Текст книги "По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых"

Игорь Евсин
По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых

© Евгений Шибанов, 2016

© Игорь Евсин, 2016

© Сретенский монастырь, 2020

Мудрость змеи и кротость голубя. Вступительное слово

Как солнечный свет являет себя в семицветье радуги, так и Божественная благодать, опочив в сердцах избранников Христовых, обнаруживает свое присутствие в просвещенной мудрости юродивых праведников. Предвидение будущего, вещее и меткое слово, умение не унывать в самых сложных обстоятельствах, сохранять бодрость духа и живость сердца среди всеобщей апатии и ободрять унывающих, сострадать ближнему, смиряться перед Богом вплоть до желания оскорблений, гонений и даже побоев Христа ради – вот далеко не полный перечень духовных достоинств, которыми блистают души героев книги Игоря Евсина «По кому палка плачет?».

Юродство Христа ради имеет свои степени, градации, полутона, и в разных людях оно проявляется по-разному. Но есть что-то общее в подвиге юродства. Что же объединяет этих необычных подвижников, обретших нравственное совершенство после упорной, изнурительной борьбы со своими страстями? Борьбы, в которой иногда бывали и поражения, но которая в конечном счете заканчивалась победой христианского духа над бренным телом и страстными помыслами.

Прежде всего юродивых объединяет то, что они подобны благородным рыцарям. Юродство – лишь доспехи, оберегающие их сердца от раскаленных стрел лукавого, от дурных влияний мира сего, во зле лежащего. А кроме того, юродство – это ладонь, бережно прикрывающая свечу сердечной молитвы, дабы ее огонек не погас от вмешательства страстного мира, как от порыва буйного ветра.

Юродивым свойственно искусство употребить вовремя шутку, прибаутку и даже острое словцо с целью уйти от ненужного, от неполезного и даже душевредного разговора. И этим искусством пользуются мудрые христиане. Слово или действие, подчас неожиданное, непредсказуемое, выходящее за рамки светских условностей, цель которого – ободрить огорченного, поставить на место дерзкого, воодушевить малодушного. Эти элементы юродства присутствуют и в современном христианском сообществе. Граничит с юродством и продиктованное Евангелием поведение: молчание в ответ на озлобленные выпады недругов, встречный вопрос на вопрос, заданный с лукавым умыслом, язык притчи, иносказания, аллегории, к которым обращаются в сложных ситуациях.

Мудрые духовники поучают о жизни среди мирян: «Будешь хорошим (наивным, доверчивым, бесхитростным) – съедят. Будешь плохим (самонадеянным, замкнутым, грубым) – заплюют». Христианин должен держаться золотой середины. Иметь мудрость змеи и кротость голубя. То есть одновременно быть невозмутимым и приветливым, мужественным и добрым, скромным и назидательным, но не навязчивым…

Высокодуховные старцы дают иногда такое необычное наставление: «С лукавым – по-лукавому». О том же говорится и в Псалтири: С милостивым Ты поступаешь милостиво, с мужем искренним – искренно, с чистым – чисто, а с лукавым – по лукавству его, ибо Ты людей угнетенных спасаешь, а очи надменные унижаешь (Пс. 17, 26–28). То есть с человеком злонамеренным, желающим тебе вреда, не грех быть хитрым, чтобы разрушить его козни.

Современный мир становится все более агрессивным. Алчность, желание иметь как можно больше земных благ, пребывание в плотских страстях – вот свойства сегодняшнего общества. И чтобы жить в этом мире достойно, современные христиане должны изыскивать особые формы поведения, уметь говорить особым языком, для того чтобы отстоять свой духовный суверенитет. И в этом им могут поспособствовать элементы юродства, которые, не нанося другим оскорблений, помогут опровергать голословные обвинения, разоблачать лесть, а если кто-то стяжал евангельскую любовь к ближним, то назидать и обличать. Но, повторюсь, если он стяжал истинную, евангельскую любовь, о которой апостол Павел пишет так: Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто (1 Кор. 13, 2).

Однако далеко не всем дано понять значение подвига юродства. По большому счету мир ненавидит юродивых, гонит их и преследует, потому что считает безумными за отказ от земных удовольствий. Мир унижает и оскорбляет юродивых, потому что они мешают миру спокойно предаваться плотским страстям и утехам. Еще апостолов, проповедовавших превосходство духовного над плотским, считали за ненормальных людей. Апостол Павел так писал про учеников Христовых: Мы сделались позорищем для мира… – Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся… – мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне (1 Кор. 4, 9, 11, 13).

Но почему же в последующих веках, когда уже было утверждено христианство, юродивые своими речами и поступками сами добивались того, чтобы люди считали их за умалишенных? Чтобы презирали и даже избивали? Потому что они всегда помнили, что Сам Христос подвергался надругательствам и избиениям. Оттого и не могут юродивые предаваться земным радостям и утехам, что перед их глазами всегда стоит распятый Христос.

Но нам, современным христианам, все-таки надо знать, что подражать поведению юродивых не следует. Господь благословляет как возвышенную скорбь и страдания, так и невинную радость, и благочестивые земные утешения. Потому христианин должен держаться золотой середины и, как уже говорилось, иметь мудрость змеи и кротость голубя. А особенно следует избегать лжестарцев и лжеюродивых. Настоящие Христа ради юродивые, в прямом смысле этого слова, сегодня вряд ли где-то существуют, ибо оскудела земля Русская праведниками, удостоившимися такой необыкновенной святости, которую необходимо скрывать под личиной греховности. Мне приходилось встречать уловленных тщеславием людей, выдающих себя за юродивых, ведущих себя эксцентрично, изрекающих туманные пророчества и дающих туманные ответы на духовные вопросы. Это лжеюродивые, произносящие речи от лукавого, помраченного ума своего. Они похожи на античных пифий или оракулов. И ведь находятся такие доверчивые простачки, что принимают их за юродивых Христа ради. Но нам следует помнить слова Самого Христа: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят (Мф. 24, 4–5).

Но по Божией милости на Руси, как гласит русская пословица, не стоит село без праведника. Прочитав книгу Игоря Евсина «По кому палка плачет?», читатель сможет увидеть, насколько богата была наша земля праведниками, насколько высок подвиг юродства Христа ради и насколько чисты души юродивых. Читая эту книгу, мы еще раз убеждаемся, что нет ничего более таинственного, непостижимого и вместе с тем прекрасного, чем святая человеческая душа!

Протоиерей Артемий Владимиров, член Союза писателей России

От автора

Эти рассказы написаны по жизнеописаниям главных действующих лиц и публикациям о них в православных журналах и газетах. Дополнены они авторскими изысканиями и записанными им народными преданиями. Имена большинства персонажей (не главных) – авторские.

Эта книга – не жизнеописания рязанских юродивых. Однако написана она по реальным фактам их жизни и деяний. Надеюсь, что книга будет не только интересной, но и душеполезной для читателей.

Глава 1. Надо ли птичкой становиться?
^{Рассказы о юродивых XIX века}

Позорище человеков

Весна в Нижегородской губернии была нечаянно-ранней. Савелий Иванович Круглов, сидя за столом, утирал со лба капельки пота. За окном его добротной крестьянской избы, словно оперенье селезня, бирюзовело предвечернее небо. Савелий, одетый в черный сюртук с крупными коричневыми пуговицами, похожими на майских жуков, чаевничал вместе с женой Анной и сельской свахой-сводницей Марфой Коротковой. С улицы слышалась задорная частушка деревенских девок:

 
Как под яблонькой густой
Парень спит один, глупой,
Парень спит один, глупой,
Неженатый, холостой.
 

– Это они, кажись, про нашего Николку прибаутку сложили, – задумчиво промолвил Савелий. – Надо ж, забодай их комар, какие умелицы! А ведь сколько раз я ему хороших невест находил. Да вон хоть бы и Клавка Кафтанова. Уж из какой доброй семьи девка! Дом – полная чаша! Я к сватовству-то уж как попотел, только чтоб их ублажить. Подарков накупил: пуховый платок оренбургский для Клавки, и водочки чистой, смирновской, для отца ее, и пряничков тульских для матери. А наш оглоед взял да перед самым сватовством эти подарки в печке сжег! Даже пряники не пожалел, а ведь он сладкоежка, да еще какой! Вот уж не думал, что с ним столько забот будет. Рос тихим, кротким как овечка. Мать с детства по святым местам его водила, послушанию учила.

– Да уж, батюшка Савелий, свет Иванович, – малиновым голоском пропела Марфа, отхлебнув из блюдца душистый мятный чай, – это работа не бывает без заботы, а забота и без работы находится. Вот и у тебя с Колькой хлопоты. И никуда ты от них не денешься. Он вырос и должон уметь хозяйствовать. Но если девка незамужняя остается с непокрытой головой, то парень неженатый – с непокрытой избой.

Анна молчала, зная, что за непутевость сына Савелий держит на нее камень за пазухой. А в чем он непутевый-то? Только в том, что жениться не хочет. Вот Савва говорит, что из-за этого он на миру не в чести будет. Ну так что ж? Людям не в честь, зато Богу во славу наш Николка растет.

Но Круглов думал другую думу. Завтра благодаря Марфе должны прийти Кафтановы, надо их умилостивить. Пожалуй, стоит молочного поросеночка зарезать. Баранинки на стол подать. Да водочки-смирновочки побольше. Может, сладится сватовство…

Из задумчивости его вывел какой-то странный петушиный крик за окном и вслед за тем – дикий гогот парней.

– Это еще что за потешки такие? – пробурчал Савелий и подошел к окну. Открыв створки, выглянул на улицу и действительно увидел потешающихся ребят и девок. А потешались они – Боже ж ты мой! – над Николкой, его сыном. Этот оглоед укутался в бабий платок и, подпрыгивая на одном месте, во всю глотку орал петухом! Позор! На всю округу позор! Кафтановы теперь ни за какие коврижки дочь за него не отдадут.

– Да что ж это такое! – вскричал Савелий. – Этого юрода ни в пир, ни в мир, ни в люди вывести нельзя!

Анна, поняв, в чем дело, охнула, привстала и тут же села. Опять привстала и опять села, словно ноги у нее отнялись.

– А все ты, Анька-встанька, виновата, – заметив телодвижения жены, грозно заговорил Савелий. – Затаскала его по монастырям, где богомольцы с придурью шляются. Насмотрелся он на них и стал к стыду глух, как блудливый петух! Да ты, Анька, встань, потрудись уж ради потехи-то. Посмотри, как на улице над нами гогочут: у богатого мужика уродила баба дурака!

Круглов сплюнул на пол и выскочил из дому. Марфа бросилась вслед за ним, метя по полу платьем, похожим на цветной веник.

Анна с протяжным вздохом встала, подошла к иконе Богородицы и, склонив голову, стала тревожно молиться о смягчении сердца своего мужа, который во гневе бывал страшен.

А тем временем Савелий Иванович подбежал к сыну, схватил его за шиворот, затащил во двор и, ударив прямо в лицо, сбил с ног. У Николки из носа красной струйкой медленно потекла кровь, но Савелий не унимался. Распалившись, он стал бить сына ногами. Тот даже не пытался защищаться. Мало того, не издавал ни звука. Яро, с остервенением выплеснув свой гнев, Савелий сплюнул и ушел в темный, угрюмый амбар, где у него хранилась самогонка.

Анна, выбежавшая на шум, заплакала-запричитала:

– Ой, горюшко ты мое, почто ж ты папку до греха довел, почто мамку так огорчил!

Приподняв голову, Николка с трудом пролепетал разбитыми, опухшими губами:

– Не стану я жить, как папка говорит, а стану – как Бог велит. Кукарекать стану, лаять стану, скакать и прыгать, только б не жениться.

– Да что ж ты, сердешный, жениться-то не хочешь?

– Потому что Богу хочу угождать, а не жене.

Николка с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к колодцу. Обернулся к заплаканной матери, улыбнулся лиловой улыбкой и громко, чтоб отец услышал его из своего угрюмого амбара, весело воскликнул:

– Три судьбы – три беды! Одна беда – холостым остаться. Другая беда – жениться. А третья беда – что никто не пойдет за меня!

Савелий Иванович, с расстройства опрокидывая в рот третью стопку зеленой лихой самогонки, поперхнулся, вонючая жидкость попала в нос, и его затошнило. Он присел на корявый березовый стулок и, отдышавшись, посмотрел в открытую дверь. На дворе, у колодца, Николка смывал с лица кровь.

«И в кого он такой? – размышлял Савелий. – Род Кругловых зажиточный, хозяйственный, крепкий своими семьями. Да и со стороны Анны ни вековушек, ни бобылей не было».

– Эй, оглоед, подь-ка сюды! – позвал он сына.

Николай утерся старым льняным рушником и, подойдя, встал в дверях, осторожно прислонившись плечом к косяку.

– Ну? – только и сказал он, икоса посматривая на топор, лежавший рядом с березовым стулком, на котором сидел отец.

– Заходи! Да дверь за собой закрой, – приказал Савелий.

Никола повиновался.

Анна, увидев, как сын, закрыв за собой дверь, зашел в амбар, со всех ног бросилась в избу и рухнула перед Казанской иконой Богородицы.

– Заступница Усердная, заступись за Николку! Спаси от гнева Саввы! Ведь покалечит он его, как пить дать, покалечит! Ты ведь Сама знаешь, каково матери бывает, когда сына калечат! Вразуми Савелия! Обрати его гнев на милость.

* * *

…Отец поговорил с сыном мирно. А ранним туманным утром Николай куда-то ушел. Савелий, разбудив другого сына, Ивана, сказал:

– Сегодня за двоих работать будешь.

– Это с какого ляда?

– А с такого, что Николка за нас молиться будет, а мы за него работать. И баста!

Запыленный, босой странник, водимый чу́дным желанием, шел из Шацка по щекочущей босые ступни теплой песчаной дороге в Успенскую Вышенскую пустынь Рязанской губернии. Легка летняя дорога. Ласкова в полях шевелящаяся с каким-то тайным шепотком рожь. Чисты и непорочны цветущие богородичным цветом васильки. А ведь это сорные растения. Но у Бога и сорняки прекрасны! Идет странник и славит Создателя: «Слава Тебе, сотворшему небо и землю. Слава Тебе, сотворшему райскую красоту и по изгнании из рая не лишившему нас ее частички…»

– Мил человек, погодь-ка! – послышался из клоктистого придорожного куста грубый надтреснутый голос.

Странник остановился и увидел идущего к нему странного мужика со всклокоченной бородой, похожей на тот куст, из-за которого он вышел.

– Ты не на Вышу ли путь держишь?

– Да, к Заступнице нашей, Богоматери Казанской.

– Так и мне туда. Я из далёка иду, вот прикорнул под кустиком, а потом чую: путник по дороге ногами шебуршит. Тебя увидел, обрадовался. Вдвоем-то веселее идти, так ведь?

Путник промолчал. Было видно, что он не совсем согласен с таким утверждением. Мужик подошел к нему. Выглядел он непонятно как – не то с похмелья, не то с жестокого недосыпа.

– Здорово, мил человек! – поприветствовал мужик странника. – Как тебя зовут-величают?

– Николкой кличут.

– Нет такого имени! – взъярился вдруг мужик, сверкнув глазами. – Коль поминаешь того, во имя кого назван, то поминай с уважением да еще прибавляй родителя, который тебе жизнь дал.

– Тогда, значится, я того… Николай Савельевич Круглов.

Неожиданный знакомец нашего странника то ли улыбнулся, то ли покривился:

– А меня зовут Евпсихий, что значит благодушный.

Пути до Вышенской пустыни оставалось совсем немного, и Николай не очень огорчился соседством со странным Евпсихием, который всю дорогу старался доказать ему, что христианин должен каждый день переносить какие-нибудь страдания.

Когда же они прибыли в монастырь и Николая поселили в одной комнате вместе с Евпсихием, то на душе у него словно кошки заскребли. Хотелось хоть немного отдохнуть, но его новый знакомец продолжал горячо доказывать необходимость страданий.

– Христос страдал, – утверждал Евпсихий, – и мы должны страдать. Он претерпевал заушения и бичевания, и мы должны претерпевать. Ведь мы во Христа крестились, во Христа и облещись должны. Сами должны стать Христом, и по Его слову создать внутри себя Царствие Божие.

– А может, мы должны не Христом становиться, а по силам Ему подражать? – осторожно возразил Круглов.

Что тут сделалось с благодушным Евпсихием! Отшвырнув в сторону сосновую табуретку, он заорал:

– Так ты, позорище для человеков, не хочешь стать Христом?!

Николай растерянно молчал.

– Отвечай, хочешь ли ты стать Христом?! – еще сильнее завопил Евпсихий.

Николай молчал, поняв, что имеет дело с каким-то сектантом, наверное, с хлыстом. А тот, еще пуще разъяренный молчанием, вдруг схватил валявшуюся на полу табуретку и ударил ею Николая прямо по голове! Несчастный закричал от боли, его услышали находившиеся в коридоре гостиницы паломники и стали стучаться в дверь, закрытую на крючок.

Но окостеневший в своей злобе Евпсихий, не обращая на это никакого внимания, набросился на Круглова и с какой-то болезненной горячностью бормотал:

– Вот, милок, ты и становишься Христом. Помнишь, как Его палками по голове били? А сейчас я исполосую тебя плетью, как Его полосовали, а потом ребро проколю. А еще лучше – глаза твои совсем выколю.

Николай, оглушенный табуреткой, был не в силах сопротивляться. Но молча, про себя, взмолился Небесной Заступнице: «Богородица, помоги! Твоему Сыну было больно, и мне тоже!» И вдруг крючок с двери слетел, в комнату ворвались мужики и связали «благодушного» Евпсихия.

Николай от его побоев слег. Не стонал он от боли, не жаловался никому. Только жалел, что на богослужения ходить не может. Лежа в кровати, вспоминал, как его избивал отец, как чудесным образом сменил гнев на милость и отпустил странствовать по святым местам, хотя и чуял родительским сердцем, что сын не вернется.

«И ради чего я терпел батюшкины побои?.. Ушел бы не спросясь, да и дело с концом. А может, у меня крест такой, который я должон нести… Коль подумать, то не мужики меня бьют, а бесы, что через них действуют…»

Через неделю нашел он в себе силы подняться и прийти в соборный Успенский храм Вышенской обители. Сильная головная боль не давала молиться, но Круглов знал, что в храме ему будет лучше, даже если он где-нибудь в уголке посидит на скамеечке. В храме всегда лучше…

После службы Николай, превозмогая головную боль, подошел к иконе своего небесного покровителя и прикоснулся к ней головой, тем местом, на которое пришелся удар табуреткой. Поднимаясь, он задел лампаду, висевшую пред иконой святителя. Она наклонилась, и немного лампадного масла пролилось Николаю на голову. И – вот чудо! – боль сразу прошла. Круглов вернулся в гостиницу, долго размышлял над исцелением и в конце концов дал Богу обет юродствовать. Лаять и кукарекать, как о том говорил и своим родителям.

Чудно́е желание странствовать подвигло Круглова в путь. Благословился он у игумении и отправился в Николо-Чернеевскую обитель. Шел по лесной, от синих теней деревьев узорчатой, расписной дорожке и размышлял о том, как был побит Евпсихием. А еще думал о странности своего желания. Он и сам не знал, чего хотел. Ощущение какого-то большого, важного дела, которое он должен был исполнить, но пока не исполнил, влекло его в дорогу. «Мало того что не сделал, да еще забыл, что надо сделать… – с горькой усмешкой думал Николай. – А может, Евпсихий мне память отбил? И чего он тогда так разъярился? В чем я был виноват?»

Много разных мыслей роилось в голове. И вдруг одна из них по-пчелиному зажужжала в ушах и больно-пребольно ужалила Круглова! «Лаять и кукарекать обещался и еще… еще…» И тут Николай Савельевич без памяти рухнул на землю.

Очнулся в крестьянской избушке, в которой кисло пахло овчиной. Около него возился согбенный, как вопросительный знак, мужичок.

– Очнулся, милок. Ну и слава Богу. Ишь как тебя разбойники-то побили. Шваркнули по голове дубиной, сознания лишили. Думали хоть что-то найти у тебя в суме. А там только хлеб да вода… Хорошо, наши робята чернеевские заприметили нехристей и выручили тебя из беды. Так что благодари помощника путников Миколу Угодника за спасение, обитель которого рядышком цветет-процветает.

– Я у Николо-Чернеевского монастыря на койке валяюсь?

– У него самого, милок, у него самого.

И тут Круглова осенило: «Так вот что я забыл сделать! Своего покровителя, святителя Николу, за исцеление на Выше поблагодарить! Я ж после исцеления опять обещался кукарекать, лаять, скакать… Добре, добре, что дубина разбойничья меня вразумила да к Никольскому монастырю прибила».

И поселился Круглов в селе Старое Чернеево, у похожего на вопросительный знак крестьянина. По утрам и вечерам будил округу петушиным криком, а когда мимо его дома проходил злой человек, то начинал на него лаять. А праздничные крестные ходы встречал, как-то странно подскакивая.

Некоторые ругали его:

– Ты, Савельич, чего как козел скачешь? К чему перед народом позоришься?

А юродивый отвечал всегда одно и то же:

– От радости, мои милые, пляшу и скачу пред Господом моим, Который вместе с вами крестным ходом идет. А если кто-то такое дело за позор принимает – пусть! Я – позорище человеков!

Многие понимали Николая Савельевича, зная о скакании псалмопевца Давида пред Ковчегом Завета и помня слова из посланий, что апостолы – позорище для человеков.

– Божий это человек, – говорили они, – блаженный…

А местный зажиточный крестьянин Семен Иванович, которого на селе звали попросту – Ваныч, относился к нему особенно тепло. Потому как на себе познал прозорливость Савельича. Однажды, прежде чем пойти в паломничество в Успенский Вышенский монастырь, зашел Ваныч к Савельичу.

– Богоугодное дело ты задумал, – сказал тогда ему Николай, – только дорогой не обижайся на тех, кто будет над тобой насмехаться. Помни: ты молиться идешь, причащаться. И не насмешники тебя будут смущать, а бесы, через них глаголющие. Бесы они на человека перед его причастием особо злы. Прямо как комары пред всеочищающим дождиком благодати. А ты отмахивайся от них молитовкой «Господи, помилуй» и не обращай ни на что внимания. Иди куда идешь, в монастырь, значится, причащаться. Бог в помощь. Да… вот еще… обязательно возьми с собою сапоги!

Семен Иванович жалел свои сапоги. Как же! Новенькие они, внизу гармошкой, кожа с пупырышками. Но послушался он Савельича.

А по пути в монастырь ему действительно пришлось перенести насмешки, которые могли бы помешать умиротворенно причаститься. Но, вспоминая наказ юродивого, Семен не обижался. И молитовкой Иисусовой отгонял бесовские нападки, как комаров. Причастившись Христовых Таин и смыв пыль и грязь со своей души всеочищающим дождиком благодати, Семен Иванович пошел в обратный путь. А по дороге из Шацка попал он под простой дождь, вернее – под ливень, и ему очень пригодились сапоги, которые взял по совету Савельича.

Однажды Семен Иванович решил отправиться в Воронежскую губернию на заработки. Пошел к Николаю Савельевичу за советом.

– Что ж, – сказал ему тот, – дело доброе. Целых сто двадцать рублей заработаешь, да еще в монастыре побываешь. А я, кажется, к твоему приходу откукарекаю.

«Сто двадцать рублей… Хорош, хорош заработок…» – подумал Семен и отправился в путь. Устроился в Воронеже на работу, заработал за три месяца ровно сто двадцать рублей. А после расчета, возвращаясь домой, побывал в одном воронежском монастыре, где встретил прозорливого старца Алексия. Старец этот жил вне монастыря, в землянке, и выходил из нее редко. Но в тот день он не только вышел из землянки, а словно ждал кого-то и, завидев Семена Ивановича, поспешил ему навстречу. Познакомились, поговорили, и вдруг старец Алексий, показывая своей тросточкой в сторону Николо-Чернеевской обители, сказал:

– Знаю я, что живет там Николай. Всем Николаям Николай! Божий он человек, хоть и кукарекает. Только недолго кочетку осталось кукарекать.

Из Воронежской земли Семен Иванович пришел в середине апреля. И от крестьянина, у которого какое-то время жил юродивый Николай Савельич, узнал, что он в последнюю неделю Великого поста умер. Эта новость поразила его. Ведь Савельич был еще не старый.

– Такие вот дела, Ваныч, – рассказывал крестьянин. – Умер наш Николка. В монастырской келье почил. Я иногда заходил его проведать. Как посмотрю на него, так кажется, что все раны, все побои, что Савельич за свою жизнь претерпел, обрушились на него разом. Такие сильные боли у него были.

А в это же время в церквях страсти Христовы вспоминались. Вот ведь как… Страсти, неделя Страстная, и всю неделю в убогой келье от мучительных болей катался по полу раб Христов Николай. Страдал со Христом и умер со Христом. Да все какого-то Евпсихия поминал. Говорил, что сбылись, дескать, слова его. А в Великую Субботу исповедовался наш Николка, причастился; когда ж зазвонили к пасхальной заутрене, мирно отошел ко Христу. К Тому, ради Которого жил и страдал.

Юродивый Николай Чернеевский. Николай Савельевич. Фамилия неизвестна. Род. в 1843 г. в Новгородской губ. в семье зажиточного крестьянина. С 1873 г. подвизался в подвиге юродства близ Николо-Чернеевского монастыря в с. Старое Чернеево Шацкого уезда Рязанской губ.

Скончался 11 апр. 1881 г. (Здесь и далее даты до 1918 г. по старому стилю. – Авт.) Погребен на приходском кладбище в Старом Чернееве. Вскоре кто-то на могиле юродивого Николая тайно поставил ему чугунный памятник с эпитафией:

 
Желанием чудным водимый,
Оставил он семью и дом,
Повсюду странствуя, гонимый,
Он жил и умер со Христом.