Электронная библиотека » Игорь Рабинер » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 15 января 2021, 01:45


Автор книги: Игорь Рабинер


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Светлый фильм о людях. Но не романтизация СССР!

И в связи с этим важно понимать, что именно хотели сказать создатели «Легенды N 17» своим фильмом, в котором многие заподозрили талантливую, но «заказуху». Что он прославляет – человека или государство? Рассказ Местецкого дает четкий ответ:

«Болезненной темой для меня является и то, какой образ этого фильма постепенно создается, какую роль ему отводят в идеологической жизни нашего государства. Для нас был один очень большой и серьезный вопрос – может быть, даже самый серьезный, который мы решали, в том числе с этической точки зрения.

К Советскому Союзу, к брежневскому застою, в целом к системе мы относимся очень плохо. Это наша общая позиция с еще одним сценаристом Николаем Куликовым и режиссером Николаем Лебедевым. Никакой романтизации этих времен мы не хотели. С другой стороны, прекрасно понимаю, что если мы просто списываем эти времена в помойную яму, то списываем туда и своих отцов. Мой отец работал в оборонном НИИ и был абсолютно системным человеком. Но и он, и его друзья – прекраснейшие люди, и в те времена им удавалось жить большой, насыщенной жизнью. По-своему прекрасной.

Живя тогда, они делали те же моральные выборы, которые мы делаем и сейчас. В этом смысле не сказать, что что-то сильно поменялось. И когда мы решили сделать светлый, достаточно жизнеутверждающий фильм о людях тех времен, в этом в последнюю очередь была идея как-либо романтизировать Советский Союз. Просто так получается, что ты видишь в кино живых, настоящих и сильных людей – и это сразу создает тем временам хорошую рекламу. Этакий невольный пиар СССР.

Мы же в фильме говорим о каких-то базовых этических нормах – для детей, например. Не вижу ничего плохого, что речь идет о том, чтобы этот фильм показывали в школах. Не предавайте учителей, не творите подлостей, не пишите доносов – какие-то основные ценности там выделены правильно.

«Легенду N 17» никто не заказывал. Студия сама решила делать этот проект. Такие фильмы рождаются только из мощнейших амбиций. Амбиций людей, которые хотят сделать свое кино – о том, что их действительно волнует. Для большой аудитории, а не для того, чтобы угодить заказчику…»

…Валерий Харламов тоже всю жизнь делал «свое кино». И тоже – «для большой аудитории, а не для того, чтобы угодить заказчику».

Для всей страны. Для всего мира.

Его нет уже без малого сорок лет, но о нем создают фильм, на который ходят миллионы людей. О Харламове продолжают спорить, по-разному трактовать тот или иной эпизод, обвинять или оправдывать того же Тихонова, которого тоже с нами уже нет…

Интересно, было бы все это, если бы Валерий Борисович не покинул этот мир так рано?

А может, это случилось ровно в тот момент, когда Харламов, не попав на Кубок Канады, со всей четкостью осознал, что главное свое предназначение в жизни уже выполнил?

Стоп, но разве вы не слышали слова сестры и Фетисова о том, как он мечтал об Испании, как стремился всю жизнь в страну, которая так поразила его сердце в детстве, – но его туда не пускали?

Я пытаюсь представить себе подтянутого, загорелого 72-летнего жителя Бильбао Харламова. Со смаком пропускающего во дворике своего дома стаканчик сангрии под хамончик и с веселыми искорками в глазах сочно рассказывающего заезжим журналистам о том, как забивал голы Драйдену, конкурировал с Эспозито, изнемогал от нагрузок Тарасова и не мог достучаться до ледяного Тихонова.

И почему-то мне кажется, что где-то в другом мире так и происходит…

Часть II
Анатолий Тарасов. Великая недосказанность Анатолия Тарасова

В 1978 году судьба занесла Анатолия Тарасова в Торонто, и он впервые оказался в Зале хоккейной славы. Членом которого уже четыре года как являлся, но об этом… не знал.

