Текст книги "«СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений"

Часть вторая
Игорь Рабинер

Гонорар – не гонорея, получи его скорее

…Интересно, сколько же ему тогда было лет? Почему-то этим вопросом задаюсь только сейчас – когда Владимир Михалыча уже почти четыре года как нет в живых, а я не без дрожи в пальцах сажусь за эту книгу.

Мне точно было четырнадцать. И была осень 87-го. Понеслась во весь опор перестройка – с объявленными Горбачевым «гласностью и демократизацией», с программой «Взгляд», «Огоньком» Коротича, «Московскими новостями» Яковлева. Столько, сколько тогда в Союзе, газет и журналов не поглощали нигде и никогда. И у профессии журналистской такого романтического ореола, как в тот момент, не было ни до, ни после. Про заказы и черный пиар никто и слыхом не слыхивал – и тем более не говорил. И это на мой выбор тоже, наверное, повлияло…

На фоне всей этой веселой и честной движухи «Советский спорт» смотрелся как мрачный, поросший мхом утес скуки и однообразия. Читать его было невозможно. Но не читать я не мог. У меня не было выбора – как в том анекдоте, когда Путин решил вдруг прогуляться по Красной площади, а навстречу ему идет кавказец с огромным арбузом. И так вдруг захотелось президенту отведать фрукт – аж слюнки потекли. Кавказец сначала отказывался наотрез: домой, мол, несу, к столу. – «Постой, я же Путин!»

Подействовало. Человек с гор протянул ему арбуз и говорит: «Ну, вибирай». – «Как это «выбирай»? Он же у тебя один!» – «А как ми тибя вибираем?!»

Ладно, по секрету скажу: этот анекдот гулял в 80-е про Горбачева, а я сейчас просто фамилию поменял. Но поди скажи, что не к месту…

Вот так же я, помешанный на футболе и хоккее пацан, «вибирал» «Советский спорт». Потому что больше в ежедневном режиме на единственную по-настоящему волновавшую меня тему не выходило ничего.

Помню, в том 87-м одна из двух моих любимых команд – одесский «Черноморец» – играла в первой лиге чемпионата СССР. Вылетела из «вышки» на год, бывает. Но как результаты-то узнавать, как?! Способ был ровно один. В 23.05 по «Маяку» начинались новости спорта, где на закуску подавали счета матчей первой лиги. Пропустил – пеняй на себя, дозванивайся до Одессы. Потому что завтра в «Совспорте» ничего не будет. А если расщедрятся на крохотный отчет с составами послезавтра – это просто праздник какой-то!

Да что там «Черноморец», если отчет о матче еще одной моей любимой команды, «Спартака», в девяноста процентах случаев появлялся в газете только через день. Строк тридцать – это, чтоб вы понимали, такая ма-ахонькая колоночка. Да еще и написанная (если это только не Леонид Трахтенберг или Сергей Микулик – последний, правда, в основном о любимом «Динамо» сочинял, да и не так уж часто ему вообще футбол доверяли) чудовищно канцелярским, тошнотворным языком. Где текст все время оставался одинаковый – нужно было поменять только названия команд и счет. Как «Торжественный комплект», написанный Остапом Бендером для ильф-и-петровской «акулы пера» Ухудшанского…

Несколько лет спустя я познакомлюсь с великим журналистом Львом Филатовым. И он под чаек у себя в кунцевской квартире расскажет, что в пору своего редакторства в «Футбол-Хоккее» (который располагался там же, на улице Архипова, что и «Совспорт») вывесил под названием «Наше сквернословие» черный список штампов, категорически запрещенных к употреблению в издании. Интеллигентнейший Лев Иванович и мне, 17-летнему, вручил этот листок.

С тех пор ругательства вроде «прошел, словно слаломист», «легкая добыча вратаря», «в рекомендациях не нуждается», «выверенная передача», «сплав молодости и опыта» и еще конструкций тридцать такого же рода стали для меня гораздо более запретными, чем нецензурная брань. Мат – он ведь вполне может быть твоческим, вдохновенным: как, допустим, у Александра Львовича Львова, к которому мы еще не раз в этой книге вернемся. А вот вдохновенный штамп – явление, существование которого наукой пока не доказано.

Большинство футбольных отчетов в «Советском спорте» мало того что публиковались через день после матча, так из «Нашего сквернословия» словно и были изготовлены.

А ведь люди с «Футбол-Хоккеем» в одном здании работали!

Зато этот чертов «ЗОЖ», «Здоровый образ жизни»… Целая ненавистная полоса в день для пенсионеров-физкультурников. И еще здоровенный кусок на первой – из четырех-то жалких полос! – отдавался под решения ЦК КПСС, мать ее перемать (ругаться в адрес «руководящей и направляющей силы советского общества» мы, подростки, в 87-м под влиянием газет начинали все громче). Спорт, казалось, был для этой газеты только мелким поводом, чтобы выходить. И нас, читателей, из себя выводить. Где об этом? Где о том? Факты, лаконично изложенные одной строкой, приходилось домысливать при помощи рекордно развитого у советского любителя спорта воображения.

