Текст книги "По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых"

Иголку без нитки не выкинешь

С левого конца села Ялтунова слышался веселый перезвон валдайских колокольчиков. Свадебная пара лошадей, запряженных в телегу с кибиткой из рогожи, приближалась к середине села, где мужики ожидали ехавшего к невесте жениха. Они устроили око́лишну – протянули через дорогу веревку. Мужики наперед знали, что жених остановится и дружко, распорядитель свадьбы, чтобы проехать дальше, должен будет угостить мужиков штофом водки. Дружко Иван Филлипов ехал верхом на коне впереди пары лошадей и посматривал по сторонам. По сельскому обычаю он должен был следить за тем, чтобы кто-либо не напустил порчу на жениха. И если замечал недоброго человека, то лошадью оттеснял его подальше от дороги. До середины Ялтунова оставалось совсем немного, как вдруг, откуда ни возьмись, на пути появилась странная баба. Она шагала в сторону держащих веревку околишников, лихо наяривала на гармонике и выкрикивала странную частушку:

 
Не гляди ты на веревку,
Гляди на веревочку,
Покажи, дружко, сноровку,
Покажи сноровочку.
 

Иван насторожился. Он знал, что эта баба – близкая Божиему человеку Василию Афанасьевичу Карпунину юродивая Анна Петрина. И появилась она на дороге неспроста. Дружко спешился, подошел к ней и спросил:

– Нюрка, ты чего это разыгралась?

Но юродивая быстро пошла вперед, наяривая на гармонике и продолжая порывисто кричать про веревку и веревочку. Ивану ничего не оставалось, как следовать за ней. Ожидающие жениха околишники услышали частушку Петриной и начали насмехаться:

– Веселая будет свадебка. С водкой, да с гармошкой, да с юродкой-скоморошкой.

И только стоявший поодаль Кирьян Хмаров неожиданно помрачнел, сплюнул, хрюкнул и быстро пошел прочь.

Дружко заметил это, подошел к тому месту, где стоял Кирьян, и увидел там веревочку с завязанным на ней узелком. «Так вот о чем кричала Нюрка, – подумал он, отбросив веревочку носком сапога подальше от дороги. – Ах ты Кирьян, Кирюша, продавший душу… Думал жениха спортить да свадьбу разорить?»

А мужики тем временем начали на него шуметь:

– Что ты, Ванька, вокруг да около ходишь? Жалко штоф выставить? Смотри, бросим веревку да уйдем.

Отпускать околишников ни с чем считалось делом позорным. Филлипов живо повернулся к ним. Достал из сумы водку и хохотнул:

– А я думал, что вы трезвенники. Думал, не будете пить, да, видать, ошибся.

Мужики заулыбались:

– Да трезвенники мы, дружко, трезвенники. Однако задарма не только трезвенники, но и язвенники пьют!

Сидевший в кибитке жених и помощник Филлипова, полудружко, довольно улыбались. Шутливое начало свадебного дня предвещало веселое продолжение.

Угостившись водкой, околишники стали желать жениху всяческих благ, а наипаче Божиего благословения на семьи устроение и Божиего благоволения на детей рождение.

А Иван искал глазами юродивую и не находил. Анна Петрина словно сквозь землю провалилась. Уже на другом конце села была юродивая. Но без гармошки, а верхом на кочерге. Размахивая палкой, она скакала на ней, словно лихой кавалерист, стремящийся в атаку. А скакала она к избе родного брата. В этот день он решил тайно, без венчания и благословения, жениться.

Народ со смехом спрашивал Анну, куда она скачет на кочерге.

– К братцу родному! К братцу на свадьбу! Жениться он решил! – кричала она.

Прискакав к избе брата, она, скача на кочерге и размахивая палкой, опять закричала:

– Ура! Вперед! Братец мой скоро падет!

Услышал ее брат и устыдился. Побоялся всенародного осуждения и отказался от своего намерения.

