Текст книги "Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты"

Петр I – кум

В один из проездов своих в Петрозаводск, тогдашний Петровский завод, Петр I остановился у крестьянина, содержавшего лошадей на Святозерской станции, по С.‑Петербургской дороге. Войдя в избу и узнав, что жене хозяина дал Бог дочь, царственный посетитель изъявил желание быть восприемником. Хотели послать за кумою; но Петр выбрал старшую дочь хозяина, передававшую сей рассказ, и с нею окрестил новорожденную. Подали водку. Царь вынул чарку, из которой в дороге пил обыкновенно свою любимую анисовую водку. Налил себе и выпил; потом налил куме, заставляя ее также выпить.

– Я еще тогда была молода, – говорила старушка, – и не пила ничего; мне ужасно было стыдно, и я отказывалась; но государь настаивал, и я выпила после отцовского приказания.

– Возьми себе чарку, – сказал царь, – и помни обо мне.

Потом он снял с себя кожаный галстук и повязал мне на шею; снял также перчатки, большие по локоть, и надел мне на руки.

– А чем же я одарю крестницу? – спросил царь. – Ничего нет у меня: экая она несчастная! Ну, хорошо: в другой раз буду здесь, так пришлю и ей, если не забуду.

Проезжая потом с супругой своей, Петр в действительности вспомнил, что крестил у кого-то; сказал царице о своем обещании одарить крестницу, и просил ее исполнить обет вместо него.

– Отыскали, у кого крестил государь, и прислали бархату, парчи, другой материи; но все – опять же мне, а крестнице опять ничего! – Вот не мимо идет царское слово, – говорила старушка, – назвал несчастною, так и есть. После того выросла, жила; а всю жизнь свою была несчастлива.

(В. Дашков)

Как-то раз приехал в Вытегру царь Петр. Осматривая окрестности городка, он зашел отдохнуть на так называемую Бесёдную гору (близ города). Так как время было очень жаркое, летнее, то царь скинул свой камзол и положил его тут же, на траве.

Пришло время снова приниматься за работу и идти в город; смотрит царь, а камзола его нет как нет. Камзол был не плохой, а вытегоры – не промах: пользуясь тем, что царь задремал от устатка, они стянули у него одежду: камзол царский как в воду канул.

После того все соседние жители прозвали вытегоров ворами: «Вытегоры-воры, камзол Петра украли!»

Царь, не найдя камзола, усмехнулся и сказал:

– Сам виноват! Надо было не камзол, а азям надеть.

Вытегоры уверяли, однако, что никакого камзола у царя Петра не воровали, а достался тот камзол от царя какому-то Гришке, который выпросил его у самого государя себе на шапки.

(А. Сергеев)

На Мясницкой улице, где ныне дом Барышникова, жил дьяк Анисим Щукин, которого Петр I удостаивал доверия. Женясь на богатой и достойной невесте, он возгордился пред родственниками, а к отцу, бывшему в крайней бедности, начал выказывать презрение, и в день Сошествия Святого Духа приказал слугам своим согнать его со двора. Бедный старик в рубище, идя по Мясницкой, рассуждал в слезах о причиненной сыном обиде и не заметил государя, ехавшего в одноколке. Петр I, остановив его, узнал все подробности и приказал ему стать (как говаривали) на запятках. По приезде в дом Щукина он оставил старика за дверью в сенях, а сам, войдя в горницу, полюбопытствовал расспросить хозяина, посещением обрадованного, о его родственниках. Когда же Щукин объявил, что никого из них не помнит и что отец давно умер, Петр, выведя старика, обличил непокорного сына. В наказание царь повелел ему на месте обветшалой иностранной кирки выстроить своим иждивением церковь (что ныне Никола на Мясницкой) во имя Сошествия Святого Духа, в тот день празднуемого, и при этом сказал:

– Сошествием Святого Духа будешь направлен на путь истинный.

(Из собрания П. Карабанова)

Один монах у архиерея, подавая водку Петру I, споткнулся и его облил, но не потерял рассудка и сказал:

– На кого капля, а на тебя, государь, излияся вся благодать.

(Из собрания П. Карабанова)

Генерал-прокурор П. И. Ягужинский

Петр I, заседая однажды в Сенате и выслушав множество дел о недавно случившихся кражах и мздоимстве, распалился и велел генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому немедленно составить указ, что если на украденные деньги можно купить веревку, то вор без дальнейшего следствия должен быть тотчас повешен. Ягужинский, выслушав строгое повеление, взялся за перо, а потом отложил его в сторону.

– Пиши, что я тебе приказал, – повторил государь.

Тогда Ягужинский сказал:

– Всемилостивейший государь! Неужели ты хочешь остаться императором без подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один больше и заметнее, нежели другой.

Государь после недолгой паузы рассмеялся и к указу не возвращался.

(Д. Бантыш-Каменский)

Крюков канал в Петербурге был прорыт при императоре Петре I и название свое получил благодаря следующему обстоятельству. Петр Великий, покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства. Таким образом был отправлен за границу некто Никитин, подававший большие надежды художник.

Возвратившись на родину, в Петербург, Никитин очень бедствовал, так как общество не понимало его картины, покупателей не являлось. Узнав о невеселом положении художника, Петр I повелел ему явиться во дворец с произведениями своей кисти.

Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Несколько из картин тотчас же было куплено за ничтожную сумму. Тогда Петр объявил, что остальные он продает с аукциона. Одна была продана за двести, другая за триста. Дороже четырехсот не продали ни одной картины. Осталась непроданной одна картина, и государь сказал:

– Ну, господа, эту картину купит тот, кто меня больше любит.

– Даю пятьсот! – крикнул Меншиков.

– Восемьсот! – крикнул Головин.

– Тысячу! – накинул Апраксин.

– Две! – перебивает Меншиков.

– Две с половиной тысячи! – закричал Балакирев.

– Три тысячи! – сказал дородный Крюков, прорывавший канал в С.‑Петербург.

Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал, что канал, прорываемый им в Петербурге, будет называться его именем.

(Из собрания И. Преображенского)

Пушки из колоколов

Петр Великий, нередко бывая в Архангельске, заезжал и на Соловки.

Раз, живя здесь, государь задумал снять самые большие монастырские колокола, чтобы отлить из них пушки. Монахи стали умолять государя отменить это решение и оставить на монастырской колокольне прежнее число колоколов.

– А зачем вам колокола? – спросил государь.

– Созывать народ к богослужению, – отвечали монахи.

– Ничего, – отозвался царь Петр, – если от вас народ не услышит звона, так пойдет в другие церкви. Разве это не все равно?

Но монахи не отставали от царя и ссылались на то, что с отобранием монастырских колоколов умалится слава святых соловецких угодников.

Государь ничего им не ответил на это, а только приказал всем монахам, вместе с игуменом монастыря, сесть на катер и ехать на дальний остров архипелага и там слушать во все уши, что будет, а сам велел три раза перезванивать в монастырские колокола, а потом три раза палить из пушки. Через несколько времени вернулись монахи.

– Ну, что же вы слышали, святые отцы? – спросил царь возвратившихся монахов.

– Мы слышали, – отвечали они царю, – точно будто из пушек палили.

– Ну, вот то-то и есть, – заметил царь, – колоколов ваших вы не слыхали, а пушки славу мою до вас донесли! Так уж лучше давайте мне ваши колокола; я их на пушки перелью, а пушки эти славу святых угодников соловецких распространят до самого Стекольного города.

Волей-неволей монахи согласились на предложение царя и отдали ему лучшие монастырские колокола.

Так и перелил царь Петр Алексеевич монастырские колокола на пушки.

(А. Сергеев)

Петр I и раскольники

Прослышав о проходе через их места Петра, выгорецкие раскольники выслали на выгорецкий ям своих старшин с хлебом-солью. Зная, что они будут являться тому, кого они считали антихристом, кто был для них зверем Апокалипсиса и чей титул представлял собою апокалиптическое число звериное, старшины выгорецкие порядком струсили. Они ждали увидеть грозного судью своего отщепенства и знали наперед, что Петру наговорили про них невесть что.

− Что за люди? – спросил царь.

− Это раскольники, − поторопился объяснить какой-то боярин, а может быть, и генерал, − властей не признают духовных, за здравие вашего царского величества не молятся.

− Ну а подати платят исправно? – справился прежде всего практический Петр.

− Народ трудолюбивый, − не мог не сказать правды тот же ближний человек, − и недоплаты за ними никогда не бывает.

− Живите же, братцы, на доброе здоровье, − сказал царь. − О царе Петре, пожалуй, хоть не молитесь, а раба Божия в святых молитвах иногда поминайте, – тут греха нет.

* * *

Старшины выгозерские пришли к Петру с поклоном и с хлебом-солью.

− Государь! − говорили они. − Илья-пророк завтра велел звать тебя в гости.

Петр принял приглашение и обещал быть в погосте выгозерском наутро. Исполнить свое обещание ему, однако, не удалось, так как в ночь пошел проливной дождь, и ехать не было никакой возможности. Утром снова явились старшины и снова просили Петра посетить их погост.

– Нет, старички, − отвечал Петр на вторичную их просьбу, − видно, Илья-пророк не хочет, чтобы я у него побывал: послал дождь. Снесите же ему от меня гостинец.

Так дело и кончилось тем, что Петр пожертвовал на церковь червонцев.

(«Древняя и новая Россия», 1876. Т. I)

Графиня Марья Андреевна Румянцева, рожденная графиня Матвеева, до замужества своего была любовницей Петра I. Случилось как-то, что Петр, будучи совсем не ревнив (он ни к одной женщине не имел привязанности, кроме Екатерины, которая сделалась ему необходимой и которой он всегда был неверен), приревновал Марью Андреевну к другому. Сие случилось в Екатерингофе. Он отвел ее на чердак и собственноручно высек, а потом выдал за бедного мелкого дворянина, любимца своего Александра Ивановича Румянцева, против воли ее родителей. Сие случилось около 1718 г. Сын ее, знаменитый Румянцев-Задунайский, рожденный в январе 1725 г., был последним крестником Петра I.

(Из собрания П. Карабанова)

Петр I, в Москве производя следствие по делу царевича Алексея Петровича, находился в ужасном исступлении; он подозревал всех в соучастии. Все тогда находились в великом страхе; многих брали без разбора в Тайную канцелярию для допросов и пыток: даже на улице разговаривающих внезапно хватали и сажали под стражу. Наконец ужас распространился до того, что во всех домах ворота и железные запоры у окон накрепко запирались.

(Из собрания П. Карабанова)

Яков Брюс

Сухарева башня в Москве – это прежде всего казарма полка Сухарева, потом она принадлежала Адмиралтейству. Брюс, Макаров и другие математики Петровы решали тут математические исчисления на пользу Отечества. Народ думал, что они колдовали и что их волшебные бумаги еще существуют закладенными в одной из стен Сухаревой башни. Писец Петров Козьма Макаров, в оставленных после него записках, уверяет, что Брюс, решая какую-то задачу, лишился вдруг одного из своих товарищей; что этот товарищ бесследно исчез. С той поры в Сухаревой башне математики уже не работали.

(М. Макаров)

* * *

Был в свое время великий чародей Брюс. Много хитростей знал и делал он; додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает, − никто не ведал, что он там делает, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил – из цветов – тело женское; как быть, − оставалось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на его беду – подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидела свою соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку, и та разрушилась.

(ЖС, 1890. Вып. II)

* * *

Ты вот возьми, к примеру, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько тут, мол, горошин? – а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной… да что? Он только взглянет – и скажет, сколько есть звезд на небеси!..

Такой арихметчик был Брюс, министр царский, при батюшке Петре Великом. Да мало ли еще что знал этот Брюс: он знал все травы тайные и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, т. е. такую воду, что мертвого, совсем мертвого человека живым и молодым делает…

Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сначала человека живого разрубить на части, а всякий думал: «Ну, как он разрубить-то разрубит, а сложить да жизнь дать опять не сумеет?» Уж сколько он там ни обещал серебра и злата, никто не взял, все боялись…

Думал Брюс, думал и очень грустен стал; не ест, не пьет, не спит. «Что ж это, – говорит, – я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего».

И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит: «Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты мой меч острый, и пойдем со мной в зеленый сад. Разруби ты меня этим мечом острым, сначала вдоль, а потом – поперек. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего не говори».

Пошли они в сад. Раб турецкий все сделал, как ему было велено.

Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает Брюса живой водой. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу, а он все поливает.

Только понадобился для чего-то государю-царю министр Брюс: «Позвать его!» Ищут, бегают, ездят, спрашивают: где Брюс, где Брюс – царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним прямо в дом его. Спрашивают холопов, где барин. Никто не знает. «Позовите, – говорит, – ко мне раба турецкого: он должен знать».

Позвали. «Где барин твой, мой верный министр? – грозно спрашивает царь. − Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу».

Раб затрясся, бух царю в ноги: так и так… И повел он царя в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет на лице. «Это нечистое дело», – сказал гневно царь. Велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.

(ЖС, 1871. Вып. IV)

Балакирев

Петр I спросил у шута Балакирева о народной молве насчет новой столицы Санкт-Петербурга.

– Царь-государь! – ответил Балакирев. – Народ говорит: с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!

Петр, разгневавшись, закричал:

– Ложись!

И несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова.

* * *

Однажды случилось Балакиреву везти государя в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности.

Шут, недовольный остановкой, ударил ее и сказал, искоса поглядывая на седока:

– Точь-в-точь Петр Алексеич!

– Кто? – спросил государь.

– Да эта кляча, – ответил хладнокровно Балакирев.

– Почему? – закричал Петр, вспыхнув.

– Да так… Мало ли в этой луже дряни; а она все еще подбавляет… Мало ли у Данилыча всякого богатства, а ты все пичкаешь! – сказал Балакирев, намекая на излишнее благоволение государя к Александру Даниловичу Меншикову.

* * *

Однажды государь спорил о чем-то несправедливо и потребовал мнения Балакирева; он дал резкий и грубый ответ, за что Петр I приказал его посадить на гауптвахту, но, узнав потом, что Балакирев сделал справедливый, хотя грубый ответ, приказал немедленно его освободить. Через некоторое время государь обратился опять к Балакиреву, требуя его мнения о другом деле. Балакирев вместо ответа, обратившись к стоявшим подле него государевым пажам, сказал им:

– Голубчики мои, ведите меня поскорее на гауптвахту.

* * *

– Знаешь ли ты, Алексеич, – спросил однажды Балакирев Петра I при многих чиновниках, – какая разница между колесом и стряпчим?

– Большая разница, – сказал, засмеявшись, государь, – но ежели ты знаешь какую-нибудь особенную, так скажи, и я буду ее знать…

– А вот видишь какая: одно криво, а другое кругло, однако это не диво. А то диво, что они как два братца родные друг на друга походят.

– Ты заврался, Балакирев, – сказал государь. – Никакого сходства между стряпчим и колесом быть не может!

– Есть, дядюшка, и самое большое.

– Какое же это?

– И то, и другое надобно чаще смазывать…

* * *

В одну из ассамблей Балакирев наговорил много лишнего, хотя и справедливого. Государь, желая остановить его и вместе с тем наградить, приказал, как бы в наказание, по установленному порядку ассамблей, подать кубок большого орла.

– Помилуй, государь! – вскричал Балакирев, упав на колена.

– Пей, говорят тебе! – сказал Петр как бы с гневом.

Балакирев выпил и, стоя на коленах, сказал умоляющим голосом:

– Великий государь! Чувствую вину свою, чувствую милостивое твое наказание, но знаю, что заслуживаю двойного, нежели то, которое перенес. Совесть меня мучит! Повели подать другого орла, да побольше; а то хоть и такую парочку!

* * *

Некогда одна бедная вдова заслуженного чиновника долгое время ходила в Сенат с прошением о пансионе за службу ее мужа, но ей отказывали:

– Приди, матушка, завтра.

Наконец она обратилась к Балакиреву, и тот взялся ей помочь. На другой день Балакирев, налепив на черное вдовье платье бумажные билетики с надписями «приди завтра», поставил жену в сем наряде на крыльце Сената, где должен был пройти Петр I. И вот приезжает государь, всходит на крыльцо, видит сию женщину, спрашивает:

– Что это значит?

Балакирев ответил:

– Завтра, Алексеич, узнаешь!

– Хочу сейчас! – крикнул Петр.

– Да мало ли что мы хотим, да не все так делается. Ты вот войди в присутствие секретаря и спроси… Коли он не скажет тебе «завтра», так ты тотчас же узнаешь, что это значит.

Петр, поняв намек, вошел в Сенат и грозно спросил секретаря:

– О чем просит та женщина?

Тот побледнел и сознался, что эта женщина уже давно ходит. И в оправдание сказал, что не было времени доложить о вдовьем деле его величеству.

Петр приказал, чтобы тотчас исполнили ее просьбу.

А в Сенате потом долго не было слышно:

– Приди завтра.

* * *

– Точно ли говорят при дворе, что ты дурак? – спросил некто Балакирева, желая ввести его в замешательство и тем пристыдить при многих особах. Но он отвечал:

– Не верь им, любезный, они ошибаются, только людей морочат, да мало ли что они говорят? Они и тебя называют умным; не верь им, пожалуйста, не верь.

(О Балакиреве)

Д’Акоста

Д’Акоста, будучи в церкви, купил две свечки, из которых одну поставил перед образом Михаила-архангела, а другую, ошибкой, перед демоном, изображенным под стопами архангела.

Дьячок, увидев это, сказал д’Акосте:

– Ах, сударь! Что вы делаете? Ведь эту свечку ставите вы дьяволу!

– Не замай, – ответил д’Акоста, – не худо иметь друзей везде: в раю и в аду. Не знаем ведь, где будем.

* * *

Известный силач весьма осердился за грубое слово, сказанное ему д’Акостой.

– Удивляюсь, – сказал шут, – как ты, будучи в состоянии поднимать одною рукою до шести пудов и переносить такую тяжесть через весь Летний сад, не можешь перенести одного тяжелого слова?

* * *

Когда д’Акоста отправлялся из Португалии, морем, в Россию, один из провожавших его знакомцев сказал:

– Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море!

– А твои предки каким образом умерли? – спросил в свою очередь д’Акоста.

– Преставились блаженною кончиною на своих постелях.

– Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель? – возразил д’Акоста.

* * *

Контр-адмирал Вильбоа, эскадр-майор его величества Петра I, спросил однажды д’Акосту:

– Ты, шут, человек на море бывалый. А знаешь ли, какое судно безопаснейшее?

– То, – отвечал шут, – которое стоит в гавани и назначено на слом.

* * *

На одной вечеринке, где присутствовал и д’Акоста, все гости слушали музыканта, которого обещали наградить за его труд. Когда дело дошло до расплаты, один д’Акоста, известный своею скупостью, ничего не дал. Музыкант громко на это жаловался.

– Мы с тобой квиты, – отвечал шут, – ибо ты утешал мой слух приятными звуками; а я твой – приятными же обещаниями.

* * *

Один довольно глупый придворный спросил д’Акосту, почему тот разыгрывает из себя дурака.

– Конечно, не по одной с вами причине, – ответил шут. – Ибо у меня недостаток в деньгах, а у вас – в уме.

* * *

Д’Акоста, человек весьма начитанный, очень любил книги. Жена его, жившая с мужем не совсем ладно, в одну из минут нежности сказала:

– Ах, друг мой, как желала бы я сама сделаться книгою, чтоб быть предметом твоей страсти!

– В таком случае я хотел бы иметь тебя календарем, который можно менять ежегодно, – отвечал шут.

* * *

Жена д’Акосты была очень малого роста, и когда шута спрашивали, зачем он, будучи человек разумный, взял за себя почти карлицу, то он отвечал:

– Признав нужным жениться, я заблагорассудил выбрать из зол, по крайней мере, меньшее.

* * *

Несмотря на свой малый рост, женщина эта была сварливого характера и весьма зла. Однако д’Акоста прожил с нею более двадцати пяти лет. Приятели его, когда исполнился этот срок, просили его праздновать серебряную свадьбу.

– Подождите, братцы, еще пять лет, – отвечал д’Акоста, – тогда будем праздновать тридцатилетнюю войну.

* * *

Князь Меншиков, рассердившись за что-то на д’Акосту, крикнул:

– Я тебя до смерти прибью, негодный!

Испуганный шут со всех ног бросился бежать и, прибежав к Петру I, жаловался на князя.

– Ежели он тебя доподлинно убьет, – улыбаясь, говорил государь, – то я велю его повесить.

– Я того не хочу, – возразил шут, – но желаю, чтоб ваше царское величество повелели его повесить прежде, пока я жив.

* * *

Д’Акоста вел длительную тяжбу в суде. После многих заседаний, проволочек и разбирательств судья сказал шуту:

– В твоем деле я, признаться, не вижу хорошего конца.

– Так вот вам, сударь, хорошие очки, – ответил шут, подавая судье две золотые монеты.

* * *

Д’Акоста, несмотря на свою скупость, был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику:

– Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги.

Духовник, принимая это за правду, отвечал:

– Желание зело похвальное. Надейся, что Господь его услышит и авось его исполнит.

– Ежели б Господь и впрямь явил такую милость, – шепнул д’Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, – то я бы никогда не умер.

(О д’Акосте)