Текст книги "Прошлое в наказание"

– Хотите кофе? – спросил я.

– Нет. Я его не слишком люблю. А тем более до еды. До еды воду надо пить.

– Да? Не знал.

– Откуда такой агрегат?

– Двоюродный брат подарил, Эдуард. Он сидел по другую сторону от вас. Такой… солидный.

– Помню, – выдохнула она.

Вскоре появилась Люба в коротком халатике с заспанным лицом, а следом – Надя, тоже в халате, но более скромном. Обе выслушали приказание матери готовиться к завтраку.

Семейный завтрак получился обстоятельным. И долгим. Но я никуда не спешил в тот день. Мы пили кофе, и говорили на самые разные темы. Вдруг Татьяна Петровна спросила меня:

– А Эдуард кем работает?

Я усмехнулся.

– Представления не имею. Я только знаю, где он работает.

– Где?

– В Федеральной службе безопасности.

– Да?! – удивилась она. – Серьезный молодой человек… Он женат?

– Женат, – зачем-то соврал я.

Ответы вполне удовлетворили ее. Вопросы продолжились:

– А почему вы сразу не можете поехать? Завтра бы и уехали. – Речь шла о нашем предстоящем отдыхе.

На помощь мне поспешила моя жена:

– Мама, Олегу надо подготовить отчет по всем мероприятиям и по всем тратам. А не все успели сдать ему документы, билеты, квитанции. Некоторые только вернулись из поездок, другие тянут.

Теща кивнула с пониманием, но без одобрения.

Вечером я, Люба и Надя проводили ее на поезд – в понедельник ей надо было выйти на работу. Теща возглавляла отделение гинекологии в районной поликлинике.

В понедельник я привычно отправился в Президент-отель – завершать с подведением итогов. Люба осталась с Надей – хотела показать сестре Москву.

Так эта неделя и прошла: я с Ирой и Валей заканчивал отчет, а Люба с Надей ходили по музеям, по историческим местам и навещали Бориса – Любиного сына. А в субботу мы с Любой наскоро собрали чемодан, Толя отвез нас в Шереметьево, и мы полетели в Сочи.

Когда мне предложили поехать в санаторий, я поначалу отказался: это для пенсионеров или нуждающихся в лечении, а у меня никаких проблем со здоровьем, у Любы – тоже. Но Виктория уговорила взять путевки, тем более льготные. «Ничего страшного, – думал я, – две недели – срок небольшой. Можно и в санатории их провести».

Сочи встретил нас ярким солнцем, теплом и какими-то южными ароматами, которые я чувствовал, но никак не мог определить. Наверно, их создавали и запах море и запахи южных растений – деревьев, трав. Здешний воздух был напитан их запахами, и это нравилось мне.

Нас поселили в довольно уютном номере: широкая двуспальная кровать с тумбочками с обеих сторон, уголок с двумя креслами и столиком и торшером посередине, громоздкий телевизор на ножках в другом углу. Конечно, мы тут же достали пляжные принадлежности и бросились купаться. К морю вела дорожка среди зелени, завершавшаяся мостиком над железнодорожными путями и лифтом, который доставлял прямо на берег. А там – теплый нежный песок и темная водная поверхность с небольшими волнами, лениво набегающими на влажную полосу суши. Мы незамедлительно погрузились в водную стихию. Это было истинное блаженство.

Следующий день мы провели на пляже. К обеду я понял, что разучился отдыхать. Я не был в отпуске с девяностого года. И чувствовал себя странно, не обремененный никакими делами. Ощущение, что я забыл что-то важное, преследовало меня, особенно когда мы лежали на песке после очередного купания. В мягком шуме прибоя, возникала тревожная мелодия, что-то похожее на музыку из четвертого действия оперы «Кармен» Жоржа Бизе.

В понедельник утром нас принял врач и назначил нам разные процедуры: ванны, массаж, ингаляцию и прочее. Я не стал отказываться, Люба – тоже. Появилось некоторое подобие дел, которые надо регулярно выполнять – приходить в кабинет к определенному времени, смиренно лежать или сидеть, принимая процедуру. Я почувствовал себя куда привычнее.

Дни, проведенные в Сочи, промелькнули стремительно, превратившись в нечто яркое, наполненное солнцем, теплом, но единое целое, лишенное деталей. Признаюсь, я не без сожаления занял место в самолете.

– Знаешь, я бы еще отдохнул, – признался я Любе, сидевшей у иллюминатора. – Недельку. Или даже две.

– Я бы тоже. Но если на месяц, я бы взяла с нами Борю.

А я и не подумал про Кирилла – напрочь забыл, что у меня есть сын.

– Соскучилась по нему?

– Да. – Люба смотрела на меня виноватыми глазами.

– Поедешь сегодня к нему?

– Поеду.

Я хитро улыбнулся.

– Знаешь что? Привози Бориса к нам. А я привезу Кирилла. Вот мы все и познакомимся.

– Думаешь, нам стоит встретиться всем сразу?

– Уверен.

Самолет зашумел моторами и медленно покатил по рулежным дорожкам. Потом я увидел в иллюминатор, что он остановился в начале взлетной полосы. Надсадно взвыли двигатели, секунда, и неумолимая сила инерции вжала нас в кресла. Через несколько мгновений окрестности аэропорта ушли куда-то вниз, а потом сменились бескрайним морским простором, темно-синим, задумчивым. Мы набирали высоту, уходя в сторону моря.

Задуманная мною встреча не удалась: Кирилла не было в Москве, а Борис приболел – заработал сильное расстройство желудка. Так что я поехал вместе с Любой туда, где он жил. Маленький мальчик лежал на диване, бледное лицо выглядело совсем худым. Он был похож на Любу. Довольно вяло взял в руки машинку, подаренную мной. Потом я и Люба сидели в кухне с родителями бывшего мужа Любы – весьма симпатичными людьми. Они расспрашивали меня о работе, о планах на будущее, рассказывали про внука, и я чувствовал их доброжелательность по отношению ко мне, к Любе.

Осенние заботы

С Эдуардом мы встретились в привычном месте – в ресторане на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков. Брат пребывал в хорошем настроении. Вольготно откинулся на спинку стула, живо поинтересовался:

– О чем ты хотел поговорить?

– О Чечне.

Настороженность промелькнула в его взгляде.

– О чем именно?

– Насколько реально остановить там войну?

Он помрачнел.

– Давай так: сначала обед, потом серьезные разговоры.

– Давай, – охотно принял я условие.

– Ну как вы с Любой отдохнули?

– Прекрасно. Жаль только, что мало.

– А сколько вы там были?

– Две недели.

– Две недели мало… – задумчиво согласился Эдуард, но было видно, что он думает о другом.

После того как мы поели, выпили кофе и расплатились, он поднялся:

– Идем, прогуляемся.

На улице светило солнце, день выдался теплый, ласковый. Мы вышли на Ильинку, направились в сторону Кремля.

– С Чечней ситуация очень сложная, – Эдуард выглядел хмурым. – Там с девяносто второго года финансовые отношения с Кремлем утрясал некто Нухаев. Он говорил, сколько требуют в Москве, чем угрожают, и отвозил деньги для передачи… кое-кому в правительстве. К этому времени один из вице-премьеров уже слишком много нахапал. Тогда Ельцин склонялся к тому, чтобы пойти на переговоры с Дудаевым, Дудаев много раз передавал в Кремль, что хочет для своей республики договор по типу Татарстана, и ничего более. Для того вице-премьера и связанных с ним людей переговоры Ельцина и Дудаева были бы катастрофой – тогда вскрылась бы масса преступлений и стали известны полученные суммы. Эта группировка решила развязать конфликт в Чечне любыми способами. Началась операция по навешиванию на Чечню ярлыка криминальной республики под управлением криминальной власти. Тогда и вошел в оборот термин «чеченская мафия». Один из наших сотрудников, не из рядовых, который был изначально вовлечен во все махинации, мобилизовал свою агентуру и дал одному типу, Лабазанову, задание на захват самолетов в аэропорту Минеральные Воды под лозунгами типа «Свободу Чечне!», «Руки прочь от Чечни!» и тому подобное. Лабазанов, само собой, там и не думал появляться, а заверил посылаемых, что за все уплачено и они доедут «по зеленой улице». Может быть, помнишь один момент: автобус с заложниками въезжает на мост, и там продолжаются переговоры с захватчиками, но в какой-то момент стреляет снайпер, поражая террориста, находившегося у окна, быстрый штурм и конец всем «лабазановским террористам». Самое интересное в том, что, когда камеры через пару минут выхватили лицо убитого, поражены были его родные, наблюдавшие, как и вся страна, все происходящее по телевидению. Ведь он, по сведениям, находится в заключении, отбывая срок в колонии в станице Александрийской Ставропольского края, что расположена около Георгиевска. Причем родные были у него на свидании с неделю назад. Страшно удивлены были и зэки, так как буквально дня три назад его этапировали в пятигорскую колонию «Белый лебедь» на «доследование», а сидеть ему оставалось пять лет. Вот такие дела. И Чечню подвели к войне.

Любопытные вещи он рассказывал, весьма любопытные.

– Откуда в Чечне такие деньги?

– Главным образом от торговли оружием.

– Внутри республики? – усомнился я.

– Нет. Самолеты из Грозного бесконтрольно летали в страны Азии и Африки.

– Это и местные деятели, и ваши?.. Некоторые из ваших, – поправился я.

– Не только. Там и военные, и сотрудники МВД.

Вот как! Да-а, широко было поставлено дело.

– А этот ваш сотрудник, не из рядовых… Он до их пор работает?

– Работает.

– И ничего ему не было за все его… художества?

– Пока что ничего.

– Ваше руководство знает про то, что ты мне рассказал?

– Знает.

– И ничего не предпринимает?

Он помолчал.

– Видишь ли, не все так просто. Партия войны, как принято говорить, достаточно влиятельна.

Мы остановились у Красной площади. Я задумчиво смотрел на Спасскую башню, на Кремлевскую стену, на Лобное место и храм Василия Блаженного, расположенный за ним.

– Зачем ты мне это рассказал? – голос мой звучал глухо.

– Затем, что я не отношусь к партии войны. И хочу, чтобы ты понимал это.

Я покосился на него.

– Ты там один такой?

Эдуард вяло усмехнулся.

– Не один… Надеюсь, теперь ты понимаешь, что остановить Чеченскую войну непросто.

Эти доводы устроили меня.

– Ты хочешь, чтобы я передал то, что касается истинных причин войны, президенту? Тогда мне нужны конкретные фамилии, четкие доказательства.

– Я не хочу, чтобы ты передавал данную информацию президенту, – спокойно отвечал он. – Информация была конкретно для тебя. И лучше, чтобы она осталась с тобой.

– Хорошо… Спасибо, – сухо поблагодарил его я.

Мы расстались: я пошел в Кремль, а Эдуард – к себе на Лубянскую площадь. Честно говоря, я был ошарашен услышанным. «Значит, есть партия войны и есть партия мира, которые противостоят друг другу и в которые входят люди, занимающие высокие и прочие должности в правительстве, в ФСБ, Министерстве обороны, МВД. А может, дело обстоит иначе? Есть группировки, включающие в себя высокие чины из тех ведомств, и одна группировка, исходя из своих интересов, начала войну в Чечне, а другая или другие группировки выступают по этой причине с антивоенных позиций. Может быть, так и есть на самом деле и мой брат всего лишь хочет склонить меня на сторону одной из группировок?» Я не знал ответа. Но в любом случае Эдуард был союзником в данной ситуации, в любом случае я был благодарен ему за то, что он приоткрыл мне тайные пружины механизма, приведшего к началу войны. Я догадывался, кто этот неназванный вице-премьер.

«За всем алчность, за всем желание заработать деньги любой ценой, включая жизни тысяч людей, – размышлял я, приближаясь к проходной, расположенной справа от Спасской башни. – Абсолютный цинизм. Что касается группировок… Зная, преемницей какой организации является ФСБ, я вполне допускаю, что за всем стоит борьба группировок. У чекистов не было нравственных ограничителей. По крайней мере, у подавляющей части из них. А все нынешние родом оттуда. Включая моего брата».

Я все-таки попытался передать информацию президенту: пошел к Сухатову, пересказал ему то, что услышал от Эдуарда.

– Если надо, готов выяснить у него конкретные фамилии и доказательства по разным фактам, – закончил я.

Сумрачно помолчав, Сухатов как-то смущенно проговорил:

– Олег, спасибо, что ты стараешься помочь. Но в данном случае в этом нет необходимости. Президент в курсе. Пусть и с опозданием, но в курсе. Потому и отставил некоторых товарищей, занимавших высокие должности, в начале года. Сделать большее не позволяли обстоятельства… И до сих пор не позволяют. Всему свой срок. А переговоры сейчас идут. Их не афишируют, но результат будет. Между нами, Александр Иванович Лебедь занимается этим.

Услышанное порадовало меня: решительный и пользующийся уважением среди военных генерал Лебедь, конечно же, сумеет добиться нужного результата.

– Тогда есть реальный шанс остановить войну, – подвел я черту нашему разговору.

Вечером я рассказал все Любе – не считал нужным скрывать от нее услышанное от брата. Она была моим единомышленником: ей тоже не нравилось нескончаемое кровопролитие, творившееся на юге России. Мы сидели в кухне за столом.

– Думаю, что за всем стоит борьба группировок, – поделился я предположением. – Все равно это мерзость: начать войну, чтобы скрыть свои грязные делишки, обречь на смерть тысячи людей. Я бы этих сволочей расстрелял… Президент уже знает, как все произошло. Теперь надежда на то, что генерал Лебедь остановит военные действия. Думаю, у него получится. Должно получиться.

Мрачное выражение не сходило с лица моей жены.

– То, что рассказал Эдуард… просто ужасно.

– Люди, которые работали в органах, способны на все. Тем более когда они дорвались до больших денег. Большие деньги многих сводят с ума. Президент зря им доверился. Но осенью девяносто первого до этого вывода мысли не доходили… – Я помолчал, невесело усмехнулся. – Рассказать, как мой отец оказался в лагере?

– Расскажи.

С тем же сумрачным видом она выслушала мой рассказ о том, как моего отца посадил его родной брат, в сущности, ни за что – за сомнения в виновности многих репрессированных в предвоенные годы людей, за неверие в то, что Сталин не знал об истинных масштабах довоенных репрессий, за уверенность, что неудачное начало войны было связано с нежеланием Сталина поверить в коварство Гитлера. Все это было высказано в разное время в ходе личного общения, а потом вошло в обвинительное заключение по злопамятной пятьдесят восьмой статье. Суд вынес неминуемый приговор, и суровая лагерная страна приняла очередного политического заключенного, чтобы гнобить его, не давая никакой надежды на возвращение по окончании срока.

Люба долго молчала, потом тихо произнесла, глядя в сторону:

– Таких историй тогда было много. Но все-таки эта случилась с твоим отцом… Надеюсь, такое больше не повторится… – Тут она глянула на меня. – Пойдем спать. Уже поздно.

Мне вовсе не хотелось спать.

– А давай выпьем водки, – бойко предложил я.

Весело улыбнувшись, Люба выдохнула:

– Давай.

Она не любила водку, но готова была составить мне компанию.

«Даже если Эдуард такой же, как и его отец, – размышлял я позже, – времена сейчас другие. За иное мнение не сажают… Я поддерживаю с ним нормальные отношения. По-моему, это правильно. Конечно, все, работающие в ФСБ, родом из КГБ. Но, думаю, среди молодых есть приличные люди. А вот начальники там старой закалки. Для многих из них человеческая жизнь по-прежнему ничего не стоит». Но вот этого я Любе не стал говорить.

В последний день августа, в субботу, состоялась наконец встреча, о которой я мечтал, – мы собрались вчетвером. Это произошло не у нас дома – я решил, что лучше пообщаться в каком-то интересном месте. После долгих размышлений был выбран зоопарк: мой сын бывал там, но достаточно давно, а Борис – всего один раз.

Кирилл сразу взял шефство над Борисом – объяснял ему, что за животные перед ними, какую жизнь ведут в дикой природе. Приятно было видеть, как доброжелательно и осторожно мой сын общается с маленьким мальчиком. Я понимал: это вовсе не по причине того, что он принял Бориса как нового родственника. Скорее, он воспользовался возможностью стать для кого-то авторитетом. Но, признаюсь, он весьма толково рассказывал про обитателей вольеров и клеток.

Обедали мы в Дубовом зале ЦДЛ. Борис полностью освоился с Кириллом и даже сел рядом с ним. Кирилл помогал Любе выяснить у Бориса, что он будет есть. Это казалось непростым делом.

– Суп-лапшу будешь? – спрашивала сына Люба.

– Не буду.

– А борщ?

– Не буду.

– А что будешь?

– Лимонад-тархун буду, – с хитрым видом говорил Борис.

– Если хочешь быть сильным, надо кушать суп-лапшу, – вкрадчиво объяснял ему Кирилл. – Я кушал, видишь, какой большой вырос.

Немного подумав, Борис выпалил:

– Буду лапшу.

– Принесите для него полпорции, – просила официанта Люба.

Борис продолжал жить у родителей первого мужа Любы. Не было никакой возможности взять его к нам. Люба уезжала на работу утром и возвращалась к вечеру. Наверстывала те три месяца, которые пропустила. Она занималась боевыми ракетами, о чем поведала мне далеко не сразу.

Вечером сообщили: представители Российской Федерации и Чеченской Республики Ичкерия подписали в Хасавюрте совместное заявление, вводящее в действие «Принципы определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой». Усилия генерала Лебедя положили конец чеченской войне.

Это произошло вскоре после успешной боевой операции вооруженных формирований Чечни, установивших контроль над городами Грозный, Аргун, Гудермес. Газеты писали о плохом снабжении федеральных войск и скверном руководстве их действиями. Я не сомневался: так оно и есть.

В этот вечер я выпил на радостях. Люба составила мне компанию, но, как всегда, ограничилась одной рюмкой.

У меня было все меньше дел в Кремле. Поэтому я охотно принял предложение Филонова помочь в предвыборной кампании губернатору Калининградской области Юрию Матушкину. Пятого сентября я прилетел в Калининград и сразу встретился с ним. Это был высокий мужчина с добродушным простым лицом, обстоятельный, неспешный. Потом меня отвезли в старый дом, расположенный неподалеку от центра на отдельной территории, – там мне предстояло жить. Признаться, я сразу полюбил ставший моим пристанищем особняк – двухэтажный, с красивыми сводчатыми окнами, под высокой черепичной крышей. Он стоял за высокой глухой стеной, наполовину скрытый деревьями, но все равно была видна солидность и вместе с тем некоторая игривость здания. Охраняли его солдаты, из чего вытекала принадлежность дома к военному ведомству.

В самом западном областном центре уже трудилась местная команда. Я был призван помочь ей в качестве эксперта. Выбрав комнату в особняке и оставив там вещи, я тут же поехал знакомиться с тем, что делалось в рамках подготовки к выборам, и вскоре обнаружил, что была лишь видимость работы. Ни нормального распределения обязанностей, ни толковых руководителей, ни четко разработанного плана. Через час, встретившись с губернатором, я предложил ему назначить меня руководителем предвыборного штаба, а сверх того вызвать из Москвы двух классных специалистов: Комякова и Жирихина. Он согласился, я тотчас из его кабинета позвонил им. Вечером за ужином, устроенном для меня в ближайшем к зданию администрации ресторане, я изложил Матушкину план действий, который он одобрил. Мы выпили водки.

– Юрий Семенович, расскажите о себе, – попросил я.

– Зачем? – удивился он.

– Ну… вы кандидат, которого я поддерживаю. Мне надо знать о вас как можно больше.

Вежливая улыбка преобразила его простоватое лицо, сделала симпатичным.

– Родился в тридцать первом году в Башкирии. Окончил Ленинградское высшее военно-морское пограничное училище. Это было в пятьдесят пятом. Тогда пограничники относились к МВД. Служил командиром катера в пограничных войсках, которые потом в КГБ перешли. Попал под миллион двести. Не знаете, что это такое? Хрущевское сокращение армии. Аж на миллион двести тысяч человек. Нам в погранвойсках тоже перепало. Пошел служить на гражданский флот. Прошел должности от штурмана до старпома, потом – капитана на рыболовецком флоте. Ходил капитан-директором на рефрижераторе «Прибой». В семьдесят третьем меня избрали председателем правления рыболовецкого колхоза «За Родину», он располагался в поселке Взморье. Здесь, в Калининградской области. Ловить ходили в Атлантику. Параллельно писал диссертацию по экономике. Защитился. В семьдесят седьмом был назначен ректором Всесоюзного института повышения квалификации руководящих работников и специалистов рыбной промышленности и рыбного хозяйства… Слишком длинное название, да? – Он добродушно усмехнулся. – Продолжал заниматься наукой. Стал доктором экономических наук, профессором. В марте девяностого меня избрали народным депутатом РСФСР, а в сентябре девяносто первого президент назначил меня главой администрации Калининградской области… Пожалуй, все.

– Юрий Семенович, что вы ставите себе в заслугу как губернатору?

Он подумал, вновь улыбнулся.

– То, что под моим руководством был подготовлен закон о свободной экономической зоне «Янтарь», который позволил области существовать после того, как она стала частью России, отделенной от основной территории страны Литвой и Белоруссией.

Официант хотел еще раз налить ему водки, он накрыл рюмку рукой.

– Мне достаточно. А вот нашему гостю налейте.

Я не стал отказываться.

Следующим утром я встретил моих сотоварищей Валерия и Владимира на аэродроме. Они тоже получили по комнате в старом особняке, после чего их немедленно увезли в штаб. Оставался всего месяц до выборов, и нам следовало приложить максимальные усилия в своем деле. Володя занялся ревизией работы отделений команды в городах и прочих населенных пунктах области, Валера – встречами кандидата с избирателями, выступлениями на радио и телевидении, а я – поиском яркого девиза, который на американский манер уже начали называть слоганом, а еще – написанием текстов листовок, потому что те, что успели изготовить до моего приезда, не устраивали меня своей скучностью и безликостью.

После некоторых размышлений я записал пять слоганов, которые тут же опробовал на ребятах. Лучшим признали такой: «Вместе мы можем многое». Над этими словами на листовке предполагалось изобразить во весь рост Матушкина в окружении неких «простых людей», представителей разных профессий. Текст с описанием идеи листовки был незамедлительно передан художнику.

Поздно вечером наша троица отужинала в том самом ресторане, где были мы с Матушкиным накануне. Подводили итоги дня и пили водку. Когда вернулись к себе в особняк, ребята разошлись по своим комнатам, а я с нарочито задумчивым видом отправился погулять по зданию, столь заинтересовавшему меня. Открыв тяжелую двойную дверь, я попал из гостиной в просторный зал. Посредине стоял большой стол, у стены – комод с посудой. Похоже, здесь и в далекие времена была столовая. Особенно мне понравился уголок у окна, с маленьким столом, с двумя широкими сиденьями по бокам. Наверно, здесь пили кофе и мило беседовали с дамами. Тут я увидел маленькую дверь, открыв ее, оказался в узком кривом помещении, повторявшем округлую форму наружной стены. На одной стене был сделан странный, вытянутый проем. Заглянув в него, я понял – это лифт. Механический. Такой же старинный, как и дом. Там, внизу, должна быть кухня – решил я. Выйдя в гостиную, потом в прихожую, я спустился в цокольный этаж и прошел туда, где сверху находилась столовая. Там и в самом деле была кухня – большое помещение со стенами, покрытыми белым кафелем до самого потолка, с двумя большими плитами, которые топились дровами. Позже с другой стороны установили две электрические плиты, ими и пользовались, как я понял, в последние десятилетия.

Я пошел по цокольному этажу туда, где жили солдаты, охранявшие дом и поддерживавшие в нем порядок. Постучал в дверь, за которой шумел телевизор. Звук стих. Секунду спустя выглянул молоденький солдатик, бледный, худой, прыщавый.

Нужен был какой-то повод. Я придумал его загодя.

– Утром горячая вода слабо текла.

– Да, с утра так часто бывает.

– Ничего не сделать?

– А что тут сделаешь?

Я выдержал паузу.

– Не знаете, что это за дом? Кто здесь раньше жил?

– Кто здесь мог жить? Солдаты жили, как мы.

– Но дом-то еще в начале века построили, при немцах.

– При немцах. – Он кивнул. – Тут все от них осталось. А кто тогда тут жил, откуда нам знать? Это совсем давно было.

– Давно, – согласился я. – Ну извините.

Повернувшись, пошел назад. Хотел подняться к себе, и тут увидел небольшую дверь. Любопытство захватило меня. Осторожно отворил дверь – винтовая лестница, освещенная тусклой лампочкой, круто уходила наверх. Я пошел по узким ступеням, испытывая приятное волнение – что там, впереди? Очень скоро понял – это черная лестница для прислуги. Но двери, ведущие в комнаты, были закрыты. И густая пыль показывала, что здесь давно никто не ходил. И опять я представил, как давным-давно текла здесь жизнь, как тихо, стараясь не мешать хозяевам, ходила по этой лестнице прислуга. Мне захотелось перенестись в то время, увидеть людей, живших здесь девяносто лет назад, в начале века. Я слышал музыку, непременно звучавшую здесь: нежные, вкрадчивые звуки фортепьяно, переходящие в игривые, – это была пьеса «О чужих странах и людях» из цикла «Детские сцены» Роберта Шумана. Творческий запал, давно забытый, шевельнулся во мне.

На следующий день художник, долговязый парень с недовольным лицом и нечесаными волосами, принес несколько вариантов листовки. Я сразу понял: надо заказывать плакат. И развешивать его по Калининграду, по другим населенным пунктам. А листовки сделать попроще – без фотографий, только с текстом. И раздавать их, раздавать. Художник получил задание срочно увеличить лучший, на мой взгляд, вариант листовки.

В этот вечер мы ужинали дома тем, что купили в ближайшем гастрономе – бутерброды с сыром, с колбасой запивали пивом. И разговаривали.

– Чечня потеряна, – уверял меня и Валерия Жирихин. – Лебедь отдал ее сепаратистам. Теперь ничего не поправить. А на Северном Кавказе внимательно следят за тем, что получится. За Чечней пойдет Дагестан, потом другие республики. Россия развалится.

Валера еле дослушал его:

– Пускай Чечня уходит. Мы с ней все равно не справимся.

– Пойми, Россия развалится.

Тут я посчитал нужным вставить свое слово:

– Россия разваливается по другой причине. Экономика в упадке, она не объединяет страну. Центр и регионы против друг друга. Нет никакого местного самоуправления. А жизнь людей на местах зависит от него.

Валера подхватил мою мысль:

– Без местного самоуправления чиновники борзеют. Каждый местный начальник хочет быть феодалом. Неофеодализм.

– Но целостность страны тоже важна, – не сдавался Володя.

– Важнее всего деньги, – безапелляционно заявил я. – Вот увидите, самые сильные сшибки будут в тех регионах, где есть сырье – нефть и газ. Это деньги. Большие деньги.

Со мной спорить не стали.

После ужина ребята разошлись по комнатам, а я вновь ходил по особняку, представляя себе сцены из прошлой жизни, совсем незнакомой мне, но столь волнующей, влекущей. Мне привиделся фрагмент рассказа или повести:

«Он снова увидел ее, ту девушку. Он не испугался. Он подумал, что спит. И она снится ему. “Ты не спишь”, – проговорила она. Голос был тихий и нежный. Он поверил и в то же время не поверил ей. “Зачем ты здесь?” – спросил он. “Хочу видеть тебя. Ты мне понравился. Едва появился в этом доме. Ты не похож на других. Ты видишь то, что не видят другие”. – “Как тебя зовут?” – “Хельга”. Он вспомнил про дверь из ванной в галерею, оказавшуюся внезапно запертой. “Ты закрыла дверь в ванную?” – “Да”. – “Зачем?” – “Чтобы тебе не мешали”. – “Ты можешь рассказать мне про то время, когда…” – Он не знал, как мягче высказать свою мысль. Но она поняла его: “Когда здесь жили близкие мне люди?” – “Да”. – “Могу”».

Он – некий герой, который, как и я, волею судеб оказался в этом особняке, но, в отличие от меня, обладал возможностью видеть призраки. Захотелось сочинить нечто романтическое, связывающее прошлое с настоящим. Давно я не испытывал желания сочинять нечто, далекое от политики.

Утром Валера и Володя изучали местные газеты.

– Вот, про нашего кандидата! – восклицал Валера. – Чернуха… Ничего серьезного… А тут позитив… И тут – тоже.

Кампания в печати была вялой, беззубой. То ли еще не разогнался маховик, то ли здесь, в провинции, невозможен был подобный московскому накал страстей.

Телефонный звонок, длинный, частый, разорвал тишину комнаты, в которой я работал, – кто-то звонил по межгороду. Я поднял трубку и услышал голос Эдуарда, быстрый, уверенный. Я не спутал бы этот голос ни с каким другим.

– Олег, привет. Удивлен? Я тебя всегда найду. – Он произнес это вполне добродушно, однако я напрягся. – Значит, ты нынешнего поддерживаешь?

– Да, – сухо ответил я.

– Думаешь, у него есть шанс?

– Есть.

– А может, Горденко стоит поддержать? Перспективный мужичок. При связях. И средства имеет. Весьма значительные. Неслучайно его поддерживает… – Он назвал фамилию бывшего вице-премьера.

– Я уже сделал выбор. И не собираюсь бегать от одного кандидата к другому.

– Ну… как знаешь, – с демонстративной беззаботностью произнес брат. – Но учти, что я тебе сказал.

– Хорошо, учту.

– Успеха тебе.

– Спасибо.

Честно говоря, я не знал про то, что бывший премьер-министр поддерживает Горденко, генерального директора морского рыболовецкого порта, человека сомнительного, насколько я успел узнать от местных. Меня информация Эдуарда встревожила. У бывшего вице-премьера, члена всяких комитетов, комиссий было куда больше возможностей, чем у меня. Просить помощи у Филонова не имело смысла; у Сухатова – тем более: Лев сторонился таких дел. Значит, нашей команде следовало прилагать больше усилий.

Я многое успел услышать о Горденко – например, про частную фирму, работавшую на территории государственного порта. Когда в ее деятельности выявили серьезные злоупотребления, директор фирмы дал показания, что основную часть денег, которые она получала, передавали Горденко. Мерой пресечения директору выбрали подписку о невыезде. Через неделю его автомобиль взорвали перед домом. Директор умер в больнице, не приходя в сознание. Расследование обстоятельств взрыва никаких результатов не дало. Что касается частной фирмы, дело закрыли за недостаточностью улик. Так ли все было на самом деле или не так, я не знал. И решил позвонить Эдуарду. Набрал его номер по межгороду.

– Слушаю, – раздалось в трубке.

– Хочу продолжить разговор по поводу перспективного мужичка.

– Я готов, – бойко проговорил он. – Только у меня просьба: дойди до приемной губернатора. Там есть телефон ВЧ-связи. Набери… – Эдуард продиктовал номер из пяти цифр.

Через двадцать минут я выполнил просьбу брата и вновь услышал его бодрый голос. Пересказал историю частной фирмы и ее директора.

– Информация получена от местных, – закончил я. – Может, так и оно было. А может, и нет.

– Ты хочешь все это разворошить?