Текст книги "Прошлое в наказание"

– Нет. Но мне интересно: если все правда, почему его поддерживает тот, о ком ты говорил.

– Главное, что его поддерживает один из начальников тамошнего управления ФСБ. Они приятели. Поэтому я тебя и погнал на ВЧ-связь. Думаю, вас там слушают. Так что воздержитесь от обсуждения важных тем по обычному телефону. А в те дела с портом ты лучше не лезь.

– Я и не собирался.

– Вот и хорошо.

– Спасибо. – На этот раз мне хотелось поблагодарить брата.

Вечером, перед тем как ехать в наше временное пристанище, я позвонил Любочке. Я звонил ей каждый день. До моего возвращения она перебралась к сыну, к родителям первого мужа. Они оказались весьма любезными людьми, охотно подзывали ее к телефону.

– У меня все в порядке. Работаем, весьма напряженно.

– Что ты делал сегодня?

– Ой, да много чего… – Трудно было выбрать из множества дел что-то более важное, существенное, чтобы рассказать ей. – Сама знаешь, сколько суеты в работе предвыборного штаба.

– Знаю, – с невероятной легкостью выдохнула она, и я почувствовал ее улыбку.

За ужином я сообщил Валере и Володе о том, кто помогает Горденко.

– Это серьезно, – озабоченно проговорил Жирихин.

– Серьезно, – согласился я. – Значит, надо работать лучше, эффективнее.

– Думаешь, поможет?

– А какие еще варианты?

– Ничего другого не остается, – вынужден был признать Володя.

После ужина я в очередной раз совершил тихую прогулку по сонному особняку. Цепочки слов опять возникали в моей голове.

«Хельга появилась на фоне темного угла. Он смотрел на нее и думал: “Я все-таки сплю. Этого не может быть. Я сплю.” – “Ты не спишь, – мягко проговорила она. – Ты никак не привыкнешь, что это не сон”. Смутная тревога взметнулась в нем. “Не бойся, я ничего плохого тебе не сделаю”, – раздался ее голос. “Но… зачем ты здесь?” – “Хочу видеть тебя”. Она была красивая: с тонким овальным лицом, длинными светлыми волосами. В каком-то длинном белом платье. Он не чувствовал никакой угрозы. Он смотрел на нее с любопытством. Потом у него мелькнула мысль, еще не облекшаяся в слова: почему она – привидение? Что произошло? Но Хельга поняла, проговорила: “Я покончила жизнь самоубийством”. Это было так неожиданно. Он почувствовал неловкость, он не знал, что сказать. “Почему?” – пронеслось у него в голове, и опять она услышала, восприняла мысль как заданный вопрос. “Не хочу говорить об этом. – Помолчав, добавила: – Всему виной мужчина”. Он тактично помолчал, потом спросил вслух – так было привычнее говорить с ней: “Давно это случилось?” – Он как-то особенно мягко выговорил: “это”. “Нет, – сказала она. – В тысяча девятьсот двадцать четвертом”. Он напрягся, вычитая в уме – больше семидесяти лет назад. “Кто жил здесь тогда?” – Он описал рукой круг, показывая на дом. “Моя семья. Дом построил мой отец в начале века. Он непохож на соседние особняки. Он не такой строгий, чопорный, в нем озорной дух. Отец заказывал проект французскому архитектору. Помню, как мы переехали сюда. Я была маленькой девочкой. Дом показался мне огромным, красивым. Он сразу мне понравился. Как и тебе”. Ему виделось то далекое время: женщины в длинных белых платьях, подтянутые мужчины во фраках. Изысканные манеры. Учтивые разговоры. Приемы в большой гостиной, домашние концерты, красивые танцы. Эти картины влекли, казались чарующими. Ему самому хотелось окунуться в ту атмосферу, насладиться ею. “Кем был твой отец?” – “Бароном. Военным. Он был красивым, высоким. Прекрасно ездил на лошади. Когда началась война, он принимал участие в боевых действиях в чине генерала. Его тяжело ранило, когда ваш генерал Брусилов предпринял ответное наступление. Он потом долго болел и умер после Версальского договора. Нас было трое у него. Три дочери. Я – младшая. Он меня особенно любил”. – “Ты – немка?” – “Да”. – “Но ты без акцента говоришь по-русски”. Она только засмеялась в ответ. А он подумал: “Рассказать, решат, что с ума сошел. С привидением разговариваю”. – “А ты не рассказывай, – игриво произнесла она. – Спокойной ночи”. Он моментально заснул, будто в пропасть рухнул, и потому утром вновь не имел уверенности, что ему не приснился новый разговор с Хельгой. Светило солнце, щебетали птички, в саду лениво подметал дорожки худенький, низкорослый солдат, и трудно было поверить в призраки».

Я записал все на листке бумаги. Так, на всякий случай. Не был уверен, что возьмусь за новое произведение, хотя мне хотелось этого. В любом случае сейчас у меня не было времени на литературные упражнения.

Худой, низкорослый солдат, похожий на подростка, неспешными вялыми движениями подметал дорожки в саду. Я видел его вчера, когда, проснувшись утром, подошел к окну. И на следующее утро я наблюдал за ним. Осень подбрасывала ему работу.

Наскоро позавтракав, мы сели в поджидавшую нас «Волгу» и направились в штаб.

– Сегодня обещали дать результаты опроса, – напомнил Володя. – Интересно, догнали мы Горденко? Думаю, не догнали. Надо придумать что-то неординарное.

Глядя на дома, большей частью старые, добротные, еще немецкой постройки, четырех– и пятиэтажные, я проговорил:

– Не будем гадать. Если убедимся, что результаты плохие, поищем решение.

Социологи пришли в одиннадцать. Опросы показали, что мы догоняем Горденко, хотя можем и не успеть к дню выборов. Ясно было также, что успех нашего конкурента держится на откровенном популизме.

– Надо бы Юрию Семеновичу выступить с какими-то яркими обещаниями, – предложил Володя.

– С какими, например? – мрачно поинтересовался Валерий.

– Что-то – пенсионерам, что-то – молодым семьям с детьми.

Честно говоря, я тоже считал вполне допустимым для нашего кандидата выступить с рядом привлекательных обещаний, более-менее реалистичных.

– Я поговорю с ним. Сегодня же.

Встреча с Матушкиным состоялась вечером. Я показал ему результаты опроса, поделился соображением:

– Горденко вылезает на раздаче обещаний, ничем не подкрепленных. На откровенном популизме.

– Я знаю это, – спокойно отвечал Матушкин.

– Мы его догоняем, но гарантии, что догоним, нет. Может быть, и вам что-то пообещать? Такое, чтобы сразу внимание привлекло.

– Я этого делать не стану.

– Но это может быть что-то, что… почти реально осуществить.

– Все, что я могу реально осуществить, в моей программе.

Я понимал: давить на него бесполезно. Будь что будет.

Позже мы занялись подготовкой к завтрашним теледебатам – необходимо было отработать краткое выступление, обсудить возможные вопросы Матушкину и ответы на них. А еще определиться с вопросами, которые задаст конкуренту сам Юрий Семенович. Мы готовились вдвоем, потому что Матушкин не хотел, чтобы кто-то еще принимал в этом участие. Он зачитывал уже много раз выверенный текст, а я слушал и делал замечания: слишком напряжен, слишком привязан к бумажке, слишком боится ошибиться.

Следующим вечером я поехал вместе с Матушкиным на телевидение. Комяков и Жирихин остались в штабе: они должны были увидеть дебаты на экране телевизора как бы глазами обычного зрителя. Я волновался больше моего подопечного – постоянно давал какие-то советы, которые Матушкин выслушивал молча. Он выглядел сосредоточенным. Когда кандидатов пригласили в студию, спокойно занял свое место. Камеры заработали, стройная, одетая в брючный костюм ведущая с красивым, но хищным лицом объявила начало дебатов.

На мой взгляд, Матушкин прекрасно прочитал текст выступления, рассказывающего о его программе, удачно ответил на большинство вопросов. Горденко выглядел куда менее убедительно, на вопросы отвечал плохо да и говорил весьма косноязычно.

– Как? – озабоченно спросил меня Юрий Семенович, когда все закончилось.

– Вы лучше выступали, – уверенно сказал я. – Все получилось на хорошем уровне. Надо еще выяснить мнение Комякова и Жирихина. По-моему, они подтвердят мои слова.

Мы поехали в штаб. Вечерний город щедро светил огнями. Глядя на стоящие справа и слева дома, большей частью довоенные, кирпичные, не похожие друг на друга, я проговорил:

– Юрий Семенович, здесь столько следов другой культуры. Я бы старался сохранить их. Мне кажется, что Калининград может быть интересен именно на стыке культур.

– Я не сторонник уничтожения того, что осталось от немцев. – Матушкин выглядел хмурым. – Но дураков хватает. Не всегда успеваешь остановить их.

– А комиссия по сохранению памятников?

– Там руководство менять надо. Плохо работают. Тем более что городские власти своевольничают, а комиссия их покрывает.

Комяков и Жирихин тоже хвалили выступление Матушкина. Хотя Валерий заметил:

– Несколько ответов на вопросы были не слишком удачные. Особенно тот, что о военных базах. Их надо сокращать, но не стоило говорить об этом так решительно. У вас тут слишком много военных, включая бывших.

Матушкин помрачнел, но ничего не сказал.

В этот вечер мы с ребятами ужинали в ресторане. Ели горячее, пили водку. И разговаривали. О будущем, о судьбе России.

– Надо собирать бывшие республики СССР в нечто единое, конфедерацию, – увлеченно говорил Жирихин. – Кристаллизующим центром должна быть Россия. А некоторая оболочка уже есть – это Содружество независимых государств. Фактически его надо наполнить содержанием.

– Страны Балтии ты туда не затянешь, – поделился соображением Комяков.

– Ну… без стран Балтии. Пока что. Но если экономику наладим, экономические связи восстановим, то, может быть, и страны Балтии присоединятся. У них нет никаких природных ресурсов, никаких технологий. Западу они не нужны. А как часть экономической структуры СНГ они вполне востребованы. Поэтому сейчас важнее всего экономику поднять.

– Что-то у Черномырдина с этим не очень получается, – вставил я свое слово.

– Ну… не всё сразу. Дело это непростое.

В особняк мы вернулись к полуночи. Меня клонило в сон, но я выждал, когда мои сотоварищи улягутся, и вновь пустился в тихое путешествие по комнатам, коридорам, залам. В преддверии скорого отъезда мне хотелось напитаться той необычной атмосферой, которая сохранялась здесь, ощутить давно ушедшее время. И вновь в моей голове слова сплетались во фразы.

«“Хельга, ты помнишь Вторую мировую войну?” – “Разве была такая война?” – с какой-то детской непосредственностью удивилась она. “Была. Как же здесь вместо немцев оказались русские?” – “Не знаю. Сначала дом бросили. Он был заперт. Потом появились русские военные. Они забрали многие вещи. Потом поселился какой-то важный генерал. Он был невероятно скучный. А теперь в моем доме появляются разные люди, немного поживут и уезжают. И только солдаты живут дольше других”. Немного помолчав, он осторожно поинтересовался: “Ты со многими… так общалась, как со мной?” – “Нет. Представь себе, ты первый”. – “Серьезно?” – усомнился он. “Я не привыкла обманывать”, – жестко произнесла она и тотчас исчезла. Он понял, что обидел ее. Он не ожидал, что она столь щепетильна. “Хельга, – позвал он. Ничего не изменилось. Вялая полутьма висела в углу. – Хельга, прости меня. Я был не прав”. Она вновь появилась, не сразу, после долгой паузы. “Прости, – еще раз повторил он. – Скажи, почему ты стала общаться со мной?” – “Ты мне понравился. Ты хороший”. – “Откуда ты знаешь?” – “Знаю. Мне видно то, что не видно людям. – Она опустилась рядом с ним. – Возьми меня за руку”. Он сделал это и с удивлением ощутил в своей руке нежную руку. Он никак не ожидал такого. Другая ее рука взъерошила ему волосы. “Поцелуй меня”. Это было странно. Он коснулся губами ее губ… и ощутил теплое нежное прикосновение. Такого не могло быть. Но это было. “Тебе приятно?” – с лукавой улыбкой спросила она. “Да. А тебе?” – “Мне – тоже”. Он вдруг почувствовал, что его неумолимо одолевает глухая дремота. “Берегись белой машины”, – услышал он ее голос, перед тем как провалился в глубокий сон».

Отчего надо бояться белой машины, я пока не знал. Как и того, почему появились эти слова. Меня самого одолевала дремота. Я разделся побыстрее, лег и тотчас заснул.

Оставшиеся до выборов дни летели стремительно. Мы с Валерием ездили по области, сопровождая Матушкина, который встречался с избирателями: обсуждали с ним наиболее важные для данного населенного пункта проблемы, следили за ходом встречи, делали замечания по окончании. Возвращались поздно, уставшие. Наскоро перекусив, заваливались спать.

У нас было ощущение, что все идет нормально. Пятница преподнесла сюрприз, весьма неприятный. В пятницу, накануне дня тишины, во всех местных газетах, на телеканалах и радиостанциях прозвучала сенсация: Матушкин – сторонник НАТО, о чем он будто бы заявил не далее как вчера. Это было абсолютным враньем, но для области, в которой проживало много отставных военных, а еще немалая часть населения находилась на действительной службе, подобная информация имела ключевое значение. Мы экстренно собрались на совещание, решали вопрос: как поступить? Подлый удар был рассчитан верно: ответить во всех газетах, на всех радиостанциях и телеканалах мы никак не могли. Единственным вариантом было выступление по местному телеканалу, связанному с администрацией области, самого Матушкина с заявлением по поводу откровенной лжи, распространяемой его противниками на выборах.

Прилетевшая вечером в пятницу Любочка застала меня в полном унынии. Когда мы ужинали в том ресторане, подле администрации, она с упреком спросила:

– Ну почему ты решил, что теперь вы проиграли?

– Потому что мы опережали Горденко совсем на немного. А после этой подлости преимущество потеряно. Во-первых, не все услышали опровержение. Не те масштабы ответа. А во-вторых… во-вторых, те, кто услышали Матушкина, могли подумать, что он оправдывается.

У нее не нашлось, что на это сказать.

В субботу мы гуляли по городу, и когда остановились подле развалин Королевского замка, я, скептически усмехнувшись, произнес:

– Королевский замок снесли по приказу Алексея Косыгина. Помнишь такого?

– Помню. По-моему, неплохой дядька был.

– А замок снести приказал. Тринадцатый век, между прочим! Искоренял немецкое влияние! А замок строил чешский король, – заметил я с некоторым раздражением.

Помолчав, Люба спросила:

– Ты переживаешь, что вы проиграете?

– Переживаю. И не надо говорить мне про то, что надо уметь проигрывать. Если бы они побеждали в честной борьбе. А они побеждают за счет лжи.

В воскресенье мы ездили по избирательным участкам, проверяли, всё ли в порядке, работают ли наблюдатели. Обедали в небольшом кафе неподалеку от Ботанического сада.

Когда я провожал Любу вечером на аэродроме, голосование еще продолжалось. Предварительные результаты стали поступать к полуночи. Мы то опережали, то отставали. Но я особо не надеялся. Основной вклад в голосование должен был внести Калининград, а там быстро голоса не сосчитаешь.

Мы проиграли. Матушкин занял второе место. Я пришел к Юрию Семеновичу с мрачным видом. Он уже знал о результате.

– Ничего страшного, – попытался он успокоить меня. – Мне есть чем заняться. Я без дела не останусь.

Вернувшись в штаб, я отпустил всех отдыхать после бессонной ночи. Комяков и Жирихин тоже уехали. Пожилой Георгий Николаевич, из бывших военных, выполнявший в штабе роль диспетчера, человек немногословный и весьма надежный, когда мы остались наедине, сказал мне:

– Вы не слишком расстраивайтесь по поводу всей этой истории с НАТО. Это лучшше, что они могли сделать.

– Кто – они?

– Рыбная мафия.

– А худшее?

– Худшее – взорвали бы вас или расстреляли. И не посмотрели бы, что вы из Москвы. Я рад, что все закончилось хорошо. Хотя мне и жаль, что Юрий Семенович проиграл.

Я понял, почему Георгий Николаевич постоянно просил меня быть поосторожнее.

В тот вечер мы с Валерой и Владимиром сильно выпили. А утром, едва проснувшись, я вспомнил слова Георгия Николаевича. И у меня родился еще один фрагмент произведения, причем у моего героя появилась наконец фамилия – Жарков.

«Когда машина довезла его до калитки, было уже за полночь. Водитель, попрощавшись, тронул машину, едва Жарков захлопнул дверцу, – парень спешил домой. Жарков нажал на кнопку. Было слышно, как там, за стенами старого особняка раздалась звонкая трель. Но солдатики, похоже, спали. Жарков еще раз нажал кнопку, и в то же мгновение неприятное ощущение охватило его. Он повернул голову и увидел двух мужчин, крепких, накачанных – это угадывалось даже в полутьме. Один из них, тот, что шел впереди, остановился метрах в пяти, произнес каким-то пренебрежительным, насмешливым тоном: “Господин Жарков?” Он решил ничего не отвечать. “Запомни хорошенько: если не уберешься обратно в Москву, нехорошие вещи могут случиться. Несчастный случай. Машина собьет. Хулиганы до смерти изобьют. До мало ли что. Понял?” Жарков опять молчал. “Ты что, думаешь, если за забором устроился, мы не достанем? Еще как достанем. Не таких доставали. Бесплатный совет: уезжай подобру-поздорову”. – “А если нет?” Громила зло усмехнулся: “Допрыгаешься. Потом поздно будет. Пожалеешь”. Он развернулся направился к белому “мерседесу”, стоявшему на углу. Следом потянулся второй. Жарков хмуро смотрел им вслед. “Берегись белой машины”, – вспомнил он слова Хельги. И только в этот миг там, за забором, раздался звук открываемой двери. Секундой позже молодой заспанный голос спросил: “Кто?” – “Постоялец ваш”, – хмуро выпалил Жарков. Клацнула задвижка, распахнувшаяся калитка пропустила его во двор. Сердце учащенно билось. “Сволочи, – думал он, – запугивают”. Он вошел в дом, быстрым шагом миновал гостиную, в которой был потушен свет, поднялся на второй этаж, прошел в свою комнату. Было тихо: ребята, похоже, легли спать. “Неужто и на убийство пойдут? – явилась вдруг тревожная мысль. – А что. Эти могут. Им только скажи. Что делать? Просить защиту? Телохранителей не приставят. И бронированный автомобиль не дадут. Проблем с моим устранением не возникнет. – Он разделся, сел на кровать. – Уезжать?” И тут он услышал ее голос, полный тревоги: “Что с тобой?” – “Хельга, мне угрожают. Что делать? Уезжать?” – “Я не хочу, чтобы ты уезжал”. – “Я сам не хочу. Но что делать? Оставаться опасно… Между прочим, те бандиты, которые мне угрожали, приехали на белой машине…” Несколько секунд она молчала, потом упрямо проговорила: “Постараюсь тебя защитить”».

– Ты не слишком расстроился? – Эдуард смотрел на меня без всякой иронии.

– Слишком, не слишком… Расстроился, конечно.

– Зря. Вы показали хороший результат.

– Мы проиграли.

– У вас был очень серьезный противник.

– Рыбная мафия?

Тут он сдержанно улыбнулся.

– Там сплелись разные интересы.

Мы сидели в ресторане на Маросейке. Эдуард сам назначил встречу здесь, немало подивив меня. Выпили по рюмке водки, потом еще под закуску. Спустя некоторое время нам принесли первое.

– Ты и дальше собираешься работать в Администрации президента? – неожиданно спросил Эдуард.

Я пожал плечами, с легкой усмешкой посмотрел на брата.

– Предлагаешь к вам?

– Нет. Думаю, тебе у нас не понравится. Не тот у тебя характер. – Он был вполне серьезен. – Тебе надо свое дело завести.

– Какое именно? – живо поинтересовался я.

– Ну… например, политическое консультирование. Или шире – консалтинговую деятельность.

– По какому кругу вопросов?

– По финансовым, коммерческим, юридическим вопросам.

– Вот уж в чем я не понимаю.

– А я на что? – Брат смотрел на меня спокойным, уверенным взглядом.

Трудно было допустить, что это некая провокация. Эдуард, конечно же, имел свой интерес в том, что предлагал осуществить. Иначе бы он не пригласил меня в этот ресторан, иначе бы не сказал: «А я на что?» Я все-таки полюбопытствовал:

– Ты хочешь устроить мое будущее?

– Закономерный вопрос, – бойко проговорил он. – Не только твое, но и свое. Сейчас у меня все в порядке. Но кто знает, что будет дальше. А с другой стороны, пока я при должности, и довольно высокой, да еще там, где я служу, я смогу помогать тебе, и помогать существенно, хотя у тебя есть свои возможности. Не тебе объяснять, насколько важно создать фирме хорошую репутацию. Это залог успеха и высоких доходов через какое-то время.

Что я мог сказать?

– Я должен подумать.

– Конечно, должен. Предложение очень серьезное. Я тебя не подгоняю. Думай. Время еще есть.

Тут я встрепенулся:

– А когда будет поздно?

– Когда появится много таких фирм.

– Это будет нескоро.

– Ошибаешься. – Он пристально смотрел мне в глаза. – У нас максимум два года. Не только начать, а дело поднять… – Сдержанная улыбка тронула его лицо. – Что-то мы заговорились. Давно пора повторить. – Он налил мне и себе водки из графинчика. – Давай выпьем за наши будущие успехи.

Меня тост устроил. Чокнувшись, мы опустошили рюмки.

Когда настала пора расплачиваться, я попытался заплатить, но Эдуард не позволил:

– Я тебя пригласил – я плачу.

– А я деньги получил за выборы. Хотя мы их не выиграли.

– Ладно, поровну, – уступил Эдуард.

Так и расплатились.

На улице шел мелкий дождь и было зябко – около пяти градусов тепла. Я застегнул верхнюю пуговицу плаща, поднял воротник, втянул голову в плечи. Эдуарда увезла машина – он поехал на какую-то важную встречу. А я пешком возвращался на Старую площадь, где теперь располагался мой кабинет.

«Эдуард прав, – размышлял я. – Надо думать о будущем. В Администрации президента все меньше возможностей для проявления инициативы. Обюрокрачивание идет полным ходом. А я не из тех, кто работает исключительно по указаниям сверху. Помимо всего прочего, меня страшно обидели, – иронизировал я. – Вытеснили из Кремля, лишили персональной машины. Теперь вполне могут отнять мой прекрасный кабинет на престижном четвертом этаже на Старой площади. И в самом деле, заняться своим делом – самое милое дело». Сентенция мне понравилась, хотя там вертелось одно и то же слово.

Еще в Калининграде я обнаружил, что за мной более не числится машина, и Анатолий больше не будет возить меня. Он сообщил мне об этом, когда я дозвонился наконец до него, чтобы попросить встретить меня в Шереметьево.

– Сказали, больше вы его не должны возить. Жаль. Мне с вами очень нравилось работать. – Он был выпивший.

– И кого ты теперь возишь?

– Разных людей. Нет постоянного ездока. Нашу машину сделали разгонной. Кого диспетчер скажет, того и везу. Сказали, через три месяца дадут новую машину, и тогда я получу нового постоянного ездока… Жаль, что вас лишили машины. Мне с вами нравилось работать.

Я не собирался выяснять, что произошло и кто принял это решение. Мне и так было ясно: мой неформальный статус понизился. Я без проблем приехал домой на такси.

На следующий день я отправился к Филонову. Хотя он с начала года уже официально не работал в Администрации, у него был большой кабинет на втором этаже на Старой площади и он занимался выборами, общественными организациями, творческой интеллигенцией. Мне хотелось объяснить ему, как случилось, что Матушкин проиграл.

– Я и представить не мог, что Сергей поддерживает Горденко. – Филонов имел в виду бывшего вице-премьера. – По-хорошему надо было как-то согласовать кандидатуру.

– Не думаю, что Горденко – достойная кандидатура для согласования.

– Ты утрируешь.

Я не стал посвящать его в разные тонкости.

– Не знаю, кто придумал эту подлость с НАТО, но она сыграла свою роль, – мрачно подвел я итог.

– Ребята воспользовались ситуацией, – философски объяснил Филонов.

Потом я побывал у Сухатова. Я рассказал ему о выборах куда больше, чем Филонову: упомянул и про рыбную мафию, и про взорванного директора частной фирмы. Лев выслушал меня с мрачным видом, сказал, что при удобном случае постарается использовать полученную информацию. Но он не знает, когда это произойдет.

То, что у Ельцина проблемы со здоровьем, не составляло тайны, тем более для работающих в Кремле и на Старой площади. Как и то, что после выборов значительно усилила свое влияние Татьяна, дочь президента. Разумеется, я не стал говорить об этом со Львом, я прекрасно понимал: ему неприятны обе темы.

Через два дня Филонов попросил меня зайти к нему. В его приемной было пусто, лишь Таня, симпатичная худая брюнетка лет тридцати, бессменный секретарь Сергея Александровича, сидела за своим столом около двери в кабинет. А еще год назад у кабинета Филонова постоянно толпились посетители.

– Он тебя ждет, – приветливо проговорила Таня. – Заходи.

Филонов привстал, протянул мне руку.

– Здравствуй. Садись. – Он выглядел усталым. Дождавшись, когда я займу место, продолжил: – Просьба к тебе. Надо помочь Льву Коршинову переизбраться.

Лев Коршинов был губернатором Алтайского края.

– А когда выборы?

– В декабре.

Мне вовсе не хотелось ввязываться в новые выборы.

– Администрация поддерживает его? – вяло поинтересовался я.

– Да. Обеспечено любое содействие. В рамках разумного. В общем, отправляйся в Барнаул. И поскорее.

– Ладно, – с невинной улыбкой произнес я. – Отправлюсь. Послезавтра. В воскресенье.

– Почему не завтра?

– Завтра хочу повидать сына. Я его очень давно не видел.

– Хорошо, в воскресенье ты летишь в Барнаул. И с понедельника начинаешь работать. Я сообщу Коршинову.

Поднявшись на четвертый этаж и войдя в свой кабинет, я решил позвонить Эдуарду. Набрал номер на вертушке, услышав знакомый голос, проговорил.

– Эдик, привет. Тут такая история. Филонов упросил меня помочь с выборами Льву Коршинову, губернатору Алтайского края. Лечу послезавтра в Барнаул. У Коршинова главный конкурент Суриков, председатель краевого законодательного собрания.

– Поздравляю, – насмешливо прозвучало в ответ.

– Ты не в курсе, этот бывший вице-премьер и член многих комиссий часом не поддерживает Сурикова?

– Пока у меня нет такой информации. Выясню, сообщу. Возможно – на неделе.

– Я не знаю, где буду жить и какой у меня будет телефон.

– Не волнуйся, я тебя разыщу.

Надо было что-то сказать по поводу нашего недавнего разговора.

– Над твоим предложением думаю. К Новому году, наверно, созрею.

– Зрей. Это в твоих интересах.

Следующий день я провел с Кириллом. Люба составила нам компанию. Мы забрали Кирилла из дома и поехали в Новый Иерусалим. Сначала на метро, потом на электричке. Я давно так не ездил, пребывание в общественном транспорте отчего-то веселило меня. Кирилл тоже не испытывал от нашей поездки никакого дискомфорта.

Путь до монастыря оказался долгим. От станции Новоиерусалимская мы шли пешком. Серое насупленное небо висело над нами, хотя дождь все не начинался. Миновали большое скучное здание института со странным названием НИИЭМ. Вскоре слева потянулись двухэтажные жилые дома, после них дорога пошла вниз, к неширокой реке, деловито текущей по ложбине. Тут стала видна верхушка большого, массивного храма во всем его великолепии. По пешеходному вантовому мостику мы перешли на другой берег Истры.

Потом наша троица внимательно осматривала храмы и здания на просторной территории монастыря, огороженной крепостной стеной с островерхими башнями. Самый крупный храм, который видно издалека, – ротонда, окружающая Гроб Господень. Вид у нее был не лучший – облезлые стены, пол с выщерблинами, ряды пустых проемов окон. Похоже, она больше других пострадала в войну. Воскресенский собор и его приделы уже действовали. Горели свечи, молились немногочисленные верующие. Чуть позже мы забрались на крепостную стену, старую, белокаменную, и прошли по верху большой отрезок, время от времени поглядывая сквозь бойницы на окружающее монастырь пространство. Там шла обычная жизнь: ездили машины, ходили люди, там правило настоящее, а внутри – словно застыло прошлое. Его хранил каждый камень, каждый кирпич. И мы находились на границе времен.

Спустившись со стены, мы покинули пределы монастыря – наш путь лежал к скиту патриарха Никона.

Обедали в придорожном кафе, которое обнаружилось неподалеку от монастыря. Там все было незатейливо, но чистенько. И еда была простой: борщ со сметаной, кусок жареной свинины с отварной картошкой, компот из яблок. И первое, и второе показалось мне вкусным.

– А мясо где берете? – поинтересовался я у дородной, нестарой женщины, обслуживавшей нас.

– Свое мясо. Здесь берем, – добродушно принялась объяснять она. – Соседи откармливают на мясо кур, свиней. На рынок их все равно не пускают. Они нам отдают. И картофель отдают, и капусту. А мы им – денежки. Так что все свое.

– И водка? – с хитрым видом спросил я.

Она широко улыбнулась.

– Водка – нет. Водку муж на оптовом рынке покупает.

Было совсем поздно, когда мы с Любой привезли Кирилла домой. Марина встретила нас, чуть позже в прихожую подтянулась прежняя теща. Кирилл неспешно раздевался, а мы все наблюдали за этим.

– Интересная была поездка? – наконец спросила его Марина.

– Интересная.

– Устал?

– Нет, – сказал Кирилл, хотя видно было: устал, и порядком.

– Опять надолго исчезнешь? – Эти слова адресовались уже мне.

– Похоже, надолго. Завтра лечу в Барнаул.

– Выборы?

– Да.

– Один летишь? – тут она посмотрела на Любу.

– Один. У Любы работа.

Марина помолчала, не зная, что еще сказать, Люба тоже молчала, явно ощущая некоторую неловкость. Сгладить ситуацию решила бывшая теща:

– Может, поужинаете с нами?

– Спасибо. Но мы с Любой тоже устали. А мне еще собираться. Поедем.

На следующий день самолет доставил меня в Барнаул. Я оказался здесь впервые. Встретил меня водитель, посланный краевой администрацией. Ему приказано было отвезти меня в гостиницу. С интересом смотрел я на город. Он не произвел на меня впечатления – скучноватый, далеко ему было до бывшего Кёнигсберга. Трех– и четырехэтажные дома с обликом из пятидесятых годов, здание театра с непременными колоннами, толстыми, лишенными всякой изящности, поблизости вычурный дом со шпилем. Многое вызывало скептическое отношение. Возможно, сказывалось то, что я не очень-то хотел сюда лететь.

Номер для меня сняли хороший – двухкомнатный люкс. Первая положительная эмоция. Зарегистрировавшись и оставив вещи, я пошел гулять по вечерним улицам Барнаула. Нет, этот город по-прежнему не вызывал у меня ярких эмоций.

Ужинал я в ресторане при гостинице. Похоже, это заведение пользовалось популярностью у местной элиты – солидные мужчины сидели за столиками, а женщины рядом с ними были двух типов: напыщенные, холеные или молодые, с хорошенькими лицами. Не стихала музыка, невысокий лохматый парень играл на синтезаторе, а худенькая темноволосая девушка в коротком черном платье, с очень ладными ножками – на гитаре, и оба они пели, причем неплохо. Но репертуар был примитивный, ресторанный.

Утром состоялась встреча с губернатором Коршиновым. Он ждал меня в своем кабинете в здании краевой администрации, стандартном, советском, похожем на большую школу. Худощавый человек среднего роста, с каким-то чересчур озабоченным лицом, поднялся, сделал несколько шагов мне навстречу, протянул руку.

– Здравствуйте. Рад, что вы приехали, – несколько вяло проговорил он. – У нас тут непростая обстановка. Ваша помощь очень нужна.