджет Лаше говорил, говорил, словно хотел еще и еще раз утвердиться в принятом решении. А причиной, его породившей, были возмущение и гнев на русское правительство в эмиграции, так называемое «Русское политическое совещание».

На заседании «Совещания», спешно созванного его председателем князем Львовым, обсуждался тост Ллойд Джорджа на банкете и его же ответ на запрос полковника Греттена в палату общин. Дважды Ллойд Джордж публично высказался в том смысле, что блокада Советской России Антантой уже не достигает цели. Что блокада уже стала обоюдоострым оружием: бьет по Европе и по Антанте не меньше, чем по большевикам.

Заявления Ллойд Джорджа свидетельствовали о том, что Европа стала уставать ждать благополучного исхода войны с большевиками, что наступает время считаться с реальностью…

Грустное это было заседание. Каждый из членов «Совещания» понимал, что значит установление торговых отношений с большевиками. Это – снятие блокады, прекращение военных действий и, не исключено, признание Советского правительства.

«Россия производит громадное количество зерна и всевозможного сырья, в чем мы очень нуждаемся», – оправдывал этот свои шаг Ллойд Джордж. Но – нет, не в этом была причина изменения отношения Англии к большевистской России. Россия пока ни черта не производила. Главное было в другом. Английские пролетарии и тред-юнионы стали проявлять все больше сочувствие к Советской России. Они создали «комитеты действий» и с их помощью начали оказывать давление на правительство. Докеры отказывались грузить на корабли оружие, направляемое Деникину. В пользу Советской России прокатилась волна забастовок. Дело дошло до демонстраций с лозунгами «Мир с Советской Россией».

Ллойд Джордж дрогнул. Испугался за себя и за свой кабинет.

Члены «Русского политического совещания» поняли: приближается катастрофа. А что предприняли? До чего додумались? «Обратиться с воззванием к Ллойд Джорджу», «Послать обращение к английскому парламенту»… Слюни и сопли. Слова вместо поступков!

Когда Хаджет Лаше понял, что в «Русском политическом совещании» собрались одни говоруны и рассчитывать на их помощь не следует, он принял решение действовать самостоятельно.

Разыскал прибывшего в Париж полковника Сычева. Когда-то они были знакомы, и Хаджет Лаше хорошо знал, что полковник – убежденный борец с большевиками и что храбрости ему не занимать. И что еще важно: он был авантюристом и циником. Человеком своего времени.

– Еще этот старый политический маразматик Извольский предложил послать письмо Ллойд Джорджу с выражением нашего «фэ». А кто мы, в сущности, такие? Какое значение для Ллойд Джорджа имеет наше мнение? Да и станет ли он читать наше письмо?

– У вас есть какие-нибудь радикальные предложения? – спросил полковник. – Как станем драться еще и с англичанами! Помрем с музыкой!..

Лаше едва заметно улыбнулся и довольно долго молчал, словно прикидывая, посвящать ли полковника в свои размышления и планы.

– Не помню, кто – кажется, Маклаков – сказал на заседании, что большевики все больше завоевывают общественные симпатии – и с этим нельзя не считаться, – тихо заговорил Хаджет Лаше.

– А разве не так?

– Не так. Симпатии завоевываются с помощью дел. То, что эти болтуны там… – Лаше пренебрежительно указал рукой в сторону, что должно было означать: члены «Русского политического совещания», – то, что они называют симпатией, – не более как сочувствие, сострадание. Война, разорение, голод – вот причины сострадания. Наша задача – вызвать у европейского общества обратное отношение к большевикам, а именно антипатию, отвращение.

– Было! Чуть больше года назад, после изуверского убийства членов царской фамилии, были и антипатия, и отвращение.

– Вот-вот! – живо отреагировал Лаше. – Все это надо пробудить вновь. Судьба дает вам в руки все меньше шансов. Поэтому слушайте меня внимательно…

И Лаше изложил свой замысел. Полковнику он показался не лишенным смысла. Его осуществление, вполне вероятно, могло коснуться тех, кто сегодня настаивал на замирении с большевиками.