И вот как-то открываю журнал «Журналист», который первый год как попросил родителей выписать. Наверное, чтоб стенгазеты школьные качественнее делать – я уже по тамошней иерархии до замредактора дорос… И читаю: недавно открылась, мол, школа юного спортивного журналиста при «Комсомольской правде» и такого-то числа – второе заседание. Двери открыты для всех. А гостем приглашен заместитель главного редактора «Советского спорта». Зовут – Владимир Кучмий.

О-о! Ща как пойду! Все, что думаю об их партийно-физкультурном листке, как скажу! Мне было четырнадцать лет, и я был маленьким, не знающим авторитетов, нанюхавшимся перестроечных запахов нахалом. Которому так не хватало увлекательного, литературного (помимо книг Льва Филатова, кое-что не только футбольное я все-таки почитывал), ежедневного чтива о спорте. «Слишком много недописано о самом спорте, чтобы служить под его вывеской иным целям», – напишет мой будущий Главный редактор в нулевом номере «СЭ», и как же, черт возьми, это будет правильно.

И вот я сейчас задумался, сколько Кучмию в момент нашего знакомства было лет. Так, день рождения – 31 мая, это в моей голове будет сидеть всегда, пока я в здравом уме. Умер Главный 21 марта 2009-го, не дожив двух месяцев до шестидесяти одного. То есть год рождения – 1948-й. Стало быть, осенью 87-го было ему – тридцать девять.

Бог ты мой, какое совпадение… Ровно столько, сколько мне сейчас. В тот момент, когда я пишу эти строки.

И, осознав это, невольно начинаю думать – как бы я посмотрел на юнца, который и бриться-то еще не начал, а уже такие «предъявы», извините за уголовный жаргон, мне, профессионалу, кидает? Как бы отреагировал?

В «Комсомолку», а точнее, в знаменитую многогазетную фабрику по изготовлению коммунистической лапши на улице Правды, 24, я тогда уверенно пошел – чего бояться-то в четырнадцать лет? И просто достал Владимира Михайловича вопросами о «ЗОЖе», из-за которого моя ненависть к физкультуре как явлению зашкалила за все границы; об отсутствии отчетов в газете наутро после матчей; о том, что в «Огоньке» и «МК» пачками выходят острые интервью Ларионовых и Фетисовых, а в «Совспорте», органе, блин, Госкомспорта, ими и не пахнет… Что он отвечал – признаться, не помню (его ответ последует в пилотном номере «СЭ» – «газеты без политических и кулинарных рецептов»), но вывести его из себя мне не удалось. Вон меня не выставил – и слава богу.

Зато прекрасно помню, как после встречи на цыпочках подошел к Кучмию и, запинаясь, спросил, не могу ли постажироваться в «Советском спорте», побыть мальчиком на побегушках. Не представляю, как после всего, что я перед тем наговорил (подозреваю, что без всякой почтительности), он сказал мне: «Приходи завтра». А когда я явился на улицу Архипова – не выгнал взашей. И, напротив, написал рекомендательную записку одному бородатому сотруднику «Отдела публицистики и актуального репортажа». Годы спустя Главный нередко будет вспоминать историю нашего знакомства на редакционных сабантуях.

Вот она какова, эта вязь судьбы. А еще – такова, что адресатом записки Кучмия стал мой дорогой соавтор по этой книге. Он же будущий кумир всей нашей юной поросли начала 90-х, которому мы будем пытаться подражать.

Сотрудника того звали Сергеем Арнольдовичем Микуликом.

* * *

Годы спустя Арнольдыч будет учить нас уму-разуму. Поедет вместе с ним, например, в первую свою загранкомандировку Макс Квятковский. И там, в Барселоне, Микула его предупредит:

– Хочешь, мой юный друг, ездить в такие командировки почаще?

– Конечно, хочу! – отзовется Макс, будущий собкор по Испании, от страны этой решительно очумевший. (Спустя еще несколько лет Саня Зильберт выпустит в «СЭ-журнале» занятную зарисовку о 85-летнем учителе физкультуры. Я в редакционном коридоре увижу Гескина и восхищусь: «Какой классный материал Зильберт написал!» Проходящий мимо Квятковский услышит мою реплику и просветлеет: «Знаете, почему эта заметка получилась? Потому что этот учитель работает в испаноязычной школе!»)

– Так вот, слушай, – веско продолжил Микулик. – Сейчас ты вернешься, и все начнут тебя спрашивать, и в первую очередь начальство: как Испания, как город, как поездка? Обязательно тяжело вздыхай, плюйся, делай страдальческое лицо. И отвечай: «Все было х…во. Погода – поганая, лило как из ведра. Город – серый, смотреть не на что. Да даже если бы и захотел, времени не было: курсировал только от гостиницы до стадиона и обратно, все время писал». Если будешь все хвалить, долго еще никуда не поедешь. Зато если начнешь ныть и плеваться – гарантирую, скоро отправят опять.

Макс – парень сообразительный. Особенно в вопросах загранкомандировок, которые сразу же полюбил не менее страстно, чем группу Modern Talking. Он поступил в точности так, как предписал ему Арнольдыч. И жгучей зависти некоторых ведавших распределением поездок начальников, таким образом, избежал. Проставился ли за ценный совет старшему товарищу – не факт (зато факт, что до сих пор о совете том помнит). Ровно через три недели его снова послали примерно в те же края… И ни разу за полтора десятка лет своей работы в «СЭ» Максим Михалыч не произнесет вслух крамольной фразы, что командировка была – супер.

В той же барселонской поездке Микула преподал молодому коллеге урок профессионализма, который Макс также вызубрил раз и навсегда. Они жили в одном номере. Как-то раз Арнольдыч дошел до комнаты к пяти утра. Между нами, скорее дополз, чем дошел. По крайней мере, ключ в замочную скважину – до электронных карточек было еще далеко – попадать упорно не желал. Когда Квятковский открыл маэстро дверь, тот, сделав пару шагов, рухнул на кровать как подкошенный и незамедлительно могуче захрапел. Источая, понятное дело, весь букет благовоний…

Ближе к одиннадцати Серега попытался продрать глаза. Юнкор, как свысока называли нас некоторые отцы-основатели «СЭкса» (но только не Микула, который всегда был близок к народу), с неуместным любопытством поинтересовался: «Сколько выпили?» Мастер, поморщившись, что-то неразборчиво пробормотал. И вдруг минуты через три, собравшись, отчетливо выговорил: «Сейчас же Наташа будет звонить!»

Стенографистка долго ждать себя не заставила. И завороженный Квятковский, не веря своим ушам, долго внимал, как Микулик без всяких записей диктует отточенный, захватывающий текст на целую газетную полосу.

А потом не успевает положить трубку, как вновь заходится в жизнерадостном храпе. Еще на несколько часов…

Не знаю, чем я в свои четырнадцать мог быть интересен Сергею Арнольдовичу в совспортовском 87-м. Вернее, не питаю иллюзий и знаю, что ничем. Составлять слова в предложения мне предстояло учиться (в первую очередь как раз у него) еще долго, да и вкус напитков крепче тархуна тогда еще был мне мало знаком, а запах – неприятен. Таким образом, годился я разве что на разбор писем.

А отдел, повторюсь, ведал «публицистикой и актуальным репортажем» – последнее, видимо, подразумевало, что репортажи бывают и неактуальными. Но это точно не про Микулу: помню, например, как зачитывался их с Сергеем Топоровым расследованием трагедии на матче «Спартак» – «Хаарлем», когда на обледеневшем выходе с лужниковских трибун погибли официально десятки, а реально – сотни болельщиков. Такого в спортивной прессе еще не писали. И до «Совспорта» перестройка, выходит, хоть как-то, но докатилась…

Как-то раз Гарри Каспаров, который уже тогда был против власти, написал (и, что удивительнее, опубликовал) разоблачительную статью о Спорткомитете. Чиновники не могли оставить крамолу без внимания и подготовили открытое письмо от имени спортсменов, как на самом деле родной наш Госкомспорт хорош, а неблагодарный Каспаров возводит на него напраслину. Умаслили подписать это послание уважаемого Сергея Бубку и еще некоторых знаменитых и политически сговорчивых атлетов. Таких хватало всегда – теперь их наследники по приказу сверху становятся, например, доверенными лицами кандидата П. перед выборами. Или, попав в Госдуму, дружно голосуют за людоедский «закон Димы Яковлева», запрещающий американским семьям усыновлять больных детей из России. И только единицы еретиков вроде Романа Широкова через прессу заявляют, что в доверенные лица к уже назна… ой, выбранному к тому моменту президенту не пошли бы. А Вячеслав Фетисов, который воевал с властью и в конце 80-х, теперь просто не приходит на заседание Совета Федерации, где единогласно принимают гнусный закон. Все в этой жизни повторяется…

Так вот, мне поручили ответственную миссию – раскладывать на три стопки полученную на каспаровскую тему корреспонденцию. Одна стопка – за Гарри Кимовича, другая – против, третья – «нейтрал». Припоминаю, что из трехсот писем чемпиона мира по шахматам поддержали эдак в двухстах восьмидесяти семи.

А потом в «Совспорте» вышла подборка писем. С горделивым заходом – вот, мол, каков у нас плюрализм мнений. «За» и «против» там оказалось ровно напополам. Первый раз в жизни я увидел, как газеты, оказывается, могут жонглировать правдой. Не внаглую врать – но привирать. Смещать акценты. Мне было неудобно – хотя я был ни при чем. Микулик, кстати, тоже. Жонглеры занимали другие посты…

Разбирая ту почту, я понял еще одну важную вещь.

А именно – что в большинстве своем письма в газеты пишут либо люди пожилые, либо полоумные. Первым на пенсии нечего делать, и они изливают на бумагу нерастраченные эмоции от спортивных событий; вторые, как в «Дорогой передаче» Высоцкого (той, где «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил»), сильно возбуждаются от прочитанного или увиденного. Приехав в середине 90-х в Америку и сходив на экскурсию в тамошние редакции, я выясню, что принципиальных различий между континентами и странами в данном вопросе нет.

…Мечта опубликовать заметку в «Совспорте» так и осталась мечтой. Моей реальной планкой тогда была «Мартеновка» – многотиражка завода «Серп и молот», куда я отправился на практику от школы юного журналиста при журфаке МГУ. Вот там я мог развернуться – даже о творческом вечере Владимира Войновича в заводском Дворце культуры что-то наваять.

Но к Микулику тянуло, и я (вполне возможно, к его досаде, ибо моей болтливости не было предела, а пользы – ноль) продолжал заглядывать на улицу Архипова, ныне – Большой Спасоглинищевский переулок. И более того, воспользовался единственной ежедневной спортивной газетой СССР в личных целях.

Была у школьников Советского Союза такая штука – УПК. Даже не помню, как она точно расшифровывается – что-то там учебно-производственное. Комбинат, что ли? Старшеклассникам надлежало овладеть какой-то специальностью из весьма ограниченного круга, в который абстрактная журналистика, к моему возмущению, не входила. В результате в восьмом классе я значился химиком-лаборантом, в девятом – только не смейтесь – токарем, а первую половину десятого, выпускного, – операционно-кассовым работником.

Последнее – добило. Даже токарный станок отчего-то не вгонял меня в такую тоску. И тогда я придумал. Пошел к Микулику, тот состряпал письмо в районный отдел народного образования с просьбой, чтобы вместо УПК ученик 10-го класса Рабинер Игорь проходил общественно-полезную практику в газете «Советский спорт». Поднялись к Кучмию, тот усмехнулся и подписал. В РОНО, слегка поморщившись, сжалились – печать на письме уж больно солидная стояла. Я был спасен.

* * *

Ближе всего в тот момент я был к выходу заметки о женском хоккее с мячом (он же – бенди). Дело в том, что этот вид спорта активно культивировался на уже упомянутом заводе «Серп и молот», в многотиражке которого к тому моменту я прочно прописался.

Теперь-то знаю, чего мне не хватило для публикации в «Совспорте».

За хоккей с мячом там, а потом и в «Спорт-Экспрессе», отвечал добрейший Алексей Алексеевич Патрикеев. Человек с крупнокалиберной внешностью изрядно погрузневшего Ельцина, но с голосом при этом тихим и тонким. Этот комичный контраст бросался в глаза. Как и то, что алым лицо Лексей Лексеича было далеко не только с морозу после посещения матчей по бенди…

Далее передаю слово своему старому боевому товарищу Максиму Лебедеву. Причем 15-летней давности – когда Макс был еще далеко не шефом отдела хоккея «Чемпионат. com» и даже не ведущим хоккейной рубрики «СЭ» «В зоне особого внимания с Максимом Лебедевым», а, если не ошибаюсь, руководителем ячейки ЛДПР в славном Нижнем Новгороде (вечно этого бывшего флотского офицера, а по призванию – раздолбая заносило в какие-то фантастические авантюры). По совместительству же он был завсегдатаем футбольных гостевых книг в интернете. Откуда в Нижнем тогда мог взяться интернет – до сих пор не понимаю… Так вот, зимой 1998 года Лебедеву довелось помогать патриарху журналистики в своем городе на туре по хоккею с мячом, и вот как он это описывал на страницах ВВ – спартаковской гостевой книги:

«Алексей Алексеевич Патрикеев по возрасту едва ли не старше самого русского бенди. По крайней мере, всемирно признанного номера один в этом виде спорта Николая Дуракова, завершившего карьеру еще в начале 70-х, Алексей Алексеевич ласково называет «внучком» и «Колюнькой». На сам хоккей Патрикеев не ходил. Про бенди он пишет уже полвека и теперь с высоты прожитых лет считает, что уже столько насмотрелся, что нового ничего не увидит (как в порнографии – можно изменить ракурс, подсветку, заменить актеров, но половой акт останется половым актом, как его ни крути – прошу извинений за фривольности, пассаж не мой, а Алексея Алексеевича). