Текст книги "Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников"

«Тань, неужели меня узнают?»

Спрашиваю Михайлова, помнит ли он, как его и Петрова впервые в тройку с Харламовым поставили. Ответ, разумеется, утвердительный.

«Дядя Веня (Александров. – Прим. И.Р.) получил травму, – отвечает многолетний капитан ЦСКА. – Сломал лодыжку. А перед этим мы ездили на Кубок СССР играть в Чебаркуль, где в тот момент проходили службу Валерка Харламов и Сашка Гусев. Мороз был – за тридцать. Дядя Веня щелкнул, попал в штангу – и шайба развалилась! Две пятерки играют – третья в раздевалке сидит, не ждет возможности выйти, а наоборот, думает – пусть те играют побольше! При этом народу – биток.

Когда с дядей Веней несчастье случилось, Кулагин сказал: «Вызываем Харламова с Гусевым». Они приехали, и Валерку сразу поставили к нам. До этого с нами пробовали и Смолина, и Чекалкина, и еще кого-то.

А с Харламовым сразу покатило! Первый матч играли в Горьком с «Торпедо». После этого – все, Тарасов никуда его не убирал. Только через два года в интересах команды – потому что Витя Полупанов закончил. И Анатолий Владимирович говорит: «Валерку я от вас забираю, потому что надо помочь Рагулину и Фирсову, продлить их спортивную жизнь». Нам подбирали, подбирали – и остановились на Юре Блинове. С ним и в Суперсерии неплохо получалось, но потом Кулагин с Бобровым опять нас с Валеркой соединили».

До этого еще много чего произойдет. Блистательный дебют звена Михайлов – Петров – Харламов на чемпионате мира 1969 года в Стокгольме, после золота на котором, выражаясь по-сегодняшнему, министр спорта (а тогда – председатель Госкомспорта) Сергей Павлов в эйфории вручит всем троим значки заслуженных мастеров спорта СССР. И вызовет тем самым гнев Тарасова, потому что до тех пор ЗМС становились только после трех выигранных мировых первенств.

«Это в кино», – не поверила в мой рассказ по этому поводу Татьяна Борисовна.

«Нет, – ответил я. – Михайлов мне рассказывал, что и в жизни тоже».

«Да? Валера ничего по этому поводу не говорил. Может, потому, что мы все вместе жили, и он маму оберегал как цветок. Не допускал никакой лишней информации. Говорил: «Бегоня – цветочек, не дай бог, чтобы она что-то узнала и расстроилась». Мне мог что-то шепнуть, но точно не при маме. А тогда, значит, и мне не стал говорить».

А Михайлов про неприятие Тарасовым скоропалительного вручения ЗМС рассказывал вот что:

«Он этого и не скрывал. До того года ЗМС вручали только за три золота чемпионата мира. В виде исключения – два. А нам тогда повезло – Сергей Павлов, председатель Госкомспорта, пришел в раздевалку и объявил. Тарасов попытался возразить: «Сергей Павлович!» Тот: «Приказ подписан, я вручаю!»

Получилось, что мы с Петровым перепрыгнули одну ступень – мы одновременно стали и мастерами спорта международного класса, и заслуженными. А кто не был мастером спорта – вообще получили три значка одновременно! Я-то мастера спорта выполнил в «Локомотиве». Потом Тарасов на тренировках иногда говорил: «Отрабатывайте, заслуженные!» Отрабатывали».

Отрабатывали – и никак не могли поверить, что их уже начали на улицах узнавать.

«Один раз, помню, идем на метро «Сокол» по переходу, – вспоминает Татьяна Борисовна. – И на него оборачиваются. А Валерка был в клетчатых брюках, весь из себя такой красавец. И я – красавица. Слышу шепот: «Харламов, Харламов». Он говорит: «Танька, неужели меня узнают?» – «Конечно, узнают». – «Нет, это просто мы с тобой так одеты». Хотя слышно было: «Харламов». Это был 69-й – 70-й год, когда он первый раз чемпионом мира стал, и пусть еще не был таким, как пару лет спустя, но его уже отлично знали.

Какая звездная, если он и в пионерлагерь «Лесные поляны», куда в детстве ездил, всегда к ребятам приезжал. А когда папа в качестве общественной нагрузки работал в пионерлагере от завода, ходил в походы с детьми, на родительском заводе перед работягами выступал? Нет, крыльев у него не было!»

Тарасова любил. И его отставку воспринял с болью

Многие этого уже не помнят – но в Суперсерии‑72, которую история вывела на безусловное первое место по значимости в харламовской карьере (да и в мировом хоккее вообще), тройки Михайлов – Петров – Харламов не было. Парадокс. Из каких во многом вообще и состоит большой спорт.

Вот только было это уже без Тарасова.

Мне казалось очень важным спросить именно у Татьяны Борисовны, как брат воспринял сенсационный уход его и Аркадия Чернышева из сборной после золота на Олимпиаде в Саппоро. Сестре уж точно не до хоккейной конъюнктуры. Она скажет как есть.

«С болью. Он любил Тарасова. Когда мама начинала выступать против него: «Да что такое, ни одного выходного!», он спокойно ей говорил: «Мам, а если ты на работе план не выполнишь, тебя ругают?» – «Ну, конечно, сынок». – «Так и Тарасов. Не выполнили установку – он и ругает. За тебя мастер отвечает, а за нас тренер».

Валерка любил Тарасова, во‑первых, за чувство юмора. Для брата, который сам был очень юморным, значило много, когда человек за словом в карман не лезет. Во-вторых, за справедливость. В-третьих, за открытость. Даже в том, что касалось домашних дел. Поэтому ребята переживали.

Хорошо, Константин Локтев возглавил ЦСКА, и сначала Всеволод Бобров, потом Борис Кулагин – сборную. К ним ко всем отношение хорошее было. Тот же Кулагин был у нас на всех праздниках – на свадьбе, на днях рождения. К нашей маме он с огромным теплом относился…

Кстати, Всеволод Михайлович играл с нашим папой в русский хоккей! Может, они бы и дальше вместе пошли, но у папы уже было двое детей, и надо было выполнять обязанности нашего отца. И вместо хоккея он поехал на лесозаготовки, где хорошо платили. Там, в Поварово, сейчас у Михайловых дача – такое вот совпадение.

Бобров знал Валерку с ранних лет, когда тот в армейской школе занимался. Он тогда тренировал футбольный ЦСКА и одновременно вел занятия по футболу для армейских пацанов. И все говорил брату: «Давай-давай, иди к нам». Зимой Валера играл в хоккей, а летом – в футбол. Уверена, что он и в нем мог бы себя проявить на таком же уровне, как в хоккее. Но потом Тарасов сказал: «Выбирай – одно или другое». А нравился Валерке больше все-таки хоккей. А вообще он все игровые виды спорта любил».

С тандемом Бобров – Кулагин он и обессмертит свое имя в Суперсерии‑72. Для начала – двумя голами с передач лучшего друга Александра Мальцева при счете 2:2 в легендарном первом матче в Монреале, завершившемся разгромом хозяев – 7:3. А далее – везде…

«Переглянулись с Эспозито: Боже, как такое возможно? Ответ был один: «Харламов»

На Олимпиаде‑2014 в Сочи, за пару дней до матча Россия – США, я разговаривал с капитаном и одним из ведущих хоккеистов американской сборной Заком Паризе, сыном участника Суперсерии‑72 Жан-Поля Паризе. Спросил, кого из советских участников тех эпических матчей он может вспомнить. Зак даже ни на секунду не задумался: «Харламов! О том, какой это великолепный хоккеист, отец рассказывал очень много».

Это не означает, что Харламов был там безусловно лучшим среди наших. И даже вообще лучшим. Тот же Фил Эспозито выделяет Александра Якушева, получившего четыре (!) перстня лучшему игроку матча; Фрэнк Маховлич – Владислава Третьяка. Даже Михайлов называет лучшим в московской части серии Якушева, а в целом – Третьяка.

Но по яркости, виртуозности в сборной СССР «легенде N 17» не было равных. Фрэнк Маховлич вспоминает:

«Как Харламов владел клюшкой! Когда в 81-м году услышал о гибели Валерия, перед моими глазами встал момент из третьего матча Суперсерии‑72 в Виннипеге. Мы с Филом Эспозито атаковали советских защитников в углу площадки, но один из них прямо перед силовым приемом успел отбросить шайбу в сторону чужих ворот. Она пересекла синюю линию и поскакала к красной.

Но после того, что произошло дальше, подумалось, что так все и было запланировано. Потому что Харламов на полной скорости подхватил шайбу, ворвался в зону, словно не заметил наших защитников, разобрался с ними и вратарем – и забил! А мы с Эспозито в это время врезались в их защитников. Оглянулись – а там шайба в наших воротах. Так быстро это было. Переглянулись с Филом – боже, как такое возможно? Ответ был один: «Харламов».

По поводу владения клюшкой ценно замечание звезды уже более молодого поколения, Алексея Касатонова:

«У Валерия Борисовича была фантастическая обводка, скорость, которая с его техникой позволяла ему обыгрывать соперников, создавать для своей команды численное преимущество, а заодно поднимать на ноги весь стадион. У него были и прекрасный бросок, и щелчок. Не представляю, как Харламов или позже Сергей Макаров показывали волшебный хоккей, играя такими клюшками, как в то время. Да если бы у них были сегодняшние, они со своим мастерством вообще по сто голов за сезон забивали бы!»

Киношный же взгляд на то, почему однозначно главный герой Суперсерии‑72 в «Легенде N 17» – Харламов, излагает Местецкий:

«В отзыве кого-то из хоккеистов я прочел комментарий, который прекрасно понимаю: в той серии были игроки не хуже Харламова. Тот же Третьяк, тот же Якушев. И я пойму хоккеистов, которые предъявят нам претензии, что мы перетянули одеяло на Харламова.

Но фильм – про него! Если брать их тройку с Михайловым и Петровым, то в ней не было драматического, конфликтного начала. Они были просто в хороших отношениях, а когда нет конфликта – нет и кино. Поэтому, при всем уважении к ним, при наличии главного героя в лице Харламова нереально было вытащить Михайлова и Петрова на первый план.

Получилась ведь достаточно классическая для кино история. Вначале был написан сценарий, над которым работали очень уважаемые в профессии люди. Но знаете, какая там была проблема? Это был пересказ фактов – медлительный и подробный. Из него бы, может, и получилось интересное артхаусное кино, но точно не тот фильм, который хотел сделать продюсер Верещагин. Сейчас вижу много комментариев, где люди пишут: «Ну, биография Харламова – это же готовое кино, там и сценарий-то писать нечего!» Ну, тут мы можем провести чистый эксперимент: просто посмотрите другие фильмы про Харламова (а они есть!) и сравните.

Взять и перенести все в кино невозможно. События реальной харламовской жизни не были увязаны какой-то внутренней логикой, которую мы так любим в кино. И теряя которую, нам становится неинтересно смотреть фильм, – это закон кинематографа. Требовалось выстроить сюжет, где были бы какие-то логические кольца, где заявленные темы развивались бы и к финалу достигали кульминации. Например, как индивидуалист по натуре через преодоление приходит к коллективной игре…

Это и есть драматургия, которой в жизни Харламова в чистом виде не было. Нам приходилось ее вычленять, отсеивать кучу тем. Меня смешит, когда в рецензиях пишут: как вы могли не упомянуть о дружбе Харламова с Мальцевым? Но нашей задачей было не упомянуть как можно больше событий из его насыщенной жизни, а укрупнить центральные. Это очень сложно».

Спрашиваю Татьяну Борисовну и про дружбу с Мальцевым, и про отсутствие «драматического, конфликтного начала» во взаимоотношениях с Михайловым и Петровым. Причем ставлю вопрос так, как о том не раз слышал – что лучшими друзьями Валерия были Мальцев и Михайлов.