Возвращаясь домой, Анна Петрина встретила вдовую бабу Виринею. Та была вся в слезах.

– Нюрка, – запричитала она, – сыночек мой, комсомолец окаянный, поснимал иконы и спрятал куда-то. Я обыскалась, да их нигде нет.

– Ну, пойдем поглядим, что у тебя деется.

Покосившаяся избушка Виринеи стояла неподалеку. Зашли. За столом сидел двадцатилетний остроглазый, с кудреватыми барашковыми волосами сын Виринеи Матвей. Читал какую-то комсомольскую прокламацию.

– Мир дому сему! – сказала Анна. – Что там про опиум для народа пишут?

Глаза Матвея округлились. Он как раз читал о том, что религия – это опиум для народа, но юродивая никак не могла знать об этом.

– Скажи, Мотя, мне, дуре, что значат слова в твоей прокламации: «Железной рукой загоним людей в счастье!»?

Сын Виринеи совсем обалдел. Он знал, что прочесть прокламацию юродивая не могла, так как была неграмотна. Да и была эта бумага только у него.

– Ты, Мотя, подумай, можно ли насильно сделать человека счастливым, а я пока помолюсь.

Анна Петрина опустилась на колени перед печкой и стала креститься и класть поклоны со словами:

– Ой, печка, печечка, какая же ты хорошая, какая же ты счастливая…

Матвей побледнел, встал из-за стола, подошел к печке и вынул из-под шестка иконы.

– Бери, мама, повесь их на старое место. А то у меня ум за разум зайдет.

Уходя, Анна потопталась-потопталась и сказала, не юродствуя вовсе:

– Вот вы, безбожные комсомольцы, себя свободными зовете. Да… А скажи ты мне, дуре, свободны ли вы от курения, от вина или от блуда? Вот верующие ничего этого могут не делать, а вы – нет, не можете. Потому как вы не свободны от грехов. Вот тебе и вся прокламация. Свобода глотку драть на собраниях – это ваш удел. А горлом избу не выстроишь. – И Анна обвела домик Виринеи пристальным взглядом.

Вслед за ней осмотрелся и Матвей. Пыльные углы с разводами белесой плесени, накренившаяся правая стена, провисший потолок и подгнивший пол, похожий на затертые и проваливающиеся клавиши фисгармонии.

Матвей был поражен. Какая-то юродивая бабенка, обычно двух слов связать не могущая, у которой вся дорога – от хлева до порога, учит его жить! Но запали ее слова в душу парня. Как зернышки в терние запали. Юродивая заметила это. «Может, когда и прорастут», – подумала она.

Уйдя от Калюжных, опять пошла Анна по родному селу с гармошкой в руках и кочергой под мышкой. Ялтуново делилось на две части – Лесное и Польное. Петрины жили в Польном. Там стояла кладбищенская церковь. Возвышенность, на которой находился дом юродивой, называлась Ванькиной горой. И потому самих Петриных – Анну, ее мужа Алексея, их дочерей Анисью, Матрону и Агафью – называли Ванькиными. В их доме всегда находили приют странники и юродивые. Приходили к ним верующие со всей округи. Глава семейства Алексей Филлипович был благочестив и необычайно трудолюбив. Картошки, капусты да свеклы с морковью у него всегда были полные погреба. Но к весне ничего не оставалось. Порой даже семенной картошки не было. Всё раздавали нищим странникам, которые во множестве приходили к ним.

Однажды из села Старое Чернеево пришла вдова – Краснухина Ирина, которая никак не могла поверить, что ее муж погиб на войне. Ирина была еще молодая. Она надеялась на возвращение мужа. Но кручина, подколодная змея, высасывала ее душевные силы, и, ослабев в борениях с ней, Ирина решилась идти за пятнадцать с лишним верст в Ялтуново к Ванькиным. Пошла по весенней распутице в нищенских лапоточках, топча ногами льдистую грязную кашицу полевой дороги.