Хаджет Лаше был человеком дела. Он уговорил полковника Сычева взяться за руководство операцией и уже спустя неделю провожал его в Гавр. В Гавре полковника ждал загруженный боеприпасами пароход, идущий в Севастополь.

Раздался длинный свисток кондуктора, и поезд медленно, с ревматическим скрипом и вздохами тронулся. Хаджет Лаше шел рядом.

– Ах, как я завидую вам, полковник… Знаете, здесь ко всему легко привыкаешь, кроме запаха… чужой запах…

– Россия сейчас пахнет остывшим пожарищем, – угрюмо сказал Сычев.

– И все же… когда-нибудь… даже очень скоро…

Лаше начал отставать.

Поезд выбрался из-под сумеречного вокзального навеса и, продолжая разгоняться, побежал по солнечной, с грязными снежными заплатами земле; полковник все еще стоял на ступенях вагона, подняв руку в прощальном жесте.

– Кланяйтесь там… России! – сказал Лаше, зная, что полковник уже не услышит его.

Но Сычев понял, точнее, угадал последние слова патрона.

– Всенепременно!.. – ответил он. – Всенепременно!

…Прибыв в Севастополь, Сычев встретился с начальником объединенной морской и сухопутной контрразведки полковником Татищевым. Не тратя лишних слов, вручил ему письмо. Даже не письмо, а записку, короткую и сухую. Но тон ее был начальственный, приказной:

«Князь! Окажите подателю сего любую помощь, какая ему понадобится. М. б. X. Л.»…

Среди штабных офицеров ходил слух, что Татищев вовсе не был князем. Будто бы когда-то давно мелкий агент контрразведки жандармский ротмистр то ли Рукосуев, то ли Сухоруков из-за своей режущей ухо фамилии получил в своем департаменте звучный псевдоним и таким образом примазался к известному клану князей Татищевых. И будто бы его давний начальник (говорили, что это был не лишенный остроумия подполковник Климович) таким псевдонимом хотел подчеркнуть склонность ротмистра к незаконному обогащению. Ибо известно, что «тать», «татище» на Руси означало «вор», «ворище».

Так ли это, нет ли – кто теперь скажет. Да и кому нужно в это смутное время докапываться до истины?

Впрочем, и Татищевы повели свою замечательную фамилию не от святых праведников. Новгородский наместник Василий Юрьевич еще в начале пятнадцатого века, служа государю и великому князю Василию Первому, сыну Дмитрия Донского, похищал новгородских свободолюбцев и тайно отсылал их на расправу господину своему – отчего и получил в вольном городе кличку Татище.

Темна вода во облацех! Сегодня ты убивец и вор, а через триста лет дети твои – ученые и меценаты, и фамилию свою произносят с гордостью. Должно быть, и новоиспеченного Татищева эта мысль вдохновляла во всех его делишках.

– Рад оказать услугу, – сказал гостю Татищев. – Как Хаджет? Здоров ли? Давно не виделись. Что в Париже?

Сычев, полностью подтверждая свою фамилию, немигающе смотрел на него, и Татищев неуютно поежился, замолчал.

– Хаджет Лаше здоров. О Париже – как-нибудь в другой раз, – ровным, бесстрастным голосом сказал наконец Сычев. – Сейчас же – о деле.

– Да-да! Конечно! – согласился Татищев.

Человек далеко не робкого десятка, он и сам не понимал, что с ним происходит в обществе Сычева. От этого человека веяло холодом недоверия и подозрительности. Серые, почти белесые глаза его были словно отражением того мира, которому практически открыто служил Лаше и тайно, но столь же верно он, Татищев. Этот мир назывался просто: деловые круги.

Те деловые круги, которые стояли за правительствами и армиями. Те деловые круги, которые, по существу, и правили миром. Не будь всего этого, Татищев не только мысленно, но и вслух отправил бы посланца Хаджет Лаше ко всем чертям. А может, и дальше. Теперь же вынужден был спросить:

– Чем могу быть вам полезен?

И опять Сычев заговорил не сразу, словно все еще обдумывал: раскрывать ему или нет перед Татищевым карты?

– Ну, скажем… Для начала меня интересует большевистское подполье. Оно существует?

– Большевистское подполье – не газон с цветами. – Князь начал постепенно овладевать собой. – Едва раскрывал – вырывал с корнем.

– И все же оно есть?

– Несомненно, – даже с каким-то вызовом, с бравадой подтвердил полковник. – Несомненно, есть.

– Стало быть, особы царской фамилии, пребывающие здесь, на юге, подвергаются постоянной опасности? – не то спросил, не то строго укорил полковника Сычев.

– Не более чем мы с вами, – сухо сказал Татищев. Он уже полностью пришел в себя. Магия посланца Хаджет Лаше больше не действовала на него. – Большевистское подполье в Крыму пока, к сожалению, есть. А членов царской фамилии, к счастью, нет.

– А великий князь Николай Николаевич? Он ведь еще осенью собирался приехать в Крым!

– Точно так, – снисходительно кивнул Татищев. – Но вооруженные силы Юга России порвали с монархическими идеалами. Мы сейчас все – конституционные демократы, – он усмехнулся. – Узнав об этом, великий князь написал Антону Ивановичу, что он отказывает себе в счастье вернуться на Родину.

– Стало быть, он все там же, в Италии? – потерянно спросил Сычев.

– В Сан-Маргерет! – весело, будто радуясь за великого князя, подтвердил Татищев.

Его собеседник долго молчал, потом поинтересовался почти без надежды:

– Стало быть, никого из особ царской фамилии в Крыму? Я правильно вас понял?

– Ну если уж вам этого хочется… Находится здесь, например, великий князь Андрей Владимирович… – Татищев умиленно улыбнулся. – Не так давно выражал желание вступить в армию. Антон Иванович отказал. Есть еще его братец, великий князь Борис Владимирович, матушка их Мария Павловна… Пожалуй, все? Нет, еще герцог Лейхтенбергский-младший. Служит на флоте.

Сычев скривился: вся эта дальняя императорская родня – седьмая вода на киселе! – не представляла для него никакого интереса, ибо не могла быть полезна для того дела, ради которого он приехал в Крым. Это – не великий князь Николай Николаевич, родной дядя покойного царя, Верховный главнокомандующий в начале мировой войны, а на сегодняшний день – один из немногих по-настоящему серьезных претендентов на престол!.. И, главное, очень популярный человек в Европе.

Сычев начинал понимать: обычно не ошибающийся Хаджет Лаше на сей раз допустил промах, доверившись старой информации о якобы отбывающем в Крым Николае Николаевиче, и дело, казавшееся в Париже верным, поставлено под угрозу.

Идея, возникшая у Лаше, была проста и сулила успех: надо было организовать покушение на великого князя Николая Николаевича, приписав его большевикам-подпольщикам, а еще лучше – агентам ЧК. Этого было бы достаточно, чтобы даже те, кто готов всерьез заигрывать с Советами, надолго умолкли.

После жестокой, чудовищной расправы над императорской семьей в Екатеринбурге казнь почтенного старца только за то, что он мог быть претендентом на российский престол, несомненно, вновь всколыхнула бы повсюду в мире волну гнева против большевиков.

– А зачем вам, кстати, понадобился великий князь? – совсем уж развеселившись, спросил Татищев.

– Чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, – язвительно сказал Сычев. – А заодно устроить на него покушение.

Недавняя веселость мгновенно покинула начальника контрразведки, и опять он почувствовал себя неуютно.

– Изволите шутить?

– Отнюдь! Именно – покушение. Чтобы весь мир, как это уже было весной восемнадцатого, взвыл от негодования. Объяснить все подробнее? Или и так понятно?

– Но ведь это… это… – Полковнику стало трудно дышать, он судорожно рванул верхнюю пуговицу кителя.

– Вы правы, – бесстрастно произнес Сычев, – это замысел Хаджет Лаше, возникший не от скуки, но по требованию… ну, скажем так: времени. Вы здесь не понимаете, что Европа готова отдать вас на растерзание.

«Сволочи! – выругался про себя начальник контрразведки, имея в виду и своего собеседника, и Хаджет Лаше, и всех тех, кто возвышался за их спинами. – Уголовники!»

Он понял, что не должен сам вмешиваться в это дело, его нужно отвести от себя.

