Текст книги "Закат христианства и торжество Христа"

Религия, говорил Фридрих Ницше, возвестивший о смерти Бога, может быть средством спасения от грубости материи, прибежищем от грязи политической агитации.

Религия – устремленность человека к высшей чистоте.

Религия относится к сфере чувств, она то, что стоит за ними и их порождает. Она – забота о судьбах ценностей. И если материальная эволюция и прогресс духовных ценностей совпадают, то это и есть религиозный прогресс.

Религия потому и вечна, что ее главный предмет – абсолютные человеческие ценности.

Абсолютных религий не существует. Все они созданы людьми и все они человечны. Кроме того, творцы религий, как правило, лучше неофитов и прозелитов. Увы, это факт: божественность религии убывает среди людей. Как сказано в Бхагавадгите, большинство людей поклоняется богам потому, что хочет добиться успеха в своих земных делах. А столь ли много среди нас блаженных и святых?

Дональд Уиби, говоря о связи религии и истины, отмечает три отличительные черты религиозности – трансценденцию, конечность человека и спасение. Религия всегда имеет дело с трансцендентным миром, считает человека несовершенным (смертным, греховным, страдающим) и ищущим спасения, бегущим из наличного состояния в надежде на лучший (совершенный) мир.

Религия – не столько вопрос бытия Бога, сколько проблема состояния души человека и ее защиты. «Не то религия, что вера в бытие Божие, но то, что последует Ему – есть Он или нет», – писал Григорий Сковорода.

Не надо впадать в грех буквализма, начиная с дебатов о божественном, а проникаться проблемами земного: не искать ответы, а облегчать жизнь. Сегодня монастырские стены проходят через наши души: это – барьер, воздвигаемый против ударов бытия.

Сегодня мы знаем, что стадное сознание гоминоидов – это безрелигиозное или дорелигиозное сознание. Я утверждаю, что возникновение личности и зарождение религиозности происходили одновременно. Религия превращала гоминоида в человека по мере его самоосознания, выделения индивида из стада. Пробуждение человеческого «Я», возникновение ценностей, рождение религиозных чувств и нравственности – процессы, шедшие одновременно и окончательно распрямившие человекоподобное существо.

Не труд, а самоосознание, вера и религия создали человека. Личное начало и вера в существование высшего, надмирного позволили человеку достичь успехов в практической деятельности и подняться на новую ступень биологической и социальной эволюции.

По мнению Чарльза Дарвина, человек не мог бы достичь высот в умственном и нравственном отношении без сложного нюансированного религиозного чувства. Можно без преувеличения утверждать, что эволюция гоминоидов в человека произошла в процессе формирования и усложнения религиозных чувств.

Как и знание, религиозность была формой упорядочения представлений о мире. Появление ценностей, высших образцов, святынь выделывало стадное животное в человека, давало ему информацию о том, что, помимо осязаемых вещей, в мире наличествуют духовные сущности, которые можно использовать для объяснения скрытых движущих сил окружающего мира. Религия, как впоследствии производная от нее наука, расширяла мир человека, обогащала психику, объединяла внешний и внутренний миры. Именно религия давала человеку первичное объяснение окружающих вещей и его самого.

Важнейшая функция религии – преодоление экзистенциального раздвоения человека, обретение единства с миром и людьми. Отличительное качество человека – экзистенциальная тревога, связанная со свободой и возможностью выбора между добром и злом. Поскольку человеку не дано вернуться к животному состоянию, он страстно ищет иных способов единения с миром. Все мировые религии призваны помочь ему обрести это чувство – путем собственно человеческого самовыражения, укрепления духовности, предпочтения любви и прощения. В известной мере религия спасает человека от самого себя – от своей разрушительности, от неврозов, от так называемого «негативного экстаза», религия позволяет человеку стать личностью и бескорыстно любить.

Религия – способ охраны души, высшее проявление культуры, духовная потребность, необходимая для душевной стабильности. Разрушение атеистического общества и деградация атеистической культуры – не лучшие ли доказательства необходимости немедленного возврата к религии?

Мы говорим, что душа, дух – иллюзорны. Но разве не иллюзорна материя? Материя есть гипотеза, – так полагает не один Карл Густав Юнг. Когда произносят слово «материя», создают символ чего-то неизвестного, что может быть как духом, так и чем-либо другим; оно может быть даже Богом. Чем глубже погружаемся мы в глубины материи, тем больше проявляется ее божественная сущность. Может быть, исследуя материю, мы в известной мере исследуем структуру Божественного…

Душа – орган человечности, соединительное звено между небом и землей. Душа не противостоит плоти, но управляет ею: призывные голоса совести, долга, ответственности, чести звучат из сокровенных глубин духа человеческого. Именно душа печется о непрестанном совершенствовании духовных сил личности и укрепляет чувство ответственности за деяния. В душе коренятся вера, надежда, любовь, милосердие, нравственные добродетели.

Религия является одновременно глубинной потребностью человеческой души и курсом психотерапии. Если вы регулярно медитируете или молитесь, можете не ходить к психологам. Если хотите, религия мощнейший антидепрессант.

Религия необходима для стабилизации душевной жизни. Примиряя человека с трагизмом его удела и не давая ему полностью поработить себя, упорядочивая сознание и поведение, стабилизируя психику посредством молитвы и медитации, выражая основные принципы человеческого существования, религия является залогом психического здоровья. Упадок веры имеет своим первейшим следствием рост психических заболеваний, истерии, стрессов и фрустраций. Осознав глубинную связь теологии и психологии, Юнг гуманизировал ту и другую, освободив первую от предрассудков и вторую от рациональности.

Религия облегчает жизнь, она делает легким и радостным то, что без нее – ужас бытия. Вера придает жизни новое измерение и новую прелесть, которая может оказаться лирическим очарованием, а может – стремлением к суровости и героизму.

Религия – освобождение от зла мира путем приобщения к высшей силе.

Еще мудрый Аристокл заметил, что мало таких убежденных атеистов, которые в тяжкую годину не были готовы признать божественное провидение. Перед смертью запоздалое религиозное чувство посещает даже самых яростных богоотступников, таких как Дидро, Вольтер, Бодлер.

 
Как атеисты в час предсмертный свой
Трепещут перед тайной роковой…
 

Религия не делает человека счастливее, нравственнее или сильнее – она делает его защищеннее и богаче. Не умаляя самоценность человека, не ограничивая его антропоцентричность, она, в отличие от науки, не посягает на его место в мире: не отбирает у него сначала центральное место в мироздании (Н. Коперник), затем божественное происхождение (Ч. Дарвин) и, наконец, свободу выражения собственного «Я» (З. Фрейд).

Наряду с реальностью вещей существует высшая человеческая реальность – наш внутренний мир. Это самая непосредственная реальность. «Кошмар, – писал Ф. К. С. Шиллер, – обладает высшей реальностью, и он не станет менее тягостным от того, что мы найдем его причину».

Угасает человечность, угасает религия. Происходит возрождение человеческого, возрождается вера.

В начале XIX века Сёрен Киркегор предсказал, к чему приведет рост атеизма: к страхам, бесплодным фантазиям и утопиям, а также к утрате человечности.

В мире, где всегда «недостает света и милости Божьей», отказ от внутреннего Бога ведет к еще большему их дефициту – к бездне нищеты, бесправия и корысти.

Если хотите, центральная функция религии – поддержка человечности, регуляция духовности, равновесия идей и мотивов.

Все великие религии содержат в себе гуманистические моменты, способствующие творческой активности и самосовершенствованию человека. Все они объединяются именно гуманистической ориентацией. Вера в сверхъестественное обращается в веру в человека, как только высшей ценностью становится божественное в человеке.

Гений христианства заключается в остром чувстве приоритета персонального человеческого начала.

Нет ни одного человека без религиозной потребности, то есть без потребности поклоняться высшему. Просто предмет поклонения у каждого разный.

Личностный Бог – источник духовного богатства Человека. Из этого источника он черпает свою творческую энергию и свою надежду. Бог немыслим без Человека, ибо проявляется лишь через него. Бог – деятельная сущность людей. Бог – та сила, с помощью которой мы способны понять и оценить мир. Как говорил Эдгар Брайтман, ни один научный закон не может быть открыт без вмешательства божественного откровения, интуиции Творца.

Практическая ценность религии – в ее интимности. Логика, наука имеют дело с объектами, религия – с формированием субъективных переживаний. Раз человек переживает, он верит, а раз верит, он религиозен.

Ценность христианства (как и иудаизма) – в высотах человеческой субъективности: именно здесь, в той глубине, где человек соприкасается с Богом, мышление приобретает глубоко личностный характер и каждый становится мерой отношения к миру.

Религиозность – это и обращенность к другим людям, и интроспекция, и открытость, и интимность, и альтруизм, и спасение души. И все это – одно, разные облики Одного. Религия – не унификация, а плюрализация Божественного в нас.

В религии человек божий, Homo Dei, с религиозным пылом ищет самого себя. Наука и философия, конечно, тоже ищут человека, но извне его; здесь же он остается один на один с собой и Божеством.

Религиозный опыт – это творческий энтузиазм, состояние захваченности, полоненности, одержимости, но не в мире материи, а в бесконечном континууме непостижимого, чудесного, не поддающегося осмыслению и контролю.

Стержень религии – ненасилие, ахимса. Религиозный дух одерживает победу не тогда, когда приобщает к религии еще сто тысяч дикарей. Он одерживает победу, когда ослабляет насилие, напряжение, жестокость, вражду. Если бы религия имела лишь один такой аргумент, как Сергий Радонежский, или Франциск Ассизский, или Махатма Ганди, то одно это уже полностью оправдало бы ее.

«Не убий и не начинай войны; не помысли народ свой врагом других народов; не укради и не присваивай труда брата своего; ищи в науке только истину и не пользуйся ею во зло или ради корысти; уважай мысли и чувства братьев своих и все сотворенное ими сохрани и почитай; чти природу как матерь свою и помощницу; пусть труд и мысли твои будут трудом и мыслями свободного творца, а не раба; пусть живет все живое, мыслится мыслимое; пусть свободным будет все, ибо все рождается свободным…» – да если бы от религии осталось только это, то одного этого хватило бы, чтобы говорить о высочайшей культуре.

Бессмертие и Бог необходимы человеку, каждый раз, когда его подводит нравственное чувство. Фактически на этих основаниях человек строит культуру, зависающую в воздухе каждый раз, когда забывают о фундаменте. Но и сама религия только тогда может быть названа нравственной, когда не разделяет людей на враждующие лагеря и не требует уничтожения одного из них другим. Такими и были заветы Иисуса Христа, но, увы, не его апостолов и не церкви, присвоившей себе его имя.

Религия как средство запугивания для меня хуже атеизма. Когда в «Сумме Теологии» Святого Фомы я читаю: «Да возрадуются святые благодати Господней, разрешившей им лицезреть мучения проклятых в аду», – то даже с учетом времени написания этих страшных слов сказанное является свидетельством некрофилии, а не святости.

Как Гор Видал, я являюсь оппонентом трех мировых религий бронзового века, исповедующих грозного и мстительного бога и считающих женщин существами низшего ранга. Но при этом я не могу забыть двух фундаментальных вещей: культуры, из них выросшей, и нового сознания, проклюнувшего в Иисусе Христе.

Религия пракультурна: все философии имеют религиозное основание, все религии имеют философский смысл. На самом же деле – не только философии, но все человеческие институты, ибо все они вышли из религии. Жрецы рабовладельческого Египта были хранителями древнего знания, и в средневековой Европе Просвещение, как оно того не отрицало, рождалось в монашеских кельях. Достаточно сказать, что величайший ученый всех веков и народов Роджер Бэкон был монахом, как и математик Луллий, как и Мерсенн, как и Иоанн Креститель Реформации – Эразм Роттердамский.

Христианство было не менее плодотворным истоком культуры для новой эры, чем эллинизм для варваров. При этом следует иметь в виду не только ортодоксальную линию Августина – Аквината, но все многообразие христианской культуры, все ереси, все внутренние религиозные процессы, в том числе – Абеляра, Эриугену, Иоанна Скотта, Аверроэса, Уиклифа и т. д, и т. п. вплоть до Джордано Бруно и других инакомыслящих, подрывающих основы христианства и тем самым укрепляющих его.

Религия не просто культурно-плюралистична, но и неисчерпаема. Она говорит не только на языках Августина, Оригена, Фомы Аквинского или Мартина Лютера, но на музыкальных языках литургий и ноэлей, на поэтических языках Тассо и Данте, на математическом языке Луллия, на физических языках Ньютона и Паскаля.

Религиозность для меня никак не связана с влиянием религиозных догм на убеждения и нравственный выбор: религиозность по своей сути должна раскрепощать, а не зомбировать человека. Великая вера не должна развязывать страх, эксплуатировать эгоизм и конформизм, играть на темных силах массы, вселять в душу отвращение к здоровому инстинкту.

Ничто не подрывает религию и церковь так, как неверный акт, несущий верную проповедь, как проповедник Христа, лишенный любви, веры, совести и жизненно-совестных дел… Пастырь с искренним горящим сердцем строит веру и церковь; пастырь, лишенный сердца и не умеющий молиться, создает мертвый приход и подрывает бытие своей церкви (И. А. Ильин).

Религия цементирует цивилизацию и объединяет людей – и не только нравственностью, самабхавой[18]18
  В индуизме – уравновешенность, невозмутимость.


[Закрыть], но традицией, духовностью, небом. Без религиозного начала человек теряет главное – гуманность. Религиозная идея, в отличие от философской или научной, доступна всем – и высоколобым, и простолюдинам.

В недрах культа вызрели наука (календарь, астрономия, математика Пифагора), поэзия мифа, философия откровения, этика с ее понятиями сарводайи, милосердия и добра, гуманизм с его благоговением перед жизнью.

Нации тоже возникли благодаря религиям. «Религия придает нации дыхание». До религий были племена, полисы, империи, но не было национального самосознания. Боги и вера делают вчерашних огнепоклонников народом. Кстати, вклад «темных веков» в создание наций является определяющим.

А литература, музыка, живопись? Не будь религии, не было бы искусства. Оно замерзло б на точке создания идолов.

Все виды искусств зародились в недрах религии. Первоначально музыка выступала как средство экстаза, харизмы, экзорцизма, а колдун – как священный певец и плясун. У истока изобразительных искусств находятся иконы, настенная церковная живопись. Первичным источником поэзии были мистически-эротические гимны и ноэли, культивирующие любовь к Богу. А великая поэзия мифов?

«Религиозная жизнь, – писал Вильгельм Дильтей, – является основой интеллектуального развития, непреходящей фазой смысла человечества. Она является первоначальной основой исторической жизни и во все времена останется составной частью человеческой природы».

Мифология и философия не просто произошли из религии, но и неотделимы от нее, как от веры. Быть философом и не верить нельзя. Ведь даже атеизм объединяет с религией вера – из веры произошло само неверие.

Петрарка считал, что теология – та же поэзия, но обращенная к Богу. Называть Христа то львом, то агнцем, то червем – разве это не поэтический прием, и их так много, что невозможно перечислить. И в самом деле, что такое притчи Спасителя в евангелиях, как не аллегории? Но аллегория является самой сущностью и основой поэзии. Псалмы – тоже поэзия, и почти всё, что писали Отцы Церкви, – поэтично. Почитайте-ка Августина Аврелия! Задача поэзии – религиозна: направить мысль людей к божественным вещам, к дао.

Религия не только хранила дух благоговения человека перед Богом, но и бережно укрывала в своих недрах все великие искусства.

Великие реформаторы церкви, такие как Мартин Лютер, становились величайшими реформаторами музыки, великие мистики, такие как Филипп Николаи и Иоганн Франк, – величайшими песенными поэтами.

Если бы религия создала только одного Баха и только одни «Страсти по Матфею», эту музыкальную сублимацию христианской культуры, то только ради одного этого следовало бы верить в Бога. Если бы она оставила только Библию, эту основу, этот словарь, этот код современного искусства, то и ее хватило бы для оправдания всех ее заблуждений. Библия – не только величайшая святая книга, но учебник и антология поэзии, как творчество Тассо, Данте, Шекспира, Гёте.

Евангелие – не просто метафоричность, это – афористический символизм. Евангелие – это извечность, незыблемость человека, неизменная компонента человеческих качеств и человеческого удела.

Красота интеллектуально-интуитивной теологии очень близка к Красоте вообще, к Красоте, безразлично к чему приложенной: к науке, познанию, философии, жизни, этике, гуманизму.

Бог создал человека безгрешным, но возложил на него бесконечную ответственность для того, чтобы своим умом и своими силами возвыситься до понимания Божественного мира. Этот процесс медленного просветления и возвышения твари до Творца я называю эволюцией Души. По словам Я. С. Друскина, сделано это для того, чтобы «с моими конечными, как у сотворенного, силами у меня открылись глаза, чтобы я получил лицо, взгляд, увидел Его взгляд и стал святым, как и Он свят».

Я не знаю, по чьей воле я нахожусь здесь – Бога или слепого случая, – но, поверьте мне, я не желаю идти в никуда. Поэтому с Богом мне комфортнее, чем с мертвой пустотой[19]19
  Здесь аллюзия на тему Тимоти Лири: «Если мы здесь по воле Бога – мы направляемся к Богу. Если же мы здесь по воле слепого случая, логично заключает человеческий разум, – мы идем в никуда. Отсюда рождается страх перед будущим».


[Закрыть]. «Тот, кто сознает, что основа жизни его – дух, знает, что он находится вне всякой опасности», – говорил Лао-Цзы.

Мне трудно представить себе личность без Бога в душе. Жизнь человека, не знающая божественных прикосновений, не направляемая верой в существование иных миров, кажется мне бессмысленной и пустой. Николай Бердяев говорил: «Личность есть лишь в том случае, если есть Бог».

Я не считаю, что цель религии – спасение души[20]20
  Здесь имеется в виду мысль Виктора Франкла: «Цель психотерапии – исцеление души, цель же религии – спасение души».


[Закрыть], но без Бога в душе невозможно человеческое существование как таковое.

Бог глубок, его нельзя творить по человеческим меркам. В святоотеческой литературе бытие Бога не доказывается, а показывается. Кто-то из мудрецов сказал: Profeсto nоn Deum, quem сogitare nоn possunt, sed semetipsos pro illo сogilantes, nоn illum sed se ipsos, nоn illi sed sibi сomporant[21]21
  Когда они думают о Боге, которого не в состоянии постигнуть, то в действительности думают о самих себе, а не о Нем; они сравнивают Его не с Ним же, а с собой (лат.).


[Закрыть].

К Богу неприменимы человеческие понятия познаваемости, но, по большому счету, это относится и к квантовой реальности. В обоих случаях проблема связана с отсутствием адекватного языка «божественных имен». Григорий Палама не случайно говорил о «божественном мраке», а Дионисий Ареопагит считал Бога «выше не только знания, но и непознаваемости».

По христианскому учению, Господь умаляет Себя, чтобы возвыситься. Он спускается с высот абсолютного Бытия в пространство и время, в человеческое, а если правы эмбриологи – и еще ниже, в другие формы жизни, к самым корням сотворенной Им природы. Но спускается Он, чтобы подняться и поднять к Себе весь падший мир (К. С. Льюис).

Религиозное восприятие мира – это чувство его пронизанности духовным посланием и присутствием смысла. Здесь бытие не сводится к материи, а означает нечто большее, одухотворенное. В каждом явлении проступает нечто несказанное, выступающее за границы природы. Всё остальное – комментарии к сказанному.

Религия – связующее звено между человеком и бытием. Не противопоставление, не инакость Бога и человека, не присвоение человеком прерогатив Бога, не самообожествление, а именно неразрывность, единство, непрерывность человеческой и божественной реальностей.

В самом вопросе: существует ли Бог? – заключено непонимание сущности веры. Существуем мы. Бог – за пределами существования. Можно ли, допустимо ли входить с метром в высшие сферы духа? Религия есть высшая духовность, и спрашивать надо иначе: если материя исчерпывает материальный мир, то исчерпывает ли она мысль, интуицию, боль, идею, память, откровение, вдохновенность, экстаз, благодать, вечность, ничто? Исчерпывает ли она время, пространство, законы, эволюцию, мораль, тысячи эйдосов, из которых состоит идеальный мир? И еще сложнее: почему – мир, а не пустота, время, а не вечность, законы, а не хаос, дух, а не одна только материя, не задающая вопросов? Для чего Миру познавать Себя через нас? Откуда музыка, поэзия, откровение – эта высшая форма познания?

Почему – вопреки собственным законам – природа только тем и занимается, что усложняет себя?

Так вот: только ответив на эти вопросы, только изменив себя и природу вещей, только научившись управлять законами, мы получим право усомниться в том, существует ли Бог.

Религиозное чувство – прежде всего, ощущение бездны, которая отделяет мир физический и рациональный от мира духовного и морального, жизнь от смерти, время от вечности, радость бытия от превратности судьбы.

И если мы сегодня слабы в идеальной области, то лишь потому, что интеллект оторвался от вдохновения.

Религии творят не боги, а люди. Качество религии производно от качества ее творцов. Вот почему даже боги могут быть опасными. Одни спасительны, другие вызывают к жизни темные, разрушительные силы. Так что, критикуя религию, мы критикуем только ее создателей, уровень их культуры или бескультурья. Главный же предмет критики всегда находится вне критики, ибо Бог достаточно мудр, чтобы «не оставить следов».

Религия – часть культуры, может быть, главное в ней. И не только потому, что Библия принадлежит всем, атеистам и верующим, но потому, что здесь средоточие Чистоты и Красоты. Нет, религия даже не часть культуры, а ее остов, потому что без нее большая, долгая, плодотворная культура практически невозможна.

Сергей Трубецкой считал религию осью культуры. Философия, писал он, есть лишь особый фазис движения религиозных идей. Никогда ничего, кроме религии, не создавало искусства, – добавляла Анна Ахматова. Даже наука религиозна, она требует верить в знание и отлучает «неверных».

Какой была бы культура без религии? Ужасной! Я имею в виду даже не аморальность, а беззащитность. Сколько бы миллиардов несчастных, гонимых, угнетенных, беззащитных покинули бы этот мир с ожесточением? Один тот факт, что огромные массы людей находят в религии единственное утешение от абсурда смерти, делает разрушение веры безнравственным, антигуманным и бесчеловечным.

Самое страшное преступление, какое можно совершить, – это отнять у человека веру, не дав ему лучшей. Прогресс – это прежде всего прогресс веры; регресс – это в основном ее утрата.

Суррогат Бога – это самый страшный из суррогатов. Свидетельствует поэт Александр Галич:

 
Что знал я в ту пору о Боге
На тихой заре бытия?
Я вылепил руки и ноги
И голову вылепил я.
…
Когда ж он померк, этот длинный
День страхов, надежд и скорбей,
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне: Иди и убей!
 

Весь наш опыт демонстрирует, что сокровищницу культуры трудно наполнить, разбазарить же ее можно так же быстро и легко, как низвергнуть Бога. А сокровищница религии – не только религия, но и религиозное искусство, и величественные храмы, и чудотворные иконы, и этические системы, и монастырская организация труда и жизни, и религиозная философия, и… наука. Нам слишком долго внушали, что наука возникла как контроверза религии, но мы-то знаем, кем были Роджер Бэкон, Луллий, Рабле, Эразм Роттердамский; мы-то знаем, что все Отцы Просвещения – воспитанники тех или иных Ля Флеш[22]22
  Ля Флеш – город во Франции с одноименной престижной иезуитской коллегией, основанной Генрихом IV в XVII веке. В этой коллегии учились многие выдающиеся деятели культуры и в их числе Р. Декарт, П. Мерсенн, наш П. Могила.


[Закрыть].

Альберт Эйнштейн, которого необоснованно зачисляют в атеисты или пантеисты, признавался:

Правда, я иудей, но лучезарный образ Иисуса Назорея произвел на меня потрясающее впечатление… Никто так не выражался, как Он. Действительно, есть только одно место на земле, где мы не видим тени, и эта Личность – Иисус Христос. В Нем Бог открылся нам в самом ясном и понятном образе. Его я почитаю.

Знать, что существует сокровенная реальность, которая открывается нам как высшая красота, знать и ощущать это – вот ядро истинной религиозности.

Я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования… В наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди. Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым.

Наши моральные взгляды, чувство прекрасного и религиозные инстинкты помогают нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям.

В книге об Альберте Эйнштейне[23]23
  Гарин И. Эйнштейн. К.: Мастер-класс, 2008. 276 с.


[Закрыть] я собрал большую коллекцию высказываний творца теории относительности о религии и Боге, полностью разрушающих сложившуюся концепцию о его атеизме или пантеизме. Здесь нет надобности повторяться, потому что Эйнштейн на собственном опыте прекрасно знал, что такое религиозное чувство в самом традиционном смысле. Скажем, еще в детстве, к удивлению своих нерелигиозных родителей, он стал настолько глубоко верующим, что упрекал папу с мамой за отступления от кошерной диеты. А даже когда «религиозный рай» детства трансформировался, по его собственному выражению, в «фанатическое свободомыслие», он продолжал постоянно углублять свои представления о религиозном чувстве (или инстинкте) и о соучастии столь «ненаучных» сил в жизни науки.

Я бы усилил мысль: рассуждения Эйнштейна о религиозном чувстве поражают многообразием и глубиной. Эйнштейн в равной мере иронизировал как о «профессиональных атеистах», так и о теистах-профессионалах – «попах, которые могут нажить капитал» на его высказываниях. А вот истоки собственного религиозного чувства он видел «во многих псалмах Давида и в некоторых книгах библейских пророков», вдохновенно заявляя, что верит в Бога, который «являет себя в гармонии всего сущего», но не «занимается поступками и судьбами людей». И там, где это чувство отсутствует, наука вырождается в «бескрылый эмпиризм». Собственное религиозное чувство он описал не как естествоиспытатель, а как настоящий поэт: «Смиренное изумление порядком, открывающимся нашему слабому разуму в доступной части реальности». Познаваемость мира Эйнштейн считал «чудом, которое лишь усиливается по мере расширения наших знаний».

Он не заявлял пафосно, что за этим чудом видит Творца, создавшего мир ради человека, но фактически именно это выражал шутливо, говоря: «Господь изощрен, но не злонамерен» или «Больше всего мне хочется знать, как Бог создавал этот мир, что Он думал при этом и мог ли Он создать мир иным».

Говоря о религиозном инстинкте, Эйнштейн неоднократно связывал его с интуицией, эмоциональным или сердечным настроем, художественным видением, духовной теплотой, высшим смыслом бытия. «Инстинкт» этот не врожденный, а обретенный в процессе приобщения к культуре, основанной на глубоком мировосприятии всей целостности бытия.

Вот что по этому поводу писал другой крупнейший физик нашего времени Нильс Бор: «Религия использует язык совсем не так, как наука. По языку религия гораздо ближе к поэзии, чем к науке. Мы склонны думать, что наука имеет дело с объективными фактами, а поэзия – с субъективными чувствами. И думаем, что религия должна применять те же критерии истины, что и наука. Однако тот факт, что религии на протяжении веков говорили образами, притчами и парадоксами, означает просто, что нет иных способов охватить ту реальность, которую они подразумевают. Но это не значит, что реальность эта не подлинная. И не является возражением то, что разные религии стараются выразить это содержание в весьма различных духовных формах. Возможно, мы должны смотреть на эти различные формы, как на взаимно дополнительные описания, которые, хотя и исключают друг друга, нужны, чтобы передать богатые возможности, вытекающие из отношений человека со всей полнотой мира».

В таком «эмоциональном настрое» и можно видеть «религиозный инстинкт», который помогал Эйнштейну, как и его великим предшественникам от Коперника до Планка, окрылял разум, гарантировал творческую свободу и укреплял настойчивость в познании мира. Используя слово «инстинкт», Эйнштейн выразил лишь глубину чувства, а не его биологическую природу.

Следует разделять содержание религиозных чувств и способность к такому чувству, которая, как и все способности, дается людям неравномерно. И Эйнштейн признавал, что «очень трудно объяснить религиозное чувство тому, кому оно совершенно неведомо».

Здесь само собой напрашивается отступление о разнокачественности самого понятия «вера». Даже если отбросить такие крайности, как фанатизм, атеизм или обрядоверие, глубокая, выстраданная, достойная вера – огромная редкость. По оценке академика Б. В. Раушенбаха, лишь ~10 % людей способны на глубокое религиозное чувство. Таким людям, как Альберт Эйнштейн или Нильс Бор, присуща повышенная способность к самопознанию и потребность в нем. Для «истинно верующих» сам вопрос религиозного самоопределения не слишком важен, и они ведут себя «как принято в обществе», следуют общим «трендам», «вере отцов», «моде», «приличиям» и сравнительно легко переходят из состояния как-бы-верующих в как-бы-неверующие.

Фактически все мудрые люди, включая крупных ученых, во все времена были глубоко верующими, но, во-первых, их вера радикально отличалась от общепринятой, а, во-вторых, была практически столь же недоступной для нашего читателя, как книги Л. Шестова, К. Барта, П. Тиллиха, Р. Нибура, К. Ранера, Д. Банхоффера, Ж. Маритэна. Лучшие книги читают только лучшие люди, а народ их просто не замечает. Что до теологии, то я сомневаюсь, что ею интересуется «человек с улицы», никогда не открывавший ни Ветхий, ни Новый Заветы.

В «Философии „как если бы“» Ханс Файхингер обратил внимание на то, что мыслительная деятельность изобилует допущениями, чья беспочвенность вполне нами осознается. В сущности, все теории построены на фикциях и исходят из того, «как если бы» они существуют и «как если бы» мы верили в эти фикции. Но почему то, что дозволено науке, не дозволено вере? Если существуют конкретные фикции конкретных процессов, то почему необходимо отказываться от абсолютных и вечных фикций, сохраняющихся независимо от того, какой век за окном и какая теория возобладала?