Пришла с мокрыми ногами, замерзшая. Со страхом ступила на порог дома. А ну как не пустят? Говорят, юродивая Нюра палкой прогнать может. И вдруг открывается дверь и какая-то старушка с бровями как сухой мох ласково приглашает войти:

– Чадушка моя пришла. Заходи, я уж и печку для тебя натопила. Промокла небось? Продрогла? – Это была Анна.

Краснухина зашла в избу.

В углу сидела на табуреточке дочь Анны Анисья и украшала бумажные иконы фольгой. Делала это искусно. Вырезала и выгибала из фольги разные листочки, цветочки, завитушки. И получалась объемная, как бы золоченая риза. Простая бумажная икона смотрелась в ней красиво, богато.

– Разувайся – и быстро на печку, – велела Анна Краснухиной.

Когда Ирина отогрелась, Анна спросила:

– Чего тебя, Иринушка, в такую даль привело? Тоска – змея подколодная – заела?

– Она, матушка. Она самая. Шибко я по мужу Егору тоскую.

– Вот оно что… Ну, если ты, чадушка, три моих словечка приложишь к сердечку, то будешь христианочка. А христианочек змея подколодная не трогает. Первое мое слово – мужа твоего, Егора, Бог забрал, не жди его. Второе – не ищи другого мужа. Коли сохранишь вдовство, то оно превыше девства для тебя будет. А третье – ходи сюда. Меня скоро не будет, так ты у моей дочки Аниськи, как послушница у игумении, душу спасать будешь.

– Матушка Анна, как я ее спасти могу, если живу у свекрови? Она день-деньской ругает меня почем зря, а я тоже сержусь. Все сержусь и сержусь…

Анна Петрина порой говорила в рифму. Говорила мило и утешительно. Ее слова легко западали в сердце. Вот и сейчас она заворковала как горлица:

– Чадушка, когда здесь ругают – на небе грехи снимают, а когда бьют, то на небе венцы льют. Ты у свекрови низка, а у Бога близка. Спасаться – значит смиряться. Вот такой тебе мой сказ.

* * *

Анисья, которой перепоручала юродивая Анна Петрина Ирину, в то время уже выросла и по годам, и духовно. Так что даже окормляла девиц. Верующие ее так и называли – девичья мать. Сама же Анна к тому времени приуготовлялась в последний путь, на небеса. Она чувствовала, что с ее уходом в мир иной Анисье придется окормлять многих ищущих духовного утешения. Впоследствии так и произошло. Анисья полностью посвятила себя служению ближним, отдавала все силы этому служению.

Ее же саму духовно поддерживал юродивый Гриша – Григорий Автономович Томин, так же как когда-то Василий Афанасьевич приучал к юродству маму Анисьи Анну.

Одевался Томин в белую холщовую рубаху, длинную, как бабье платье. Обуви не носил. Зимой и летом ходил босиком. В округе выкопал несколько источников, вода которых обладала целительной силой. Жил Григорий между Ялтуновым и Старочернеевым, в селе Борки. Дома у него не было, и обретался юродивый в бане. Часто ходил в семьи, где были младенцы, и по ночам качал их в зыбках. Люди, почитая Григория за Божиего человека, доверяли ему нянчить малышей. В свое время качал он и дочерей Анны Петриной.

– Тебе завтра будет хлопот полон рот, – говорил он Анне. – Поспи, отдохни, сил наберись.

Однажды Григорий велел ей надеть на одну ногу лапоть, а на другую валенок, взять в руки поленья и идти в церковь на службу. Анна все так и сделала. Простояла всю службу с поленьями в руках и ни разу не перекрестилась. Все на нее шикали, да без толку. А священник, выйдя на проповедь, посмотрел в ее сторону и сказал:

– Вот до чего мы дожили… Да… У нас в руках поленьев нет, а перекреститься мы забываем либо стесняемся. Обуты мы в хромовые сапоги, а душа у нас так бредет по жизни, словно на одной ноге у нее лапоть, а на другой валенок…

И тут верующие поняли, что хочет сказать своим поведением юродивая.

Бывало так, что на свадьбах Анна пригубляла винца, а потом притворялась вдребезги пьяной. Куражилась и вызывала чувство стыда у настоящих пьяниц. А потом заваливалась на пол, закатывалась под лавку и умолкала, словно засыпала. И никто из гуляющих не ведал, что по благословению старца Григория она под лавкой молилась о благополучном завершении свадьбы и сохранении молодоженов от колдовских заговоров. В Ялтунове в то время были такие, что с нечистой силой связывались и могли причинить зло маловерам. А маловеров после революции стало особенно много. Их-то и ограждали от зла своими молитвами блаженные да юродивые, те, которых маловеры почитали за прах земной, за сор, что мешается под ногами.

Пришел однажды к Петриным такой гордец, Мишка Козлов, и начал Анну уму-разуму учить.

– Ты, – говорит, – живешь без толку. Чем зазря небо коптить, повыбрасывай свои иконы да приходи в избу-читальню, там для безграмотных проводят лекции. Может, поумнеешь.

– Приду, – ответила юродивая, – если ты возьмешь мою сломанную иголку, без нитки вынесешь ее из дома и выкинешь за калитку.

Подумал, подумал Мишка и согласился. Может, этот странный поступок и впрямь ее образумит? Взял иголку без нитки, вынес из дома и выкинул за калитку. А когда вернулся, Анна Петрина и говорит ему:

– Я тебя просила иголку без нитки выкинуть, а рубаха на тебе чем сшита? А портки? А исподнее? Не выполнил ты мою простую просьбу. И не сможешь выполнить. Никогда и ни за что. Иголку без нитки не выкинешь.

Взыграло тут у Ваньки ретивое:

– Как так не смогу? Разденусь донага да ночью тайком выброшу твою проклятущую иголку.

– Без нитки?

– Какие нитки? Я же нагишом буду.

– А пуповина у тебя чем перевязана? Если будешь иголку без нитки выкидывать, так тебе пупок развязать придется.

– Эвон ты как…

– Так, милок, так. И перетакивать не будем, потому как есть на свете простые вещи, сделать которые, казалось бы, под силу каждому. Однако, взявшись за них, люди пупок надрывают. Мой тебе совет – не ходи по домам и не агитируй баб да мужиков иконы из домов выбрасывать. Надорвешься.

Козлов ушел посрамленным.

* * *

К Петриным приходило много странников, которые посвящали свою жизнь или какой-то ее период паломничеству по святым местам. Некоторые брали на себя обет обойти все церкви в Шацком районе, закрытые безбожными властями. Около каждой из них прочитать молитвы и акафисты. На месте разрушенных храмов поставить небольшие кресты или прикрепить где-то рядом иконки. Так более десяти лет странствовали по Шацкому району две подружки – Раиса и Анна. Они передавали от верующих в редкие действующие храмы записки о здравии и упокоении, свечи и деньги на церковные требы. Часто бывали у Петриных.

Однажды перед Великим постом, провожая их в очередное паломничество, юродивая Анна сказала:

– Весной обязательно приходите ко мне.

– А когда именно? – спросила Раиса.

– Я вам телеграмму пришлю.

Дочь Анисья, услышав это, рассмеялась:

– Куда ж ты телеграмму пошлешь? Они, как перекати-поле, нынче здесь, завтра там…

– Аниська, их дух найдет.

И вот в мае, ко дню празднования апостола Иоанна Богослова, Раиса и Анна вновь пришли к Петриным и удивились множеству народа в их доме. А юродивая, улыбаясь, сказала дочери:

– Вот видишь, Аниська, я же говорила: «Дух найдет». Они пришли вовремя. Проходите, проходите. Видите, сколько моих чадушек сегодня собралось? Почему? Потому, что сердце сердцу весточку подает. Я почуяла близкую смерть, и чадушки мои почуяли, что прийти ко мне надо. Попрощаться. Жить мне осталось один день.