Да, такова была сверхзакрытая жизнь в СССР, что ни хоккейные, ни другие руководители не сочли нужным сообщить опальному тренеру-титану о торжественной церемонии. При том что Тарасов стал первым представителем Советского Союза в Зале славы! Судья Юрий Карандин, находившийся там вместе с Анатолием Владимировичем, вспоминал о дикой смеси счастья и растерянности, которая отразилась на выразительном тарасовском лице в момент сообщения…

В реальность этой истории в XXI веке поверить можно с трудом. Но это было – 40 с небольшим лет назад. Тарасову, которого в Северной Америке называют отцом советского хоккея, тогда было всего 60. Казалось, еще тренировать и тренировать. Но он уже шесть лет как не работал – и в большой хоккей не вернулся, ограничиваясь организацией детского турнира «Золотая шайба»…

Его дочь, великий тренер по фигурному катанию Татьяна Тарасова, говорила мне об отце:

«Таких людей единицы, и рождаются они раз не в десять, а в сто лет. Например, Сергей Королев. Он весь мир держал на одной кнопке. И папа весь мир держал на одной кнопке, только другой. Мама так нас воспитывала, чтобы мы это с ранних лет понимали. И даже когда папу сняли, с ним советовались. Он же опередил время на 50 лет.

Мы дома при нем ходили на цыпочках. Никто не орал, никто не плакал, никто не лез к нему в это время на руки, на закорки. Потому что папа занимался государственным делом. Мы это чувствовали и знали. Нам говорила об этом мама, хотя сам папа – никогда. Когда он был дома – всегда работал. Он все время писал, писал, писал. А мы не могли потревожить его тишину».

Но насколько же больше пользы могло быть для игры от этой тарасовской работы, если бы он остался практиком хотя бы лет еще на десять, а то и на пятнадцать. Внеся колоссальный вклад в развитие не только советского, но и мирового хоккея – иначе о приеме в Зал славы не было бы речи, – Тарасов ушел из профессии в 54 года. Вернее, его ушли. Сколько же он не доделал!

«Это был запрет на профессию, – говорит Татьяна Тарасова. – Он больше никогда не работал тренером. Это вообще не укладывается в голове. Мы с мамой и сестрой так его жалели…

Твари. Они убивали его. Кто? Руководители партии и правительства. Будь они прокляты. За то, что папу от Суперсерии‑72 отключили. Это был смысл его жизни. Они уже вмешались в спорт – и гуляли там, рассказывали, кому тренировать и как. Они считали себя звездами. А года и века не по ним меряются».

Перчатки для Боумэна

О том, сколько Тарасов не смог доделать, я думал, сидя в зимнем доме у не менее великого, только канадского тренера Скотти Боумэна в очаровательном городке Сарасота во Флориде, на берегу Мексиканского залива. И разговаривая с ним о Тарасове.

Многим известно: Боумэн, доработавший в НХЛ почти до 70 (сравните с Тарасовым) и в последнем сезоне выигравший Кубок Стэнли, называет себя тарасовским учеником. И, более того, даже в 1990-е на тренировки «Детройта» выходил в перчатках патриарха советского хоккея. Ларионов присылал мне достаточно свежее фото Скотти в этих же крагах, то есть было ясно: они и сейчас с канадским мэтром. Не поднять эту тему в разговоре было невозможно. А заодно спросить, не могу ли я увидеть и пощупать тарасовские перчатки.

«Нет, они у меня дома в Баффало, – покачал головой Боумэн. – А Тарасова действительно считаю одним из своих учителей».

Почему? Разные страны, политические системы, модели взаимоотношений между тренерами и игроками. Наконец, железный занавес в СССР, не позволявший советским гражданам без опаски разговаривать с иностранцами. Что и как тут можно было почерпнуть?!

«Необходимость постоянного творчества в тренировочном процессе. Неистощимой выдумки. Русские приезжали в Канаду и тренировались перед разными выставочными матчами и турнирами. И мне трудно было поверить в то, что я видел. Никто ни на секунду не останавливался. Даже три или четыре вратаря бегали в углы площадки. Фантастика! Тренировки – это был его конек, и вряд ли кто-то в этом Тарасова превзошел. Он был первым тренером, который вертикально расположил защитников. Один играл позади другого».

Да, был у Анатолия Владимировича такой эксперимент, вспомнил я из прочитанного. Назывался – система.

«И нападающие менялись местами, – продолжил Боумэн. – Многие его концепции, как мне кажется, брались из европейского футбола. И хоккея с мячом – он ведь играл в него, верно? Это сказалось и на его тренерских взглядах. Никто не стоял на своих местах. Все перемещались и открывались. Даже когда существовала красная линия, против русских всегда было сложно играть, словно ты все время целился в движущиеся мишени».

