Текст книги "Прошлое в наказание"

Мне захотелось остудить их воодушевление.

– Насколько я понимаю, ФСК официально ничего не признает. Но как бы кивнет: ладно, с этим и этим представителями чеченского народа мы в принципе согласны. Некоторый авторитет у них есть, а претензий к ним с нашей стороны – никаких.

– Это тоже неплохо, – возразил Владимир. – У нас уже есть три потенциальных участника. Я дам тебе их фамилии. Давай выясним, что скажет о них твой знакомый.

– Давай выясним, – согласился я.

Со Львом Пономаревым, как и с Лысенко, я познакомился весной восемьдесят девятого, когда наладил отношения с Клубом избирателей Академии наук. Лев был доверенным лицом академика Сахарова на выборах народных депутатов СССР. Позже он сам стал народным депутатом РСФСР. А вскоре после этого – одним из лидеров широкого движения «Демократическая Россия», в руководство которого я тоже входил. Не скажу, что я во всем соглашался с ним. Он во многом отстаивал большевистский подход, стараясь жестко подчинить меньшинство большинству, а мне это не нравилось, я выступал за более гибкие методы руководства. Но и жесткими оппонентами мы со Львом никогда не были.

Эдуард сообщил, что по всем трем кандидатурам у его организации вопросов нет. Это весьма воодушевило Владимира и Льва: можно было рассчитывать на успешное проведение конференции. Наконец появилась конкретная дата.

На следующий день я был вызван Филоновым. Строго посмотрев на меня, он поинтересовался:

– Что там за конференция по Чечне, в подготовке которой ты участвуешь?

– Мирная конференция. Попытаемся найти варианты решения конфликта без продолжения насилия.

– А почему ты занимаешься этим тайком от меня?

Я усмехнулся.

– Сергей Александрович, не хотел вас подставлять. Уж вы-то знаете, какая ситуация. А так, если что, я занимаюсь этим исключительно по личной инициативе.

Он помолчал с весьма насупленным видом, потом глянул на меня подобревшими глазами:

– Ладно. Продолжай заниматься этим по личной инициативе. Но держи меня в курсе.

Я не сомневался – если доложили Филонову, то и президент, скорее всего, получит соответствующую информацию. Поэтому решил посвятить во все Сухатова. И тотчас отправился к нему.

Лев нашел для меня время, внимательно выслушал мой рассказ про конференцию, включая информацию о косвенном содействии ФСК в лице моего двоюродного брата. После небольшой паузы произнес:

– Наверно, это правильно, что предпринимаются попытки решить проблему мирным путем. Не очень верю в их успех, но они нужны. Самому я говорить ничего не буду, но если спросит, смогу объяснить что к чему. – Тут он глянул на меня. – Однако ты рискуешь.

– Чем? Тем, что выгонят из Администрации? Пойду работать по прежней специальности или займусь политической деятельностью. Не пропаду.

Сухатов посмотрел на меня с осуждением:

– Тебе совсем наплевать на то дело, которым ты столько лет занимался?

Что я мог ответить?

– Мне вовсе не наплевать на то дело, которым я занимался. Но я считаю в высшей степени важным остановить военные действия в Чечне. Я абсолютно уверен: то, что творится сейчас там, мешает нашему общему делу. Сильно мешает.

Сумрачно помолчав, Сухатов выдавил:

– Ладно. Иди.

Конференция состоялась в середине марта. Удалось придать ей полуофициальный статус. Вели ее заместитель председателя Совета Федерации Рамазан Абдулатипов и Сергей Ковалев. Чеченскую сторону представляли руководители ряда общественных организаций. Я добился появления сдержанного приветствия участникам конференции от Ельцина. Был принят «План прекращения огня и дальнейшего мирного урегулирования чеченского кризиса», предполагавший готовность к уступкам с обеих сторон конфликта. А вот уступок каждый ждал от противостоящей стороны. Военные действия продолжались. Дудаев все более терял контроль над ситуацией в республике, события неизбежно принимали характер партизанской войны. Ничем хорошим это не могло закончиться.

Глава третья

Настя

Она сидела напротив. Я не мог отвести глаз от ее лица, такого знакомого – и незнакомого. Что-то новое проявилось в ней: она будто набралась солидности и одновременно какой-то вселенской грусти.

– Погибло столько людей. Заложники. Чем это закончится?

– Думаю, предпримут штурм. Тут без вариантов.

– Будут новые жертвы.

– А что делать? Уступить их требованиям для нашей власти – значит проявить слабость. Люди продолжат гибнуть, потому что нельзя проявлять слабость. Смешно, хотя совсем не до смеха.

– Что они требуют? Собственно говоря, я потому и попросила тебя найти для меня время, потому что хочу узнать, что они требуют? По телевизору и в газетах самое разное звучит.

– Они требуют полностью прекратить военные действия на территории Чечни. Для этого захватили больницу в Буденновске.

Сумрачно помолчав, она выговорила с какой-то беспредельной усталостью:

– К сожалению, в этом есть логика. На территории Чечни их не слышат, они пришли на территорию России… – Глянула на меня с некоторой поспешностью. – Я их вовсе не оправдываю, я пытаюсь объяснить, почему они решились на такое.

И вновь замолчала. Стоило переменить тему. Я поинтересовался:

– Как там Василий?

– Сейчас с мамой на даче… Василий меня расстраивает, – совсем с другой озабоченностью говорила она. – Учится кое-как. Прилежания ни на грамм.

– Что ты хочешь? Ему только-только девять исполнилось.

– Некоторые в этом возрасте уже определяются со своим будущим. Или, по крайней мере, пробуют себя в разных призваниях.

Я снисходительно усмехнулся.

– Не преувеличивай. Таких совсем немного. Что ты хочешь от человека в девять лет?

– Но твой Кирилл ходит в студию рисования и еще занимается английским языком.

Тут я рассмеялся.

– Да, он вдруг увлекся рисованием. Только я не знаю, надолго ли? Что касается английского… Это следствие его желания путешествовать по миру, когда он вырастет. Марина ему постоянно твердит: без языка бесполезно ездить по миру. Хочешь путешествовать – учи. Учит. А если ему расхочется?

Настя ничего не сказала, взяла чашку, – я проследил за ее тонкими пальцами, – допила уже порядком остывший кофе. Вид у нее был задумчивый. Глянула на меня:

– Не полетишь в Буденновск?

– Хотел. Не пускают. Туда более серьезные люди полетели.

Настя кивнула, машинально. Я грустно улыбнулся – получалось, что она одобряет участие более серьезных людей в разрешении конфликта. Она не заметила моей реакции.

– Прости, что отвлекла тебя от важных дел.

– Ну что ты все время извиняешься? Хорошо, что отвлекла. Мы с тобой давно не виделись. Разве это не серьезный повод? А важные дела подождут… Мне приятно было увидеться с тобой.

Слабая улыбка высветилась на ее лице, впервые за нашу встречу.

Покинув кафе, мы вышли под июньский денек, не слишком яркий, но вполне приемлемый в первый месяц лета. Не хотелось возвращаться в Кремль, хотя меня действительно ждали срочные дела.

– Идем в Александровский сад, – предложил я. – Немного прогуляемся.

– Мне пора на работу, – слабо возразила она.

– Зайти в Александровский сад – совсем небольшой крюк для тебя.

– В принципе, да… Ладно, идем, – несколько рассеянно согласилась Настя.

Вскоре мы повернули направо. Тверская подставила нам свой широкий тротуар, довольно грязный, с бумажками и окурками. Проплыли мимо витрины и большая двойная дверь театра Ермоловой. Афиши сбоку от входа сообщали о скорых спектаклях. «Давно я не был в театре», – подумалось мне. И тотчас родилась идея.

– Уже много лет не ходил в театр. А ты?

– Я – тоже.

– Может, сходим? Найду что-нибудь стоящее, закажу два билета.

Она глянула на меня растерянно, словно я застиг ее врасплох. Ответила не сразу:

– Давай…

Бесконечный подземный переход вывел нас к Историческому музею. Неспешным шагом мы направились к входу в Александровский сад. Когда шли по боковой, ближней к Манежной площади аллее, проговорил с подчеркнутой мечтательностью:

– Здесь меня выгуливала моя бабушка с маминой стороны Эмилия Марковна. Мне было тогда три года. Я постоянно убегал от нее, прятался. Она ворчала: «Невыносимый ребенок». Потом говорила моей маме, как со мной тяжело. Кажется, недавно было, но сколько лет прошло… Время летит. Старая-старая истина… – Озорной запал появился во мне. – Знаешь, можно считать, что мы постоянно передвигаемся по координате времени – катимся и катимся в одном направлении. А можно представить, что мы стоим на месте, а мимо нас мелькают минуты – бегут, бегут, бегут… А потом – бац! – больше не бегут.

– И в чем разница? – на ее лице не было и намека на улыбку, скорее недоумение.

Вопрос огорошил меня – все ясно вроде бы.

– Ну… в одном случае движемся мы, а в другом – время.

– Никакой разницы. Все зависит от того, что выбрано за точку отсчета.

Ее логика была безупречна – шутка не удалась.

Я не обманывал – Эмилия Марковна действительно приводила меня гулять к кремлевской стене. И сердилась, когда я убегал от нее, прятался в кустах. И жаловалась дочери, моей маме. А на следующий день мы опять приходили сюда. И время взаправду летело быстро, хотя непонятно, зачем ему это надо. Я понимал, что мне хочется удивить женщину, идущую рядом со мной, произвести на нее впечатление. Так ведут себя подростки.

Я смотрел на кремлевскую стену и возвышающееся над ней желтое здание Арсенала с редкими парными окнами в белом обрамлении. Я бывал там в казармах Кремлевского полка, ходил по гулким, сводчатым коридорам, более широким, чем в здании Казакова. Только это не имело никакого отношения к тому, что происходило со мною в тот момент. Я испытывал удовольствие от того, что иду вместе с Настей. Я хотел, чтобы она оставалась со мной как можно дольше. Всегда. Но я чувствовал: стоит мне сказать ей об этом, она тотчас уйдет. А если я предложу ей стать моей женой, я вообще лишусь возможности видеть ее. Поэтому я молчал. И слышал прекрасную музыку: спокойную, величавую, умиротворяющую – восьмую часть под названием «Ноктюрн» из музыки к комедии «Сон в летнюю ночь» Феликса Мендельсона.

Мы расстались в подземном переходе рядом с Кутафьей башней. Настя направилась к себе на Волхонку, а я с некоторой тоской смотрел ей вслед, зная наверняка, что она не обернется. Когда она исчезла в глубине тоннеля, поднялся по лестнице к белой круглой, похожей на большой барабан Кутафьей башне, которая пропустила меня на Троицкий мост. Оттуда было рукой подать до высящейся неприступной громадой Троицкой башни. Посмотрев на часы над аркой, ускорил шаг. Но думал я вовсе не о делах, которые ждали меня. Я думал о Насте. Наступит ли день, когда она станет моей женой? Этого я не знал.

Вновь полетели один за другим переполненные делами дни. В какой-то момент – это случилось поздним вечером, когда я вернулся домой, – я понял, что напрочь забыл про Кирилла, про своих литературных друзей. Следовало что-то сделать. Я пошел по проторенному пути: позвонил Марине, извинился за долгое отсутствие, попросил передать сыну, которого не было дома, предложение съездить в Абрамцево, Коломну или Зарайск. Вместе с Василием. Перезвонил на следующий день. Разумеется, Кирилл готов был поехать. Настал черед предложить Насте и Василию составить нам компанию. Подняв трубку, я подумал: «Почему Зарайск? Или Коломна? Лето. Надо искупаться. Поедем в Звенигород. Там чистая вода…» Тут совсем некстати позвонил Максим Сунгуров, сообщил, что успешно защитил диплом, благодарил меня, звал в ресторан отметить радостное событие. Пришлось тратить время на вежливое объяснение, почему я не могу к нему прийти: очень много дел. Значит, в Звенигород. Я набрал Настин рабочий номер.

– Слушаю, – раздался в трубке знакомый голос.

– Добрый день. Это Олег.

– Здравствуй.

Мне показалось, что голос потеплел, когда она узнала, кто говорит.

– Мы с Кириллом собираемся в Звенигород в ближайшее воскресенье. Посмотрим Саввино-Сторожевский монастырь. И заодно искупаемся. Там Москва-река чистая. Самое то. Приглашаем Василия поехать с нами. И тебя за компанию.

– Спасибо, но Василия нет в Москве.

– А где он?

– Отдыхает с Эдуардом на Волге.

– Вот как?.. Тогда ты с нами езжай. Соглашайся.

Пауза повисла в трубке.

– Хорошо, – услышал я наконец.

Поездка состоялась. В ближайшее воскресенье я заехал за Кириллом, потом – за Настей. Она была в легком белом платье, которое очень шло ей.

Я, против обыкновения, расположился не рядом с Толей, а позади, вместе с Настей, зато Кирилла усадил на свое привычное место. Москва пропускала нас по своим улицам, словно желая помочь вырваться за ее пределы.

– Как дела в институте? – поинтересовался я.

– Все нормально, – с готовностью ответила она.

– Ты все тем же занимаешься, конституционным правом?

– Да.

– Сколько можно изучать конституцию? Не такой уж большой документ.

Ее взгляд сделался снисходительным.

– Долго можно изучать. И нужно. Конституционное право – отрасль юриспруденции, закрепляющая в себе основы взаимоотношения личности и государства. Ну еще конституционные характеристики государства… Тебе охота сейчас говорить об этом?

– Признаться, не очень.

Кутузовский проспект подставил нам свою залитую солнцем асфальтовую поверхность. Машин было немного, ничто не мешало нашему целеустремленному движению. Вскоре мы катили уже по Минскому шоссе.

Саввино-Сторожевский монастырь поднялся перед нами изрядно обшарпанными верхушками храмов и колоколен, огороженных белой стеной с башнями по углам. Деревянные шатровые верхушки башен, напрочь потемневшие, давно пришли в ветхое состояние. Машина остановилась неподалеку от входа. Веселый солнечный свет заливал заросшие деревьями окрестности.

Монастырь, бывший в советскую пору музеем, сохранил свои постройки, но выглядел довольно запущенным: облезлые стены, выщербленные дорожки. Теперь здесь вновь поселились монахи. Они занимались своими делами, не обращая на нас никакого внимания, – что-то ремонтировали, приводили в порядок.

Мы обошли всю не слишком большую территорию, заглянули в царские палаты, в храмы, поднялись на колокольню, с которой открывался красивый вид на раскинувшееся за растущими поблизости деревьями широкое поле, за которым стоял темной полоской лес. Примерно посередине лесной полоски возвышались светлыми полусферами покрытые цинком купола башенок, в каких устанавливают телескопы, – там располагалась какая-то наблюдательная станция. А слева – в панораму втиснулось открытое пространство – берег Москва-реки.

Настя была рядом, и это наполняло меня странным чувством тихой радости, которая, наверно, бывает у супругов, проживших вместе многие годы и не потерявших привязанности и нежности друг к другу. Я слышал музыку, плавную, парящую, – все тот же «Air», вторая часть Оркестровой сюиты номер три ре мажор Баха.

Из монастыря мы поехали к Москва-реке – к тому месту, которое было видно с колокольни. На покрытом травой с проплешинами берегу расположилось много народу. От быстрого течения поверхность реки казалась мускулистой. Поплавками возвышались над ней головы купальщиков.

Достали подстилку, расстелили рядом с машиной. Я разделся до плавок, Настя тоже сняла платье, осталась в купальнике. Украдкой я посматривал на нее – прекрасная фигура для женщины, родившей ребенка. Толя, худой, долговязый, оставался в рубашке и брюках.

– А ты не будешь купаться? – удивился я.

– Нет, – сконфуженно проговорил он.

– Почему?

– Не хочу.

– Ты что, стесняешь?

Он замялся:

– Я плавок не взял.

– Здесь можно и в трусах.

– В трусах как-то неловко… – выдавил он.

Втроем мы направились к реке. В коричневатой воде зыбкой картинкой отражалось небо. Я попробовал ногой воду – вполне теплая.

– Не заплывай далеко, – сказал я Кириллу, – видишь, какое сильное течение.

– Хорошо, – недовольно проворчал он.

А я резво залез в воду и поплыл на другой берег. Плыть приходилось под углом к течению, потому что сносило меня весьма заметно, особенно на середине реки. Достигнув другого берега, я тотчас повернул назад. Не скрою – мне хотелось показать Насте, как я хорошо плаваю. Я понимал, насколько это смешно в моем возрасте, но продолжал демонстрировать свое умение.

Настя с Кириллом плавали неподалеку от берега. Я постоял по колено в воде, наблюдая за ними. Потом еще раз сплавал на другой берег, вышел из воды, вытерся полотенцем. Я ждал их на берегу – сына и женщину, которая так нравилась мне.

Через полчаса мы отправились в Звенигород – надо было пообедать. Машина остановились около небольшого ресторанчика, расположенного в старом двухэтажном доме. Настя, Кирилл и я вылезли из машины, а водитель остался на своем месте.

– Толя, ну что ты сидишь? – с укоризной сказал я.

– Я не хочу есть, – пробормотал он.

– Перестань. Идем, я заплачу. – И добавил твердо: – Идем.

Он нехотя поднял стекла, вышел из машины, запер ее, поплелся за нами.

Внутри было чистенько и незатейливо – столы, покрытые белыми скатертями, довольно простые деревянные стулья, белые стены. Единственным украшением являлись большие деревянные панно, висевшие в промежутках между окнами и на противоположной стене: Саввино-Сторожевский монастырь и другие достопримечательности Звенигорода.

Всего лишь один посетитель сидел в углу, что-то сосредоточенно ел, запивая минеральной водой. Мы заняли стол у окна. Тотчас к нам подошла женщина средних лет, не толстая, но в теле, с приветливым округлым лицом.

– Здравствуйте, – как певуче это прозвучало. – Пообедать?

– Да, – широко улыбаясь, ответил я. – Можно меню?

– Да я вам так скажу. Борщ есть, солянка. Лапша куриная. Мясо тушеное с картошкой, поджарка свиная. Бифштекс рубленый.

Мы сделали заказ и вскоре с аппетитом уплетали то, что нам принесли. Все было вкусным – качественная домашняя еда. Отобедав, отправились побродить по Звенигороду, старому славному городку, отчасти сохранившему свое историческое наследие. Осмотрели совсем небольшой собор Успения Пресвятой Богородицы, весьма похожий на легендарный Спас на Нерли, и храм Вознесения Господня, напоминающий сильно уменьшенную копию храма Христа Спасителя, некогда стоявшего неподалеку от Московского кремля. А еще подходили к дому Антона Павловича Чехова, на котором висело сразу две мемориальные доски: одна сообщала, что Чехов жил здесь в 1884 году, а другая – что в том же 1884-м он работал здесь врачом. При всем том никакого музея в доме не было – он оставался жилым. Погуляв еще немного, мы поехали в Москву.

Когда мы с Настей прощались около ее подъезда, она проговорила:

– Спасибо тебе. – Сколько тепла было в ее голосе. – Хорошо, что ты уговорил меня поехать. Я по-настоящему отдохнула. Спасибо.

Я сдержанно улыбался в ответ. Потом смотрел, как она исчезла за глухой входной дверью.

После этого поехали к Марине. Я впервые за день подумал, что мой сын был удивительно молчалив сегодня. Конечно, десятилетний парень не задает непрестанно вопросы, в отличие от пятилетнего, но все-таки не может совсем обойтись без них.

– Тебе понравилась сегодняшняя поездка? – негромко спросил я, придвинувшись к нему.

– Да, – выдохнул он.

– Еще куда-нибудь съездим в ближайшие два месяца, пока тепло?

– Съездим.

Я поднялся вместе с Кириллом до квартиры, впрочем, только для того, чтобы сказать Марине, что все в порядке.

– Ужинать будешь? – спросила она с прощающей улыбкой.

– Ужинать? – сначала я хотел отказаться, но подумал: что у меня там, дома? Бутерброды? И выдохнул: – Буду.

Дела выборные

На нас надвигались выборы в Думу. Мы с Александром Николаевичем несколько раз обсуждали наши перспективы и приходили к неутешительному заключению: у Российской партии социальной демократии нет шансов пройти. Не успела она завоевать широкую популярность. Тогда и возникла идея создания блока. Филонов не имел ничего против, Сухатова я тоже на всякий случай поставил в известность, хотя понимал: президента подобные вещи мало интересуют, несмотря на то что объединить предполагалось сторонников реформ.

Начались переговоры с близкими по направленности партиями – «Демократическим выбором России» Егора Гайдара и Крестьянской партией Юрия Черниченко. Юрий Дмитриевич, известный публицист, знаток сельских проблем, согласился сразу – его партия, небольшая, хотя и реальная, опирающаяся на фермеров, тоже не имела шансов пройти в Думу в одиночку. Немного позже к нам присоединился «Демократический выбор». Блок «Объединенные демократы» был создан. Об этом лидеры трех партий заявили на пресс-конференции. Особо подчеркивалось, что к блоку могут присоединиться и другие партии.

Вслед за тем началось обсуждение предвыборного списка блока. Наше общение проходило в кабинете Егора Гайдара в его институте в Газетном переулке. Сам он большей частью молчал, сидя во главе длинного стола для совещаний. Думаю, не слишком хотел вникать в предвыборные дела, поэтому спорить и вырабатывать общую позицию приходилось с другими членами предвыборного штаба, среди которых был мой давний приятель Михаил Шнейдеров.

Я предложил включить в блок Партию экономической свободы. Желая ускорить переговоры, встретился с Ириной Хакамадой, и она высказала свое согласие при условии, что ей дадут второе место в списке блока. Мне это условие показалось приемлемым. Только вот остальных членов предвыборного штаба оно не устроило – Ирине Хакамаде второе место в списке кандидатов?! Хрен ей! Больше всех возмущался Миша – ишь чего захотела! Напрасно я доказывал, что Лидия Федосеева-Шукшина, при всем том, что она – популярная актриса и симпатичная женщина, совсем не вяжется с политической деятельностью, в отличие от Хакамады. Меня не хотели слушать. А Гайдар – тот отмалчивался. Объединения с Партией экономической свободы не получилось. На втором месте нашего списка осталась Федосеева-Шукшина. Я переживал неудачу: не смог убедить коллег в своей правоте, не нашел весомых доводов. Увы, решение было принято, и следовало заниматься другими выборными делами.

При этом приходилось постоянно приезжать в Кремль, на Старую площадь, вновь и вновь напрягать мозги, вникая в содержание разных документов и сочиняя ответы, решения, резолюции. Я не роптал. Мне нравилось, когда дело наезжает на дело, когда нет никаких просветов, когда ткань жизни получается плотной, насыщенной, когда нет времени на всякие тяжелые бесполезные размышления, например, о продолжающейся войне в Чечне, о гибнущих там людях. Еще не забылись события в Буденновске…

По выборам самым главным в тот момент была подготовка съезда партий, которому предстояло утвердить список блока. И чем ближе был день его проведения, тем больше зрел во мне протест. Я ничего не имел против Лидии Федосеевой-Шукшиной, но не сомневался: как второй номер списка она совершенно бесполезна. Следовало только определиться с тем, кого предложить на ее место? Кто из представителей демократических сил, достаточно известный, популярный, мог бы заменить, актрису и притом согласился бы сделать это? Я не раз и не два перебирал кандидатуры и не находил такого человека. И вдруг словно удар: Сергей Адамович Ковалев, вот кто! Первый российский омбудсмен – так принято называть подобную должность на Западе. Человек, который большую часть прошлого года просидел в Грозном, чтобы российские самолеты не бомбили город. Ковалев считал: он должен там быть, чтобы попытаться остановить бомбардировки. Не остановил и вдобавок лишился своего поста. Но достоинства своего не уронил.

Сергей Адамович согласился переговорить со мной у него дома, на «Юго-Западной». Я приехал, объяснил, в чем суть предложения. Выслушав меня, он с озабоченностью проговорил своим скрипучим голосом:

– Я бы не против. Но поймите, Олег, я не могу больше работать с президентом, которого не считаю ни сторонником демократии, ни гарантом прав и свобод граждан моей страны.

Мне оставалось добродушно усмехнуться и пустить в ход мое красноречие:

– Сергей Адамович, вы не будете работать с президентом. «Объединенные демократы» не станут карманной фракцией президента. Это будет нормальная демократическая фракция.

Он обдумал мои слова, пытливо глянул на меня:

– А по Чечне какая у вас позиция?

– Мы против войны там.

– Ну если так… Я согласен.

В тот же вечер в кабинете Гайдара на заседании предвыборного штаба я сообщил о готовности Сергея Ковалева принять участие в выборах и войти в наш список.

– Сергей Адамович должен стоять на второй позиции в тройке, – закончил я.

– А Лида? – удивился Миша.

– А Лида перейдет на третью, – сказал я в ответ как о само собой разумеющемся.

Повисла тишина. Я ожидал, что на меня набросятся с критикой, но этого не последовало.

– Думаю, Сергей Адамович на второй позиции – хороший вариант, – прозвучал наконец абсолютно спокойный, мягкий голос Гайдара. – Олег Евгеньевич, пожалуйста, попросите его прийти на следующее заседание штаба. Понимаете… необходимо, чтобы он подтвердил свою готовность… не только в ходе личной беседы.

– Да, разумеется.

Через день Ковалев появился на заседании штаба и все подтвердил. Состав тройки был утвержден. Утром я отправился к Сухатову – следовало предупредить возможную реакцию президента, который, конечно же, узнает о принятом решении.

– Нам надо сплотить как можно больше сторонников демократического развития России, – с азартом объяснял я. – Среди них есть, конечно, и противники войны в Чечне. Ковалев пойдет на втором месте именно для того, чтобы привлечь их. Но они не враги президента в стратегическом плане. Я, между прочим, тоже против войны. Хотя не делаю громких заявлений. Но в остальном я – сторонник президента. Сергей Адамович – он критик, а не противник. Это важно понимать.

Лев слушал меня с вялым выражением, потом устало проговорил:

– Будет возможность, скажу. Хотя… ладно, иди.

В ближайшую субботу состоялся съезд. Он утвердил список блока. В первую тройку вошли Гайдар, Ковалев и Федосеева-Шукшина. Конечно, я предпочел бы увидеть на второй позиции Иру Хакамаду. Но, в любом случае, Лидия Николаевна оказалась на третьей позиции.

Теперь надо было решать новые проблемы – начиналась агитационная кампания. Выступления кандидатов на телевидении и на встречах с избирателями, предвыборная программа, плакаты, листовки. Конечно, все это сделали бы и без меня, однако в Администрации президента я нес ответственность за «Объединенных демократов» и поэтому хотел не только быть в курсе каждой мелочи, но и везде сказать свое слово.

В столь глубокую колею я еще не попадал. Теперь и воскресные дни были заняты, пришлось нарушить слово, данное Кириллу, отложить поездку на весну. Когда я сказал ему об этом по телефону, он, как мне показалось, не слишком расстроился. Привык, что подолгу не видит меня.

Сентябрь пролистал свои дни, потом октябрь. Пришли холода, вылезла из шкафа и перекочевала на вешалку теплая куртка, а из обувного ящика явились осенние ботинки.

Настю я видел два раза, но коротко: приезжал на консультацию к Топорнину и по окончании разговора заглядывал к ней. Обмен дежурными вопросами: как дела, как сын? – и дежурными ответами: все нормально, – и ничего более. Хотя мне так приятно было видеть ее.

Мое тогдашнее существование породило такую формулу: «День – вереница дел. Жизнь – вереница дней. Порой за делами не видно дня. А за днями – жизни». Но я был уверен, что делаю важное дело, делаю неплохо, и это вполне удовлетворяло мое самолюбие.

В один из дней, когда шло заседание штаба, меня позвали в приемную к телефону. Взяв трубку из рук весьма симпатичной, со вкусом одетой секретарши Гайдара, я услышал голос Эдуарда:

– Привет. Давненько мы с тобой не виделись.

– Давненько, – согласился я. – Как ты меня нашел?

– Напомнить, где я работаю? – не без игривости в голосе произнес Эдуард.

– Насколько я понимаю, ты позвонил не просто так. Слушаю.

– Надо встретиться.

– У меня сейчас очень мало времени.

Он помолчал, потом прозвучало:

– Это в твоих интересах.

Что мне оставалось ему ответить?

– Хорошо. Давай поужинаем сегодня. В девять. Там, где раньше, на Большом Черкасском?

– Именно там.

Я приехал в ресторан без десяти минут девять. Эдуард был уже там – он сидел рядом с немолодым, солидным мужчиной, и я подумал, что он хочет познакомить нас, но едва я приблизился, Эдуард поднялся мне навстречу, пожав руку, показал на другой стол, стоявший в углу:

– Сегодня мы сидим здесь. – Едва мы заняли места, поинтересовался: – Водки выпьем? – Лицо у него было хитрое.

– Выпьем, – с легкостью согласился я.

Удовлетворенно хмыкнув, Эдуард сделал знак официанту, и как только тот подошел, сделал заказ:

– Нам водочки, пол-литра. Мясной нарезки, соленостей. Минеральной бутылку. Пока что все. Горячее позже закажем.

Официант, немолодой, но подтянутый, энергичный, довольно быстро вернулся с подносом, на котором уместились пузатый графинчик с водкой, бутылка минеральной, большая тарелка с разной мясной продукцией и еще одна тарелка с солеными огурцами, помидорами, перцем, чесноком и квашеной капустой. Все это последовательно оказалось на покрытом чистейшей скатертью столе. Официант уверенным движением взял графин, наполнил стоящие перед нами рюмки, налил минеральной в фужеры и удалился.

Эдуард поднял рюмку:

– За наши успехи.

«Он имеет в виду их успехи? – мелькнуло у меня. – Или наши с ним?..»

Выяснять не стал – чокнулся и выпил. Закусили огурчиком, нарезкой, запили минералкой. Эдуард задумчиво глянул на меня.

– Вот что я хочу сказать. У нас есть своя социология. Работают ребята. В общем, Гайдар не должен возглавлять список. Проиграете.

– Есть те, кто его не любит. Мы это прекрасно знаем… Неужели так велика нелюбовь к нему? – усомнился я.

– Велика. При этом альтернатива для вашего избирателя есть: «Яблоко», партия Шахрая, партия Хакамады.

Я помолчал, глянул на него озадаченно.

– Эдуард, мы уже не можем изменить список. – Я намекал на то, что съезд утвердил его.

– Можете, – уверенно возразил он.

– Как?!

– Исключить.

Он был прав – мы действительно могли исключать кандидатов из списка. Решением штаба. Но чтобы так поступить с Гайдаром?..

– Это будет непросто сделать, – выдавил я.

– Решайте. – Он смотрел на меня с легкой иронией. – А вообще, надо было вам с Хакамадой объединяться.

Я метнул на него быстрый взгляд – совпадение или он в курсе?

– Я предлагал. Меня не поддержали.

– Предлагать мало. Надо отстаивать свое предложение.

Теперь я не сомневался: он был в курсе. Каким образом? Не признается.

– В любом случае, поезд ушел, – сухо проговорил я.

Предупредительный официант еще раз наполнил рюмки. Я поднял свою.

– Давай выпьем за наших детей. Чтобы не болели, учились хорошо. И нас не слишком расстраивали.

Хмыкнув, Эдуард коснулся рюмкой моей, залпом выпил водку, тихо крякнул, изображая удовольствие. Я тоже опустошил свою рюмку, но более спокойно. Мы опять закусили.

– Теперь можно заказать горячее, – довольно произнес Эдуард и сделал знак официанту.