– Видите ли… – задумчиво начал он. – Видите ли, я готов помогать Хаджет Лаше в тех пределах, в каких позволяет мне мое представление о чести и порядочности. В данном же случае…

– Вы хотите сказать, что мы не можем на вас рассчитывать?! – удивленно спросил Сычев.

– Я хотел сказать только то, что сказал, – холодно ответил Татищев и, помедлив немного, добавил: – У меня есть сотрудники, с коими я вас сведу. Вполне допускаю, что им придется по душе замысел Хаджет Лаше. – Голос Татищева креп, обретал уверенность. – К сожалению, больше не располагаю временем для продолжения нашей интересной беседы.

Контрразведка располагалась в самом центре города, на Екатерининской, в покинутом хозяевами – крупными банкирами – старинном, много раз перестраиваемом, готического стиля особняке. Татищев вышел из кабинета и, не оглядываясь, лишь слыша за своей спиной шаги полковника, пошел по сложному лабиринту коридоров, заставленных сундуками, столами, шкафами и шкафчиками – словом, всем тем, что еще совсем недавно придавало человеческому жилью уют и комфорт. Вытесненные в коридор, эти предметы лишь подчеркивали атмосферу безысходной заброшенности и разорения, уже давно поселившихся здесь. Он резко толкнул невысокую дверь и скрылся за нею. Полковник удивленно остановился и стал ждать. Татищев не появлялся довольно долго, наконец встал на пороге.

– Капитан! Поручаю вам нашего гостя полковника Сычева. – Татищев пропустил полковника в небольшой, с одним зарешеченным окном, кабинет, сам же ушел, не откланявшись.

Навстречу Сычеву шагнул моложавый, но лысеющий капитан. Щелкнув каблуками, представился:

– Капитан Селезнев!

– Полковник Сычев.

– Присаживайтесь! – предложил капитан Селезнев и, усевшись против Сычева, спросил: – Откуда изволили?

– Из Парижа.

– Ах-ах! – вырвалось у капитана. – Ах, у Париже, ах, у Париже у мамзелей юбки до пупа и чуть пониже. Один казачок пел. – И, не пригасив искорки смеха, так же бодро и весело продолжил: – Трещим по всем швам. Загоняют в Крым, как джинна в бутылку. Из Одессы вышибли, из Ростова – тоже. В Новороссийске еще держимся. Вот и все о нынешних наших событиях.

– Знаю. – Сычев мрачным, гипнотизирующим взглядом смотрел на Селезнева, но тот не замечал строгого взгляда, так же весело продолжал:

– Вчера по делам службы посетил винодельческое хозяйство «Магарач». Ах, боюсь, не успеем все выпить, придется в море спускать. Так вот вам веселая картинка. Парадокс судьбы. Обовшивевший казачок пьет прямо из бутылки вино, которое прежде император позволял себе только по праздникам. – И без перехода Селезнев сказал: – Что касается вашего дела. Князь посвятил меня в ваше предприятие. Тонкая материя. И человек, подходящий для столь важного дела, у меня имеется. Четкий, решительный. Но…

– Представьте мне его, – попросил полковник. Селезнев кивнул:

– Штабс-капитан Гордеев, недавно к нам прикомандирован. Служил в контрразведке в Добровольческой армии. Отзывы блестящие. Но…

– Что? – насторожился Сычев.

– Нет объекта, – развел руками капитан. – В Крыму сейчас нет никого, кто бы мог соответствовать такой операции.

– Сегодня – нет, а завтра, возможно, будет, – спокойно сказал полковник.

Немало повидавший в жизни Сычев хорошо знал, что надо уметь ждать, что фортуна вознаграждает за терпение…

Глава пятнадцатая

С моря дул ровный холодный ветер. Хрустела под ногами щебенка. Дорога вилась по солончаковому пустырю вдоль берега моря и вела на маяк.

В домике на Корабельной стороне подпольщики больше не собирались: их частое появление здесь привлекло внимание соседей. Очередную встречу назначили на маяке.

