Текст книги "Прошлое в наказание"

Глава вторая

Рутинная работа продолжала донимать меня. Бесконечные письма, на которые надо было готовить ответы или резолюции, многочисленные справки по самым разным вопросам, которые приходилось сочинять, как правило, в спешке, а в придачу заседания, совещания, деловые встречи, где следовало присутствовать, а потом писать отчеты и давать предложения, – вот из чего состояла моя жизнь. Субботы неизменно были рабочими, да и в воскресенья порой дела требовали присутствия в Кремле. Так что я не каждые выходные видел Кирилла, а к Эдуарду и Насте съездил только один раз. Мы с Эдуардом опять спорили, брат вновь упрекнул меня в идеализме. Хотелось достойно ответить ему. Вмиг найдя хороший пример, я глянул на него с хитринкой:

– Ты помнишь Великого инквизитора?

– В Испании, что ли?

– В какой Испании? Того, который у Достоевского в романе «Братья Карамазовы». Настоящий изверг. Его действия страшны – сплошные костры. Он самого Христа собрался отправить на костер. Но стал излагать ему свою веру. Между прочим, он сказал Христу, что тот – идеалист, не видящий реальности.

Эдуард оживился:

– На себя намекаешь?

– При чем тут – намекаешь?! У Достоевского так написано. Великий инквизитор был уверен, что только мечом можно излечить мир, погрязший во зле. Да, Христос говорил: «Не мир, но меч принес вам». Но он при этом провозглашал и другое: «Взявший меч, от меча погибнет». Как же одно с другим сочетается? Без проблем. Меч Христос дает лишь для духовной борьбы. Но Великий инквизитор принадлежит к тем, кто этого не понимает. И вот когда он заканчивает излагать Христу свою точку зрения, Христос целует его. Представляешь? Целует. Потому что понимает всю трагедию этого человека. Ведь он искренне верит в то, что помочь может исключительно меч. Но эта вера губительна, эта вера убивает душу.

– Ты это к чему ведешь? – Его взгляд стал колючим.

– К тому, что не надо уповать на силу, – спокойно отвечал я. – Не надо пытаться решить существующие проблемы лишь насилием. Надо уметь находить компромиссы.

Изобразив сомнение на лице, Эдуард бодренько произнес:

– Мы – люди простые. Компромиссам не обучены. Живем по старинке. Наш принцип: сила есть, ума не надо.

Его ерничанье не понравилось мне.

– Ты не прибедняйся. Люди вы не простые. Хотя порой живете по старинке. Но надо приспосабливаться к новым условиям. Страна-то сейчас другая.

Настя молчала, смотрела куда-то мимо. То ли не хотела вмешиваться в наш разговор, то ли думала о своем. Она была какая-то заторможенная, немногословная в этот день. Мне показалось, что наш с Эдуардом разговор неприятен ей. Я не стал продолжать его, обратился к ней:

– Как тебе на новом месте?

– Непросто. Все еще вхожу в курс дела, – озабоченно произнесла сказала она. – Многое успела забыть, а как без этого заниматься наукой? Опять учебники читаю, словно в студенческие времена.

– Ну что ты волнуешься? – Эдуард смотрел на нее с вялым укором. – Вспомнишь. У тебя всегда была хорошая память.

– Волнуюсь, потому что не хочу осрамиться.

– Перестань. Все будет хорошо. – В голосе брата чувствовалось некоторое раздражение.

Я промолчал, а вскоре попрощался и ушел.

Повседневная работа затягивала, словно трясина, вытесняя посторонние мысли и всякие желания. Так что я был рад, когда мой приятель, заместитель министра по делам национальностей Володя Лысенко попросил меня проехать с ним по республикам Северного Кавказа, выяснить на местах, какова там ситуация. Госсекретарь охотно отпустил меня.

С Владимиром я познакомился давно, в восемьдесят девятом. Он был одним из создателей и активных деятелей Демократической платформы в КПСС, которая в конце концов отделилась от «чести и совести эпохи», превратившись Республиканскую партию России. В Демплатформе оказалось немало достойных людей, и мне приятно было поддерживать с ними приятельские отношения, но с Лысенко мы по-настоящему подружились. Наши позиции практически во всем совпадали: как и он, я терпеть не мог экстремизм и большевизм в любых проявлениях. И тоже всегда исходил из того, что для пользы дела по всем вопросам можно достичь договоренностей, а не пытаться из последних сил подавить оппонента. Правда, вступить в Республиканскую партию при ее создании я отказался. С меня было достаточно членства в более широкой «Демократической России».

Наше деловое путешествие по Северному Кавказу началось с Дагестана. Самолет, описав дугу над задумчивой темно-синей гладью Каспия, пересек береговую линию, завис над предместьями Махачкалы и вскоре плавно коснулся колесами шершавой бетонной поверхности взлетной полосы.

У трапа меня и Лысенко встречало местное высокое начальство. После обмена любезностями нас отвезли в дом правительства. Сначала нас принял главный человек в республике – председатель Верховного совета, немолодой, солидный, умудренный опытом человек с хитрыми глазами, который еще в советские времена возглавлял Дагестан. Бесконечно усталым голосом он уверял нас, что имеющиеся проблемы (они, конечно, есть) решаются. Пусть не сразу, но в какой-то разумный срок. Главное – сохранить мир между живущими здесь народами. И это удается сделать.

Должности в руководстве республики распределялись между представителями разных народов. Председатель Верховного совета по национальности был даргинец. А председатель Комитета по делам национальностей Магомедсалих Гусаев, с которым мы встретились позже, – агул, совсем еще молодой человек, с округлым лицом и большими залысинами, с умными, внимательными черными глазами. Улыбка у него была, открытая, располагающая. С невероятным азартом рассказывал он о своей работе, столь непростой в республике, населенной более чем тридцатью народами, каждый из которых обладал своим языком, традициями, особенностями. Приходилось решать острые, затяжные конфликты, порожденные возвращением депортированных Сталиным народов на прежние, уже занятые другими места, проблемами земельных отношений на равнине, связанными с переселением из высокогорных сел. На Кавказе прекрасно помнят, кто какими участками владел сто, двести, триста лет назад. Ко всему этому добавились беды разделенных возникшей с Азербайджаном государственной границей народов – лезгин, аварцев, цахуров. Чувствовалось, что Гусаеву все эти беды небезразличны.

Покинув здание правительства, мы с Володей отправились на пляж купаться. Магомедсалих отвез нас туда на своей машине. Погода была прекрасная – томное солнце словно нехотя струило свои лучи, заливая все вокруг бесшабашным веселым светом. Небо казалось изрядно выцветшим, как вконец застиранная тряпка. Море лениво накатывало на песчаный берег небольшие волны.

Наш новый знакомый не собирался купаться. Сняв пиджак и ослабив галстук, он расположился на скамейке. С крайне задумчивым видом он наблюдал за нами, но я чувствовал, что мыслями он далеко. Вода оказалась идеальной – не холодная и не чересчур теплая, которая совсем не освежает. Я наслаждался купанием. Шальное ощущение свободы охватило меня. Не хотелось выходить на берег. Так бы и плавал до позднего вечера. Увы, Магомедсалих и Владимир ждали меня. Предстояла встреча с руководителями национальных общин. Пришлось выбираться на берег.

Вскоре машина вернулась на улицы Махачкалы. Через пятнадцать минут мы оказались в достаточно большом помещении с цепочкой столов посередине, с обеих сторон которых уже сидели немолодые люди, человек двадцать, некоторые из них были в папахах. Гусаев по очереди представил всех. Не спеша, с достоинством, они говорили о том, что волновало их. Гусаев уже рассказал нам о здешних проблемах, теперь от собравшихся мы услышали то же самое.

Вечером в загородной резиденции председателя Верховного совета состоялся дружеский ужин в нашу честь. Был сам председатель, другие руководители республики. Хорошее вино, вкусная еда – шашлык из баранины, из осетрины, люля-кебаб, фаршированные баклажаны, на больших блюдах обилие разных трав всевозможных оттенков (я знал только одну, кинзу), свежие овощи. Наряду с французским выставили и местный коньяк. Я рискнул попробовать его. И не пожалел. Это был достойный напиток с тонким вкусом и устойчивым послевкусием. Пили за процветание Дагестана и России, за согласие между народами республики, за дружбу русского народа и народов Дагестана, поочередно за здоровье присутствующих. Тостов было много. В конце концов я перебрал и смутно помню завершение долгого ужина.

Ночевали мы с Володей там же, в загородной резиденции. Рано утром, опохмелившись, а вслед за тем позавтракав, заняли места в «Волге» из местного правительственного гаража и отправились во Владикавказ. Мы не стали заезжать в Чечню – это было рискованно. Там бандиты грабили машины и поезда, похищали людей. Мы поехали севернее, на Моздок. Пространство справа и слева от дороги казалось выцветшим, хотя было заполнено кустарником и деревьями. Время от времени машина пролетала сквозь небольшие населенные пункты – села и станицы, выглядевшие сонными, неухоженными. Через несколько часов «Волга» пронеслась через довольно крупный город Хасавюрт – дома в нем большей частью в два этажа, – и вдруг высокий, массивный храм из темно-красного кирпича с оловянными куполами, увенчанными крестами. Мгновение – и храм остался позади. И опять дома, двух– и одноэтажные, все в бежевых тонах. Мне слышалась бодрая, стремительная мелодия из «Гаянэ» Хачатуряна – «Танец с саблями».

Мы с Володей не обсуждали увиденное и услышанное в Махачкале. Разумеется, порядки там были не те, к каким мы привыкли в Москве, – куда более архаичные, далекие от демократии, которую мы, как нам казалось, налаживали в столице и в России в целом. Мы не хотели, чтобы водитель, аварец, пересказывал потом наши оценки на свой лад. Поэтому молча слушали его комментарии о тех населенных пунктах, которые проезжали, да хвалили открывающиеся пейзажи.

Еще через пару часов мы доехали до перекрестка, на котором следовало решить, направляешься ты на восток или на запад? Нам нужно было на запад. Туда и повернули. Теперь пространство справа было заполнено пожухлой травой, а слева проплывали мимо нас рощицы. Там тянулся вдоль дороги Терек.

Когда мы остановились пообедать на уютной полянке на берегу Терека, в багажнике обнаружились большие припасы еды, выданные нам в дорогу. Спиртное тоже имелось. Так что маленькое пиршество на природе удалось в полной мере. И еще осталось на два таких обеда.

Мы расположились на большой брезентовой подстилке. Попивая сухое красное вино и закусывая холодным люля-кебабом, я смотрел на реку, быструю, неспокойную, будто играющую мускулами. Вода была мутной. И холодной – обнаружил я, вымыв в ней руки.

Володя ел с задумчивым видом – он был погружен в свои мысли. В водителе чувствовалась скованность. Мы с трудом уговорили его пообедать с нами – похоже, он не привык садиться за один стол с теми, кого возил.

Спокойное журчание реки лишь подчеркивало тишину, заполняющую все вокруг. Изредка ее тревожил шум проезжавших мимо машин. Мне чудились восхитительные звуки второй части третьей оркестровой сюиты Баха, той самой, которая называется «Air».

Во Владикавказ мы приехали вечером. Встречал нас президент Северной Осетии. Был устроен торжественный ужин, очередной в нашем путешествии. Присутствовали члены местного правительства. Пили за процветание Северной Осетии и России, за дружбу русского и осетинского народов, поочередно за здоровье присутствующих. Тостов хватало. Но мне удалось не перебрать на этот раз.

Утром мы опять встретились с президентом, теперь в его кабинете. Тонко улыбаясь, он рассказывал про успехи и свершения, про мир и согласие, которые царят в республике; попутно упомянул о больших проблемах у осетин, живущих теперь за границей, в Южной Осетии, намекнул на то, что неплохо бы присоединить эту территорию к России. Но разве возможен мирный вариант осуществления этого?

После обеда, когда мы с Владимиром знакомились с городом, нас остановила группа немолодых людей с бородами и в папахах. Это были представители ингушского населения, недавно вернувшегося в Пригородный район после долгой ссылки. Они каким-то образом узнали про наш приезд и желали поговорить. Напрасно сопровождавший нас помощник президента пытался отогнать их, они не уходили. Да и мы хотели выслушать их. Устроились в ближайшем кафе. Мы не позволили ингушам заплатить за кофе, который заказали. Приготовились слушать, несмотря на злобные взгляды помощника.

Они требовали возвращения своих домов, покинутых во время депортации в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Но там давно жили другие люди. Осетины. Эта проблема не имела быстрого и простого решения. А главное – здешняя власть, судя по всему, не искала его, игнорируя закон о реабилитации репрессированных народов. Ситуация грозила обернуться кровопролитием.

– Здесь может полыхнуть, – негромко сказал я Владимиру, едва мы остались одни.

– Может, – мрачно согласился он. – Крови прольется немало.

Ясное дело, осетинскому президенту доложили о нашем разговоре с ингушами, и ему это не понравилось. Он не явился на ужин, сославшись на плохое самочувствие, а утром, прощаясь с нами, был весьма сдержан.

– Звонили из Кремля, – равнодушно сообщил он. – Просят вас заехать в Ставропольский край. Там в одном селе волнения. Жители хотят выселить армян. Вас просят вмешаться. Наш водитель довезет вас. Ему даны указания. Счастливого пути.

Его рукопожатие было вялым, дежурным.

И вновь потянулись живописные пейзажи, похожие на те, что мы видели позавчера, подъезжая к Владикавказу, – громоздящиеся друг на друга горы, которые чем выше были, тем голубее, а самые высокие, самые дальние украшали белесые снежные шапки. Картина притягивала к себе взор призрачной красотой. Слышалось нечто спокойное, задумчивое – соната номер четырнадцать Бетховена, именуемая «Лунной».

В нужное нам село мы приехали после обеда. Тотчас к машине подошла группа мужчин, мрачных, озлобленных, с решительными лицами. Заговорили наперебой:

– Мы требуем, чтобы они убирались отсюда! Иначе мы не отвечаем за их жизнь. Они должны уехать немедленно! Нам такие соседи не нужны! Если вы не организуете их переселение, может случиться всякое.

Владимир поднял руки, пытаясь их остановить.

– Подождите, давайте хотя бы сядем где-то. А то так, на улице, на ходу, несолидно. Вопрос чересчур серьезный, требует обстоятельного обсуждения.

Окружавшим нас людям не слишком хотелось откладывать оглашение своих требований, но после некоторого колебания они уступили. Вместе мы прошли по грязной улице с остатками асфальта до скучного, двухэтажного здания администрации – там имелось помещение с большим столом. За ним и разместились.

Бурный разговор возобновился. Нам объясняли, что это не первый случай, когда армяне избивают местных, что они постоянно пристают к местным девушкам, что совместное проживание с армянами более невозможно, что люди этой национальности способны только на гадости, что у них лишь недоброе на уме. Приходилось выискивать контрдоводы: а разве среди русских не встречаются плохие люди? А всегда ли армяне только гадости творили? А во время Великой Отечественной разве многие из них не воевали геройски? А в советское время разве не проявили себя? А Микоян – авиаконструктор? А другой Микоян, Анастас, – государственный деятель? А Баграмян – выдающийся военачальник? А Амбарцумян – академик, известный ученый астроном? А Фрунзик Мкртчян – всенародно любимый артист? А Джигарханян, наконец? А то, что христианами армяне стали раньше русских? Под напором таких вопросов страсти поутихли. Нам позволили переговорить с представителями другой стороны.

Мы встретились с ними в кафе, которое содержала армянская семья. Здесь успели навести порядок, устраняя следы погрома, но стекла в трех больших окна были разбиты. С десяток человек сидели за сдвинутыми столами, в основном немолодые мужчины. Их лица были сумрачны, темные глаза смотрели на нас вопрошающе, с недоверием и тревогой.

– Они избили нашего парня за то, что он ухаживал за русской девушкой, – начал рассказывать один из них, похоже, самый старый. – Сильно избили. А его товарищи отомстили. Понимаете, может, они поступили неправильно. Молодые люди. Горячие. Отомстили.

И тут же зазвучали другие голоса, перебивающие друг друга, спешившие объяснить, как все было на самом деле:

– Да, побили их. Но в ответ. Понимаете, в ответ. А они погром устроили, кафе разнесли, голову одному парню разбили. Теперь требуют нас выселить. А куда мы поедем? Мы бежали из Азербайджана, где нас убивали. Да, там нас убивали – женщин, детей. Мы туда не можем вернуться. Куда нам ехать, скажите?

Потом мы опять встречались с местными, после чего – вновь с армянами. В математике это называется итерацией – повторением какого-либо действия с целью последовательного приближения к искомому решению. Наступил момент, когда нам удалось посадить за один стол представителей обеих сторон.

Хмурые, потупленные взоры, недовольные лица. Никто не собирался начинать разговор. Владимир проявил инициативу.

– Мы с Олегом Евгеньевичем самым внимательным образом выслушали обе стороны и можем совершенно определенно сказать: нет никаких препятствий для того, чтобы представители армянского народа жили здесь. Вам только надо снять все вопросы друг к другу. – Он указал рукой на одну сторону, потом на другую. – Вы должны договориться, как жить дальше. – Глухая тишина была ответом на его слова. И он добавил негромким, но твердым голосом: – Мы не покинем эту комнату, пока вы не договоритесь.

Медленно, словно старый ржавый маховик, начал раскручиваться разговор. Все обвинения, все доводы за и против уже были оглашены. И потому звучали такие речи: «Ну мы не против, чтобы они жили здесь. Но они должны с уважением относиться к тем, кто здесь живет давно. К нашим порядкам». – «Мы относимся с уважением. Мы стараемся соблюдать местные традиции. Правда, молодежь иногда ведет себя неправильно. Шалит. Но и ваши ребята тоже иногда шалят». – «Молодежь надо держать под контролем. А то они многое натворить могут…» – «Да. Молодые люди, кровь кипит. А ума еще нет. Без присмотра старших никак нельзя…»

Конфликт иссяк. Мы с Володей дождались, когда обе группы вернутся к ожидавшим их людям. Примут ли они итог переговоров? Не возобновится ли противостояние? Обошлось. Страсти улеглись. Отказавшись от радушного приглашения хозяев кафе пообедать – не могли мы в той ситуации принимать угощение от одной из сторон, – мы перекусили тем, что нам дали в дорогу, и отправились в Кабардино-Балкарию.

В Нальчике нас ждали, хотя мы приехали поздно. Там все повторилось. Пили за процветание Кабардино-Балкарии и России, за согласие между народами республики, за дружбу русского народа и народов Кабардино-Балкарии, поочередно за здоровье присутствующих. Тостов было много. Я опять перебрал, так что завершение помпезного ужина прошло как-то мимо меня.

Утро было тяжелым – много воды пришлось выпить, чтобы почувствовать себя лучше. Володя наблюдал за мной с легкой улыбкой, он вчера умудрился не перейти плохо уловимую грань, за которой утром следует заслуженное наказание в виде трудноустранимой жажды и резкой головной боли.

В десять состоялась первая встреча в правительстве. А потом еще была череда встреч. Нам и здесь пытались представить благостную картину. Но мы знали, что в этой республике тоже тлели свои проблемы – балкарцы, один из репрессированных народов, считали себя обойденными кабардинцами. Экономика была развалена, как и везде на Северном Кавказе, и потому безработица зашкаливала. Население в массе своей было бедным, а всевозможные начальники – безмерно алчными. Мы смогли пообщаться с руководителями общественных организаций, – об этих встречах Володя позаботился еще в Москве, – и получили нужную информацию. Разумеется, мы не говорили обо всем этом на прощальном банкете, устроенном в нашу честь. Но молчать о таких вещах в отчете о поездке не собирались.

Рано утром, покидая Нальчик, я с вниманием смотрел по сторонам, пытаясь увидеть какие-нибудь достопримечательности, – вчера мы не успели толком познакомиться с городом. Когда я еще попаду сюда? Потом я вспомнил про Настю. И уже скользил равнодушным взглядом по зданиям, проплывающим справа и слева от машины, по большей части заурядным. Я думал о ней. Мне хотелось видеть ее, говорить с ней. Хотелось, чтобы эта женщина была со мной.

Неожиданно открылся вид на горы – этакие громадные сахарные головы, лежащие одна на другой. Эта величавая красота притягивала к себе взор. К ней удачно подходили мощные, ликующие звуки бравурного гимна Евросоюза – главной темы «Оды к радости», четвертой части девятой симфонии Бетховена.

Мы держали путь в Черкесск, столицу Карачаево-Черкесской республики. Там были те же проблемы: свой репрессированный народ карачаевцы, свои вороватые чиновники и свое бедное население. Реальные факты, отражающие ситуацию, – вот что требовалось нам.

Глядя на красивые холмистые пейзажи предгорья, залитые веселым, бездумным солнцем, я опять думал о Насте: что она делает сейчас? вспоминает ли меня? Мне хотелось, чтобы вспоминала. Очень хотелось.

Слева неожиданно повисла в гордом одиночестве округлая вершина, укрытая снегом. Через несколько мгновений я догадался – Эльбрус! Он виделся одногорбым с того места, где мы ехали, и совсем близким: пройди минут двадцать – и ты окажешься около вершины, там, где ослепительно сияет первозданной белизной снег. Но я знал: добираться туда многие часы.

– Олег, – Владимир смотрел на меня с легкой усмешкой, – ты не устал от поездок?

– Нет, – спокойно отвечал я.

– В Москву не тянет?

Я задумался на мгновение.

– Нет… Хотя можно съездить на денек.

– Тебе проще. У меня дома большое семейство. Сегодня утром звонил – соскучились, просят поскорее приехать.

В Москве его ждали жена и двое сыновей. А меня – только Кирилл. Потому хватило бы дня: повидаться с сыном и… навестить Настю.

В Черкесске все повторилось: похожие виды из окна машины, похожие встречи, похожие разговоры. Высокопоставленные чиновники пытались создать благостное впечатление, а те немногие руководители общественных организаций, с которыми все-таки удалось пообщаться, это впечатление разрушали. Мы с Володей склонны были верить последним. В отличие от доблестных чекистов, всячески приукрашивавших ситуацию в своих отчетах, отсылаемых в Москву, мы собирались написать о произволе здешних чиновников, о серьезном межнациональном напряжении, о том, что творят местные бандиты сообща с милицией.

Потом был Майкоп, столица Адыгеи. С городом нас знакомил председатель правительства, официально третий человек в республике – хитрый мужичок, сделавший себе карьеру еще в советские времена. Он уверял, что у них нет никаких межнациональных трений, всюду мир и согласие. Но я-то знал, что это не так.

– Разве заметная часть адыгейцев, как и черкесов, и карачаевцев, не мечтает о Великой Черкессии, занимающей территорию от Каспийского до Черного моря? – вкрадчиво прозвучал мой вопрос.

– Есть такие, – осторожно согласился он. – Так и среди русских есть националисты, мечтающие о восстановлении империи. Мы стараемся противостоять тем, кто проповедует националистические идеи. Их влияние незначительно.

– Тем не менее в вашем законодательном органе таких немало.

– Вы преувеличиваете.

Что я мог ему сказать? Что у меня есть точные данные? На самом деле я опирался на информацию, которой полностью доверял, но которая носила неофициальный характер. Оставалось промолчать. Владимир тоже не сказал ни слова.

Вечером у нас была встреча с Ниной Ковалевой, республиканским депутатом, давним демократическим активистом. Это ее обстоятельные записки, которые она передавала нам каждый раз, когда появлялась в Москве, помогали нам разбираться в истинной ситуации в Адыгее.

Худощавая женщина лет сорока с каштановыми волосами, уложенными в простенькую прическу, одетая старомодно в белую блузку и темную юбку, сидела напротив меня, сбоку от Володи.

– Думаешь, следят? – спросил Володя.

– Уверена, – с безмятежной улыбкой отвечала она.

Я окинул взглядом кафе: еще семь человек находилось в зале – четверо мужчин и три женщины. Две пары, остальные сидели порознь. Если Нина права, то кто из них? Тот мужик неприметного вида справа от нас? Или эта парочка слева, появившаяся после нашего прихода?

– Надо было встретиться в другом месте, – недовольно проговорил я.

– Зачем? – искренне удивилась она. – Пусть видят, с кем я встречаюсь. Так больше гарантий, что побоятся что-нибудь сделать со мной. А то ведь у нас тут не церемонятся: неизвестная машина собьет или какие-то хулиганы зарежут.

Она принялась рассказывать нам с Володей о том, что произошло в Адыгее и соседних республиках после нашей зимней встречи в Москве: что и где учудили местные власти, правоохранители, что втихую сотворили республиканские. Это была важная для нас информация.

Позднее состоялся банкет, устроенный в нашу честь руководством Адыгеи. Президент и прочие начальники вели себя со сдержанной учтивостью, хотя мы прекрасно понимали, что им успели доложить о нашей недавней встрече. Нам говорили вежливые слова фразы, и мы отвечали тем же. Нам постоянно наполняли рюмки под благожелательные тосты, но в этот раз я постарался не перейти ту грань, за которой непременно возникают утренние проблемы. Когда прощались, президент, пристально взглянув в глаза Владимиру, а потом мне, произнес:

– В этом мире все очень непросто. Вот почему очень важно правильно отделять главное от второстепенного. Главное останется, а второстепенное отойдет.

Я не стал дерзить ему ехидным замечанием, что главное каждый понимает по-своему. Я промолчал. А Владимир после некоторой паузы многозначительно произнес:

– Постараемся.

На следующее утро мы отправились в конечный пункт нашего путешествия – Лазаревское на берегу Черного моря. Там у нас была запланирована встреча с представителями шапсугов. Белая «Волга» из гаража правительства Адыгеи резво катила по шоссе, бегущему через холмистую местность в различных оттенках зеленого цвета. Погода продолжала радовать.

– Ну что, последний пункт, и домой? – мечтательно произнес Володя.

Взгляд его был устремлен куда-то в сторону. Я понял, что он совсем уже соскучился по семье, готов мчаться домой прямо сейчас. Усмехнувшись, заметил:

– Я бы еще в Черном море искупался, прежде чем в Москву лететь.

– Ну… это от нас не уйдет. – Он посмотрел на меня и радостно улыбнулся.

Вскоре мы пролетели неприметный Апшеронск, а потом Хадыженск. Я уже не слишком внимательно смотрел по сторонам. Мои мысли витали где-то далеко от тех мест, где мы ехали. Я представил, что перво-наперво сделаю по возвращении в Москву: наверно, отыщу Кирилла и куда-нибудь с ним поеду или завалюсь спать на целый день, а может, плюну на условности и заявлюсь к Насте в институт, но подумал и об отчете, который надо написать по итогам поездки, и о том, что дома никаких продуктов и надо сразу идти в магазин.

Когда справа открылся вдруг широченный вид на море, я долго не мог оторвать от него взор. То ли наши глаза неизменно жаждут простора, то ли морская гладь обладает непонятной привлекательной силой. Есть что-то философское в морских пейзажах, успокаивающее, умиротворяющее, убеждающее, что наши невзгоды не вечны. Не по той ли причине, что когда-то, давным-давно, земная жизнь зародилась именно в океане?

В Лазаревское мы приехали к обеду. Нас ждали. В душной комнате здания поселкового совета собралось двенадцать человек. Они представляли интересы более двух с половиной тысяч шапсугов – здешних коренных жителей. Это были решительно настроенные люди, большей частью мужчины, женщин среди них оказалось только три. Они требовали создать в Лазаревском национально-автономный округ, причем с территорией, охватывающей не только побережье, но и часть горной местности, северная граница которой странным образом соприкасалась с территорией Адыгеи. И в перспективе должна была, в случае объединения, дать Адыгее выход к морю. Мы с Володей уже слышали про эту идею от Нины, которая утверждала, что шапсугов – адыгский субэтнос – подбивало на подобную инициативу руководство Адыгеи. Мы пообещали сообщить президенту о пожелании шапсугов, а они всё повторяли и повторяли в разных вариантах свои доводы: желание говорить на родном языке, восстанавливать свои культурные традиции, отмечать свои праздники. Нам оставалось лишь кивать с понимающим видом в ответ на эти вполне законные требования.

Распрощавшись с делегацией шапсугского населения, мы тотчас отправились на берег. Даже обедать не стали. Купаться! Прежде всего – купаться!

Мы выбежали на берег в том месте, где чуть правее река с трудным названием Псезуапсе впадала в Черное море. А слева у самого берега стоял ровнехонько, увязнув в песке, большой пассажирский теплоход. Как он тут оказался, я не мог даже предположить, разве что его забросило штормом. Прямо посередке между речкой и теплоходом мы ринулись от берега, стараясь попасть туда, где поглубже. Какое это было наслаждение – плавать в ласковой прозрачной воде, нырять, кувыркаться, ощущая себя абсолютно беззаботным человеком.

Мы торчали в воде, наверно, около часа, не в силах насытиться удовольствием. Это напоминало мне детство, когда я, купаясь в реке или море, находился в воде до тех пор, пока меня не начинало трясти от холода в погожий летний день.

Обсохнув и немного понежившись на солнышке, мы пообедали в первом попавшемся кафе, после чего отправились в Сочи. Рассчитывали поселиться в гостинице и пойти гулять по городу, в котором прежде ни я, ни Володя не бывали. Утром нам предстоял перелет в Москву.

В гостинице нас ждали. И не только дежурный администратор. Едва мы начали оформляться, к нам подошли трое мужчин, одетых в темные костюмы, явные уроженцы Кавказа.

– Вы из Москвы? Вы – те двое, что приехали проверять? – взволнованно спросил один из них, шедший впереди, старший по возрасту.

– Да, – озадаченно произнес Володя.

– Нам надо поговорить.

– Ну… пожалуйста. Только сначала дайте нам оформиться.

– Конечно, – мужчина смешно махнул рукой. – Вы простите. Простите… Мы подождем. Мы вас давно ждем. Со вчерашнего дня.

Последние слова удивили. Кто они? Зачем столь долго ждут нас в этом холле? Я размышлял об этом, заполняя анкету. И ничего толкового не придумал. Ясно было только одно: эти люди не собираются причинить нам зло. Они хотят помощи от нас.

Получив ключи, мы с Володей сказали ожидавшим нас людям, что отнесем вещи и спустимся.

– Как думаешь, кто они? – озадаченно спросил меня Володя, едва мы оказались в лифте.