– Но ты ведь не болеешь ничем, – сказала ей Анисья, – чего это ты помирать собралась?

– Пора, дочка, пора. Зовите священника.

Позвали священника. Анна пособоровалась и причастилась. Всю ночь назидала собравшихся чадушек, а под утро сказала своим дочерям:

– Все, пора. Читайте отходную.

Девицы стали читать канон на исход души. На последних словах канона юродивая старица тихо отошла ко Господу, предав Ему свою чистую душу.

Юродивая Анна Ялтуновская. Анна Дмитриевна Петрина. Род. в 1871 г. в с. Ялтуново Шацкого уезда Тамбовской губ. В замужестве родила десятерых детей. Выжили четверо – сын и дочери Анисья, Агафья, Матрона, которые ныне почитаются на Рязанской земле как подвижницы веры и благочестия. Скончалась 22 мая 1956 г. Погребена на ялтуновском кладбище.

Дрова надо мочалить

Стоял промозглый осенний вечер. Небесная хмарь была похожа на седой степной ковыль. В дверь дома вековухи Василисы Кистеневой кто-то постучал. Громко, три раза, с небольшими перерывами между каждым стуком.

Хозяйка сразу же пошла открывать. Она знала, что три раза (во имя Отца и Сына и Святого Духа) стучит только юродивый странник Беленький. И точно: открыв дверь, она увидела на пороге Андрея Потехина, которого за светлые волосы и белые ресницы прозвали Беленьким.

– Здорово, Вася, здорово, каляка-маляка, – поприветствовал Беленький хозяйку.

– Андрюша, здравствуй, здравствуй, мой беленький! Проходи, родимый, проходи. Раздевайся, сушись у печки да садись за стол, у меня картошечка сварилась, сейчас кушать будем. – Было видно, что Василиса рада нежданному гостю. – Хорошо, что заглянул на огонек, а то живу я, доживаю свой век и не с кем покалякать. А умру – и некому поплакать.

– Калякать-малякать – лишнего говорить да Вышнего гневить, – пробормотал Потехин, снял отсыревшую фуфайку и, присев на табуреточку, вздохнул.

– Больно строг ты сегодня, Андрюша. Аль случилось что?

Потехин действительно выглядел как-то напряженно. Словно что-то мучило его.

– Снимай, родной, сапоги да проходи к столу.

Потехин с трудом наклонился и, болезненно скривив губы, стянул с ног видавшие виды, сморщенные кирзовые сапоги.

Увидев сбитые в кровь ступни странника Андрея, Василиса всплеснула руками и поняла, почему так напряжен Беленький.

– Да что ж ты себя не жалеешь-то! Сколь раз я тебе говорила – заворачивай ноги в портянки. Ну чего ты упрямишься?

– Так надо, каляка-маляка, так надо. Сапоги без портянок – мои вериги.

Кистенева замолчала. Сердцем она чувствовала, что Андрюша Беленький – юродивый, Божий человек. А его странничество – особый подвиг. Только уразуметь смысл этого подвига не могла. К чему такая нужда – постоянно ходить по городам и весям, сбивая в кровь ноги?

– В небесные обители, – вновь забормотал Потехин, – на коне не доскачешь, на машине не доедешь, на ероплане не долетишь. Только ножками. Топ-топ. Всю жизнь топ-топ. До крови топ-топ. Чем больше ножки болят, тем меньше болит душа. Вот ведь дело-то какое…

Услышав от юродивого ответ на свой мысленный вопрос, Василиса Кистенева не удивилась. Не в первый раз она замечала за Беленьким способность отвечать на вопрос прежде, чем его зададут. Знала и о его прозорливости, проявившейся еще в детстве. Всей округе известен случай, когда он, будучи ребенком, сидя у окна, вдруг запищал: «И-и-и, сейчас как вспыхнет!» Родители из его слов ничего не поняли. Но не прошло и пяти минут, как в деревне загорелся дом. «Не потушите», – вновь запищал Андрюша. И точно – в противопожарной бочке не нашлось воды, а у ближайшего колодца был сломан ворот. Пожар потушить не смогли. Осталась от дома только обгоревшая черная печь, похожая на паровоз.

«А ведь Андрюша еще подростком стал ходить по селам, – подумала Василиса. – Стал таким, как я, вековухам по хозяйству помогать: кому дров наколет, кому воды принесет, кому грядки вскопает. Придет, бывало, скажет: “Давай дрова мочалить”. Многие так и прозвали его – Андрюша Мочалин».

– Мне, Васька, – заговорил Потехин, блаженно вытянув ноги к печке, – ни папка, ни мамка не запрещали ходить по селам дрова мочалить. Ведь за работу едой платили. Кто хлебушка даст, кто молочка, кто яичек.

«Что верно, то верно, – подумала Василиса. – Правда, он, глупота́, пока до дома доходил, все нищим раздавал».

– А на меня, каляка-маляка, дома не ругались, – сказал юродивый, многозначительно погрозив Кистеневой указательным пальчиком. – Глупоту бранить – что на дерево ругаться. Правда, проучить пытались.

– Да я уж слышала.

И впрямь во всей округе был известен случай, когда Андрюша пришел домой без еды. Ну и решили тогда родители его проучить. Не звали за стол. День не звали, два не звали, три не звали. Но еды он почему-то ни разу не попросил. Вел себя так, словно ничего не происходило. Работал особенно усердно – за двоих. Да еще с улыбочкой, со светлой такой улыбочкой работал, что любо-дорого смотреть. Решили тогда родители: раз не выучили, покуда поперек лавки лежал, теперь, когда во всю лавку вытянулся, не выучишь. Отступились они от него. И стал Андрюша Потехин странствовать.

Глядя на разбитые ноги юродивого странника, Василиса вспомнила, что недавно другой странник, блаженный Митрофанушка, рассказывал ей, что последнее время Андрюша не может появляться в родном селе Песчанке, где у него жили братья и сестры. Там, как только он появляется на дороге, сразу собираются мальчишки и начинают над ним озоровать. Насмешничают, бросают в него комками грязи. Иногда всего в грязи пачкали, а однажды даже палкой били.

– Андрюша, вот ты простой, добрый человек. Неужто детишки этого не чувствуют?

– И-и-и, каляка-маляка, – у меня душа есть. Ее земной грязью не запачкаешь. А я вот возьму крест да пойду детей крестить, так они престанут озорничать. Я за них Бога буду просить, чтоб Он простил их.

Василиса сразу поняла, что это некрещеные дети обижают Андрюшу, который сам никогда ни на кого не обижался.

– А зачем чего-то просить у Бога? Он разве Сам не знает, что́ нам надо?

– Бог-то, конечно, все знает, – отвечал ей Потехин, – а вот ты сама знаешь ли, что тебе надо?

Но тут Василиса вспомнила о другом. Вспомнила, как по молитвам юродивого Андрюши тяжко больной исцелился.

– Слышь, Беленький, скажи мне, дуре, почему Господь исполняет твою волю, чудеса совершает?

– А ты, Васька, и впрямь дура. Ведь это не Он мою, а я Его волю исполняю. А Его воля – чтоб я людей к Нему приводил.

– Ну и как же ты людей к Богу приводишь?

– А вот послушай. Зашел я, помню, в село. Смотрю, стоит человек на одной ноге и кричит: «Ой, больно, ой, больно!» А около него люди собрались, и каждый помочь хочет. Один свою руку протягивает, чтоб, значит, легче тому человеку стоять было. Другой хочет растереть ему уставшую ногу, на которой он стоит, а третий затекшую шею размять. Тогда подошел я и сказал ему, чтоб он встал на другую ногу.

– И что, помогло?

– Конечно! У него все болело, потому что он на одной ноге стоял. А надо стоять на двух. Сейчас ой как много людей на одной ноге стоят, живут, надеясь только на себя. Потому и болеют. Забыли они про вторую ногу, про помощь Божию. Разная она бывает, эта помощь. Одних лечит, других калечит. Только всегда помогает к Богу прийти. Помнишь Дарью Морозову?

