Текст книги "Лилипут"

Но Алекс конечно же молчал. Это было бы просто непростительно – в его возрасте, с его жизненным опытом вот так сорваться и заорать, срывая голос и убивая свои собственные нервные клетки. Он лишь показал бы этим свою слабость. Но душа его не собиралась успокаиваться: «Алекс, а представь, что она однажды не придет домой. Представь, что она ВООБЩЕ не вернется. Представь, что на следующий день ее найдут сгоревшей в перевернувшемся „фольксвагене“. Каково? И не говори, что ТАК не будет лучше! Неужели эта сука, строящая из себя знойную женщину, не заслуживает того, чтобы однажды судьба заставила ее заткнуться раз и навсегда? Представь, что ты один, а эта сука в могиле. А о детях не беспокойся; этих вскормленных твоим горбом хныкающих ублюдков разберут родители твои и этой суки, ведь ты один не в силах будешь возиться с ними. И все наконец устроится. Да, все НАКОНЕЦ устроится! Ты заслужил, чтобы тебя наконец оставили в покое, Алекс! Поэтому представь себе, что…»

Мистер Тревор совершенно успокаивался, когда гости изъявляли желание отправиться домой. Однажды, когда они с женой провожали гостей и Саманта вышла на крыльцо, Алекс сам не заметил, как произнес вслух то, что обычно говорил про себя. (Жена, наверное, услышала бы его, если бы как раз в тот момент не изъявляла «горячие» пожелания всего хорошего людям, садившимся в автомобиль.)

– Ну, ты меня утомила, фригидная сука, довела просто до точки! Господи, хоть бы ты сдохла, наконец! Это было бы лучше и для тебя, и для меня.

Когда дверцы захлопнулись и машина покатила по подъездной дорожке, Саманта повернулась и равнодушно спросила:

– Ты что-то сказал? – Она была измучена, как киноактер после напряженного дня съемок. Глаза впали, черты лица заострились, ноздри раздувались. «О Боже! – подумал Тревор. – Неужели это та женщина, с которой я познакомился двадцать лет назад?» Теперь это была настоящая уродина; так выглядят постаревшие проститутки, годами гробившие свое здоровье. «И эта сука – моя жена?» Тревор ничего не ответил ей, развернулся и направился в кухню, чтобы побаловать себя баночкой пива. Может, двумя; он это заслужил – вечер оказался такой напряженный. Вслед ему понеслись непечатные выражения, вырывавшиеся из нежной глотки его ненаглядной женушки, недовольной тем, что он не потрудился ответить ей хотя бы кивком головы. Еще бы, было задето драгоценное самолюбие этой суки, она совершила оплошность, задав ему вопрос. По большей части Алекс игнорировал любые обращения к нему в этом доме, и Саманта знала об этом, как никто другой. Но она была женщиной импульсивной, нервной и просто не могла все время молчать и никогда не заговаривать с мужем, пусть даже ненавистным. Тревор, естественно, не желал считаться с ее неукротимой энергией, выражая ей молчаливое презрение всем своим поведением, и всякий раз в душе Саманты все моментально вспыхивало, словно куча тряпья, облитая бензином, от брошенной спички. Но для посторонних людей Треворы по-прежнему оставались благополучной парой, у которой стабильные, нормальные отношения.

3

В тот вечер у Алекса ужасно болела голова. Он вышел во задний дворик, надеясь, что на свежем воздухе ему станет легче. Но это не помогло. Алекс практически никогда не пользовался лекарствами, как бы плохо себя ни чувствовал, но на этот раз он не выдержал и решил, что без аспирина не обойтись. Войдя в дом, он почувствовал, как в висках застучало еще сильнее, словно за дверью начиналась особая зона. Алекс болезненно поморщился: какая у них в доме тяжелая атмосфера. Неужели никто из тех, кто к ним приходит, не чувствует этого? Или они просто делают вид, что все о'кей?