«Да, хотя и со многими другими ребятами отношения были великолепными. И Вова Лутченко у нас жил, и Валера Васильев… Малец – это потому что они долго были неженатые. У них свободы было больше. А других жены и дети держали. Да, из остальных ближе всех был Борька. Еще и потому, что его жена Таня очень любила нашу маму, тянулась к ней.

Когда у Таньки Михайловой был день рождения, ведущая спросила: «Вот есть такой человек, который очень давно знает эту прекрасную женщину и может поднять за нее бокал вина?» Она сказала: «Конечно, есть». И повернулась ко мне: «Танька, иди. Ты самая старая из моих подруг». Я же крестная их старшего сына. А моя мама была крестной самой Тани Михайловой – та крестилась уже взрослой. Мы жили одной семьей!»

Уточняю у сестры Харламова, верна ли формулировка Касатонова, что ее брат был для молодых хоккеистов «намного доступнее строгих Михайлова и Петрова». Подтверждает:

«Так и было. Боря знает себе цену и очень хорошо. А Володька, царствие небесное, да простит он меня… Он интервью, если не заплатят, не давал. Когда обратились насчет фильма, Борька сразу сказал: «Чем могу – тем помогу». А Петя: «Сколько это будет стоить?» Петров всегда был первым спорщиком в команде. Ни одному тренеру от него покоя не было – надо, не надо… Валерка над этим только смеялся».

Кларк – «Гад ползучий» или Право имел?

Один из популярнейших советских апокрифов – то, что переломным моментом во время Суперсерии‑72 стал перелом лодыжки Харламова после жестокого удара форварда «Филадельфии» (недаром эту команду называли «бандитами с большой дороги»!) Бобби Кларка. И вообще, сама эта травма обсуждается ненамного меньше, чем разгром «Кленовых листьев» в первом матче и победная шайба Пола Хендерсона в серии на последних секундах восьмого. Дескать, канадский цинизм победил нашу наивную романтику.

Ниже поймете – это явный перехлест. «Советы», как называли нашу команду канадцы, тоже были хороши. А «Кленовые листья» просто играли, как привыкли.

Говорим мы, например, со Скотти Боумэном – величайшим тренером всех времен – у него дома во Флориде. И я слышу:

«Поверьте, Харламов был не единственным, кого Кларк так ударил клюшкой. Он был жестким игроком – и в НХЛ тоже так делал. Может, было сказано: «Если окажешься рядом с Харламовым – применяй силовой прием». Не думаю, что прозвучало: «Сломай ему ногу»».

Спрашиваю о том же во время нашего долгого разговора в Тампе главную звезду тех «Кленовых листьев» – Фила Эспозито. Он для начала упоминает, что считает лучшим игроком советской сборной в серии не Харламова. Потом говорит о том же, о чем и Боумэн, а завершает тему совсем уж неожиданным – по крайней мере для нашей аудитории – пассажем.

«Считаю, что лучшим был Якушев. Он был тем человеком, которого мы реально боялись. Харламова же, я знал, можно вырубить. Что и сделал Бобби Кларк. Плохо, что он не сделал это в первом же матче!» – демонически расхохотался Фил.

И тут добавил очень важную ремарку:

«Такие удары постоянно случались в регулярном чемпионате НХЛ, и мне самому их наносили десятки раз. Мои голеностопы были измочалены! В том числе и самим Бобби. И это было частью игры. А эти советские парни кололи нас клюшками, словно копьями! Кололи!»

И Эспозито с присвистом изобразил, как игроки сборной СССР не просто колют канадцев клюшками, но и проворачивают их. Этого нам ни советская пропаганда, ни советские хоккеисты точно не расскажут.

У Якушева по травме Харламова, понятно, иное мнение.

«Конечно, мы это осуждаем. Кларк сам позже признавался, что второй тренер (Джон Фергюсон. – Прим. И.Р.) дал ему задание вывести этого парня из игры, и он таким вот неспортивным образом это сделал. Для них в то время это, может, и нормальное явление было, но для нас – подлый момент. Извинился ли Кларк тогда или потом? Нет».

Третьяк говорит: «Он сам (Кларк) написал в книге, что ему такое задание дал тренер. А задание надо выполнять. Тем более холодная война шла, отношения были неприязненные. Но в 1976-м приехали играть с «Филадельфией», и Кларк нашел меня перед игрой. Подарил шикарный перстень – десять бриллиантов, гербы Советского Союза и Канады, а также слово «унряжка». Он хотел написать – «упряжка», то есть мы все, советские и канадские хоккеисты, вместе. А еще подарил часы. Я ему в ответ – ондатровую шапку…»

Спрашиваю Михайлова, простил ли он Кларку травму Харламову за давностью лет – или почти за полвека эмоции не стерлись. Борис Петрович отвечает колоритнейшим образом – такой фразой, на какую способен только он один:

«В тот момент он для нас был гад ползучий. Не думаю, что тренер дал ему задание любой ценой вывести Харламова из игры. Нанести такую травму противнику – это проявление слабости. Но ведь Кларк не был слабым игроком! Может, он и не хотел, чтобы все получилось именно так? А сейчас…»

И машет рукой. Уточняю, мог ли Харламов ударить исподтишка. «Валерка – нет, – реагирует его партнер по звену. – В открытую мог врезать, а исподтишка – никогда».

У Фрэнка Маховлича я поинтересовался, слышал ли он лично команду Джона Фергюсона сломать Харламова. «Если такая команда и была, то точно не при мне, – ответил форвард канадцев. – И даже никогда не слышал, что Фергюсон такое говорил. Как и кто-либо другой».

На вопрос же, полагает ли он, как многие в России, что сборной СССР для победы не хватило как раз Харламова в двух последних матчах, Михайлов ответил: «Конечно. Это же была звезда из всех звезд. Из нападающих рядом с Харламовым некого поставить. Некого! При всем уважении к Мальцеву, Петрову, Якушеву». При том, что, как говорил сам же Борис Петрович, лучшим игроком в московской части серии был именно Якушев.

А Маховлич отрезал: «Это хоккей. В нем не бывает слова «если».

У всех – своя правда.

Татьяна Борисовна же о Кларке высказывается вот как:

«Гад такой! Ох как Евгений Мишаков с ним дрался тогда. Он первым на этого Кларка налетел – и такая заваруха началась! Потом уже все ребята начали. Валерка очень переживал, что его сломали, и он не сможет сыграть. Причем так хотел – и ему уколы делали, специальный сапожок под конек надевали. Но ничего не получилось, и он возложил этот проигрыш на себя – потому что невовремя сломался.

А мама тогда ругалась: «Пора заканчивать с этим хоккеем!» Она всегда был против хоккея. И не гордилась тем, что у нее сын такой знаменитый. Потому что это такие нервы! Валера ей очень тяжело дался, много болел в детстве. Поэтому каждый удар по нему она воспринимала так болезненно.

Поставит икону, молится. И то – не столько смотрела, сколько слушала. Одновременно могла гладить, готовить. Только если повтор шайбы, забитой ЦСКА или сборной, прибегала к телевизору. А папа во время просмотров матчей сколько раз падал с табуретки! В «Легенде N 17» это есть, и действительно так было. На домашние-то матчи он всегда ходил, а когда выездные – поставит табуреточку, двигается, двигается на ней – и как упадет!

Четыре домашних матча Суперсерии‑72 мама, как всегда, смотрела по ТВ, а мы с папой там были. В первой московской игре очень хорошо помню, что после той шайбы в «Лужниках» болельщики голубей запустили. Представляете, закрытый стадион – и вдруг голуби взлетают! Такая красота. И это при том, что билеты на матчи раздавали только своим, по блату, в свободной продаже их не было. Одна элита. А голуби тем не менее – были!»

А во время канадской части Суперсерии ему и остаться предлагали.

«Какой клуб именно – не вникала. Но и деньги огромные сразу предлагали, и машину. Но он подумал о семье. Хотя в Канаде ему с первой поездки, еще в 69-м году, очень понравилось. Маленькие площадки подходили. И его там приняли сразу. Помню, привез из той поездки газету с фотографией, как он натягивает игровой свитер на голову канадцу. Тот на Валерку полез, а наш с его 175 сантиметрами тоже не промах. Даже подпись под фото гласила: «Русский нападающий нашел управу на канадского защитника»».

На мой вопрос, ощутила ли сестра, что брат стал в стране всесоюзной знаменитостью именно после Суперсерии, Татьяна Борисовна реагирует замечательно:

«Я вообще никогда этого не ощущала и брата как национального героя не воспринимала. Это ощущение возникло уже после фильма «Легенда N 17». А как оно у меня могло быть раньше, если мы с ним до 12 лет в одной постели валетиком спали, потому что у родителей других возможностей не было!»

На колени перед бабушкой-соседкой

В «Легенде N 17» опытный Харламов – это жесткий вожак, лидер, трибун. В жизни он таким не был. У него хватало иных достоинств, и я решил узнать у Михаила Местецкого, зачем было делать из и без того колоритного, харизматичного человека кого-то другого. Сценарист парировал:

«Мы читали книжку Харламова. И по многим показателям видно, что Валерий был просто хорошим парнем. Мягким, деликатным. И когда мы «взрываем» его характер в фильме – не было в жизни таких моментов. Но посчитали, что в кино он должен быть чуть жестче, чем на самом деле. Это собирательный образ спортсмена, который из легкомысленного мальчишки через какие-то диковатые поступки вырастает в серьезного, матерого и спортсмена, и человека».

Алексей Касатонов рассказал, каким был Харламов в ЦСКА и сборной на самом деле:

«В характере Харламова в «Легенде N 17» больше взято у Михайлова. Не собираюсь принизить Валерия Борисовича, для меня он – как бог. Но образ в фильме получился собирательным. Лидерскими качествами, приписанными там Харламову, в гораздо большей степени обладал капитан.

Харламов с Геннадием Цыганковым были моими наставниками в команде, как-то так само собой сложилось. У меня и квартиры-то тогда в Москве не было, я жил то на базе в Архангельском, то в пансионате на Песчаной улице. Так вот, Харламов и Цыганков меня как своего «воспитанника» иногда брали к себе домой на выходные.

Ночевал то у одного, то у другого. Хотя, казалось бы, зачем я им, семейным людям, и так имевшим крохи свободного времени, нужен? С Харламовым и его семьей мы и на ВДНХ ходили гулять – он там рядом в «трешке» сталинского дома жил, – и даже отдыхали вместе в Ялте».

А вот что о человеческих качествах брата – только уже применительно не к ледовой, а к обычной жизни и к родным для него людям – рассказала мне Татьяна Борисовна:

«Валера был очень добрым, веселым, открытым человеком. И не был жадным ни на поле, ни в жизни. Анекдотов знал не меньше Володи Винокура, специалиста по этой части. Обожал дарить подарки – дружил, например, с троицей Кобзон – Лещенко – Винокур, и знал, что Леве нужен концертный костюм. Привозил его из Канады – и не могло быть и речи, чтобы взял за него деньги. Только дарил! При том что суточных советские хоккеисты получали копейки.

А меня, сестру, одевал как куколку. Благодаря этому очень выделялась. Даже девчонки, жены Михайлова и Петрова, говорили мужьям: «Вы смотрите, что Валерка Таньке берет!» Когда в 73-м году его со Всеволодом Бобровым пригласили на финал Кубка Стэнли, он привез и Михайловым, и Петровым, и мне белые сапоги на платформе – тогда жутко модные. В подарок. Кто еще такое сделает из хоккеистов?!

Как-то, помню, новые сапоги в автобусе порвала, прихожу расстроенная. Он говорит: «Тань, хорошей вещи ничего не будет, плохой так и надо. Я тебе еще привезу». Привез, и не одни. Или, помню, заболела, камни в почках были. Он уловил: «Это простуды». Едет на игры в Канаду и привозит мне оттуда дубленку. «Чтоб тепло было». Понимаете? Это еще и потому, что мы с ним были очень дружны. Вообще не ссорились. Он ушел и унес мои секреты. Я могла с ним по женским моментам делиться. И никто ничего никогда не узнал.

Он не знал, что такое зависть и высокомерие. Дружил с ребятами со двора, из детского сада, они встречались все время. Один из них, Сережка Сугробов, работал летом в пионерлагере физруком, и он к нему ездил, чтобы с ребятами пообщаться, рассказать, что видел в разных странах. Старым друзьям тоже подарки дарил – что уж там говорить о папе-маме, дедушке-бабушке. И сейчас два раза в год с этими ребятами видимся – правда, на кладбище…

Очень хорошо помню такой случай. У нас была соседка, старенькая бабушка. Так Валера, уже будучи звездой, пришел ее поздравить с днем рождения и встал на колени. Ему ничего не стоило это сделать!»

Вернусь к повествованию Касатонова, также рассказавшего несколько историй о том, как Харламов помогал даже не самым близким из окружавших его людей:

«Валерий Борисович – настолько честный, открытый человек, не умевший обманывать! Светлая личность. Общаясь с ним, ты сразу же забывал, что для хоккея сделал он, а что – на тот момент – ты. Испанская кровь, наверное, делала его особенным, ни на кого не похожим. Даже Виктор Тихонов сказал в интервью: «Злиться на Харламова было невозможно – такой человек. Море обаяния». При всей своей легендарности он был гораздо доступнее суровых Михайлова с Петровым.

Читал рассказ Миши Васильева (хоккеиста ЦСКА 80-х годов. – Прим. И.Р.), как ему, 18-летнему, Борисыч помог купить золотое колечко для мамы. Сам отвез парнишку в ювелирный магазин к знакомому директору. Искренне верю. У Харламова было много знакомых в любых сферах. Его обожала вся страна. И он всем помогал. Помню, однажды отобрали у меня магнитофон на таможне. Вез два, оказалось – можно только один. Рассказываю Харламову, он тут же: «Поехали». Прямо со сборов рванули, благо, от Новогорска до Шереметьева близко. К его знакомому таможенному начальнику. Отдали! И ведь он не для себя поехал что-то забирать, а только ради меня. Его авторитет работал железно».

«Молодые Валерку очень любили и тянулись к нему – Фетисов, Касатонов, будущий Профессор Ларионов… Так что эта история меня совершенно не удивляет», – откликается на мой пересказ касатоновско-харламовской поездки в «Шарик» Татьяна Борисовна.

Когда вы имеете дело с таким человеком, а к тому же он еще и знаменит, и общителен, – дружба с артистами неизбежна. Да с какими!

Татьяна Борисовна рассказывает:

«С Владимиром Высоцким они сошлись в театре на Таганке. Валерка там постоянно бывал. А потом, помню, как-то я лежала в больнице – и в ней же был дядя Марины Влади. И вот Валерка и Володя встретились как раз в этом госпитале. Это было под Новый год. Такой концерт там устроили!

А какие шоу брат устраивал с легендарной Анкой-пулеметчицей, помощницей Чапаева, с которой они оказались в Боткинской больнице, когда у Валеры была первая авария! Прихожу, мне говорят: «Он у своей». Значит, у Анки, которой было восемьдесят лет. Он любил с ней общаться, анекдоты беспрерывно травили. Они и похоронены рядом на Кунцевском.

История о том, что, когда сборную СССР возглавил Бобров, она готовилась ко второй половине Суперсерии‑72, брат с Высоцким сидели в Доме актера, и в один из моментов Валерке пришлось залезть под стол, – правда. Потому что Высоцкий его быстро предупредил: «Бобер идет!» Это и Михайлов знает, он тоже там был. И Петров, царствие ему небесное. А Бобров отдохнуть сам любил».

Как и Харламов. И умел погулять – причем на широкую ногу. В книге серии ЖЗЛ «Валерий Харламов» меня впечатлила история про полную ванну шампанского в квартире у его друга Мальцева после окончания сезона‑71/72, которую они с приходящими и уходящими друзьями распивали целую неделю. Умели же люди отдыхать!

Татьяна Борисовна подтверждает:

«Они оба любили говорить: «Красиво жить не запретишь». Что Харламов, что Мальцев – молодые, красивые, неженатые. Долго было у них по этой части единение. Любили пошутить, подурачиться. Два таких остряка! Говорили мало, но очень метко. Девочек, которые все время были при хоккеистах, звали «мартышками».

Красивая одежда, пластинки, рестораны – все это началось, когда стали за границу выезжать. У Валерки, впрочем, всегда был вкус, какая-то изюминка. Может, потому что рисовал. Может, от мамы все шло. Она же помнила, как жила в Испании – и прививала нам эту жизненную гармонию. У Сашки такого вкуса поначалу не было, но он подтянулся, и они стали наравне.

С прическами экспериментировали. Из Киева к нам парень приезжал, парикмахер Сашка. Предложил попробовать сделать химическую завивку – и ему очень хорошо было. Еще они с Мальцевым парики под хиппи надевали. Помню, звонок в дверь еще на старой квартире. Мама смотрит в глазок – там какие-то мужики волосатые. Она их сначала не узнала. А это Валерка с Сашкой парики надели. Потом еще отца нарядили…

Дружил и с волейболистами, и с баскетболистами (особенно с Милосердовым и Едешко), и с футболистами. Среди последних самый близкий его друг – Вадим Никонов. Вадька и сейчас постоянно звонит. Кстати, брат его с будущей женой и познакомил. Как и Сашу Гусева, и Валеру Васильева. Тот еще сводник!

Практически все хоккеисты-немосквичи жили у нас. Валерка всех тащил в дом. У нас был натуральный проходной двор! Холодильник только открывался и закрывался. Только когда пил много, ему плохо становилось. Быстро заводился, но много его организм не осиливал. Когда были где-то вместе, я знала – надо обязательно взять нашатырь, чтобы в какой-то момент привести брата в порядок.

С телекомментаторами и журналистами он тоже был на дружеской ноге. Например, с Николаем Озеровым. Валерка теннис тоже любил и играл в него – правда, не с Озеровым, а с министром обороны Гречко. Тот был самый простой министр обороны, самый человечный. С другими не сравнить.

Если говорить о журналистах – Ленька Трахтенберг у нас жил. Сколько раз ночевал! А про отношения с журналистами – Валерка понимал, что у них своя работа, свой хлеб, и им надо помогать. Нужно было – даже партнеров стыдил, когда они от интервью отказывались. Сам безотказный был».

При таком широком круге общения надо понимать: в те времена никакими ночными клубами и вообще избытком увеселительных заведений в СССР не пахло. Их было наперечет. Комментатор Владимир Писаревский рассказывал, что как-то раз пришел с друзьями в ресторан гостиницы «Советская» и увидел Харламова, которого швейцар… туда не пускал. Харламов с горечью сказал ему фразу, за которую можно было и невыездным стать: «А в Америке или Канаде у меня был бы собственный ресторан».

«Ну, если бы он настоял – пустили бы. А он – нет, значит, нет. Брат и меня всегда осаждал в этом плане, если я начинала напролом лезть. «Ладно, Тань, пошли». Скромный был», – реагирует Татьяна Борисовна.

Уже несколько позже Харламова в последний момент отцепят из списка людей, представленных к ордену Ленина. Но не из-за его богемного образа жизни.

«Дело было не в этом, – объясняет Татьяна Борисовна. – А в том, что он к тому времени еще не был коммунистом, тогда как Борис – был. После этого его школьная учительница Галина Михайловна дала ему рекомендацию, и Валерку в партию приняли. А я его принимала в комсомол. Я же была сначала председателем совета дружины, а потом секретарем комсомольской организации школы. В райкоме спрашивают: «А почему секретать комсомольской организации не задает вопросов?» – «Я его и так хорошо знаю. Это мой брат».

А расстроился из-за ордена Ленина он сильно. Как и в момент, когда в самом начале карьеры, еще до Чебаркуля, его отцепили от поездки с ЦСКА в Японию. Так же, как и перед Кубком Канады‑81, с чемоданчиком поехал на базу – и назад вернулся».