– Это которая на веру православную ругалась да над тобой издевалась, а нынче парализованная лежит?

– Та самая. Я ее в шутку тросточкой пристукнул.

– Так неужто от этого ее парализовало?

– Это Дарью Господь посетил. Через мою тросточку помощь Свою послал. Она, конечно, помощь-то эта, покалечила ее. Зато Дарьюшка теперь каждый день молится. Хорошо! Храмы закрыты, священники в тюрьмах, а Дарьюшка Самому Господу исповедуется, покаяние приносит за хулу на веру.

– Андрюша, а ты сам-то куда завтра пойдешь? – задумчиво, глядя куда-то вверх, спросила Василиса.

– В Ялтуново. Надо дрова у сестер Петриных мочалить. Я по жене своей дюже заскучал.

Женой Андрюша, юродствуя, называл старшую из сестер – Анисью.

* * *

В Ялтунове знали и любили юродивого Андрея Потехина, Андрюшу Беленького, Андрюшку Мочалина… Кто как хотел, так и называл. Из уст в уста передавали рассказы о его чудесной тросточке, которой он спас от гниения дом Анны Блохиной. А случилось это так. Пришел он в этот дом, посмотрел, покачал головой и ушел. На следующее утро Анна заметила, что все стены неожиданно покрылись сизой плесенью. Она и печку топила, чтоб просушить дом, и окна с дверью настежь открывала, чтоб проветрить. Все без толку. Мало того, не только стены, но и одежда, и вещи стали плесневеть. Что было делать? Кто-то подсказал – обратись, мол, к юродивому Андрюше. Пусть помолится. Его Господь слышит.

Нашла Блохина юродивого, попросила помолиться, а он только рассмеялся:

– Нашла молитвенника! Я уж как-нибудь по-своему, по-простецки. Чего лишний раз Бога беспокоить?

Пришел к ней наутро с тросточкой, обстучал стены и ушел. Даже чаевничать отказался. И произошло чудо. На следующий день дом стал сухим и чистым, без плесени.

Тогда же к юродивому обратилась другая женщина, Наталья Мякишева, у которой заболел сын Юра. Да так сильно, что лежал, не открывая глаз, и бредил. И опять Андрюша пришел с тросточкой. На глазах у родителей ударил ею ребенка. Мальчик после этого открыл глаза, посмотрел вокруг ясно и попросил пить. С того дня Юрка быстро пошел на поправку.

О том, как же это юродивый простой тросточкой чудеса творит, Мякишева при случае спросила Анисью Петрину.

– Да Беленький этой тросточкой вам глаза застит, – ответила Анисья. – А сам молится. По ночам, в нашем овраге. Там, в овраге, Андрюша и отмолил твоего Юрку.

– Тетя Анисья, – сказала Наталья, – у меня тут вопрос такой… – и как-то замялась. – Житейский. Андрюша всегда ел у нас окрошку с яйцами, а теперь ни с того ни с сего стал отказываться. Да еще ногами на меня стал топать, просит делать для него окрошку без яиц.

– А какие у тебя, Наташа, куры? – поинтересовалась Анисья.

– Инкубаторские.

– Вот поэтому он и не ест яиц.

– Но он же не знает этого.

– А ты проверь. Навари яиц от деревенских кур и угости Андрюшу окрошкой с ними.

Мякишева так и сделала. К ее изумлению, юродивый стал есть. Да еще с удовольствием.

«Надо же, как юродивый природу чует», – удивилась Наталья.

– Все должно быть от природы, – сказал тогда Андрюша. – Что от природы, то от Бога. А что не от природы, стало быть, от человеков. – И, рассмеявшись, добавил: – А от нас может ли быть чего хорошего? Ну ладно, пойду к Петриным дрова мочалить.

– А я все думала, почему ты не ел мою окрошку? Думала, ты на меня обиделся за что-то.

– А я думал, что ты на меня обиделась, думал, думал, да передумал, – сказал юродивый, достал из котомки мешочек, подарил Наталье и ушел.

Андрюша Потехин сам ни на кого не обижался. Наоборот, всегда мирил рассорившихся селян. Бывало, чтобы помирить поссорившихся, выпрашивал у одного из них рубашку и дарил другому. У другого тоже брал что-нибудь и передавал первому. Поссорившихся это забавляло и умиряло. Обиды забывались сами собой.

Порой Андрюша дарил осерчавшим селянам мешочки для крупы, которые сам шил на швейных машинках в домах верующих.

– Бери, – говорил Потехин, – и не дуйся, как мышь на крупу.

И что удивительно – безграмотный, нигде не учившийся юродивый мог ремонтировать швейные машинки. Мог чинить часы…

Ему за это платили. Заработанные деньги он относил в Ялтуново, сестрам Петриным.

Однажды, когда он гостил у них, Анисья рассказала Андрюше случай из своей ссылки в Казахстан за веру в Бога.

– Вот, Беленький, жила там одна женщина. Верой ее звали. Она сказала, что у меня на свободе будет очень много денег. А я ей так ответила: «Вера, какие деньги? Я только об одном мечтаю – хлебушка наесться…» А вот когда мы, все сестры, после ссылок зажили вместе, многие верующие стали приносить нам деньги как жертву для передачи в монастыри: в Пюхтицы, в Почаев, в Троице-Сергиеву лавру. Ведь через нас много странников, много знакомых паломников проходит… И все собранное мы отдавали им, нашим знакомым богомольцам. Не было случая, чтоб деньги до монастырей не доходили. А ведь денег-то порой до десяти тысяч набиралось. Так сбылись Верины слова – много в моей жизни денег стало…

Верующие приносили Петриным не только деньги. Необходимые вещи тоже доставляли. А уж продукты всегда были в избытке. Но жили Петрины, во всем себя ограничивая. Питались скудно. А по молодости так и вообще ели один раз в день. Вместо чая пили простой кипяток, да и тот не всегда был горячим. Пост соблюдали строго. Кроме среды и пятницы еще и понедельничали – постились в понедельники в честь Архистратига Михаила и всех Небесных Сил. Вставали всегда рано – в четыре часа. Подолгу молились и принимались за труды. Изготовляли свечи, стегали одеяла, вязали теплые вещи. И все это потом раздавали.

А вечером, особенно под праздники, у них собирались верующие, и они вместе с ними молились и пели духовные канты. А уж странников, блаженных и юродивых привечали в любое время – хоть днем, хоть ночью.

Когда Андрей Потехин впервые появился у Петриных, они его спросили:

– Как ты нас нашел, Андрюша?

– Да все дорожки ведут к вам, – ответил им юродивый странник.

Когда же он разулся, Агафья, увидев его разбитые в кровь ноги, охнула и всплеснула руками.

– Путь у меня такой, Ганя. Такой путь, – сказал Андрюша.

Юродивый носил сапоги так, чтобы пострадать на пути к Богу.

Много лет прошло с того дня. Петрины уже со счета сбились, сколько раз за эти годы останавливался у них Андрюша Потехин. И все время со сбитыми в кровь ступнями. И каждый раз сестры призывали его наматывать на ноги портянки. Но юродивый всегда говорил им одно и то же:

– Путь у меня такой. У вас ссылка была, а у меня сапоги.

А сестры все равно призывали его беречь ноги. Но они понимали юродивого. Пострадать за Христа – великое благо, а добровольные страдания за Него – много дороже, чем насильственная ссылка.

Юродивый Андрюша. Андрей Данилович Потехин. Род. 21 мая 1906 г. в с. Печины Шацкого уезда Тамбовской губ. С юных лет странствовал. Скончался 18 июля 1966 г. Погребен на ялтуновском кладбище.