Текст книги "Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты"

Ипполит Богданович

<…> Встречались из литераторов того времени и такие, которых в обществе считали образцами светскости. К таким принадлежал всегдашний гость Шувалова, автор «Душеньки», Ипполит Федорович Богданович. Ходил он всегда щеголем во французском кафтане с кошельком на спине, с тафтяной шляпой (клак) под мышкою; если он не садился играть карты, то всегда рассказывал о дневных и заграничных новостях. Он только не любил говорить или даже напоминать о своих стихах и был очень щекотлив насчет произведений своего пера. После выхода «Душеньки» он сделался гостем большого света, все вельможи наперерыв приглашали его и почитали большою честью, чтобы автор «Душеньки» дремал за их поздними ужинами. По выходе в свет «Душеньки» (1778) носилась молва, что Богданович не был ее автором. Злые языки говорили, что у Богдановича жил молодой талантливый человек в качестве переписчика, который, тайком от Богдановича, читал в cвоем кругу отрывки из своей «Душеньки». Этот молодой человек вскоре умер, оставив все свои произведения Богдановичу. Вскоре после этого времени и вышла «Душенька». Может быть, тут и говорила зависть, но современники твердили: в «Душеньке» не Богдановича перо и не его воображение.

(М. Пыляев)

* * *

Богдановичам после родителей осталось наследство небольшое. Ипполит Федорович отказался от своей части в пользу сестер, а себе взял только дворового мальчика, Павла, который с тех пор и находился при нем, на должности камердинера. Он сам учил мальчика, привык к нему, обходился с ним как с родным. Случилось Богдановичу в то время, когда он жил в Москве и служил в Архиве, получить откуда-то или скопить 1600 рублей. Один приятель Павлов, также чей-то дворовый человек, услышав об этой сумме, подговорил молодого и легковерного Павла украсть ее, а после бежать вместе с ним. Между тем сам он, принявшись за такую же операцию около своего господина, попался и рассказал весь свой умысел.

Господин отправился к Богдановичу.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал он. А Павел стоял тут же.

– Что прикажете?

– Мне нужно поговорить наедине.

– При этом человеке вы можете говорить все, что угодно; это мой близкий.

– Нет – я прошу выслать его.

– Пожалуй! Что вы желаете?

– Уверены ли вы в этом человеке?

– Как в себе самом.

– Он собирался украсть ваши деньги и бежать с моим человеком, которого я поймал и получил это признание.

Богданович изумился. Распростившись с неизвестным, он призвал к себе виноватого.

– Паша! Не обидел ли я тебя?

– Помилуйте, я вами всегда доволен.

– Но я замечаю, что ты становишься недоволен мною.

– Никак нет-с, ничего.

Богданович не сказал больше ни слова, отправился в Гражданскую палату, написал отпускную, засвидетельствовал ее и, вернувшись домой, позвал Павла.

– Вот тебе отпускная! Зачем ты хотел уйти от меня тайком? Ведь ты бы погиб. Товарищ твой, плут, выманил бы у тебя деньги, ты остался бы ни с чем. Тебе надо было сказать мне просто, что не хочешь жить у меня. Я не стану держать тебя в неволе. Вот тебе половина моих денег.

– Батюшка! Виноват, простите! – закричал Павел и повалился ему в ноги. – Я останусь у вас навеки.

– Пожалуй, – сказал Богданович, – останься, но если ты соскучишься у меня, захочешь уйти, то отпускная твоя будет лежать здесь за зеркалом. Ты можешь взять ее всегда, только, пожалуйста, не бери всех денег, а оставь мне половину.

Этот Павел оставался при Ипполите Федоровиче до его кончины и рассказывал сам об этом происшествии в Курске Михаилу Семеновичу Щепкину.

(«Москвитянин», 1853. Кн. IV)

Гавриил Державин

Державин был правдив и нетерпелив. Императрица поручила ему рассмотреть счета одного банкира, который имел дело с Кабинетом и был близок к упадку. Прочитывая государыне его счета, он дошел до одного места, где сказано было, что одно высокое лицо, не очень любимое государыней, должно ему какую-то сумму.

– Вот как мотает! – заметила императрица. – И на что ему такая сумма!

Державин возразил, что кн. Потемкин занимал еще больше, и указал в счетах, какие именно суммы.

– Продолжайте! – сказала государыня.

Дошло до другой статьи: опять заем того же лица.

– Вот опять! – сказала императрица с досадой. – Мудрено ли после этого сделаться банкротом!

– Князь Зубов занял больше, – сказал Державин и указал на сумму.

Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.

– Нет ли кого там, в секретарской комнате?

– Василий Степанович Попов, ваше величество.

– Позови его сюда. – Попов вошел.

– Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада; этот господин, мне кажется, меня прибить хочет…

(М. Дмитриев)

Императрица имела очень плохой слух, не понимала музыки, но любила ее слушать и приказывала князю Платону Александровичу Зубову устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:

– Когда кто-то играет соло, то я знаю, что, как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы.

(Из собрания Е. Львовой)

А. И. Мусин-Пушкин

В 1794 году президент Санкт-Петербургской Академии художеств Алексей Иванович Мусин-Пушкин, присутствуя в Синоде, через камер-лакея получает от Екатерины II повеление немедленно прибыть во дворец. Пушкин находит императрицу в кабинете, сидящую за столом с листом бумаги, который при входе его, перевернув, она спросила:

– Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?

– Слава Богу, ваше величество, – отвечал Пушкин со спокойным духом.

– Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?

– Ничего, государыня!

– Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.

Сии слова привели его в великое замешательство.

– Я желаю через начальников знать о всяком происшествии во вверенных им местах, – с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: – Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.

– Если вашему величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, – сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии; да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от вашего величества.

– Извольте же, не мешкая, справиться об этом и успокоить меня, – промолвила императрица.

Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы, в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необычное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин узнает, что самоубийца – при типографии промотавшийся комиссар, устрашившийся отчета. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа, по обыкновению, написанное, которое и привозит во дворец.

– Кто ж из нас виноват, сударь? – спросила Екатерина.

– Ни ваше величество, ни я, – отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.

– Вы неправду сказали! – произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.

– Вы неправду сказали, – повторила императрица, – оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновной: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение – вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.

Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени. «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» – сказал он.

(Из собрания П. Карабанова)

Однажды князь Николай Иванович Салтыков поднес императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.

– Это за что? – спросила она.

– Офицер его ударил, – отвечал Салтыков.

– Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».

Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение – пригодился!

(«Исторические рассказы…»)

В царствование Екатерины II Сенат вынес решение, которое императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от него к обер-секретарю и, таким образом, попал в экспедицию.

В тот день в экспедиции был дежурным какой-то приказный подьячий. Когда он остался один, то напился пьяным. При чтении бумаг попалось ему в руки подписанное императрицей решение. Он прочел «быть по сему» и сказал:

– Врешь, не быть по сему.

Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «Врешь, не быть по сему» – и лег спать.

На другое утро он пошел домой, в экспедиции нашли эту бумагу и обмерли от страха.

Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к императрице и бросился ей в ноги.

– Что такое? – спросила она.

– У нас несчастье, – сказал Вяземский, – пьяный дежурный испортил ваш приказ.

– Ну что ж, – сказала государыня, – я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.

Пересмотрели дело, и оказалось: действительно, оное решение было неправильным.

(Из собрания М. Шевлякова)

Некий Я. Ф. Фрейгольд имел место чиновника, которое в то время обогатило бы всякого, но по собственной честности не нажил ничего и вышел из службы чист и беден.

Его представили к пенсиону.

Государыня отвечала, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих очень высоких доходов.

Ей доложили, что он формально ничего не имеет.

– Или он дурак, – отвечала она, – или честнейший человек. Однако в обоих случаях имеет надобность в пособии.

И подписала указ.

(Из собрания М. Шевлякова)

В 1795 году главнокомандующий в Москве Михаил Михайлович Измайлов был вызван Екатериной II в Царское Село. Прогуливаясь с императрицей по саду, он зацепился за дерево и сдернул парик. По трусливому нраву, в сильном замешательстве, он начал извиняться. Екатерина, в продолжение многих лет, будучи к нему милостива, сказала: «К чему?.. Если бы ты был молод и желал нравиться молодой женщине, то подобный случай заставлял бы страшиться отказа; а мы состарились и доживаем век».

(Из собрания П. Карабанова)

Однажды Екатерина II сидела в Царскосельском саду на скамейке вместе с любимой камер-юнгферой своей Перекусихиной.

Проходивший мимо петербургский франт, не узнав императрицу, взглянул на нее довольно нахально. Он даже не снял шляпы и, насвистывая, продолжил прогулку.

– Знаешь, – сказала государыня, – как я обижена на этого шалуна? а я ведь могу остановить его и намылить ему голову…

– Ведь он не узнал вас, матушка, – возразила Перекусихина.

– Да я не об этом говорю… Конечно, не узнал… Но мы с тобой прекрасно одеты… Он обязан был иметь к нам хоть как к дамам уважение… Впрочем, – прибавила Екатерина, рассмеявшись, – надо сказать правду, постарели мы с тобой, Марья Саввишна… а будь мы помоложе, поклонился бы он и нам.

(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. 1)

* * *

В 1796 году несколько молодых людей, проходя довольно близко от императрицы, сидевшей в Царскосельском саду, не обратили (на нее) внимания и даже не сняли шляп. Марья Саввишна Перекусихина хотела сделать выговор, но Екатерина, удержав ее за руку, сказала:

– Оставь их! на нас не смотрят, – стары стали.

(П. Вяземский)

Однажды государыня Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо; приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.

В это самое время докладывают государыне, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко, узнать об ее здоровье. Императрица приказала его принять.

Лишь только граф Безбородко вошел, императрица Екатерина смеясь ему сказала:

– Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила.

(Из собрания Е. Львовой)

* * *

Екатерина зимой сделалась нездоровой, и лейб-медик Роджерсон предложил ей лекарство. Она воспротивилась, сказав:

– Лекарство помешает моим занятиям, довольно и того, что посмотрю на тебя.

Роджерсон, зная ее упорство, предложил прокатиться в санях. Государыня согласилась, почувствовала облегчение и провела спокойную ночь, но на другой день к вечеру головная боль снова возобновилась. Марья Саввишна Перекусихина предложила санную прогулку.

– Хорошо один раз, – отвечала Екатерина, – скажут: какая дура, по ночам катается, и подумают, когда ей заниматься делами.

* * *

Екатерина, 23 августа 1796 года, возвращаясь во дворец от Нарышкиной, заметила звезду, ей сопутствовавшую, в виду ее скатившуюся. Когда Николай Петрович Архаров встретил ее во дворце, она об этом сказала: «Вот вестница скорой смерти моей…» – «Ваше величество всегда чужды были примет и предрассудков», – ответил Архаров. «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», – возразила Екатерина.

(Из собрания П. Карабанова)

* * *

На другой день Екатерина сказала своей приближенной графине А. А. Матюшкиной: «Такой случай падения звезды был перед кончиною императрицы Елизаветы, и мне это то же предвещает».

(М. Пыляев)

Фельдмаршал Г. А. Потемкин

В Турецкую кампанию 1789 года князь Григорий Александрович Потемкин обложил какое-то неприятельское укрепление и послал сказать начальствующему в нем паше, чтоб сдался без кровопролития. Между тем в ожидании удовлетворительного ответа был приготовлен великолепный обед, к которому были приглашены генералитет и все почетные особы, принадлежавшие к свите князя. По расчету Потемкина, посланный парламентер должен был явиться к самому обеду, однако ж он не являлся. Князь сел за стол в дурном расположении духа, ничего не ел, грыз по своему обыкновению ногти и беспрестанно спрашивал: не едет ли посланный? Обед приходил к окончанию, и нетерпение Потемкина возрастало. Наконец вбегает адъютант с известием, что парламентер едет.

– Скорей, скорей сюда его! – восклицает князь.

Через несколько минут входит запыхавшийся офицер и подает письмо. Разумеется, в ту же минуту письмо распечатано, развернуто… но вот беда: оно написано по-турецки! – Новый взрыв нетерпения.

– Скорее переводчика! – закричал Потемкин.

Переводчик является.

– На, читай и говори скорее, сдается укрепление или нет?

Переводчик берет бумагу, читает, оборачивает письмо, вертит им перед глазами туда и сюда и не говорит ничего.

– Да говори же скорее, сдается укрепление или нет? – спрашивает князь в порыве величайшего нетерпения.

– А как вашей светлости доложить, – хладнокровно отвечает переводчик, – я в толк не возьму. Вот изволите видеть, в турецком языке есть слова, которые имеют двоякое значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, поставлена над ними точка или нет, так и в этом письме находится именно такое слово. Если над ним поставлена точка пером, то укрепление не сдается, но если точку насидела муха, то на сдачу укрепления паша согласен.

– Ну, разумеется, что насидела муха! – воскликнул Потемкин и тут же, соскоблив точку столовым ножом, приказал подавать шампанское и провозгласил тост за здоровье императрицы.

Укрепление действительно сдалось, но только через двое суток, когда паше были обещаны какие-то подарки, а между тем донесение государыне о сдаче этого укрепления было послано в тот же самый день, как Потемкин соскоблил точку, будто бы насиженную мухой.

(«Исторические рассказы…»)

Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них: «Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сечи будет слышно?» – «То не диво, – отвечал запорожец, – у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заграють, то аже у Петербурси затанцують».

* * *

N. N., вышедший из певчих в действительные статские советники, был недоволен обхождением князя Потемкина. «Хиба вин не тямит того, – говорил он на своем наречии, – що я такий еднорал, як вин сам». Это пересказали Потемкину, который сказал ему при первой встрече: «Что ты врешь? какой ты генерал? ты генерал-бас».

* * *

Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих деревенских приятелей и написал ему следующие стишки:

 
Любезный друг,
Коль тебе досуг,
Приезжай ко мне;
Коли не так.
. . . . . . . . .
Лежи в …
 

Любезный друг поспешил приехать на ласковое приглашение.

* * *

Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на скрипке. Потемкину захотелось его послушать; он приказал его выписать. Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу М., объявив ему приказ светлейшего, и предложил тот же час садиться в тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина, и курьера с его тележкою.

Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом М. и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был, потом, в службу под именем графа М. и дослужился до полковничьего чина.

* * *

Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири куку!»

* * *

Один из адъютантов Потемкина, живший в Москве и считавшийся в отпуске, получает приказ явиться: родственники засуетились, не знают, чему приписать требование светлейшего. Одни боятся внезапной немилости, другие видят в этом неожиданное счастье. Молодого человека снаряжают наскоро в путь. Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего князя. О нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постели, со святцами в руках. Вот их разговор:

Потемкин. Ты, братец, мой адъютант такой-то?

Адъютант. Точно так, ваша светлость.

Потемкин. Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?

Адъютант. Точно так.

Потемкин (смотря в святцы). Какого же святого празднуют 18 мая?

Адъютант. Мученика Федота, ваша светлость.

Потемкин. Так. А 29 сентября?

Адъютант. Преподобного Кириака.

Потемкин. Точно. А 5 февраля?

Адъютант. Мученицы Агафьи.

Потемкин (закрывая святцы). Ну, поезжай же себе домой.

* * *

Суворов соблюдал посты. Потемкин однажды сказал ему смеясь: «Видно, граф, хотите вы въехать в рай верхом на осетре». Эта шутка, разумеется, принята была с восторгом придворными светлейшего. Несколько дней после один из самых низких угодников Потемкина, прозванный им Сенькой-бандуристом, вздумал повторить самому Суворову: «Правда ли, ваше сиятельство, что вы хотите въехать в рай на осетре?» Суворов обратился к забавнику и сказал ему холодно: «Знайте, что Суворов иногда делает вопросы, а никогда не отвечает».

* * *

Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Б. собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулись к князю Потемкину, прося его заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть на другой день у него и прибавил: «Да сказать ему, чтоб он со мною был посмелее». Ш. явился в назначенное время. Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает князь Б. Потемкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш.

– Скажи, брат, – говорит Потемкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?

– Да мне какое дело, ваша светлость, – отвечает ему Ш., – играйте, как умеете.

– Ах, мой батюшка, – возразил Потемкин, – и слова тебе нельзя сказать; уж и рассердился.

Услышав такой разговор, князь Б. раздумал жаловаться.

* * *

На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись – и что же? На всех бумагах вместо: князь Потемкин – подписано: Петушков, Петушков, Петушков…

(А. Пушкин)

* * *

Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.

Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.

Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:

– Зачем ты прибыл сюда, старина?

– Да вот, ваша светлость, – отвечал дьячок, – пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-царице – не поможешь ли мне чем-нибудь?

– Ладно, – сказал Потемкин, – я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?

– Э, нет, ваша светлость, – возразил дьячок, – ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь-то уж того – ау! да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное слово едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром хлеб есть.

– Так куда же тебя приткнуть?

– А уж не знаю. Сам придумай.

– Трудную, брат, ты мне задал задачу, – сказал, улыбаясь, Потемкин. – Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.

На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.

– Ну, старина, – сказал ему Потемкин, – нашел для тебя отличную должность.

– Вот спасибо, ваша светлость; дай тебе Бог здоровья.

– Знаешь Исакиевскую площадь?

– Как не знать; и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.

– Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?

– Еще бы!

– Ну, так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.

Дьячок в точности исполнил приказание.

– Ну что? – спросил Потемкин, когда он возвратился.

– Стоит, ваша светлость.

– Крепко?

– Куда как крепко, ваша светлость.

– Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.

Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.

(«Исторические рассказы…»)

– Потемкин очень меня (Н. К. Загряжскую) любил; не знаю, чего бы он для меня не сделал. У Машеньки была клавесинная учительница. Раз она мне говорит:

– Мадам, не могу оставаться в Петербурге.

– А почему?

– Зимой я могу давать уроки, а летом все на даче, и я не в состоянии оплачивать карету либо оставаться без дела.

– Вы не уедете, все это надо устроить так или иначе.

Приезжает ко мне Потемкин. Я говорю ему:

– Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь.

– Ах, моя голубушка, сердечно рад, да что для нее сделать, право, не знаю.

Что же? через несколько дней приписали мою мамзель к какому-то полку и дали ей жалования. Нынче этого сделать уже нельзя.

(В записи А. С. Пушкина)