Впервые они встретились в 1975 году. Тарасов уже не тренировал ЦСКА, но вместе с командой приехал на матч клубной суперсерии против «Монреаля», который возглавлял Боумэн. Ту ничью 3:3 в последний день года (а в Москве была как раз новогодняя ночь) многие называют лучшим хоккейным матчем в истории. Третьяк в воротах советской команды творил нечто невообразимое – соотношение бросков было 12 на 48 в пользу «Канадиенс». Спустя полгода «Монреаль» завоюет первый из четырех подряд Кубков Стэнли, ЦСКА же тогда лишь изредка отдавал золото чемпионатов СССР кому-либо другому. Это был матч двух лучших команд мира. А предшествовал ему большой разговор Боумэна с Тарасовым.

«Тарасов старался помочь Локтеву, который возглавил команду Красной армии, – вспоминает Боумэн. – Помню, Третьяк тогда был совсем молодой. Однажды ко мне подошел корреспондент советского информационного агентства (судя по всему, речь о журналисте ТАСС Владимире Дворцове. – Прим. И.Р.), который всегда ездил со сборной СССР. Доброжелательный человек. Понятно, что он не мог там просто так оказаться, но мне нравился. Он спросил: «Вы хотели бы встретиться с Тарасовым?» – «Да».

В один из дней Тарасов, этот большой человек, приехал в монреальский «Форум» сначала посмотреть нашу тренировку. И потом сказал: «Она была хороша. У вас было семь упражнений, и четыре из них мне понравились» (смеется). Тарасов был потрясающим практиком. В своих занятиях он использовал весь лед. У него не было чисто бросковых упражнений, когда большая часть команды стоит. У него никто никогда не стоял, а занятия не были длинными – минут 50.

Мы разговаривали через переводчика полтора часа. У нас была хорошая команда, и он сказал: «Хочу вручить вам подарок. Сейчас найду нашего массажиста, он у него». Я думал, подарит авторучку, а он – перчатки! С надписью, что они сделаны в СССР. Красно-синие. Я никому их не давал. Очень люблю, и много лет проводил в них тренировки, потому что они удобные, маленькие. И, не снимая, можно было держать свисток.

Русские тогда совсем не бросали шайбу. Вообще, в 70-е годы советские хоккеисты не делали щелчков. Они двигали шайбу до тех пор, пока не заводили ее в пустые ворота. И это, повторяю, было похоже на соккер. Там, если ты наносишь бессмысленный, неподготовленный удар, мяч оказывается у другой команды – и, думаю, эта философия перенеслась у русских на хоккей.

У них не было щелчков, зато было много бросков в одно касание. Они стали первой командой, которая делала это. Диагональ или передача вдоль ворот, моментальный бросок – то, что сейчас делают те же Кучеров и Стэмкос, – этого в НХЛ вообще не было!

Возвращаясь к тому разговору с Тарасовым и тренировке в его присутствии, вспоминаю вот что. Наша защита – Савар, Робинсон, Лапойнт – ему понравилась. У нас впереди играл Ги Лефлер – великолепный хоккеист, но, как и большинство прекрасных атакующих мастеров, он хотел только обыгрывать соперников и забивать голы. Без шайбы он не был таким игроком, как с нею.

Так вот, Тарасов дал мне не то чтобы совет, а внес маленькую поправочку. «Скажи Лефлеру, чтобы, когда защитник готовится встречать его вот в этой зоне, он вдруг резко менял направление движения и выкатывался в среднюю зону! Это заставит левого защитника соперников нервничать, смещаться за Лефлером и терять позицию. И в это время в освободившееся пространство будет врываться другой игрок!» Умный человек! Вот так русские и играли.

Можете спросить у любого защитника, игравшего в Суперсерии‑72 за сборную Канады, почему игроки обороны «Кленовых листьев» тогда за всю серию не забили ни гола. А это были большие мастера – Брэд Парк, Фрэнк Стэплтон. В НХЛ они забивали много. Но русские дезориентировали их, делали именно то, что спустя три года Тарасов посоветовал мне предложить Лефлеру.

Я постарался это немного натренировать. Но изменить привычную систему было сложно, потому что мы и так были лучшей командой в НХЛ, а когда все ладится, сложно внушить игрокам, что нужно что-то менять. Тем не менее Тарасов опережал время!»

Рассказы о не просто необычном, а невероятном по разнообразию и небанальности тренировочном процессе – обязательная программа для каждого, кто сталкивался в работе с Тарасовым. Например, Александр Якушев:

«Его тренировки и отдельные упражнения не были похожи ни на кого другого. Например, «Бей канадца». Ты должен был с разбега – причем не просто не сбавляя темп, а с ускорением – плечом врезаться в борт. Анатолий Владимирович внимательно следил, чтобы никто не притормаживал. Так формировалось бесстрашие в единоборствах. С такой экзотикой ни у кого больше не сталкивался».

При отправке на фронт залез на столб, чтобы любимая его увидела

Правильно осведомлен Боумэн – до войны Тарасов играл в русский хоккей, или, как его теперь называют, бенди. Совмещал с футболом. После фронта перешел на тренерскую работу.

Тему «Тарасов и война» обойти нельзя. В нашем разговоре это сделала Татьяна Анатольевна.

«У папы не только в тренерские годы – гораздо раньше выдумка в нужные моменты работала как надо. Когда он уходил на фронт – черкнул маме пару слов. Все происходило очень быстро, из института их везли на вокзал. Мама приходит домой, и тут прибегает какой-то парень с запиской: «Нина, принеси мне на Курский вокзал шерстяные носки и еще что-то теплое». Транспорт тогда, в начале войны, в Москве почти не ходил, и мама пешком пошла.

Успела, конечно. Тем более что мама – лыжница, по 20 километров бегала как нечего делать. В маме мы всегда были уверены. Сто дел одновременно поручали – и она все успевала. А тогда приходит на вокзал, но там вся площадь – плечо к плечу, кого разглядишь?

Но она знала, что папа что-нибудь придумает. Глаза подняла – и видит, что папа… сидит на столбе. Забрался туда и как-то зацепился ногами. Чтобы мама его углядела! Она туда пробралась, передала посылку – и, рассказывала, они даже не успели поцеловаться, как парней сразу отправили в вагон. Он только и успел сказать: «Нинуха!»

Про войну папа никогда не рассказывал. Мама учила лыжников, которые очень сильно помогли в обороне Москвы. Отца отпускали в увольнительную несколько раз. А у нас же как раз в 41-м родилась моя сестра Галя. Ее надо было кормить – но чем? Бабушка вспоминала, что папа, когда приезжал, стрелял в грачей на кладбище. Она их чистила на белом снегу, а вокруг все черное – вши разбегаются. Потом обдавала их кипятком. И они становились синие-синие. Потом варила, проворачивала и делала из них котлеты.

Вот так кормили Галю. Ну не было больше ничего! Еще у бабушки были фирменные котлеты из шкурок картошки. Все люди тогда так жили. Гале потом не разрешили спортом заниматься, потому что у нее был врожденный порок сердца. Сестра была ребенком войны. Я-то вообще сидеть на месте не могла, а она – другая. Не такая живая.

Упоминал папа о том, что с детства пошел работать. Чего и Гале желал – и очень радовался, что она, занимаясь в педагогическом институте, продолжала трудиться в школе. Ему нравилось, что ей непросто, что совсем нет свободного времени. А мама вообще работала с 13 лет. Сам папа пошел на часовой завод в 14. И очень там преуспел. Руками умел делать вообще все. Это тот случай, когда талантливый человек талантлив во всем. Вот он брал старый кожаный мяч, на котором уже и кожи давно не видно, все разорвано в клочья. И из этого мяча делал маме босоножки. Носить-то было нечего. Мне – уже не делал. Я же была поздняя, жили немножко по-другому. Мне не шил ботинки, а привозил. Из-за границы.

Уже при мне папа гордился тем, что он – военный человек, полковник. Иногда носил, как он выражался, военное платье. Форма всегда висела в шкафу. Рядом со счастливым тренерским пальто…

Помню, как он эту форму чистил. До блеска начищалась каждая пуговица. А как иначе, если надо к генералам идти и что-то просить для команды! Неряшливо выглядеть нельзя. Тем более что просить-то – не для себя. Для себя он никогда ничего не просил. И военное платье папе очень шло. Он был в нем настоящий красавец. Из-под козырька – волосы волнистые. Прелесть!

Не помню, чтобы бабушка или мама рассказывали, как он вернулся с фронта. Знаете, еще почему, может быть, не помню? Потому что меня так рано отдали в спорт, что слушать было некогда. Вот этого – очень жаль. К тому же у меня с детства были сильные головные боли после того, как мы с папой разбились на машине и дверная ручка проломила мне голову. С тех пор я часто сидела на батарее, ноги опущены в кипяток, голова – завязана, и две таблетки пирамидона были уже во мне. Слушать что-либо с такой мигренью было тяжело.

А машину папа отремонтировал – и через день поехал. Как ни в чем не бывало. Ведь он – Тарасов».

Анатолий Владимирович начинал тренировать с футбола, с клуба ВВС (Военно-воздушные силы. – Прим. И.Р.), куда его рекомендовал великий тренер Борис Аркадьев. У него играл будущий олимпийский чемпион 1956 года Алексей Парамонов, который 60 лет спустя рассказывал мне:

«Тарасов был очень справедливый, прямой, не любил фальши и лодырей. А любил дисциплину и не делал поблажек ни для кого. Мы дружили с его братом Юрой, и тот как-то раз на две минуты опоздал на установку. Так Тарасов его не пустил: «Товарищ Тарасов, закройте дверь с другой стороны. Поезд уже ушел». Он жил по принципу: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Даже перед Василием Сталиным (командующим ВВС Московского военного округа, фактическим хозяином команды. – Прим. И.Р.) отстаивал свои позиции, не шел у него на поводу, за что и был уволен.

Я при этом тоже пострадал. Новый тренер Капелькин привел восемь футболистов, всего их в ВВС стало 36, и кого-то надо было отчислять. Так он сказал Сталину, что я… родственник Тарасова. У нас носы были похожи. И Василий Иосифович отрезал: «Родственники Тарасова мне не нужны».

Татьяна Анатольевна вспоминает:

«Юрка – это была папина любовь. Он же младшего брата воспитывал, поскольку отца у них не стало очень рано, бабушка поднимала их одна. Она рассказывала, что братья были совсем разные. Папа – очень дисциплинированный, точный, Юра – гораздо мягче. Поэтому рассказ Алексея Парамонова, что младший брат мог опоздать на установку, а старший не впустил его, вполне достоверен.

У Юры была красавица-жена Люся. Бабушка говорила, что она вертихвостка, но этого я не знаю. По фотографиям могу судить, что Люся была действительно красивой женщиной. Видела ее сидевшей у Юры на руках, причем как это запомнила, не знаю, – совсем маленькая ведь была.

В 1950 году папа был играющим тренером ВВС, Юра там же – игроком. Команда полетела на Урал. Отец же вылетел на пять часов раньше, чтобы обеспечить приезд команды без накладок и встретить ее на месте. Папу это спасло. А Юра с хоккеистами погибли в авиакатастрофе под Свердловском. Увидев тело брата, папа рухнул без чувств…

Там сейчас братская могила, и, когда оказываюсь в Екатеринбурге, всегда туда хожу. И благодарна руководству области, города и хоккейному клубу, что они очень внимательно относятся к этой могиле.

Бабушка туда ездила, и с этого места привезла в Москву чемодан земли. Здесь (разговор проходил на даче Тарасовой в поселке Бузаево. – Прим. И.Р.), рядом с 75-м домом, было старенькое кладбище. Там уже не хоронили. Но бабушка как-то договорилась, чтобы ей выделили небольшой участок. Она сделала могилку и высыпала туда эту землю. Мы туда с ней всегда ходили. Бабушка плакала и рассказывала, каким был Юра».

«Он же не в большом театре пел, а в хоккейной раздевалке»

В ВВС он начнет отрабатывать то, что потом с блеском реализует в ЦСКА – совершенно фантастические по выдумке и наполнению тренировки. Весьма жестокие и беспощадные по отношению к собственным игрокам, но приводившие в итоге к большим победам.

Тарасов был нестандартен до того, что мог в перерыве неудачного матча запеть что-нибудь, на его взгляд, мобилизующее команду. И это работало. А Третьяк даже Эда Белфора в «Чикаго» будет тренировать по тарасовским методам – после неудачных матчей заставлять возить через весь лед и обратно ворота с… самим Третьяком, сидящим на них сверху. Весь «Блэкхокс» сбегался на это смотреть!

«Я тренировал Белфора, как когда-то – меня самого, – вспоминает Третьяк. – И он молодец, никогда не ныл: «Зачем мне это надо?» Делал все беспрекословно. Впитывал как губка. Его и звали – второй Третьяк, и 20-й номер он себе взял. А когда выиграл в «Далласе» Кубок Стэнли, прислал мне перстень. С одной стороны – орел (а у Эда как раз и было прозвище – Орел, Eagle), с другой – выложенный бриллиантами 20-й номер, фамилия Третьяк и аббревиатура «СССР».

Еще у Тарасова мы всегда разминались перед игрой с теннисными мячиками. Белфору это тоже нравилось, но он немножко стеснялся партнеров. Положит мячик в рукав, чтобы никто не видел – и идет в туалет, где и разминается с ним. В какой-то момент мячик уже стал частью ритуала. Это я ему ритуал передал».

Тему песен в перерывах матчей решаю обсудить с Татьяной Анатольевной Тарасовой. И оказывается, что ничего случайного в жизни не бывает.

«Известно, что папа в перерывах важных матчей, когда команда проигрывала, вдруг мог запеть. «Интернационал», гимн Советского Союза, «Черный ворон»… Мы вообще всегда дома в застольях пели. Этим заканчивался любой вечер. У мамы был хороший голос, и мы с Галькой любили что-нибудь затянуть, и мамины сестры. Я даже в хоре пела. Вообще, это была традиция в стране. Когда тебя переполняло, когда было хорошее настроение, то очень хотелось петь. И песни военных лет, и многое другое. Нынешние песни не знаю как можно петь, а вот те – хотелось.

Папа же говорил: «Мне медведь на ухо наступил». У него слуха не было. Но он же не в Большом театре пел, а в хоккейной раздевалке. Говорят, что, когда нельзя что-то выразить словами, можно станцевать. Он – запевал. Тоже прием. Неожиданный. Западающий в душу. Такое приходит мгновенно – и невозможно придумать заранее. Это я уже как тренер вам говорю.

Как-то Игорь Моисеев сказал, что, когда нет слов, тогда вступает танец. А у папы вступала песня. Потому что она всегда несет ассоциации, и каждый понимает ее по-своему. Она перекрывает волнение, неуверенность в себе. Это гениальный прием. Но сама я им не пользовалась. Все по той же причине – надо придумывать что-то свое».

По поводу «Интернационала» или «Черного ворона» спрашиваю Михайлова: реально пронимало или смеялись? Борис Петрович реагирует:

«Попробуй там посмейся. Что вы! Просто хихикали про себя, так, чтобы никто не видел. Знали, что это все наигранно».

Рассказываю об этом диалоге сестре Харламова Татьяне Борисовне. Интересуюсь: брат так же относился?

«А как же! От него это и шло. Ой…» – осекается Харламова, подумав вдруг, что посягает на легенду. Я успокаиваю: мол, ничего страшного, Михайлов сам об этом открыто сказал.

Якушев, игравший в другом клубе и оттого знавший Тарасова не так хорошо, воспринимал это несколько иначе. Вот его рассказ:

«Было это на чемпионате мира в Стокгольме. Проигрывали шведам, настроение соответствующее. В перерыве, придя в раздевалку, ожидали от Тарасова разноса. Чернышев при любых обстоятельствах бывал более сдержан и интеллигентен, а Анатолий Владимирович мог высказаться на самых высоких тонах. Сидим понурые, головы опустили.

Чернышев сказал нормальные слова в своем стиле. Потом предоставил слово Тарасову. Последовала мхатовская пауза, мы сжались в комок. И вдруг он как запоет: «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой! Ты добычи не дождешься, я солдат еще живой!» Сначала все ничего не поняли, потом оживились, подняли глаза, начали переглядываться. А Тарасов спел пару куплетов и говорит: «Пошли, мальчишки!» И больше ничего.

За всю историю, думаю, у него такая установка была впервые в жизни. И, может, это совпадение, а может, психологический прием подействовал – после того «Черного ворона» мы смогли ту игру переломить и выиграть. А она была очень важная».

Два года спустя ходовой стала легенда, что Тарасов не взял Якушева на ЧМ‑71, хорошенько (на целый сезон!) запомнив его подначку в аэропорту в начале предсезонной подготовки: мол, делайте с ЦСКА в Кудепсте что хотите, а «Спартак» вас все равно обыграет.

«Мне показалось, взаимосвязь между двумя этими историями была, – предполагает Якушев. – Может, это и не так – но тогда я был в этом уверен. Не любил Тарасов таких подначек. Со временем и я, и все мы поняли, что шутки с ним не проходят. Но, вернув меня в сборную, даже не вспоминал об этом».

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации