Текст книги "Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников"

Дед перед отъездом из Испании его едва не украл

Дед Бенито понимал, что расстается с внуком и внучкой, скорее всего, навсегда. И, обожая их, предпринял последнюю, авантюрную, попытку этого избежать.

«Он хотел нас спрятать, украсть, – говорит Татьяна Борисовна. – А Валера это услышал. И маме сказал. До того был разговор, что мы с бабушкой и дедушкой поедем в одну деревню погостить. А на самом деле план у них был другой, и Валера услышал: «Мы их увезем в другое место. Чтобы Бегоня уехала в Россию одна». У каждого из нас была своя комната – но после этих слов последнюю ночь перед отъездом мама и мы провели рядышком на одной кровати.

Мама же чуть ли не веревками нас к себе привязала. Но дед с бабушкой очень не хотели нас отпускать. Особенно дед. Ведь мы были их единственными внуками. И он довольно скоро умер, никого из нас больше уже не увидев. А бабушка еще правнуков застала».

Спустя 14 лет мама и сестра Харламова снова получат возможность ездить в Испанию, и с 1970 по 1981 год будут отдыхать там раз в год. Татьяне, обладавшей модельной внешностью, даже предложат работать манекенщицей – и изумятся, когда услышат, что она – моторист-электрик…

В 1981-м – незадолго до того, как великий хоккеист погибнет – Бегоня отправится на Пиренеи одна, потому что сын Татьяны, тоже Валера, прыгнув с крыши трамвая, получит множество травм, и его надо будет выхаживать. Потом Татьяна Борисовна съездит в Испанию с отцом, недавно – с племянницей Бегонитой и ее детьми.

У сестры Харламова давно есть и испанское гражданство. Было бы оно, вне всяких сомнений, и у Валерия. Но он до этого не дожил. При том что, как рассказал мне Михайлов, в команде его иногда называли Испанцем. «Он и по характеру такой был – вспылить мог, но зла не держал…»

Но вернемся в московскую коммуналку, куда – не знаю уж, с каким настроением – возвратились после испанского тепла и роскошества трое Харламовых. О настроении – это я еще и потому, что домой они ехали через Париж, причем застряли там на полтора месяца. Советского консульства в Испании не было – только во французской столице. Там, пока у родственников ждали документы, Таня успела выучить и этот язык.

После всего этого – в коммуналку… Зато – с отцом, в полном семейном составе! И вот новая картинка – Бегоня носится вокруг большого стола в комнате Харламовых с тапком за нашалившим Валерой.

«В Испании и сейчас, если надо налупить малыша – только тапком, – объясняет его сестра. – А папа ее успокаивал. Никогда нас не ругал, не бил. Что бы ни происходило. Допустим, брат ставил у двери швабру, чтобы на меня упала, когда я в комнату вхожу. А первой входит мама, и швабра падает на нее. Или когда в футбол гоняет и стекло в квартире на первом этаже разобьет.

На самом деле мама тоже была добрейшая и веселая! Но у нее были испанские эмоции. И она у нас была главным тренером. Валерка занимался хоккеем и футболом, папа – спидвеем, я – волейболом. Брата спрашивают: «А мама чем занимается?» Он отвечает: «Она у нас – главный тренер». На кухне была с утра до вечера. И поднималась с продуктами на пятый этаж без лифта. Мы так жили. И не жаловались».

И все же из слов Татьяны Борисовны во многом получается, что Бегоня – это классический случай «своего среди чужих, чужого среди своих». В Испании она скучала по Советскому Союзу, в СССР – по Испании. Хотя и привыкла к нашим тогдашним реалиям…

Спрашиваю сестру Харламова, сильно ли мама тосковала по родине, когда граница еще была для нее закрыта.

«Конечно, – отвечает она. – Единственное, что спасало, – испанский клуб. Он располагался в месте, где раньше был клуб Чкалова, а уже после развала Союза образовалось какое-то казино. Там и в испанском центре они собирались, общались. И тосковали. Мама готовила очень много испанских блюд. Какая была рыба – то в одном соусе, то в другом! Никто так не умел. Люди приходили специально поесть мамину стряпню.

При этом в Советском Союзе она чувствовала себя комфортно. Однажды ее спросили, поехала ли бы она в Испанию насовсем. Она ответила неожиданно: «Нет. Я без колбасы и селедки уже не могу». Родной дом у нее был здесь, адаптировалась полностью. Только плохо говорила. У нее все слова были в творительном падеже: «книга» – «книгами», «хлеб» – «хлебами», «тарелка» – «тарелками». Про шипящие вообще речи нет – ни одного не могла выговорить. В милицию из-за своего русского попадала.

Папа, может, говорил по-испански не особо, но, если выпьет, даже песни пел. Так мне с родителями повезло! Добродушные, открытые. И всем довольны. Папа, кстати, до Испании все-таки доехал. Первый раз – в 90-м году. Через девять лет после гибели Валерки. Он все время хотел на родину жены. С того года все говорил: «Теперь можно умереть. Побыл на родине Бегонечки своей». Потрясающей они были парой…»

Завершая испанскую тему, перечисляю Татьяне Борисовне фамилии других выходцев из Испании, ставших известными советскими футболистами, – Агустина Гомеса из «Торпедо», Михаила Посуэло, выступавшего и за этот клуб, и за «Спартак».

«Это все папины друзья, – живо откликается сестра хоккеиста. – А моя мама в детдоме познакомилась с еще одной испанкой, которая много лет спустя родила знаменитого в будущем баскетболиста Хосе Бирюкова. Не знаю, были ли Хосе и Валера знакомы лично, но Бирюков о Харламове прекрасно знал – это точно.

Испанское сообщество в Москве вообще было очень сильным и сплоченным. Если бы не оно и не Красный Крест, может, Валерку бы и не вылечили. Мама подняла всех. Подключили представителя Красного Креста, который добился и санатория, и больницы, и лечения. Потом – чтобы квартиру дали. Ему нельзя было жить в коммуналке, где 25 человек и шумно. Помощь была очень большая. Так у нас появилась первая отдельная квартира».

Больное сердце, вычеркнутое из кино

История эта – про тяжелую болезнь Харламова в детстве – была, конечно, менее колоритна, чем испанская, но точно более драматична. Сценарист Местецкий вспоминает:

«Изначально в сценарии присутствовал другой гигантский кусок про детство Харламова. Это был рудимент первого, еще не нашего сценария. У Валеры в детстве было больное сердце, а папа втайне водил его на тренировки, чего мама не знала. Все хотели эту историю в фильме оставить – но потом стало ясно, что она все-таки не о том, и с ней получается какое-то совсем детское кино. Мне всегда казалось, что детство в таком объеме в сценарий не влезет. Скорее за него держались продюсеры».

На самом же деле это был ключевой для харламовского детства момент. Вот так иногда разнятся правда кино и правда жизни.

«Вот вы спрашиваете, почему Валерку вся страна любила, – говорит Татьяна Борисовна. – Еще и потому, что все знали его историю. И испанскую, так отличавшую его от всех остальных. И о том, что в детстве он тяжело болел и его даже парализовало. А он после этого смог встать на ноги и превратиться в великого хоккеиста.

Это было весной 61-го года. Брату недавно исполнилось 13. Отнялись правая рука и левая нога. Где-то на месяц. Было очень большое опасение, что он может стать инвалидом. В больнице он прошел курс восстановления. Что это было такое? Детский летучий ревматизм. Валерка часто болел ангинами. Он вообще был очень слабеньким, когда родился. Вес – 2 килограмма 600 граммов. Послевоенные дети все были такие маленькие.

Несколько раз он умирал. Однажды, еще был грудничком, где-то в годик, его положили в больницу, и в один из приходов родителей маме говорят: «Готовьтесь. Не вытянем». И вот она идет по улице и плачет, заливается. Вдруг какая-то старушка к ней подходит и спрашивает: «Дочка, ты чего плачешь-то?» Мама: «Сыночек у меня в больнице очень плохой, сказали готовиться».

А она же до последнего по-русски очень плохо говорила, ее еще понять надо было. Но бабушка эта не просто поняла, а сказала: «Не расстраивайся. Все с твоим мальчиком будет хорошо, вот увидишь. Завтра уже будет другое дело». А он лежал, не вставая.

На следующий день мама на заводе, папа в больницу идет. И глазам своим не верит: Валерка в окно смотрит! Врачи говорят: «Кризис прошел». С того момента он пошел на поправку, а мама стала очень суеверным человеком.

В 13 лет очередная ангина – и вот такие последствия. Мы жили в коммунальной квартире на 25 человек. И все соседи знали, что Валера болеет, ему нужны тишина и покой. Оберегали – вы себе не представляете как».

Удивляюсь – неужели со всеми соседями по коммуналке сложились такие отношения? И ни с кем не было свар? Такого же не бывает. В нашем современном представлении коммунальная квартира – это «Воронья слободка» в описании Ильфа и Петрова.

«Со всеми, – отвечает сестра Харламова. – Любой национальности. У нас в квартире и испанцы были соседи – да-да! А одна семья русская была бездетная, и, когда наши родители на работе, они столько внимания и тепла нам отдавали! В окно кричали: «Таня, Валера, уроки делать!»

Помню, как мы переживали, когда Валера после болезни первый год в пионерлагерь поехал. Врачи же ему запретили всякие нагрузки, и в медицинской карте это все было написано. А он же без ума был от футбола, баскетбола. Такой подвижный – и ничего нельзя, все запрещали. Мы с ним вдвоем плакали из-за этого. Слава богу, хоть в городки разрешили играть, и он выступал по ним на олимпиаде среди пионерлагерей.

А в сентябре, через полгода после болезни, он уже тихо-тихо пошел с ребятами записываться в хоккейную школу ЦСКА. И прошел отбор, в отличие от всех своих друзей».

Татьяна Борисовна считает, что, если бы не сложилось с хоккеем, брат стал бы… художником.

«Рисовать он с детства любил. И умел. Мы даже не думали, что он будет спортсменом, особенно когда болезнь с ним приключилась. Думали, будет художником. Срисовать один в один мог любую картинку. В школе раньше по биологии, природоведению надо было рисовать. Так все мои работы на школьной выставке были. При этом я карандаш в руках держать не умею. Я ему делала французский, он мне – рисование (смеется).

Когда брат стал взрослым, рисовал уже моему сыну. И стенгазеты в ЦСКА оформлял, редактором был. Писать он не умел, но по художественной части все было на нем. А еще я тогда работала на заводе, и он рисовал мне стенгазеты к Новому году. Все получалось очень красиво. Чувствовалось, что он помечен Богом. Чем бы ни занялся – везде бы многого достиг».

Маму Харламова – в отделение милиции

Кататься на коньках Татьяна с братом начали вместе – у своих русских, по папиной линии, дедушки с бабушкой на окраине Москвы, в дачном поселке Соломенная Сторожка.

«Папа с мамой работали на заводе – и, чтобы за нами было кому смотреть в течение дня, нередко отвозили нас к родителям отца. Причем папа был мотогонщиком, занимался спидвеем и часто доставлял нас в Соломенную Сторожку на мотоцикле. Помню очень вкусные бабушкины пироги на Пасху. А дед классный был! Мы к нему на работу бегали, чтобы рубль дал на то, на это. Бабушка об этих наших вольностях не знала, иначе заругала бы.

Дед всегда ходил на Валеркины игры. Как-то раз новые охранники его не знали. И не хотели пускать. Он им и говорит: «А ну-ка позовите моего внука, я ему запрещаю играть». – «А кто ваш внук?» – «Валерка Харламов». – «Ой, все-все, проходите».

Напором взял! Сергей Гаврилович жил с пулей в легких, полученной во время Великой Отечественной. И вынуть эту пулю было нельзя, потому что очень близко от сердца. Так с ней и умер, немного не дожив до 80».

Олимпиаду в Саппоро и Суперсерию‑72, которые принесли внуку всемирную славу, дед Сергей застать, к счастью, успел.

Отец всю харламовскую карьеру сыновних матчей не пропускал, сестра ходила на матчи часто, но все же реже папы. А вот с мамой произошла отдельная история.

«Мама с определенного момента ходила на хоккей не более двух раз в год, – рассказывает Татьяна Борисовна. – После того, как в милицию однажды попала. Она так болела за сына и его команду, что на трибунах заваруха произошла. Кто-то крикнул: «Тут цыганка!»

В итоге ее даже спустили в отделение милиции, находившееся прямо во дворце. Она кричала: «Позовите моего сына!» Отвечали: «Да знаем мы ваших сыновей». К тому же у нее, когда волновалась, по-русски вообще ни слова было не понять. Валерке после игры сказали, что маму забрали в милицию, он пошел разбираться. С тех пор она приходила в сезоне только на две игры – первую и последнюю. Когда все еще только начинается – и когда уже все известно.

Она сама ходить на хоккей больше не захотела. А Валерка ей купил большой цветной телевизор. На пятый этаж эти 70 кг сам поднял и говорит: «Вот, мам, смотри». После тарасовских тренировок с отягощениями для него это была ерунда. Но, когда я сказала ему: «Валера, а что, если бы нас с тобой в детстве вдвоем отдали в фигурное катание и поставили в одну пару?» – он аж отшатнулся: «Нет, такую корову, как ты, я бы не поднял!»

Мы жили в Угловом переулке, а рядом у нас был Зуевский парк. И до того, как пошел заниматься хоккеем в ЦСКА, мы постоянно ходили туда кататься на коньках. Вдвоем, когда там уже никого не было. Но просто катались – он меня не поднимал!» – смеется сестра мастера.

Интересуюсь, принадлежит ли по-прежнему та квартира их семье.

«Нет, там другие люди живут. После гибели Валеры у меня и у родителей было по своей однокомнатной. А поскольку у них был пятый этаж без лифта и мама ходить уже не могла, Спорткомитет СССР предложил нам сдать эти квартиры им – и взамен дали нам одну, ту, в которой мы сейчас разговариваем».

Недоумеваю, почему на доме в Угловом переулке нет мемориальной доски – не в каждом здании, в конце концов, рос Харламов. Она отмахивается:

«Да ну. Сами мы не такие, чтобы пробивать. Правда, там, где Бегошка живет, во дворе есть огромная хоккейная площадка, и она вся в портретах Валеры. Все облагородили, стенд сделали, постоянно за ним следят.

Когда он был жив, никто и не знал, что я сестра Харламова. Много лет работала на Аэровокзале, ходила в форме, и когда, глядя на фамилию, у людей возникали вопросы, говорила – однофамильцы. До тех пор, пока однажды Валерка с Борькой (Михайловым. – Прим. И.Р.) ко мне не пришли.

Я занималась там информационно-справочным сопровождением. Мы вели по всем аэропортам самолеты, пассажиров, багаж. Одним из лучших друзей Валеры был Жора Хитаров, директор Тишинского рынка. Но и с ним познакомились не благодаря фамилии. В стране был сложный период, мяса не купить. Мама ворчала: «Господи, хоть бы с каким-нибудь мясником познакомилась».

И вот приезжаю с Аэровокзала на ближайший рынок, Тишинский, перед перерывом на обед. Ничего нет. Я возмущаюсь: «Позовите мне директора. Неужели мяса нельзя купить хорошего? После ночной смены мне нужно два часа стоять и ждать?» И выплывает Жора: «В чем дело? Не волнуйтесь, заходите». Так и познакомились. А потом так сдружились, что одной семьей стали. А то, что мой брат – Валерий Харламов, он только позднее узнал. Последний раз они виделись за день до Валеркиной гибели…»

Вырос Харламов в шикарного форварда, а рос – первоклассным защитником. Только не на льду, а семьи. В частности, сестры. Да и друзей тоже. Во дворе одному мальчику не повезло за несколько дней разбить футбольным мячом три окна подряд, и третье – из жалости к тому пацану – Валера взял на себя.

«Да, чтобы того родители не убили, – объясняет Татьяна Борисовна. – А как он меня защищал! Хоть он был ниже меня, но все время оберегал. Помню, еще в общежитии жили, даже не в коммуналке, и один мальчик меня ударил. Тоже, кстати, испанец, потом уехал и там живет. Так Валерка руку ему сломал – потому что сестру трогать нельзя! И в пионерлагере потом похожая история была. Я никого не боялась, потому что у меня был такой брат. Причем это было в подростковом возрасте, а не когда он уже чего-то достиг.

Шалил, конечно, – мог, например, у впереди сидящих девочек бантики к стулу незаметно привязать. Урок заканчивается – а она встать не может. При этом учителя поражались, как он крутился-вертелся, но как скажешь ему: «Харламов, продолжай», – он подхватывал тему, словно был полностью сконцентрирован. Я до сих пор общаюсь с одной нашей учительницей, ей скоро 90 лет будет. И она рассказывала, что на педсоветах учителя всегда удивлялись: казалось, у брата глаза и уши в другом месте, а спросишь – тут же все выдает!»

Еще Валера дома готовить научился, пожарить картошку или яичницу для него проблем не составляло. Но больше всего любил блины – и приготовить, и съесть. Если Михайловы в выходной позвонят: «Валер, чего делаешь? Танька блинов напекла, приезжай», – срывался моментально.

А утром мог встать, пока я еще сплю, и сделать блинчиков. Причем даже когда в школе учился! Еще мы с ним безе сами любили делать. Миксеров еще не было, а нам это так нравилось. Единственная сладость. Его же надо взбивать не останавливаясь. И мы не ленились – в четыре руки взбивали. То он, то я».

Тарасов и Чебаркуль

Борис Кулагин взял Валеру в цеэсковскую секцию, когда он, как вы помните, с большой толпой друзей пришел на просмотр. Все как обычно – явился за компанию, тех, кто больше всего этого хотел, не взяли, а его – моментально. И первый тренер Виталий Ерфилов стал словно членом семьи.

«У нас с ним день рождения в один день, только с десятилетней разницей. Он меня звал – «сестренка», я его – «брателло». До сих пор видимся и очень тепло общаемся».

Спустя год выяснилось, что при приеме в секцию Харламов приписал себе лишний год – таких маленьких, каким он на самом деле был, не брали. Когда все всплыло, пришлось переходить к другому тренеру, но с Ерфиловым семья осталась дружна. Татьяна Борисовна смеется: «Он все равно следил за его карьерой. И как был с родителями в тесных отношениях, так и остался. Очень часто бывал у нас. И выпивал по рюмочке и с папой, и с мамой, и с соседями. У нас в этом плане дружный коллектив был».

С Анатолием Тарасовым никому из игроков не было и не могло быть легко. А уж Харламову, игроку на первых порах субтильному, – тем более. Основоположник советского хоккея любил, как он выражался, «чудо-богатырей», а худенького Харламова, когда он еще был далек от статуса звезды, именовал «коньком-горбунком». «Он же был маленьким по хоккейным меркам», – оправдывает Тарасова сестра хоккеиста.

Началась его взрослая карьера с того, что во время предсезонной подготовки Тарасов отцепил Валерия от долгожданной поездки в капиталистическую Японию. По тогдашним меркам – нечто фантастическое.

«Брат сильно расстроился. Сказал: «Они обо мне еще услышат». Помню, ребята тогда скинулись и привезли ему подарки из Японии. Игроки, включая и брата, знаменитой армейской болельщице Машке тоже всегда возили из-за границы подарки. Валера и с ней дружил. У него врагов вообще не было!»

И ОНИ о нем действительно еще услышали.

Но до того в ставший позже знаменитым (окончательно – после фильма) Чебаркуль Тарасов отправил Харламова без всяких сантиментов. И человек характером послабее завис бы там, возможно, навсегда.

Мама Валеры в тот же день – только чуть пораньше – уезжала в Испанию. Харламов, провожая ее, ничего не сказал. Татьяна Борисовна вспоминает:

«Он маму проводил – а потом в аэропорт. Она знала, что сын едет в Чебаркуль. Только не в курсе была насчет другого. Валерка ей сказал, что едет на месяц. И говорил: «Мама, не волнуйся, скоро вернусь». А когда она уже уехала, он мне говорит: «Тань, меня туда до конца срочной службы отправляют». То есть на полтора года – полгода к тому времени он отслужил.

К Новому году мама возвращается, привозит из Испании оливок, колбасы, турона (это тамошняя рождественская халва) в уверенности, что Валера уже в Москве. А его нет и нет. Она вообще чуть с ума сошла. Тем более что он говорил: «Я тебя провожаю, я тебя и встречу».

Борис Михайлов, в основном похваливая «Легенду N 17», все же усмехается: «Хотя, конечно, два хоккеиста, висящие между трубами завода в Чебаркуле, – это уже явный перебор. На самом деле ничего страшного там не было. Маленький городок, воинская часть, новая гостиница…»

Нельзя не спросить об этих кадрах «Легенды…» Татьяну Борисовну.

«Меня все знакомые об этом спрашивают, я говорю: «Это художественная задумка», – реагирует она. – Но при этом хорошо помню, как однажды на сборах в Кудепсте Анатолий Владимирович их заставил прыгать в воду с трехметровой вышки. Все стоят, бурчат: «Сам бы попробовал». Он услышал. Пошел и прыгнул. И все игроки тоже начали прыгать. Тогда он еще не такой полный был. Или сажал одного на другого – и бегите в горку!»

Говорю, что такие экзерсисы чреваты межпозвоночными грыжами. Татьяна Борисовна отвечает: «Валерка на спину не жаловался. И Михайлов тоже. С венами у Бориса – да, есть проблемы, а спина нормальная до сих пор».

Вспоминаю, что еще в конце 60-х на предсезонке в ГДР Харламов выругался на тренировке, когда после столкновения с Кузькиным упал лицом в грязь. Так Тарасов его выгнал с занятия и устроил собрание. Разнес за то, что к старшему товарищу неуважение проявил.

«Это нормально, – защищает тренера сестра игрока. – Без внимания тоже ведь ничего нельзя оставлять. Тарасову и Мишаков на подобном собрании говорил: «Отец родной, прости!» Но чтобы Валерка за пазухой держал камень на Анатолия Владимировича – никогда такого не было.

Но перевернул все тот же Кулагин. Когда Валерка играл за «Звезду» из Чебаркуля, начальник тамошней команды Владимир Альфер позвонил Борису Павловичу: «Спасибо, такого парня мне прислал!»

И вот у «Звезды» был матч недалеко от Москвы, в Калинине (сейчас Тверь. – Прим. И.Р.). Кулагин приехал на него посмотреть и после матча сказал Тарасову: «Надо его забирать». Что и было сделано. Это случилось 8 марта. И из Чебаркуля он привез мне часы. До сих пор храню. Более того, есть у меня традиция: надеваю их, когда еду за границу. Работают! За 50 лет ни разу не останавливались!

Но и тогда брат поначалу был на вторых ролях. А поверил в него Тарасов только, когда брат заменил Вениамина Александрова, сломавшего лодыжку. Поставил его в серьезную тройку, дал шанс «коньку-горбунку» – и тот им воспользовался».

Даже когда Валерий превратится в кумира страны и безоговорочного авторитета, а Анатолий Владимирович по начальственному велению перестанет возглавлять ЦСКА и сборную, – при случае публично «дать леща» любому из своих бывших игроков сможет легко. Например, когда в середине 1970-х Харламов (нехарактерно для советского хоккея, надо признать) побил на площадке игрока воскресенского «Химика» Владимира Смагина, Тарасов разразился ни много ни мало гневным открытым письмом в «Комсомольскую правду», где обвинил всеобщего любимца в звездной болезни.

Спрашиваю Татьяну Борисовну, не обиделся ли брат на Тарасова.

«Нет, – отвечает она. – Он понимал, что так надо было. Это уже политика, а не спорт. Или ты пишешь, или ты уходишь».

«Стоп, – говорю, – Тарасов в ЦСКА же к тому времени уже не работал».

«Но у него же «Золотая шайба» была – фактически личный проект. А это – воспитательная работа среди молодежи. То есть он отвечал не только за себя. Брат все это понимал и сказал мне: «Ты особо не обращай внимания». Что тогда было много заказного, что сейчас…

На самом-то деле Валерка был таким человеком, что поехал, нашел Смагина и извинился. Просто по-человечески, понимая, что был не прав. Кстати, Смагин, очень хороший человек, до сих пор ходит к нему на Кунцевское кладбище, мы там встречаемся…»