Нет, вряд ли. Они не замечали, не чувствовали, потому что, чтобы это почувствовать, человек, наверное, должен быть в таком состоянии, как он сейчас, когда чувствительность становится тонкой, как лист бумаги, и каждый звук, каждое громко сказанное слово отдается в голове катящейся по асфальту пустой железной бочкой; когда каждая клетка становится как бы отдельным существом, позволяя впитывать в себя все без исключения, наполняющее окружающий мир. Алекс никогда еще не чувствовал себя так, как сегодня, когда даже шаги младшей дочери наверху отдавались в мозгу дробью подкованных копыт лошади, бегущей по мощеной улице. Атмосфера давила, как пресс, просто необходимо было принять пару таблеток аспирина. Тревор вошел в спальню и открыл дверцу шкафа Саманты. Он выдвинул полку, где жена хранила огромное количество всевозможных, баночек, целлофановых упаковок, коробочек и прочих вещей, обязанных помочь человеку в тех или иных случаях. Сначала Алекс совершил беглый осмотр глазами; его физиономия невольно приняла брезгливое выражение. Ему неприятно было рассматривать это скопище микстур своей жены; казалось, это заставляло общаться с ней помимо воли. Зрительный поиск ничего не дал.

– Сука, – пробормотал Алекс. – Надо бы заставить тебя сожрать половину этого барахла. – Его волосатая рука начала с опаской шарить среди лекарств, как если бы он искал аспирин в высокой траве, кишащей ядовитыми змеями. Капля пота скатилась со лба на нос, зависнув на самом кончике, и, прежде чем Алекс успел ее смахнуть, сорвалась вниз. ПЛАК! Капля разлетелась на коробке с надписью «Pursennid» миниатюрной лужицей. Лошадь в голове еще сильнее застучала подкованными копытами, будто желая расколоть череп Алекса и вырваться на волю. Широкая ладонь заработала быстрее; теперь уже Тревор отбросил брезгливость и, нагнувшись так, что его нос чуть ли не доставал до полки, стал осматривать все подряд. Но аспирина нигде не было. Как не было и оранжевых таблеток детского аспирина.

– У, СУКА! – взревел мистер Тревор, подняв лицо к потолку. – Чтоб ты не доехала до этого дома, фригидная шалава! Или нет, лучше… – Он внезапно замолчал, словно озаренный какой-то идеей, поднявшей ему настроение. Злая усмешка тронула его губы. – Вечно у нее ни черта не найти, – сказал Тревор, обращаясь к невидимому собеседнику. – Вечный бардак; один-единственный раз что-то понадобилось, так невозможно найти. А все из-за этой суки!

Он медленным движением выдвинул полку до конца и, отпустив руку, сделал шаг в сторону. Прежде чем полка с грохотом упала на пол, раздался град падающих баночек и коробок. Дело довершила полка, после чего воцарилась тишина. Одна баночка укатилась под кровать. Тревор равнодушно посмотрел на разбросанные по полу лекарства и процедил сквозь зубы:

– Теперь ты наведешь порядок. – Улыбка вновь тронула его губы. – Хотя, если тебя устраивает… можешь оставить, как есть.

Он зашелся отрывистым низким смехом. Но веселье быстро угасло, вытесненное новым приступом головной боли. Алекс посмотрел на пол в надежде, что теперь, когда все раскатилось в разные стороны и не составлено плотно на полке, ему на глаза все-таки попадется аспирин. Тщетно! Bo-видимому, его здесь просто не было. Тревор опять мысленно пожелал своей жене счастливого конца; он был уверен, что, если бы сейчас заявился, к примеру, полицейский и сообщил ему, что Саманта попала в аварию, это даже не ухудшило бы ему настроение, не говоря уже о горе, слезах. Эта сука набила свой шкаф всяким барахлом, а самого нужного лекарства не удосужилась положить. Лошадь в голове пошла в галоп, и Алекс решил, что на заднем дворе ему все-таки было лучше. Что ж, придется там посидеть; в эту минуту его жгло желание придушить свою законную половину, набив ей рот таблетками. Он подошел к двери, положил указательный палец на выключатель, открыл дверь и… В холле было темно, и там кто-то был. Тревор почувствовал чье-то присутствие. До того, как он понял, кто это, прошла секунда, но она растянулась невообразимо. Мысли ворвались в мозг и завертелись как вихрь. Алекс даже не предполагал, что человек может так быстро думать. Ему вспомнилось, как однажды ночью, идя в ванную, он услышал какое-то бормотание. Тогда Алекс чуть не обмочился на месте. Потом понял, что это во сне разговаривает Рори. Возвращаясь в спальню, Тревор остановился, заметив что-то странное. Ему показалось, что парень… как будто отвечает на чьи-то вопросы. Но эти вопросы в таком случае кто-то задавал так тихо, что Алекс, кроме голоса Рори, ничего больше не слышал. Нет, это полная ерунда. Кто мог сидеть у парня ночью и как он мог пробраться в дом? Стопы ног замерзли, Алекса пошатывало со сна, так что он поспешил вернуться в теплую постель. Разговоры во сне дело обычное. Очень многие люди разговаривают во сне, даже не подозревая об этом, и Тревор выкинул все это из головы. И вот теперь вспомнил! Вспомнил, почувствовав чье-то присутствие, как будто кто-то поджидал его в темноте. Тревор готов уже был завопить от страха (головная боль была забыта), ноги сами попятились, когда вдруг послышался голос:

– Па, что случилось? – Это была Анна.

Теперь он понял, что именно присутствие младшей дочери он и почуял еще до того, как она успела открыть рот. Только вот принял ее черт знает за кого. Ну, конечно, Анна была дома, и она спустилась со второго этажа, услышав странный грохот в спальне родителей, как же он не подумал об этом? Он так углубился в себя, что позабыл, что в доме не один. Одновременно с волной глубочайшего облегчения мистер Тревор почувствовал, как по бедру побежала вниз теплая струйка. Краска бросилась ему в лицо – он умудрился ОБМОЧИТЬСЯ! Пожалуй, не случись этого, Алекс ограничился бы двумя-тремя словами, притом не очень обидными. Теперь же Тревор не мог даже сделать вид, что не замечает младшую дочь, как это часто делал. Для Алекса существовал лишь один объект – Анна. Непроизвольно мужчина переложил на нее и злость, которая по праву принадлежала жене. Бешенство было таким сильным, что с минуту Тревор не мог произнести ни слова. Анна приблизилась на шаг к нему и, щурясь от света, падавшего из спальни, встревоженно спросила:

– Ты что, упал, па? – Она смотрела на него своими крохотными глазенками, и Тревору чудилась в них насмешка. Ему даже показалось, что еще немного – и вредная девчонка, эта проныра, спросит: «Па, а почему у тебя спереди мокро?»

– Что ты здесь делаешь, маленькая СУКА? – завизжал Тревор. Гнев, страх, запах собственной мочи, ненависть, головная боль, неудовлетворенность этой проклятой жизнью, обида на туполобых деток и жену-стерву – все смешалось в невообразимый огненный коктейль, обжигавший ему душу. – Что ты, мать твою, здесь ДЕЛАЕШЬ?

– Па? – В глазах девочки появился животный страх, она не могла отвести взгляд от красной как помидор, разъяренной физиономии отца. – Я не…

– ЗАТКНИСЬ! – гаркнул Тревор. Испуг в глазах дочери произвел на него обратное действие, только подогрев его ярость. – Какого черта ты торчишь под дверью у спальни родителей? Какого черта…

– Папочка, я думала…

– …ты суешь свой нос куда тебя не просят, маленькая засранка!

– Па, почему ты…

– Закрой свою вонючую пасть, маленькая сучка! – Тревор схватил дочь своими широкими лапами за тонкие плечики. – Я знаю, ЧТО ты тут делала! – заорал он. Пожалуй, в этот момент в нем зашевелилась подспудная мысль, что перед ним ребенок и что он может сломать ей ключицы, если не возьмет себя в руки.

– Па… мне больно… – Из глаз Анны выкатилось по слезинке, она говорила с опаской, точно боялась, что от ее жалоб только станет еще хуже.

– Я не знаю, что я с тобой сделаю, если ты еще раз полезешь мне под ноги, когда я спешу.

– Мне… больно… – жалобно пробормотала Анна. – Отпусти меня, па. Пожалуйста. Я больше никогда не…

Не дав дочери договорить, Тревор закатил ей смачную затрещину. Колени девочки подогнулись, и она осела на пол. Под детские всхлипывания Тревор направился к ванной.

– Я всем расскажу, что ты меня бьешь! – вдруг выкрикнула Анна ему вдогонку.

Тревора будто кто-то со всей силы ударил в спину. Он резко остановился и медленно повернулся к дочери.

– Что… что ты сказала? – хрипло спросил он.

Анна перестала плакать, догадавшись, что явно сболтнула лишнее:

– Па, я пошутила… я не… не скажу ничего про… никому. Только не бей меня…

– Не скажешь ничего про… что? – прошипел Алекс. Он совершенно забыл, что обмочился. – Не скажешь про что? – заорал он. – Про что? Тебе разве есть про что рассказывать?

– Папочка, па, я не… я не… не буду, больше… не буду… честно… я больше… – Она отодвигалась от него, скользя задом по полу и отталкиваясь ногами.

– Может, ты заодно расскажешь, как подслушивала под дверью, как крутилась здесь и чуть не испугала меня до смерти? Может, заодно ты расскажешь и это?

– Я не подслуши…

– Молчать! Чтоб я тебя не слышал! – зашипел Тревор. – Лучше молчи! – Рассудок его вновь затуманился, в ушах зазвучали чьи-то укоризненные голоса, а перед глазами замаячило широкое, с двойным подбородком лицо шефа: «Мистер Тревор, мне с трудом верится, что такой порядочный, ответственный и вежливый человек, как вы…» – Молчи, маленькая сучка! – рявкнул Алекс, и образ полного человека исчез.

Девочка уже не пыталась открыть рот, она сжалась, как затравленный волчонок, и остановившимися глазами смотрела на отца, напоминавшего ей теперь какого-то разъяренного монстра из мультфильма.

– Ты… – Тревор осекся; он заметил темное пятно на штанине брюк. Левое бедро там, где пробежала струйка мочи, пощипывал неприятный холодок. – Убирайся в свою комнату! – приказал он, поворачиваясь к дочери спиной, чтобы она, не дай Бог, не успела проследить за его взглядом. – И чтобы я сегодня тебя больше не видел!

Тревор поспешил в ванную. Анна с трудом поднялась с пола, ноги ее дрожали. Холодными ладонями вытирая слезы, она подошла к лестнице и уже там, не выдержав, обернулась и негромко произнесла:

– Чтоб ты сдох, козлиный член! Чтоб ты сдох и больше никогда не проснулся! – Потом зарыдала еще громче, давясь солеными слезами.

4

Саманта появилась неожиданно. Буря, разразившаяся вскоре в доме Треворов, не позволила Алексу как следует поразмыслить о странности такого внезапного появления жены. Ведь он не слышал ни как подъехал ее «фольксваген», ни как она открыла дверь в кухне, соединявшую дом с гаражом, ни стука ее высоких каблуков – ничего этого он не слышал. Хотя обязательно должен был услышать!

Алекс скинул в ванной одежду и с брезгливым выражением на лице вымылся под душем. Головная боль немного утихла, теперь его мучил стыд, который он, сам того не сознавая, пытался превратить в чувство гнева и ненависти, направленное на других. Кипя злобой, он вернулся в спальню и развалился на широкой двуспальной кровати. Он чувствовал, что, появись в этот момент жена, он не совладает с собой. Конечно, на следующее утро он пожалел бы о том, что сделал, увидев свою супругу с синяками, тем более не дай Бог на лице. Однажды Алекс уже оказывался в подобном неприятном положении, когда Саманте пришлось объяснять всем, почему это она в такую жару надела блузку с высоким воротником. «Что вы, мне ничуть не жарко!» Это случилось в конце июня, стояла страшная жара. Алекс только-только закончил ужинать и, выходя из кухни, столкнулся в дверях с Самантой. По правде сказать, Алекс был в таком состоянии, что мог вспыхнуть как порох даже без всякого повода. Настроение у него было просто отвратительное и, чтобы разгорелся скандал, хватило бы даже двух слов жены о погоде. К несчастью, Саманта, прожив столько лет с мужем, так и не научилась распознавать его душевное состояние. Вот почему, глядя в спину удалявшегося мужа, она сердито проговорила:

– Ты хоть раз за собой уберешь со стола, черт бы тебя побрал? Хоть раз! Неужели нельзя хотя бы положить тарелки в раковину? – Голос Саманты сорвался на визг. Волосы разметались, глаза метали молнии. – Я тебе что, домработница?

Алекс, никогда не отличавшийся многословием, и на этот раз не изменил себе. Подталкиваемый ненавистью, искавшей выхода, он подскочил к жене.

– Замолчи, ты… сука! – только и сказал он.

Лицо Саманты исказилось от негодования.

– Что?! – закричала она. – Кто?.. Я?.. – Но не договорила: Алекс, размахнувшись, ударил ее ладонью.

Если бы Саманта не успела отклониться, на следующий день под глазом у нее красовался бы здоровенный синяк, а пикантность ситуации была в том, что завтра, в субботу, они были приглашены на вечеринку к шефу Алекса – мистеру Вербицки. Хозяин накануне снова напомнил о ней Тревору.

«Я почти не вижу твоей супруги, Алекс, – сказал он. – Мы все, надеюсь, одна большая семья, поэтому я буду очень рад, если ты придешь ко мне вместе со своей красавицей женой. Нехорошо, мой друг, ходить повсюду одному. Я помню, как ты скучал без нее в прошлый раз. С ней, я думаю, ты будешь не такой молчаливый».

«Непременно, мистер Вербицки», – ответил Алекс Тревор.

«Надеюсь, она здорова? Я имею в виду – ничто не помешает ей приехать с тобой?»

«Нет. Ни в коем случае, – поспешно проговорил Алекс – С ней все в порядке, и мы обязательно будем у вас в субботу вдвоем. Обязательно».

На том и расстались. И если б вдруг оказалось, что у Саманты фонарь под глазом, завтра Алексу пришлось бы срочно придумывать какую-нибудь историю, желательно правдоподобную, чтобы объяснить отсутствие жены. А Тревор не был уверен, что это у него получилось бы уж очень правдоподобно, так что у недоброжелателей впервые появился бы повод шептаться между собой, что семейная жизнь Алекса не так уж и благостна, как все думают. А ведь стоит пробить разок стену, разрушить ее потом намного легче. Синяк на лице Саманты как раз и стал бы той самой первой пробоиной в стене, которую Треворы воздвигли, дабы отгородить свою семейную жизнь от посторонних глаз. Но миссис Тревор успела немного отклониться, и удар жесткой руки мужа пришелся в шею, на несколько дюймов пониже левой щеки. Пока из уст Саманты лилась потоком отборная брань, след от удара наливался цветом переспелой сливы. Физическое доказательство неджентльменского отношения к жене отрезвило Алекса, но было уже поздно: на очаровательной шейке миссис Тревор расползался кляксой большой синяк. Ее мужу пришлось терпеть проклятия по своему адрес до поздней ночи. Весь следующий день Саманта посвятила приготовлениям к вечеринке. Она переворошила весь свой гардероб, пока не остановилась наконец на шелковой бирюзовой блузке с высоким воротником, который скрывал синяк от посторонних глаз. И все же, подъезжая к трехэтажному коттеджу шефа Алекса, Саманта испытывала ощущение, что выглядит нелепо. Что касается Алекса, то у него весь день вертелась в голове мысль, что если бы жены не было на свете, то не было бы и проблем. Весь вечер Алекс Тревор чувствовал себя не в своей тарелке.

К счастью, в тот раз все обошлось – красота Саманты отодвинула тему высокого воротника в столь неподходящую погоду на второй план, но Алекс надолго запомнил, как порой опасны бывают собственные ошибки. И теперь, лежа на кровати, он мысленно приказывал себе ни в коем случае не пускать в ход руки, если Саманта вдруг сейчас заявится. Живи Алекс Тревор пару сотен лет назад, когда муж считался полноправным хозяином своей жены, а телесные наказания провинившихся детей были делом привычным, он конечно же чувствовал бы себя вольготнее и не был бы так внутренне зажат. Родители и общество внушили маленькому Алексу определенные непреложные истины. Алекс учился улыбаться незнакомым людям, когда улыбаться вовсе не хотелось; Алекс учился говорит «извините», когда хотелось выругаться; Алекс учился не показывать свое недовольство кем-то или чем-то перед людьми, стоявшими выше его, когда хотелось повернуться спиной к этим людям и показать им голую задницу; Алекс учился. Действительность приучила его не делать того, что в данное время и в данных обстоятельствах так или иначе обернулось бы против него самого. Но свои мысли сдерживать Алекс не учился. В самом деле, что в этом страшного, если ты можешь отвести душу на ком-нибудь хотя бы мысленно? Если ты кому-то сладко улыбаешься, то какое ему дело до того, что стоит за этой улыбкой – искренняя доброжелательность или злость и отвращение? Когда Алексу было шестнадцать лет, он как-то раз, слушая по телевизору выступление проповедника, задумался о том, есть ли ад на самом деле. Юный Тревор не пришел к какому-либо определенному выводу, но одно уяснил себе твердо: чтобы не попасть туда, куда не хочешь, надо всего лишь НЕ ДЕЛАТЬ того, что туда ведет. Если он не убил, не украл, не посягнул на имущество соседа или на его жену и так далее, то он ЧИСТ! Ведь он ничего этого не сделал, как не будет делать и в дальнейшем. Молодой человек держал эти мысли при себе, не желая проверять на прочность свое открытие. Некоторые люди придумывают себе рамки, за которые, по их мнению, выходить нельзя никогда. Алекс, став взрослым, нашел себе сосуд, в который можно сливать всю свою злобу, недовольство и раздражение, – собственную семью. Так уж получается, что для большинства это – единственное место, где человек может быть самим собой. Нахватав за день отрицательных эмоций, как продуктов в супермаркете, люди несут все это в свою семью, где НЕТ никаких рамок. Алекс жил как бы в двух мирах: один – его дом, другой – город. В этих двух мирах были как будто два разных человека. Иначе и быть не могло. Конечно, эти два мира были очень тесно связаны друг с другом, настолько тесно, что приходилось постоянно следить за тем, чтобы неполадки в одном не нарушали порядка в другом (городе). Алекс Тревор отлично помнил вечер, когда поставил своей жене синяк. Это был единственный срыв за все годы их супружества, после которого остался физический след. В этом отношении (если не принимать в расчет ту роковую несдержанность) Алекса можно было считать почти идеальным супругом. Он не желал, чтобы тот вечер повторился, но не потому, что ему не хотелось избить жену, а потому, что это создает определенные ПРОБЛЕМЫ, а у него и так хватало неприятностей. Бесспорно, про себя (в мыслях) избиение жены было самым легким наказанием и не вело к неприятным последствиям. Тревор привык держать очень многое в себе (как и совершать мысленно); это было удобно, безопасно, это казалось вполне естественным, словно какой-нибудь потайной ход, которым можно воспользоваться, если дом загорится.

Алекс лежал и надеялся, что Саманта даст ему полежать спокойно по крайней мере полчаса, прежде чем появится. К нему постепенно возвращалось его душевное спокойствие, то есть такое состояние, когда он наружно спокоен, хотя про себя проклинает всех подряд. Он не жалел о том, что ударил Анну. Появись она сейчас, он ударил бы ее снова… только, на всякий случай, по мягкому месту. Тревор уже представлял себе, как начнет разоряться Саманта, увидев разбросанные на полу лекарства, а он спокойно попросит ее заткнуться. Конечно же она не замолчит, тогда он…

Дверь внезапно открылась, и его супруга с многообещающей улыбкой на лице вошла в спальню, громко захлопнув за собой дверь. Ее каблуки выбивали дробь, пока она не ступила на ковер, и она… пошатывалась. Она была ПЬЯНА! Однако сколь удивителен ни был сам по себе этот факт, первая мысль Алекса была совсем не об этом. Он был поражен сразу несколькими обстоятельствами. Жена не водилась с соседями, а значит, не могла сидеть у кого-то из них несколько часов подряд. Следовательно, она ездила куда-то на машине (свой «понтиак» Алекс оставил у крыльца и не стал загонять в гараж). Алекс почувствовал непреодолимое желание вскочить с кровати и сбегать посмотреть, стоит ли возле дома «фольксваген» жены (позже он убедится, что машина Саманты оставлена на подъездной дорожке, едва не касаясь своим бампером крыла «понтиака», но тогда это уже не показалось ему столь важным). Но не мог же он просто так вот вскочить и помчаться смотреть машину. В конце концов, жена была явно подшофе (чего никогда, ну, почти никогда на случалось), и ее могли подвезти… по такому случаю. И все-таки даже в этом случае Алекс должен был услышать шум подъехавшего автомобиля. Но он не услышал его! Дальше. В доме тихо. По-видимому, нет ни Рори (впрочем, этот болван, даже если и дома, закрывается в своей конуре и сидит там как пришитый), ни Стефи. Анна получила приличную трепку и сейчас, наверное, в своей спальне… и ей не до веселья. В общем, в доме была полная тишина: ни криков дочерей, ни работающего телевизора или радио. А Канзас-стрит в летний вечер – прямая противоположность Пятой авеню Нью-Йорка, так что Саманта никак не могла подъехать к дому неслышно из-за шума множества проезжающих мимо машин. Еще туда-сюда, если б они жили в центре, но не здесь же! За те четверть часа, что он лежит тут, по Канзас-стрит вообще не прошло ни одной машины. Можно было, конечно, допустить, что Алекс так задумался, что не обратил внимания на урчание двигателя, хотя в состоянии задумчивости он, наоборот, становился очень восприимчив к звукам внешней среды, словно опасался, что кто-то, застав его врасплох, сможет прочитать черные мысли по его лицу. Ну ладно, оставим машину. Саманта, цокая по паркету, подняла такой шум в спальне, словно это какая-то мастерская или тир. Когда она входила в дом на своих высоченных шпильках, Алекс слышал ее шаги, даже когда был включен телевизор, но сегодня… сегодня в доме стояла мертвая тишина, ничем не нарушаемая, и все же Алекс не слышал шагов жены, даже когда она уже была под дверью спальни. Ни шума «фольксвагена», ни стука дверей, ни цоканья каблуков – ничего! Может, она хотела устроить ему сюрприз? Однако глава семьи недолго ломал голову над странными обстоятельствами, сопутствовавшими приходу супруги. Будь сегодняшняя ситуация обычной, Алекс, возможно, заговорил бы об этом с Самантой, нарушив ради этого свое неизменное пренебрежительное молчание, которым он встречал почти все обращенные к нему вопросы. Он попытался бы выяснить, почему он не слышал, как она приехала, вошла в дом и дошагала до самой спальни, хотя не спал, не медитировал, не был пьян, не орал во всю глотку и даже не пел гимн США. Но ситуация была абсолютно непохожей на все, что когда-либо происходило между ними. Саманта НИКОГДА не приходила пьяной и с такой плотоядной улыбкой, словно была девочкой по вызову и делала свою работу с удовольствием. Она успела приблизиться к Алексу на несколько футов, прежде чем он это понял, и странные обстоятельства мгновенно вылетели у него из головы. Появилась нечто иное, казавшееся в тот момент интереснее.

– О, дорогой! – Миссис Тревор выкрикнула это так, словно ее ущипнули за зад. – Как хорошо, что ты здесь и ждешь меня!

Она резко остановилась, расставив ноги и уперев руки в бока. Голова склонилась набок, рот был полуоткрыт, глаза блестели, как у голодной женщины, увидевшей долгожданного партнера. Алекс хотел выкрикнуть: «С чего это ты взяла, тупая дура, что я жду тебя?», но его удивление было так велико, что он, будто поддразнивая жену, лишь открыл рот. На миг у него мелькнула мысль (от которой он чуть не расхохотался): уж не произошел ли с его женой какой-нибудь несчастный случай, из тех, о которых пишут газеты? Может, ей на голову упало что-то достаточно тяжелое, чтобы она потеряла сознание, но недостаточно тяжелое, чтобы проломить череп. И вот, пожалуйста!! У этой чокнутой отшибло память, только… не всю, а частично, после чего Саманта, не по своей вине конечно, забыла, какие у нее с мужем отношения. Она, бедная, наверное, решила, что они занимаются любовью каждый день. Как будто увидев что-то ободряющее во взгляде Алекса (он так и не понял что), Саманта заулыбалась еще шире и своей нетвердой походкой стала обходить кровать, чтобы подойти к нему. Алекс по-прежнему был не в состоянии вымолвить ни слова. Он не понимал, какого черта она ведет себя так, но в груди вновь начала подниматься злоба, отошедшая было на задний план. Миссис Тревор с трудом повернула налево, словно неопытный водитель в узкую улочку. Она на секунду приостановилась, когда ей на глаза попались разбросанные по полу лекарства и другие принадлежности из аптечки. Тревор поймал ее взгляд и сам посмотрел в ту сторону. Он уже позабыл про этот хлам, выброшенный вместе с полкой из шкафа жены. Саманта, не переставая улыбаться, пробормотала:

– Сколько коробочек! – и захихикала, совсем как маленькая девочка, рассматривающая порнографию. Затем она подняла голову, и Алекс понял, что ее ничуть не смутила выпотрошенная аптечка, либо… она была так пьяна, что до нее просто не дошло, что это такое. – Дорогой, – пробормотала она еще раз и… опять захихикала. – Я… я… – Она не договорила, прыснув со смеха. – Как хорошо, что ты дома, – закончила она наконец. – Ты – ДОМА! – отчетливо произнесла она. Улыбка не сходила с ее лица; язык, словно маленькая змейка, выглядывал из полуоткрытого рта, касаясь сухих губ с остатками помады. – Дорогой! – Она подошла к кровати и села.

Тревор почувствовал запах виски, и его передернуло. Пока она приближалась к нему, Алекс еще был под впечатлением от необычности ее состояния, но теперь, когда он, увидев разбросанные лекарства, вспомнил о том, как всего полчаса назад сходил с ума от головной боли и так и не смог найти аспирин, его душой снова безраздельно овладела злоба. Теперь его уже не интересовало, почему и где напилась Саманта и с чего это вдруг ей вздумалось изображать перед ним любящую жену. Он был в бешенстве. И хотя головная боль почти прошла, он вдруг сразу припомнил все, что когда-либо вызывало у него недовольство. НИКОГДА еще он не испытывал такой ненависти к ней, как сегодня. Он даже был готов поставить ей в вину то, что родила эту сучку Анну, напугавшую его сегодня так, что он обмочился, как мальчишка. Он был просто в ярости оттого, что жена говорит ему «дорогой», что она садится рядом и ее рука уже елозит по его бедру. Если когда-нибудь ему и хотелось ее убить, то сейчас это желание стало почти непреодолимым.

– Дорогой, я… Ты не хочешь… попробовать меня? – Саманта улыбалась, дыша в лицо мужу парами виски. Она придвинулась еще ближе, рука ее уже подбиралась к его промежности. – Я сегодня думала… о тебе весь день. Почему бы нам не расслабиться? У меня вчера закончились… эти дела, и… ты… можешь не вынимать, когда будешь… когда будешь… Ну, ты понял. – Она захихикала, нащупав сквозь брюки вялый член мужа.

Алекс изо всей силы ударил ее по запястью. Саманта вскрикнула, отдернув руку.

– Дорогой?

В ее голосе слышалось неприкрытое удивление. Казалось, Саманта совсем этого не ожидала. Последний раз они занимались любовью больше шести месяцев назад. После этого лишь ОДНАЖДЫ один из них изъявил желание; и это был Алекс. Тогда Саманта пробормотала что-то обидное, что-то наподобие: «Раз в три месяца? Ну уж нет, это слишком часто!» Алекс не кричал, не угрожал, он вообще не произнес ни слова. Он просто повернулся на другой бок, но Саманта вдруг чего-то испугалась. В кромешной тьме спальни, не слыша дыхания мужа (хотя обычно улавливала даже самое тихое его дыхание), не ощущая его тело под общим одеялом, она вдруг почувствовала, что не может дышать. Вернее, дышать она могла, но только не было ЧЕМ дышать, как если бы ее поместили в вакуум. В панике она протянула руку к светильнику, и, как только вспыхнул свет, воздух вновь заполнил ее легкие. Пот стекал у нее по лицу, шее, спине. Никогда воздух не был таким сладким, вкусным, таким потрясающе приятным, и Саманта уже не сомневалась в том, что едва не задохнулась. В голове гудело, как после падения с высоты, руки дрожали. Повернись к ней в этот момент Алекс и повтори свое предложение, она бы согласилась. Но Алекс лишь застонал, словно его убивали спящим, и Саманту передернуло. Выключить ночник она не рискнула, так и заснув при свете. А наутро ночник был выключен. Саманта подумала, что перегорела лампочка, но… это было не так. ЩЕЛК! И ночник опять загорелся, пытаясь конкурировать с первыми лучами майского солнца. С тех пор и до сегодняшнего вечера о сексе в этом доме не заговаривали.