Текст книги "Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты"

Генерал-полицмейстер А. Д. Татищев

– Государыня Елизавета Петровна, – сказал генерал-полицмейстер А. Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению сего зла: средство это у меня в кармане.

– Какое? – вопросили его.

– Вот оно, – ответил Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. – Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их будет ловить.

– Но, – возразил ему один присутствовавший, – бывают случаи, когда кто-то получает тяжкое наказание, и потом невинность его обнаруживается, то каким образом избавите вы его от поносительных знаков?

– Весьма удобным, – ответил Татищев с улыбкой, – стоит только к словам «Вор» прибавить еще на лице две литеры «не».

Тогда новые стемпели были разосланы по Империи…

(Д. Бантыш-Каменский)

Князь Никита Трубецкой

<…> Лопухиным, мужу и жене, урезали языки и в Сибирь сослали их по его милости (кн. Трубецкого); а когда воротили их из ссылки, то он из первых прибежал к немым с поздравлением о возвращении. По его же милости и Апраксина, фельдмаршала, паралич разбил. В Семилетнюю войну и он был главнокомандующим. Оттуда (за что, это их дело) перевезли его в подзорный дворец, и там был над ним военный суд, а председателем в нем – князь Никита. Содержался он под присмотром капрала. Елизавета Петровна, едучи в Петербург, заметила как-то Апраксина на крыльце подзорного дворца и приказала немедленно закончить его дело, и если не окажется ничего нового, то объявить ему тотчас и без доклада ей монаршую милость. Председатель надоумил асессоров, что когда на допросе он скажет им «приступить к последнему», то это будет значить объявить монаршую милость. «Что ж, господа, приступить бы к последнему?» Старик от этого слова затрясся, подумал, что станут пытать его, и скоро умер.

(Ф. Лубяновский)

Действительный тайный советник князь Иван Васильевич Одоевский, любимец Елизаветы, почитался в числе первейших лжецов. Остроумный сын его, Николай Иванович (умер в 1798 г.), шутя говорил, что отец его на исповеди отвечал: «И на тех лгах, иже аз не знах».

(Из собрания П. Карабанова)

Княгиня Дашкова, перед замужеством, в 1758 году на Святках ехала с госпожой Приклонской и, опустив стекло кареты, спросила у проходящего о его имени; услышав, что он Кондратий, смеялась, что при дворе не найдешь ни одного чиновника сего имени. Через несколько месяцев, во время венчания, когда священник наименовал жениха Кондратием (имя молитвенное), была приведена в замешательство и не вдруг отвечала при их обручении (февраль 1759 г.).

(Из собрания П. Карабанова)

Фельдмаршал З. Г. Чернышев

Генерал-аншеф, впоследствии фельдмаршал, граф Захар Григорьевич Чернышев был очень горяч и скор во всех своих поступках. Во время Семилетней войны у главнокомандующего русской армией, графа Бутурлина, составился однажды военный совет. Обсуждали, где и как дать сражение, и при этом рассматривали карту Пруссии. Бутурлин никак не мог отыскать Одера и все спрашивал, где эта речка. Чернышев вспылил, схватил главнокомандующего за палец и начал изо всей силы тыкать им по Одеру, приговаривая:

– Не речка, ваше сиятельство, а река, речище, Одерище!

(Ф. Лубяновский)

Михаил Веревкин

Михаил Иванович Веревкин, автор комедии и переводчик Корана, издатель многих книг, напечатанных без имени, а только с подписью деревни его: Михалево, стал известным императрице Елизавете Петровне по следующему случаю. Однажды перед обедом, прочитав какую-то немецкую молитву, которая ей очень понравилась, изъявила она желание, чтобы перевели ее на русский язык.

– Есть у меня один человек на примете, – сказал Иван Иванович Шувалов, – который изготовит вам перевод до конца обеда, – и тут же послал молитву к Веревкину.

Так и сделано. За обедом принесли перевод. Он так полюбился императрице, что тотчас же или вскоре наградила она переводчика двадцатью тысячами рублей.

Веревкин любил гадать в карты. Кто-то донес Петру III о мастерстве его: послали за ним. Взяв в руки колоду карт, выбросил он на пол четыре короля. «Что это значит»? – спросил государь. «Так фальшивые короли падают перед истинным царем», – отвечал он. Шутка показалась удачною, а гадания его произвели сильное впечатление на ум государя.

Император сказал о волшебном мастерстве Веревкина императрице Екатерине и пожелал, чтобы она призвала его к себе. Явился он с колодою карт в руке. «Я слышала, что вы человек умный, – сказала императрица, – неужели вы веруете в подобные нелепости?» – «Нимало», – отвечал Веревкин. «Я очень рада, – прибавила государыня, – и скажу, что вы в карты наговорили мне чудеса».

Когда Веревкин приезжал из деревни в Петербург, то уже с утра прихожая его дома наполнялась прибывшими сюда гостями.

Отправляясь на вечер или на обед, говорят, он спрашивал своих товарищей: «Как хотите, заставить ли мне сегодня слушателей плакать или смеяться?» и с общего назначения то морил со смеха, то приводил в слезы.

Веревкин был директором Казанской гимназии, когда Державин был там учеником. «Помнишь ли, как ты назвал меня болваном и тупицею?» – говорил потом бывшему начальнику своему тупой ученик, переродившийся в министра и статс-секретаря и первого поэта своей нации.

(М. Пыляев)

Однажды Гаврила Романович Державин (будущий поэт), только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился за приказаниями к прапорщику своей роты, князю Козловскому. В это время Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненную им трагедию.

Получив приказание, Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:

– Поди, братец служивый, с Богом, что тебе зевать попусту… Ты ведь ничего не смыслишь…

(«Из жизни русских писателей»)

Михаил Ломоносов

В стезе российской словесности Ломоносов есть первый. Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно.

(А. Радищев)

* * *

Фаворит Елизаветы I, меценат и покровитель М. В. Ломоносова Шувалов, заспорив однажды с великим ученым, сказал сердито:

– Мы отставим тебя от Академии.

– Нет, – возразил Ломоносов, – разве Академию отставите от меня.

(А. Пушкин)

* * *

Ломоносов был неподатлив на знакомства и не имел нисколько той живости, которою отличался Сумароков и которою тем более надоедал он Ломоносову, что тот был не скор на ответы. Ломоносов был на них иногда довольно резок, но эта резкость сопровождалась грубостью; а Сумароков был дерзок, но остер: выигрыш был на стороне последнего! Иногда, говорил мой дед, их нарочно сводили и приглашали на обеды, особенно тогдашние вельможи, с тем, чтобы стравить их.

(М. Дмитриев)

Александр Сумароков

Поэт Иван Семенович Барков, чрезвычайно легкого нрава, любил дразнить Александра Петровича Сумарокова, тоже поэта, но человека чрезвычайно хмурого и мнительного.

Известно было, что многие места трагедий Сумарокова до удивления походили на стихи из сочинений французского драматурга Расина, как, впрочем, и других.

Однажды Барков выпросил у Сумарокова сочинения Расина, отметил все сходные места и, написав на полях: «Украдено у Сумарокова», – возвратил книгу по принадлежности.

Сумароков сделал вид, что не понял намека.

(РА, 1874. Вып. XI)

* * *

Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову. «Сумароков великий человек! Сумароков первый русский стихотворец!» – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал.

(А. Пушкин)

* * *

Александр Петрович Сумароков, имея тяжебное дело с генерал-майором Чертовым, в письмах к нему подписывался: «Александр Сумароков, слуга Божий, а чертовым быть не может».

(РС, 1872. Т. V)

* * *

Однажды на большом обеде поэт Александр Петрович Сумароков спросил присутствующих:

– Что тяжелее: ум или глупость?

Ему отвечали:

– Конечно, глупость тяжелее.

– Вот, вероятно, оттого батюшку моего и возят цугом, в шесть лошадей, а меня – парой.

Отец Сумарокова имел чин бригадира, что давало право ездить в шесть лошадей. Штаб-офицеры ездили четверкой с форейтором, а обер-офицеры – парой. Сумароков был тогда обер-офицером.

* * *

На экземпляре старинной книжки: «Честный человек и плут. Переведено с французского. СПб., 1762» записано покойным А. М. Евреиновым следующее: «Сумароков, сидя в книжной лавке, видит человека, пришедшего покупать эту книгу, и спрашивает: «От кого?» Тот отвечает, что его господин Афанасий Григорьевич Шишкин послал его купить оную. Сумароков говорит слуге: «Разорви эту книгу и отнеси Честного человека к свату твоего брата Якову Матвеевичу Евреинову, а Плута – своему господину вручи».

* * *

На другой день после представления какой-то трагедии сочинения Сумарокова к его матери приехала какая-то дама и начала расхваливать вчерашний спектакль. Сумароков, сидевший тут же, с довольным лицом обратился к приезжей даме и спросил:

– Позвольте узнать, сударыня, что же более всего понравилось публике?

– Ах, батюшка, дивертисмент!

Тогда Сумароков вскочил и громко сказал матери:

– Охота вам, сударыня, пускать к себе таких дур! Подобным дурам только бы горох полоть, а не смотреть высокие произведения искусства! – и тотчас убежал из комнаты.

* * *

В какой-то годовой праздник, в пребывание свое в Москве, приехал он (Сумароков) с поздравлением к Н. П. Архарову и привез новые стихи свои, напечатанные на особенных листках. Раздав по экземпляру хозяину и гостям знакомым, спросил он об имени одного из посетителей, ему неизвестного. Узнав, что он чиновник полицейский и доверенный человек у хозяина дома, он и его одарил экземпляром. Общий разговор коснулся драматической литературы; каждый возносил свое мнение. Новый знакомец Сумарокова изложил и свое, которое, по несчастью, не попало на его мнение. С живостью встав с места, подходит он к нему и говорит: «Прошу покорнейше отдать мне мои стихи, этот подарок не по вас; а завтра для праздника пришлю вам воз сена и куль муки».

(«Из жизни русских писателей»)

* * *

Под конец своей жизни Сумароков жил в Москве, в Кудрине, на нынешней площади. Дядя (И. И. Дмитриев) мой был 17-ти лет, когда он умер. Сумароков уже был предан пьянству без всякой осторожности. Нередко видал мой дядя, как он отправлялся пешком в кабак через Кудринскую площадь, в белом шлафроке, а по камзолу, через плечо, Аннинская лента. Он женат был на какой-то своей кухарке и почти ни с кем не был уже знаком.

(М. Дмитриев)

Екатерины славный век

Когда составлялся заговор в пользу Екатерины II, многие опасались фельдмаршала графа Кирилла Григорьевича Разумовского, полагая его с противной стороны; наконец недоумение разрешилось следующим образом: после обеда, когда граф по привычке лег отдохнуть, докладывают ему, что Григорий Григорьевич Орлов, производитель известного заговора, просит у него скорой аудиенции. Граф, перевернувшись на другую сторону, отвечал:

– Не говорить, а действовать должно.

В 1762 году, когда Екатерина II на лошади проезжала гвардейские полки для принятия присяги, княгиня Екатерина Романовна Дашкова следовала за ней. В сие время привезена была Андреевская лента, которую императрица возложила на себя, сняв бывшую на ней, Екатерининскую, и передав сию последнюю Дашковой, а потом, оглянувшись, увидела оную на плече княгини и, рассмеявшись, сказала:

– Поздравляю.

– И я вас поздравляю, – ответила смелая женщина.

(Из собрания П. Карабанова)

Когда Екатерина II отправилась из Петергофа в Петербург для принятия короны, Державин был гвардии солдатом и стоял на часах. Думала ли Екатерина, проходя мимо этого солдата, что это будет певец Фелицы, поэт, который прославит ее царствование!

(М. Дмитриев)

Государыня (Екатерина II) говаривала: «Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, – и почти всегда открывается, что предполагаемое дело было уже обдумано».

(А. Пушкин)

В Царском Селе

Однажды, в Царском Селе, императрица, проснувшись ранее обычного, вышла на дворцовую галерею подышать свежим воздухом. И тут увидела у подъезда нескольких придворных служителей, которые поспешно нагружали телегу казенными съестными припасами.

Екатерина долго наблюдала за этой работой, оставаясь незамеченной.

Наконец императрица крикнула, чтобы кто-нибудь из них подошел к ней.

Воры оторопели и не знали, что делать. Императрица повторила зов, и тогда один из служителей явился к ней в величайшем смущении и страхе.

– Что вы делаете? – спросила Екатерина. – Вы, кажется, нагружаете телегу казенными припасами?

– Виноваты, ваше величество, – ответил служитель, падая ей в ноги.

– Чтоб это было в последний раз, – сказала Екатерина. – А теперь уезжайте скорее, иначе вас увидит обер-гофмаршал, и вам жестоко достанется от него.

(«Подлинные анекдоты Екатерины Великой»)

* * *

На звон колокольчика Екатерины никто не явился из ее прислуги. Она идет из кабинета в уборную и далее и, наконец, в одной из задних комнат видит, что истопник усердно увязывает толстый узел. Увидев императрицу, он оробел и упал перед нею на колени.

– Что такое? – спросила она.

– Простите меня, ваше величество.

– Да что же такое ты сделал?

– Да вот, матушка-государыня: чемодан-то набил всяким добром из дворца вашего величества. Тут есть и жаркое и пирожное, несколько бутылок пивца и несколько фунтиков конфект для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой.

– Да где ж ты хочешь выйти?

– Да вот здесь, по этой лестнице.

– Нет, здесь не ходи, тут встретит тебя обер-гофмаршал (Г. Н. Орлов), и я боюсь, что детям твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною.

Она вывела его через залы на другую лестницу и сама отворила дверь:

– Ну, теперь с Богом!

(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. 1)

Екатерина за какую-то неисправность приказала своему камердинеру сделать выговор истопнику, человеку, известному своим поведением. Императрица, занявшись делами в своем кабинете, через несколько времени звонит в колокольчик и спрашивает об истопнике.

– Он уже наказан, матушка-государыня, – отвечает камердинер.

– Что вы с ним сделали? – спрашивает государыня.

– Отослан в Военную коллегию для помещения в военную службу, – отвечает камердинер.

– И слышать не хочу, – продолжала Екатерина, – за что такое жестокое наказание! Пошли за ним.

Через некоторое время случилось тому подобное; государыня встретилась с истопником, который от страха поспешно удалился. Екатерина, войдя в комнату Марьи Саввишны Перекусихиной, со вздохом сказала:

– Доживу ли до того, чтоб меня не боялись.

(Из собрания П. Карабанова)

Графиня Браницкая, заметив, что императрица против обыкновения нюхает табак левой рукой, пожелала узнать причину.

Екатерина ответила ей: «Как царь-баба, часто даю поцеловать руку и нахожу непристойным всех душить табаком».

(Из собрания П. Карабанова)

Императрица Екатерина II строго преследовала так называемые азартные игры (как будто не все картежные игры более или менее азартны?). Дошло до сведения ее, что один из приближенных ко двору, а именно Левашев, ведет сильную азартную игру. Однажды говорит она ему с выражением неудовольствия: «А вы все-таки продолжаете играть!» – «Виноват, ваше величество: играю иногда и в коммерческие игры». Ловкий и двусмысленный ответ обезоружил гнев императрицы.

(П. Вяземский)

* * *

Однажды, занимаясь по обыкновению после обеда делами, Екатерина встретила надобность в какой-то справке. Она позвонила в колокольчик, но на призыв ее никто не явился. Государыня встала со своего места, вышла в комнату, в которой всегда находились дежурные чиновники, и увидела, что они играют в бостон.

– Сделай одолжение, – сказала она одному из играющих, – сходи справиться по этой записке, а я между тем поиграю за тебя, чтоб не расстроить вашей игры.

Императрица села на его место и играла все время, пока он ходил исполнять ее поручение.

(«Исторические рассказы…»)

Эрмитажные вечера императрицы Екатерины

Кому не известны эрмитажные вечера Екатерины II, где она, оставив царское величие и отдыхая от дневных государственных занятий, являлась не императрицею, но ласковою, любезною хозяйкою? Едва ли будет возможно когда-нибудь описать все подробности этих вечерних отдыхов великой государыни.

При конце одного из таких вечеров Екатерина, сев ужинать, видит, что подле нее одно место осталось пустым.

– Ах, Боже мой, – говорит она, – ужели я так несчастлива, что подле меня и сидеть никто не хочет?

Надобно знать, что на этих маленьких вечерах за стол садились не по чинам, а по выдернутым наудачу билетам, такова была воля державной хозяйки. Начались розыски между гостями: матери взглядывали на билеты своих дочерей. Наконец номер пустого места подле императрицы нашли у княжны Софьи Владимировны Голицыной, впоследствии графини Строгановой, тогда десятилетней девочки, и велели ей занять место. Императрица, обласкав ее, рассказывала ей во время ужина забавные сказки. Дитя, склонное к смеху, прохохотало весь ужин. Встав от стола, императрица взяла ее за руку, подвела к матери, княгине Наталье Петровне Голицыной, и примолвила:

– Кажется, ваша дочь не скучала у меня.

(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. I)

А. И. Лужков

Принадлежавшие императрице антики, слитки и другие ценные вещи находились в ведении надворного советника А. И. Лужкова. Екатерина весьма уважала его, оказывала полную доверенность и всегда без расписок присылала к нему куски драгоценных металлов, редкости и т. п.

Как-то раз, посетив его отделение и осматривая шкафы, императрица по рассеянности заперла их и положила ключи в карман.

Лужков этим обиделся, на другой же день отправился к государыне и просил доложить о нем. Его тотчас впустили.

– Что тебе надобно, Александр Иванович? – ласково спросила его Екатерина.

– Увольнения от службы, ваше величество, – отвечал он.

– Что это значит? – с удивлением сказала государыня.

– Я, ваше величество, дорожу моей честью, всегда пользовался вашим добрым обо мне мнением, а вчера приметил, что вы начали меня подозревать и в первый раз взяли к себе ключи. После этого я ни при вас, ни при других местах служить не намерен.

– Помилуй, Александр Иванович, – возразила Екатерина, – я это сделала по ошибке, без всякого намерения. Извини меня. Вот тебе ключи, не оскорбляйся.

Этот самый Лужков, тотчас после кончины императрицы, представил не записанного в книгах золота и серебра с лишком на двести тысяч рублей и вышел в отставку.

(Из собрания М. Шевлякова)

Князь А. А. Безбородко

В эрмитажных собраньях, при императрице Екатерине, некоторое время заведен был ящик для вклада штрафных денег за вранье. Всякий провинившийся обязан был опустить в него десять копеек медью. При ящике назначен был казначеем Безбородко, который собранные деньги после раздавал бедным.

Между другими в эрмитажные собрания являлся один придворный, который, бывало, что ни скажет, все невпопад, или солжет. Неуклюжий казначей беспрестанно подходил к нему с ящиком, и этот враль почти один наполнял ящик деньгами. Раз, когда при императрице остались немногие, самые приближенные, Безбородко сказал:

– Матушка-государыня, этого господина не надо бы пускать в Эрмитаж, а то он скоро совсем разорится.

– Пусть приезжает, – возразила императрица, – мне дороги такие люди; после твоих докладов и после докладов твоих товарищей я имею надобность в отдыхе; мне приятно изредка послушать и вранье.

– О, матушка-императрица, – сказал Безбородко, – если тебе это приятно, то пожалуй к нам в первый департамент правительствующего Сената: там то ли ты услышишь!

(РС, 1874. Т. Х)

* * *

Императрица Екатерина II поручила однажды канцлеру князю Александру Андреевичу Безбородко написать и представить ей назавтра указ, довольно важный и требовавший глубоких соображений. Срок был короток, обстоятельства не терпели отлагательств, но Безбородко, занятый, вероятно, другими спешными делами, забыл приказание императрицы и явился к ней на следующий день, не исполнив поручения.

– Готов ли указ? – спросила его Екатерина.

Безбородко спохватился и, нисколько не смешавшись, вынул из портфеля лист бумаги и стал читать то, что ему было велено государыней.

Екатерина одобрила написанное и, совершенно довольная целым содержанием, потребовала мнимый указ для подписания.

Безбородко, не ожидавший такой скорой развязки и рассчитывавший на некоторые замечания, дополнения и изменения в частях, которые дали бы ему возможность обратить импровизацию в действительность, замялся и медлил.

Государыня повторила свое требование.

Смущенный Безбородко подал ей наконец лист белой бумаги.

Екатерина с изумлением посмотрела на докладчика и вместо ожидаемого гнева выразила свое удивление к его необыкновенным способностям.

* * *

Безбородко очень любил свою родину – Малороссию – и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием.

Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу к какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.

– Ну что, поймал? – спросил Безбородко, не переставая писать.

(«Исторические рассказы…»)

* * *

Безбородко говорил об одном своем чиновнике: «Род человеческий делится на он и она, а этот – оно».

(П. Вяземский)

* * *

Граф Безбородко просил у Екатерины II позволения стрелять из пушек на своей петербургской даче. Государыня удивилась сей мысли, потому что он не служил в армии, но не отказала. Вскоре лейб-медик Роджерсон, играя в вист, по привычке начал делать ренонсы, а граф приказал каждый раз возвещать пушками. Сия шутка раздражила вспыльчивого медика, и едва не дошло до драки.

(Из собрания П. Карабанова)

Камер-медхен императрицы, камчадалка Екатерина Ивановна, была очень забывчива. Однажды утром она не только забыла приготовить лед, составлявший обыкновенно умывание государыни, но даже сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась, и когда, наконец, неисправная камер-медхен явилась, то императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней со следующими словами:

– Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты навсегда остаться у меня во дворце? Вспомни, что тебе надобно выходить замуж, а ты не хочешь исправиться от своей беспечности. Ведь муж не я: он будет строже меня взыскивать с тебя. Право, подумай о будущем и лучше привыкай заранее.

(«Исторические рассказы…»)

* * *

Екатерина не терпела шутов, но держала около себя одну женщину, по имени Матрена Даниловна, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к государыне, звала ее сестрицей и рассказывала о городских новостях и слухах. Слова ее нередко принимались к сведению. Однажды Матрена Даниловна, питая почему-то неудовольствие на обер-полицмейстера Рылеева, начала отзываться о нем дурно.

– Знаешь ли, сестрица, – говорила она императрице, – все им недовольны; уверяют, что он нечист на руку.

На другой день Екатерина, увидев Рылеева, сказала ему:

– Никита Иванович! Пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из земных запасов твоих; право, сделай это, только не говори, что я присоветовала.

Рылеев не понимал, с каким намерением императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных туш, индеек, гусей и т. п. Все это было принято весьма благосклонно.

Через несколько времени императрица сама начала, в присутствии Матрены Даниловны, дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

– Ах, нет, сестрица, – отвечала Матрена Даниловна, – я перед ним виновата: ошиблась в нем; все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.

– Да, да, – возразила императрица с улыбкой, – тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу впредь быть осторожнее.

(«Исторические рассказы…»)