Текст книги "Кремлевские призраки"

XIII. Время власти

«Что сильнее, наслаждение от любви? Или наслаждение от власти? Первое – быстротечно. Второе – только крепнет с годами. Власть – наркотик. Привязывает к себе. Разжигает азарт… Тьфу, идиотизм».

Его мучила бессонница. Казалось бы, дикая усталость, и есть несколько часов, чтобы забыться, отдохнуть от проблем, глыбой висящих над ним, над страной. А он все вздыхает, частенько думает про всякие глупости да ворочается с боку на бок. Хорошо, что жена спит отдельно, в спальне, и шум достается кабинету, где он, Александр Сергеевич, и работает поздними вечерами, и коротает ночи на диване в последний месяц.

Мысли одолевали его. Размышляя о том, что может произойти, он спрашивал себя: «Что волнует меня больше, собственная судьба или судьба России? То, что я могу потерять работу, попасть в тюрьму? Погибнуть? Или то, что эта несчастная страна свалится в гражданскую войну, окажется отброшена с того пути, которым, наконец, пошла после долгих лет коммунистического режима?» Он верил, что для него важнее второе, и гордился этим.

На даче, предоставленной ему как высокому начальнику, было тихо, спокойно. Сюда не пускали посторонних, можно было гулять по лесу в полном одиночестве, дышать прекрасным воздухом, любоваться приметами осени, которую он любил, как и его двойной тезка, великий поэт. Насладиться всем этим не удавалось: возвращался он поздно, садился за бумаги, а рано утром приезжала машина и вновь отвозила его в Кремль. Это напоминало конвейер, неумолимый и неостановимый.

Машина появилась как обычно – в половине восьмого. Александр Сергеевич, невыспавшийся, усталый, успел принять душ, что не слишком приободрило его, и пил кофе. Есть ему не хотелось. Он думал про любимую внучку Аню, которую не видел уже три недели. Ей летом исполнилось тринадцать. Она училась в хореографическом училище, и он пристально следил за ее успехами. С удовольствием слушал ее рассказы о преподавателях, о подругах, о событиях, происходивших в училище… К мыслям о внучке примешивалось диссонансом то, что висело в последние недели над ним, над президентом, над всеми, кто работал в Кремле. То, о чем не хотелось вспоминать.

«Пора», – сказал он себе.

Надев черный пиджак и поправив перед зеркалом галстук, он усталыми шагами направился к выходу.

Небо выгнулось голубоватым легкомысленным куполом. Было в нем что-то веселое, дразнящее.

«Будто назло. – Александр Сергеевич улыбнулся, чуть-чуть, одними губами. – И хорошо».

Телохранитель распахнул перед ним дверцу машины.

Когда они ехали по Успенскому шоссе, он смотрел в окно автомобиля на домики и домишки. Под боком у Москвы люди жили по-деревенски: огород, куры, гуси, коровы. Простая, незатейливая жизнь, здоровая в своей сути. Но невозможная для него.

Милиционеры дежурно отдавали честь, а попутные машины послушно выстраивались вдоль обочины. Ему было не слишком приятно, что он – причина неудобства многих людей, но так положено – утешал он себя.

Потом справа потянулись строящиеся кирпичные дома, непомерно большие, порой напоминающие дворцы культуры советской поры, порой – вычурные замки. Здесь хотели обосноваться высокие чиновники. Он знал, что среди этих особняков – загородный дом вице-президента, ставшего сейчас одним из главных врагов.

«На какие деньги все это построено? – вилась его мысль. – Сколько грязи кругом. Сколько мерзости. Вице-президент оказался подлецом. Бывшие министр безопасности и министр внутренних дел вымазались по уши в дерьме. Что их жены вытворяли в Швейцарии… Компромат есть на многих из тех, кто занимал или занимает высокое положение. Что происходит? Человеческие пороки заедают. А власть не в силах ставить на место проворовавшихся чинуш. Это нам в минус».

Александр Сергеевич надел очки, стал просматривать обзор прессы, подготовленный для него рано утром и ждавший его в машине. На печатных страницах бушевало то же противостояние, что и в жизни, подхлестывая страсти, умножая ненависть, следовать за которой было непозволительно.

Едва машина въехала через Боровицкую башню в Кремль, и слева поднялись Оружейная палата, Большой дворец, он подумал: «Хорошо, что федеральная власть располагается в таком историческом, славном месте. Традиции – великое дело».

Миновав соборы, автомашина вылетела на Ивановскую площадь, еще свободную от машин, пронеслась мимо колокольни Ивана Великого, мимо Царь-колокола и Царь-пушки, затормозила около чугунного крыльца с навесом и ажурными перилами, по которому, как уверяли, хаживал Сталин, а теперь – Александр Сергеевич. Президент пользовался другим подъездом, парадным, тем, что во внутреннем дворе. Выскочивший на брусчатку прежде Александра Сергеевича телохранитель услужливо открыл дверцу.

Старое красивое здание пропустило его в свое нутро. Можно было воспользоваться лифтом, но он предпочитал подниматься на второй этаж по широкой лестнице, которая после площадки расходилась на две поуже, идущие в обратную сторону справа и слева. Потолки в старом здании были высоченные, сводчатые.

Появившись в кабинете, он вызвал свою опору – Виктора Петровича. Тот появился, как всегда, улыбчивый, спокойный. Будто ничего не происходило, будто и не существовало никакой опасности.

– Доброе утро, Александр Сергеевич.

– Доброе. – Он кивнул в ответ. – Что там у нас?

Виктор Петрович положил перед ним несколько папок, принялся докладывать о делах, срочных либо не терпящих отлагательства. Александр Сергеевич тут же принимал решения или просил оставить документы на столе, если стоило подумать, разобраться.

Когда закрылась последняя папка, Виктор Петрович произнес:

– У меня все. – Он замер в ожидании.

Александр Сергеевич помолчал, потом глянул на подчиненного.

– Свяжитесь с приемной патриарха. Уточните время переговоров в Свято-Даниловом монастыре. – И добавил, скорее для самого себя. – Это самое главное сейчас. Надо сделать все возможное, чтобы не допустить гражданской войны.

Ощущение тревоги не покидало его. Еще недавно он был уверен, что с выходом указа номер тысяча четыреста начнется новый отсчет времени в развитии России, что все устаканится, понемногу придет в норму. Надежды рухнули. «Ставка на разумное восприятие оппозицией ситуации не оправдалась, – объяснял Александр Сергеевич. – Они попросту не вняли разумным доводам».

«Они». Это слово странным образом вобрало в себя уйму отрицательной энергии. «Они» – это враги. Те, кто в Белом доме. Кто готов лишь вредить. Кто не хочет идти на компромиссы. Они попытались захватить военный объект на Ленинградском шоссе. Они восстанавливали армию против законной власти, старались подтолкнуть простых людей к выступлениям, к бунту. Они объявили об отмене указа тысяча четыреста. Они готовы к вооруженным действиям, недаром в Белом доме накоплено столько оружия.

Ситуация и впрямь была тяжелая. Вчера к нему в Кремль приезжал посол США, вежливый, обходительный человек, неплохо говоривший по-русски. Он устроился в кресле, покойно сложил руки на животе. Но было видно, что он взволнован.

– Кофе? Или чай? – спросила его секретарша.

– Кофе, – механически ответил посол.

Дождавшись, когда секретарша уйдет, посол, размешивая серебряной ложечкой сахар, заговорил:

– Нам хорошо видно оружие, которое в окнах Белого дома. Мы вынуждены думать, что без стрельбы и без крови не обойдется. Будут стрелять и по нашему посольству. Я имею в виду не случайные пули. Там немало тех, кто плохо относится к нашей стране.

Александр Сергеевич мрачно кивал в ответ.

– Хотелось бы знать ваше мнение, – закончил посол.

Обозначив свое отношение к проблеме долгим, протяжным вздохом, Александр Сергеевич сказал:

– Положение действительно тяжелое. Но мы делаем все необходимое, чтобы не допустить прямого столкновения. Вместе с тем, я бы посоветовал вывезти жен и детей американских дипломатов. – Помолчав, обронил. – Увы, такова обстановка.

– Мне важно было это услышать. Надеюсь на благоприятный исход… Благодарю вас.

Полномочный и чрезвычайный представитель США поднялся, учтиво пожал ему руку. Александр Сергеевич читал сочувствие в сероватых глазах. Посол направился к двери. Кофе остался нетронутым.

Да, положение не могло радовать. И все-таки Александр Сергеевич считал: надо продолжать переговоры в Свято-Даниловом монастыре. Хотя президент охладел к этой работе. Не говоря уже об остальных, кто занимал кабинеты здесь, в Кремле. Надо.

Александр Сергеевич попросил вызвать начальника отдела из делопроизводства, если тот уже на месте. Вскоре он явился. Этот человек действовал на Александра Сергеевича успокаивающе. Было в нем что-то фундаментальное, надежное.

– Стенограмма вчерашних переговоров готова?

– Только что закончили. Я принес. – Увесистая папка опустилась на поверхность стола перед Александром Сергеевичем.

– Вы еще собирались подготовить справку по опыту других стран.

– Она там, в папке.

– Спасибо, Дмитрий Сергеевич. Если бы все так работали.

Пришедший остался на месте. Что-то удерживало его.

– Что-нибудь еще?

– Да. Александр Сергеевич. Если вам важно мое мнение, то я считаю правильным ваше стремление продолжать переговоры. К сожалению, не все заинтересованы в мирном исходе. С нашей стороны – тоже.

Помолчав, Александр Сергеевич выговорил осенним, наполненным горечью голосом:

– Должен признать, что вы правы… Спасибо за поддержку.

В девять началась обычная суета: встречи, звонки, совещания. Он был доволен: это отвлекало от неприятных мыслей.

Казалось, ничто не может изменить сложившегося порядка, даже чрезвычайные обстоятельства. Но они напомнили о себе.

Около часа позвонил министр обороны.

– У Белого Дома идет стрельба, – сипловатым, срывающимся голосом доложил он.

Александр Сергеевич почувствовал холод в груди.

– Есть жертвы?

– Пока неясно.

– И что дальше?

– Надо решать.

– Только не перегни палку.

– А я чего? Я без приказа действовать не стану.

Последняя фраза насторожила, но Александр Сергеевич не стал спрашивать, что имел в виду министр.

«Не удержали ситуацию, – думал Александр Сергеевич.

– Теперь входим в вооруженный конфликт. Это шаг в сторону гражданской войны».

Он был подавлен. С тех пор, как он согласился занять нынешнюю должность, его преследовали опасения: справится ли? Так много зависит от него. Он несет ответственность перед людьми. И перед историей. Есть бремя власти. «Кому много дано, с того много спросится». Так написано в Евангелии. Он сам нашел эти слова, когда впервые прочитал Библию прошлым летом, во время отпуска. Про свои опасения он не говорил даже Гале, супруге; таил их в себе. И вот теперь они сбылись? Он виноват в таком исходе? Не смог? Опозорился? Думать так было невыносимо.

Похожего не было прежде, когда он работал в Верховном Совете. Он ни разу не завалил дело, за которое отвечал. И раньше, когда он возглавлял большой институт, он всегда был на высоте.

Он принялся звонить министру внутренних дел – того не оказалось на месте, и в приемной не могли сказать, где он. Его коллега, отвечавший за безопасность, знал не больше Александра Сергеевича. Пока он решал, кому еще позвонить, раздалась резкая трель прямого телефона. Александр Сергеевич с неохотой поднял трубку.

– Что происходит? – спросил президент.

– Они подталкивают страну к гражданской войне. Это мятеж. Нельзя дать ему развиться.

– Что вы предлагаете?

– Собрать силовых министров. И четко поставить задачи.

Помолчав, президент произнес: «Хорошо». И опустил трубку.

Александр Сергеевич глянул на часы – половина второго. Пора ехать на переговоры. Даже сейчас он не сомневался в их необходимости. Он взял папку с документами, приготовленную Виктором Петровичем, направился к выходу, но тут вновь зазвонил прямой телефон. Пришлось бежать назад. Подняв трубку, он услышал:

– Прошу вас зайти.

Президент стоял у окна, глядя в сторону Арсенала. Уловив шум, повернул голову. Он был мрачен, его лицо казалось непомерно тяжелым. Медленно обошел стол, сел в кресло, указал Александру Сергеевичу на место за приставным столиком.

– Министров я пригласил на семь вечера. Хочу понять, что у каждого за душой. Нужна определенность. – Последовала пауза. – Все может рухнуть к чертовой матери. А они пытаются осторожничать. Выжидают.

– Есть такое, – поспешил согласиться Александр Сергеевич.

Президент погрузился в свои мысли. Самое время было сказать ему про намерение продолжить переговоры. Александр Сергеевич сообщил, что опаздывает в Свято-Данилов монастырь. Президент глянул с великим удивлением.

– Вы думаете, это надо после того, что произошло?

– Я бы не отказывался от нашего участия. По крайней мере, нас не смогут обвинить в срыве переговоров. С другой стороны, все-таки есть надежда остановить стрельбу. – Он умолчал еще об одном доводе: в нынешних обстоятельствах проще хоть что-то делать, чем ждать.

Президент помолчал, глядя перед собой, потом выдавил:

– Хорошо. Езжайте.

Солнце нагло торчало над Кремлем, когда он садился в машину. Природе не о чем было печалиться. Она жила по своим законам.

Покинув Кремль и свернув налево, на мост, автомашина вскоре катила по Люсиновской. Александр Сергеевич смотрел в окно – обычная картина: люди на тротуаре, идут по своим делам, разговаривают, ждут троллейбус. Будто ничего не происходит. Будто нет опасности, грозящей сломать привычную жизнь, обернуться большими несчастьями. Не только президент, но и он отвечает за этих людей, за их безопасность.

Когда Александр Сергеевич вошел в зал, где шли переговоры, выступал посланец другой стороны.

– Произошло непоправимое. Сегодня в Москве льется кровь. Правду скрывают от народа России, – падали фразы.

– В недопустимые условия поставлены те, кто находится в Белом доме. Отключена связь, нет электричества, воды, не работает канализация. Это намерение взять измором…

Александр Сергеевич, в свою очередь, требовал прекращения стрельбы, настаивал на выполнении указа тысяча четыреста. После него выступал патриарх. Его слова об ответственности перед Россией и перед Богом каждый, похоже, понял по-своему.

Переговоры напоминали скучное соревнование, что-то вроде вялого перетягивания каната. В кулуарах звучали более резкие слова.

– Ельцин сознательно вел страну к путчу в последние полтора года. Он – преступник. Его надо судить, – горячился оппонент.

– А я считаю, что созыв чрезвычайного съезда – пик психоза. – Александр Сергеевич старался говорить как можно спокойнее. – Амбиции тех, кто раскручивает противостояние, непомерны. Роли вождей распределены, власть имеет для них реальный запах. Только это ими движет. Неужели вы не видите?

– Кремль – механизм и атмосфера власти. А власть у нас византийская по своей сути. Заговоры и подковерные интриги – ее основа.

Договориться не получалось. Недовольный собой и бесполезной тратой времени, Александр Сергеевич вернулся в Кремль. Немного позже он был свидетелем встречи президента с министрами. Разговор постоянно увязал в паузах, в недомолвках. Тягостное ощущение не покидало Александра Сергеевича.

Министр обороны, коренастый, круглолицый, с тяжелым подбородком, обращаясь к президенту, едва слышно выговорил:

– Нужен письменный приказ, Борис Николаевич.

– Что?! – изумился президент.

– Письменный приказ, – прозвучало в нахлынувшей тишине.

Президент на секунду опешил.

– Какой тебе письменный приказ? Ты – министр обороны. В Белом доме засели бандиты с оружием. Ты обязан их устранить, чтобы в стране воцарились мир и порядок.

Министр отвел глаза, промолчал. Но было видно, что он не согласен с подобными доводами.

Силовики расходились с каменными лицами. Александр Сергеевич поймал за локоть министра обороны.

– Ты чего, Паша?

– Е… твою мать. Случись что, устное распоряжение не предъявишь, – зло выговорил тот. – Они возьмут верх, а мне отвечать?!

И пошел решительным шагом по коридору.

Вскоре стало ясно – ситуация полностью выходит из-под контроля. Александр Сергеевич сидел в своем кабинете вконец расстроенный. Он не ведал, что делать. Он растерялся.

«Неужели решатся на штурм Кремля? – мучил он себя.

– А если не решатся, какая разница? Выходит, все кончено? Все напрасно?»

Он вспомнил, что в решающую ночь августа девяносто первого они с президентом были в Белом доме. С волнением ожидали исхода. «Тогда мы победили, – прошептал он. – Какая ирония – теперь в Белом доме наши враги. Теперь все по-другому… А власть на самом деле византийская. Что тут кривить душой».

Телефонная трель прервала его размышления. Звонила жена. Будто почувствовала, что несчастие рядом, и все может рухнуть.

– Саша, как дела?

– Плохо, – вырвалось у него. – Очень плохо. Я сегодня не приеду. Мне надо быть здесь… Галя, если что случится… береги себя. И детей.

– Саша, ты меня пугаешь.

Он понял, что сказал лишнее. Зря.

– Не волнуйся. Думаю, обойдется. Хотя ситуация не простая. Все, я занят. Целую.

«Почему так не везет России? – с надсадной тоской думал он. – Почему судьба все время кидает нас в испытания?.. Чем все кончится? Сохраним ли жизнь? А власть? А страну?.. Знать бы ответ».

Он не знал.

XIV. Старый дом

«Лень является истинным двигателем прогресса», – любил повторять Михаил Семенков, строя при этом такое лицо, словно он сожалеет о подобном факте, но ничегошеньки поделать не может. Семенков был талантливо ленив. Потому он и обожал компьютеры, что они освобождали от массы ненужных дел – сиди себе да нажимай на клавиши. Любой документ, любое письмо Семенков переделывал помногу раз. Он пытался достичь совершенства: легкого стиля, ясности мысли. Если бы не компьютер, пришлось бы изводить кучу бумаги, без конца зачеркивать неудачные слова и предложения, переписывать набело. Это было бы катастрофой. Живи он в прошлом веке – застрелился бы. Слава Богу, он жил на исходе двадцатого века. И он точно знал: компьютеры изобретены людьми, понимающими толк в лени.

Семенков жаждал часами сидеть за своим компьютером, не вставая ни на секунду, не отвлекаясь ни на что постороннее. Все остальное было лень: стоять в очередях в столовой или в магазине, ехать в переполненном метро на работу, лень лгать, потому что потом надо напрягаться и держать в памяти, о чем лгал, лень кого-то чернить, оттеснять, смотреть в рот начальнику, льстить вышестоящим. Ужасно лень.

Увы, сидеть неотрывно за компьютером не удавалось. С тех пор, как он попал в Кремль, жизнь Семенкова стала сплошной суетой. То он мчался куда-нибудь – отвозил, привозил, выяснял, устраивал, то разыскивал кого-либо, то срочно готовил самые неожиданные справки. Впрочем, Семенков смирился: времена были тяжелые, а платили в Кремле нормально, по крайней мере, много больше, чем в институте, откуда он ушел. Конечно, существовали и другие возможности, кое-кто из приятелей занялся бизнесом, только дело это было ненадежное, хлопотное, да и опасное – донимали рэкетиры. Короче, государственный заработок у президента России вполне устраивал Михаила, а потому надо было терпеть суету и в меру обозначать старание, чтобы не оказаться на плохом счету.

Суетливые дни сливались в суетливые недели, из которых складывались суетливые месяцы. Это походило на сплошное сумасшествие. И ощущение того, что время движется, порой покидало Семенкова.

«Как там, в Кремле?» – спросила однажды Наташа, его жена. «Что ты имеешь в виду?» – вяло поинтересовался Михаил. «Ну… там президент сидит, – уважительно произнесла она. – А раньше Горбачев с Брежневым сидели». Скептически глянув на супругу, Семенков снисходительно проговорил: «Да обычно там. Ничего такого. Работаем». «Здание, наверно, какое-то особое?» – не унималась жена. «Здание как здание. Старое, с привидениями. Скоро будут ремонтировать». Ее глаза вспыхнули: «Ты мне про провидения не говорил». «Я их пока не видел».

О привидениях разговор особый. Как-то Михаилу приснился необычный сон. Виделось ему, что он идет по кремлевскому коридору, непривычно тихому, пустому. Здание будто вымерло, давно и бесповоротно. Вдруг легкие шаги впереди. Навстречу – молодая женщина. Стройная, невысокого роста. В допотопном белом платье, с темными волосами, собранными на затылке в пучок. Лицо живое, быстрое.

Смотрит на Семенкова темными ласковыми глазами так, словно хорошо знает его. Но он уверен – это ошибка.

Странный трепет у него в груди, там, под сердцем. Он понимает – что-то должно последовать. Приятное будоражащее ожидание. Поравнявшись с ним, она останавливается. В глазах игривый укор.

– Куда ты пропал? – спрашивает она. – Я заждалась.

Михаил в замешательстве. Они знакомы? Выходит, это он, Михаил, что-то перепутал?

– Идем скорее. Или у тебя опять дела?

Он хочет сказать: «Вы ошиблись». И неожиданно для себя произносит:

– Надя. Наденька. Ты важнее всяких дел.

– Наконец-то, – ее улыбка полна счастья. – Сколько должно было пройти времени, чтобы ты понял это.

Они идут вместе. Куда, он не знает, но это неважно. Он полон желания взять эту женщину. И не может понять, как она отнесется к этому. Она поворачивает голову, на лице заговорщическая улыбка – она прочитала его мысли. Она хочет того же.

Михаил видит комнату с высоким потолком. Большая кровать блестит никелированными спинками. Одеяло отброшено. Женщина тонкими пальцами расстегивает пуговицы на груди, через голову снимает платье, затем старомодный белый лифчик, такие же старомодные трусы. Ее небольшие, упругие груди влекут взор, как и темная поросль под выпуклостью живота. Она ложится на кровать, смотрит на него томно и, вместе с тем, оценивающе.

Михаил мигом снимает с себя одежду. Стесняясь своей наготы перед незнакомой женщиной, подходит к ней, ложится рядом. Обнимает, начинает целовать. Она страстно отвечает на его поцелуй. Она – сам огонь. Его желание слиться с этой женщиной становится огромным, жгучим. Но в тот самый момент, когда он собирается осуществить желаемое, когда миг торжества близок, все исчезает…

Он проснулся. Его сердце колотилось. Он прислушался – жена спала. К счастью. Он вспоминал детали сна. Он был в его власти. Что все это означает? Что за женщина? Ее зовут Надя. Но он не знает ни одной Нади. Эту женщину тоже не знает. Она спутала его. Впрочем, глупость. Разве можно требовать от сна логики?

Но что-то подсказывало ему – он встречал эту женщину. Где? Когда? Он силился вспомнить, и не мог.

Утром он снова перебирал в памяти то, что приснилось. Смаковал подробности. Сожалел, что рано проснулся. И с опаской думал, что сказала бы жена, узнай она про его мысли?

Потом, на работе, ни с того, ни с сего пришло к нему: Надежда Аллилуева! Жена Сталина. Михаил видел ее на фотографии. Лет пять назад. Думал тогда, что нашла эта симпатичная женщина в Сталине, мерзком тиране? Как жила с ним? Почему застрелилась? Но он давно забыл обо всем этом. И вдруг – такое!

Выходит, он едва не наставил рога самому Сталину. Правда, во сне. Михаил слышал когда-то, что мать Надежды отличалась свободным нравом и позволяла себе многое. Большое число мужчин было облагодетельствовано ею. Может быть, дочь пошла в нее? Или дело совсем в другом? Была ли она в жизни такой страстной, какой приснилась? Он верил – да! И мечтал о продолжении. Ему хотелось завершить то, что осталось незавершенным. Пусть во сне, пусть. И опять он стеснялся своих мыслей.

Михаила влекла эта женщина, умершая давным-давно. Была в ней та породистость, которая всегда восхищала его в женщинах и которой не имела Наташа. Если бы он мог перемещаться во времени, он встретил бы Надю. И то, что произошло во сне, могло бы стать реальностью.

Почему она приснилась ему? Случайность? Михаилу казалось, что нет. Причина в том, что он работает в Кремле. Может быть, ее дух витает здесь, под этими сводами. И есть между ним и ею что-то неуловимое, тонкое, связующее.

Слухи о привидениях, обитавших в старом здании, доходили до него. Прежде у Семенкова не было никакого желания самому столкнуться с призраком. Лучше без этого. Существуют, и пусть. Но тут он подумал, что с Надеждой стоило бы встретиться. Странное желание не покидало его. Михаилу верилось – она явится ему. Это была игра. Вечерами, когда он оказывался один в коридоре или на лестнице, он ждал, что увидит ее. Вот-вот, сейчас… Но она не являлась. И когда он услышал о предполагаемом ремонте, то забеспокоился: успеет ли что-нибудь произойти до того, как начнутся работы?

То, что грядет ремонт, обсуждалось давно, с лета. Надо было переезжать в соседний корпус, и это волновало всех: какие кабинеты дадут и где, с кем придется их делить? Уважат ли? Не обидят ли, не унизят? Переезд всегда большое событие. Особенно в столь солидном учреждении. Но пролетел август, а великое перемещение не состоялось. Потом президент издал указ, после которого начала стремительно раскручиваться туго сжатая пружина событий – тогда и вовсе забыли про какие-либо ремонты. Все внимание отвлекал большой, отделанный белым камнем дом на набережной Москва-реки: что нового там учудили? Какую пакость еще замышляют? Сведений оттуда ждали с особым нетерпением.

Позже начались митинги под красными флагами, стычки с милицией. Казалось, что неведомый режиссер, отвечающий за грандиозное действо, называемое историей, захотел наполнить особой, зловещей динамикой сентябрьские дни. «Чем это кончится? – волновалась Наташа. – Как ты думаешь, они захватят власть?» «Нет. Все будет нормально», – успокаивал жену Семенков, хотя сам не очень-то верил в собственные слова. Тревога не покидала и его. За толстыми кремлевскими стенами текла обычная суетливая жизнь, разве что справки приходилось готовить чаще. Да и звучало в разговорах сослуживцев: «Сколько это будет продолжаться? Пора принимать жесткие меры». А уж когда появился еще один президент при живом, прежнем, когда принялся пугать разными карами, иные коллеги Семенкова совсем погрустнели. Кривенко, давний обитатель кремлевских коридоров, ходил мрачный, а потом вдруг вспомнил брежневские времена. Это случилось, когда он и Михаил сидели в столовой.

– Тогда не все плохо было, – уверял Кривенко. – Столько не грабили, не убивали. Продуктов не хватало, да. Но стабильность была. Вера в завтрашний день. Думаешь, это мало?

Семенков не стал с ним спорить – старорежимный человек, непонятно как оставшийся в Кремле после того, как власть переменилась. Нет уж, не надо никакой стабильности. Только движение вперед.

В то роковое воскресенье Михаил по собственному почину отправился на работу в середине дня. Сложность момента особенно чувствовалась за кремлевскими стенами. Солдаты с автоматами стояли повсюду. На Ивановской площади притихшими чудищами замерли бронетранспортеры.

Муханов, начальник Семенкова, казался растерянным.

– Это хорошо, что ты приехал, – проговорил он, похоже, не отойдя окончательно от своих размышлений. – Ситуация сложная. Все равно сейчас всех поднимут.

– Чем заниматься? – спросил Семенков.

– Будь на месте. Скоро определимся. Жди.

Михаил даже не стал включать компьютер – не до него было Семенкову. Телевидение показывало, как неистовые демонстранты прорывают шеренги милиции, как дубасят милиционеров. Глядя на источающие ненависть лица, Семенков думал о том, что будет, если они захватят власть. Наверно, арестуют и его, ведь он работал на президента. Может быть, посадят или сошлют куда-нибудь в Магадан. Ему не было страшно за себя. Но зудящее беспокойство за детей повисло в нем, тревожа душу – за сына-второклассника и дочь, которая ходит еще в детский сад.

Пришли сообщения о призывах захватить мэрию и «Останкино», а вскоре штурм стоящего по соседству с Белым домом здания состоялся. Говорили, что нападавшими расстреляны десятки людей, называли известные фамилии. Непрестанно звонил телефон. Знакомые и не очень знакомые люди требовали ответа: что происходит? Где войска? Правда ли, что некоторые полки заявили о поддержке мятежников? И куда вдруг подевалась московская милиция? Во всем городе не сыскать милиционера. Что мог сказать Семенков? Он и сам хотел услышать ответ на эти вопросы. Но другие сотрудники, как и он, торчавшие в тот день в приемной, знали не больше него, а начальник отмахнулся: «Не паникуй. Ситуация под контролем. Работай». Начальник демонстрировал бодрость, но глаза были полны тревоги.

Начальника терпеливо ждал известный депутат, теперь уже бывший. Как всегда элегантный, вальяжный, он сидел, изящно положив ногу на ногу.

– Демократия, это не только желание властей внедрять ее, но и готовность народа к ней, – говорил он, красиво покуривая тонкую сигару. – Нашему народу ближе авторитаризм. Хотя большинство не осознает этого.

Семенков тоже не осознавал, но ему лень было спорить. Какая разница? Сейчас все казалось несущественным. Кроме того, что происходило неподалеку, в километре от Кремля.

– Слышали, они направляют грузовые машины с боевиками к «Останкино»? – Бывший депутат вновь пустил аккуратную струйку дыма. – Намереваются штурмовать.

– Слышали, – ответил Семенков. – Насколько я знаю, меры уже приняты.

– Посмотрим, – изящно прозвучало в ответ. – Мэрию тоже вроде бы защищали. Итог известен.

Что Михаил мог ответить? Он уже видел эти кадры по телевизору: цепочка безоружных милиционеров, молоденьких, испуганных и бесполезных, перед разъяренной толпой, какие-то люди, избивающие ребят в милицейской форме, снимающие с них бронежилеты, шинели, каски; грузовик, таранящий стеклянные двери здания, бывшего в прежние времена символом мировой системы социализма. Все это рождало один вопрос: как такое стало возможно?

Вскоре пошли сообщения о том, что в Останкино рядом с телецентром идет стрельба. Из стоящего неподалеку от телебашни жилого дома звонили в приемную бывшие депутаты, возмущались, рассказывали о новых и новых грузовиках, набитых людьми с красными флагами, которые движутся к телевизионному комплексу.

Странный рокот, возникший неизвестно откуда, начал нарастать, повис над Кремлем. Сотрудники заволновались: что происходит?

– Вертолеты, – пояснил Семенков.

Это еще более обеспокоило присутствующих – чьи вертолеты? Куда летят? Что намерены делать?

– Может быть, десант на Кремль? – Кривенко смотрел на коллег затравленными глазками поверх одетых на кончик носа очков.

На это никто ничего не ответил. Установилась тишина, и лишь рокот по-прежнему наполнял большую комнату.

– Слушайте, они в самом деле садятся, – воскликнул Михаил.

– Только без паники, – голос Виктора Петровича звучал умоляюще.

– Идемте посмотрим, – сказал кто-то, и все кинулись к тому холлу, окна которого выходили на Ивановскую площадь.

Они видели, как два вертолета опустились по очереди на брусчатку посередине между соборами и соседним, расположенным ближе к реке зданием. Винты еще не успели остановиться, как из последнего вертолета вышел, окруженный телохранителями, державшими наизготовку автоматы, Ельцин. Президент и его сопровождающие быстрым шагом приближались к старому зданию, из которого за ними наблюдали Семенков и все остальные. В падающих сумерках выделялась седая голова. Мгновенье, и она стала недосягаема для взоров. Президент вошел в тот подъезд с крылечком, который смотрел на кремлевские соборы и которым он в обычное время не пользовался.