Красильников, занятый невеселыми думами, шел опустив голову. Сегодня он виделся с надзирателем Матвеем Задачей. Матвей рассказал, что со вчерашнего дня Кольцова переодели в холщовую полосатую одежду с бубновым тузом на спине и перевели в блок смертников, куда не то что проникнуть или записку передать, но даже заглянуть без специального пропуска невозможно. Блок смертников охранялся особым караулом.

Увидев впереди мальчишеский силуэт, Семен Алексеевич даже шаг замедлил: его встречал Юра. Это уже второй раз. «И надо же было тебе рваться сюда, в Крым, пацаненок ты мой, Юрка! – глядя на мальчика, подумал Красильников. – Харьков – наш. Был бы ты теперь в надежных руках, ходил бы в школу…»

Юра взглянул на Красильникова и остался стоять на берегу моря среди раскачивающихся под ветром белесых метелок ковыля.

Тогда Красильников остановился, бросил через плечо:

– Ну, хватит телеграфный столб изображать! Айда на маяк! – И тут же выругал себя за душевную черствость: парнишка тянется к нему, а он…

Юра стоял, склонив голову, опустив вдоль туловища тонкие руки. Красильников вдруг увидел, как он вырос. Увидел и то, как пообносился. Курточка, заштопанная бессчетное множество раз, была тесной в плечах и короткой, залатанные брюки открывали щиколотки. «Растет парень без отца-матери, – вздохнул про себя Семен Алексеевич. – Холода давно настали, а мы ему теплую одежду справить не додумались…»

– Пойдем, брат, на маяк, – и увидев, что Юра не идет, Красильников спросил: – Ты чего? Обиделся?

– Меня Федор Петрович попросил здесь побыть, – не глядя на него, ответил Юра, – чтоб предупредить, если кто чужой…

– А не скучно?

– Скучно, конечно. Но что поделаешь?

«Хороший парень растет, жаль, что сам по себе, – подумал Красильников. – Без всякого воспитания, без учения… Эх ты, времечко!..»

– Не сердись, – сказал он смущенно. – Поручение у тебя не пустячное. Выходит, что и Федор Петрович, и я, и… все мы сейчас от твоего внимания и бдительности зависим. Ну, дежурь!

Легонько сдавив худые плечи мальчика, Красильников быстро пошел к маяку.

Во дворе, поросшем бурьяном и присыпанном потемневшими стружками, поднырнул под развешанное на веревке белье. Громыхнув щеколдой, отворил дверь.

Из комнаты на него пахнуло терпким махорочным дымом. На стенах горницы были наклеены яркие картинки, вырезанные из «Нивы», в углу перед киотом алела лампадка. За покрытым вышитой скатертью столом сидели четверо: Седов, Мещерников, Василий Воробьев и хозяин. В их глазах Красильников прочитал один и тот же вопрос. Чувствуя себя неловко под нетерпеливыми взглядами, он резче, чем следовало бы, сказал:

– Были бы хорошие новости, я б еще с сеней доложил!

Илья Иванович Седов встретил эти слова спокойно, лишь почти сросшиеся на переносице брови сдвинулись еще теснее. Загорелое лицо его выражало твердую и уверенную силу. Он сгреб в ладонь свою камуфляжную бороду.

– Делись плохими!

Когда Красильников рассказал о своей встрече с надзирателем, первым не выдержал сидящий по правую руку от Седова Анисим Мещерников. Опустив на стол тяжелый кулак, выдохнул:

– Ах, мать моя была женщиной!.. Ну как теперь до смертного блока дотянешься?!

Смотритель маяка укоризненно покосился на Анисима. Голубые глаза Федора Петровича порядком подвыцвели, но все еще не утратили пронзительности.

– Да ведь сколько было сделано! – словно оправдываясь, сказал Мещерников. – Думал: перехитрили судьбу! Все ж на мази было. Все ж до винтика продумали…

– Что о вчерашнем дне думать. О сегодняшнем и завтрашнем думать надо. Чего ж попусту кулаком грохать? – Федор Петрович был не в настроении, и, может быть, от этого голос его скрипел, как плохо смазанный блок.

И опять стало тихо. Хозяин выудил из кармана широких брезентовых брюк короткую трубку-носогрейку, набил ее махоркой. Остальные свернули «козьи ножки».

Заговорил Илья Иванович Седов:

– То, что Кольцова на прогулки водят, – это мне нравится. Надзиратель на крючке – тоже неплохо… От этого и будем плясать. Ну, грохни еще раз кулаком по столу, Анисим! И выложи какую-нибудь приличную мысль!

Высокий, худой, с глубоко въевшейся в кожу лица угольной пылью, Анисим пожал плечами:

– Спросил бы ты меня, Илья Иванович, как паровозы водят и ремонтируют, – это в два счета. А в таких делах…

– Слушай, Илья Иваныч! – обернулся к Седову Василий Воробьев. – Человек я в вашем деле новый…

– Ты – короче. Дело говори!

– Так я и хочу сказать дело. Что, если ночью подкрасться к крепости и подвести под стену пудов десять динамиту?

– А днем, во время прогулки, взорвать? – понял Воробьева Анисим.

– Точно! – воодушевленный поддержкой, сказал Воробьев. – И потом прикрыть Кольцова огоньком!.. Риск тут обязательный, но все же попробовать стоит.

– А ты с тигрой целоваться пробовал? – въедливо спросил Федор Петрович. – А часовые на вышках? А караулы на внешнем обводе? Да тебя за сто сажен к крепости не допустят. Сам погибнешь и людей без толку положишь.

– Нет, – в раздумье сказал Красильников, – на крепость с револьвером да миной не пойдешь… Это вроде как с ножом на бронепоезд.

Они перебирали самые разные варианты, один отчаяннее и безнадежнее другого. Готовы были ухватиться за самый рискованный план, если бы в нем забрезжила хоть какая-то надежда. Всего лишь надежда.

Анисим предложил, пожалуй, самый невероятный с точки зрения нормальной логики вариант. В железнодорожных мастерских, которые контролировались подпольем, ремонтировался бронепоезд. Подпольщики делали все для того, чтобы еще на неделю, еще на день отсрочить окончание ремонта. Так вот Анисим предложил спешно закончить ремонт бронепоезда, вывести его из мастерских, по железнодорожной ветке вплотную подойти к крепости и в упор ее обстрелять.

– Предположим, что это возможно, – не отвергая на корню идею, сказал Илья Иванович Седов. – Что это дает?

– Ну, во-первых, можно разбить фугасами ворота, сделать пробоины в крепостных стенах… можно поднять в крепости большой шухер…

– Ну и?.. Смысл?

Анисим пожал плечами, виновато оглядел присутствующих. И снова они молча курили. А на столе перед ними, как общий для всех укор, лежала та самая газета, в которой сообщалось о завершении следствия по делу Кольцова.

Семен Алексеевич с ненавистью посмотрел на газету, словно она и являлась главным виновником несчастий Кольцова, пробежал невнимательным взглядом по заголовкам. Одна из заметок неожиданно заинтересовала его. Он прочитал короткую информацию, удивленно присвистнул и, отодвинув газету, долго невидяще глядел перед собой, время от времени отгоняв ладонью клубы табачного дыма. Потом сказал:

– С бронепоездом-то оно, может, и авантюра… Но не такая безумная, как глядится с первого раза!

Никто не проронил ни слова, все ждали продолжения – уже по тому, как повеселели его глаза, как затеплились в них озорные огоньки, можно было догадаться: Красильников что-то придумал!

– Предположим, что нападение мы приурочим к прогулке Кольцова… Ну и что? Мы шум-тарарам поднимем, а он ничего не поймет и вместе с охраной побежит со двора внутрь крепости.

– Вот именно, как связаться с Кольцовым? Как предупредить? – раздраженно проворчал Седов. – Сам же сообщил нынче: невозможно, все пути отрезаны!

– Да, говорил. А тут… Черт его знает! Вроде как появилась одна зацепка. – Красильников с сомнением покачал головой. – Если сильно поразмыслить, может, что-то и выпляшется! Вот посмотри…

Илья Иванович глянул на Красильникова, пододвинув к себе газету, стал внимательно вчитываться в убористые типографские строки. Недоуменно сказал:

– Что такого ты здесь вычитал?

– В Севастополь приехал один «приятель» Кольцова. – Красильников чуть заметно улыбнулся и ткнул прокуренным пальцем в нужную заметку. – Вот. «Из поездки в действующую армию возвратились представители военной миссии. Их сопровождает английский корреспондент Колен…»

– Он, значит, и есть приятель Кольцова! – хмыкнул Анисим. – А королева аглицкая, случаем, не тетушка ему?

– Этот Колен встречался с Кольцовым в красном Киеве. А потом признал его уже в адъютантах Ковалевского. Но контрразведке не выдал.

– Скажи, благородный!

– Может, и так. А может, Кольцов его малость припугнул… Вот я и подумал: а нет ли смысла потолковать с ним?

– Как? Англичанин же!

– Он по-нашему хорошо говорит… Этот Колен, пожалуй, единственный человек на свете, который может встретиться с Кольцовым. Иностранец, корреспондент. Не откажут. Вот я и хочу уговорить его, чтобы он нам помог.

– Станет он с тобой разговаривать! – усомнился Седов. – Да и зачем ему такой риск?

– Ну, насчет того, станет ли он со мной разговаривать, то это зависит от обстоятельств. Живет он в гостинице «Кист», и пройти к нему черным ходом ничего не стоит. В номере, без свидетелей, с ним, конечно, можно поговорить… Насчет риска. Тут – игра. Тут уж – чей риск рисковее… Давно в азартные игры не играл. Попробую! – Красильников помолчал немного и Добавил: – Ну а остальное будет за вами!..

Больше всего Красильников не любил стихийности и неопределенности. Перед ними он терялся и становился слабым. До этого часа Красильникова больше всего угнетала неопределенность. Но едва лишь начал вырисовываться этот, пусть и авантюрный, план, Красильников почувствовал себя сильным и решительным.

Прежде всего ему надо было встретиться с английским корреспондентом Коленом. Поговорить. Договориться или припугнуть. Тут уж не до политеса! Его товарищам надо подготовить бронепоезд и загрузить снарядами. И конечно, разобраться в железнодорожных стрелках: какую открыть, чтобы бронепоезд вышел на крепостную ветку. Наконец, надо подготовить катер, который бы вывез всех участников операции – и в случае удачи, и в случае неудачи – подальше от Севастополя, в безлюдные и глухие места.

– Ты с Наташей посоветуйся, – предложил Красильникову Седов. – Она интеллигентов получше нашего знает.

– Боишься, что дров в разговоре с корреспондентом наломаю? – улыбнулся Красильников.

– Боюсь, – откровенно сознался Седов. – С ним надо ласково, нежненько…

– Но и с напором.

– Ага. Но ласково, – стоял на своем Седов.

– Хорошо. Посоветуюсь.

Итак, решение было принято. Хотя никто из них – ни один человек – не верил в успех. Конечно, это была авантюра. Однако они шли на нее. Шли, чтобы каждый из них мог сам себе сказать: «Сделали все, что в наших силах».

Утро было тусклым, туманным, как это часто бывает в милой сердцу Англии. Колен проснулся в благодушно-приподнятом настроении – скоро, совсем скоро он покинет эту сумбурную страну, где так много повидал и мало что понял.

Он любил дороги и связанное с ними беспокойство. В дорогах есть постоянная устремленность, обещание чуда и неизвестного. Он и в Россию поехал, может быть, потому, что Россия для него – большая, неустроенная, невесть куда ведущая дорога.

Постичь до конца Россию и русских Колену не удалось. И все равно, весь во власти ожидания скорой встречи с родиной, он пребывал в хорошем настроении.

Позавтракав, Колен долго смотрел через большое окно гостиничного номера на рейд. Там, почти напротив Графской пристани, стоял английский крейсер «Калипсо», грозно ощетинившись стволами орудий в сторону притихшего крымского берега. На этом крейсере Колену и предстояло покинуть Россию. Отсюда, из номера гостиницы, крейсер казался особо грозным и внушительным. На таком корабле хорошо путешествовать – все-таки пушки обязывают к почтению.

Внезапно раздался сухой, требовательный стук в дверь. Он обернулся и недовольным тоном произнес: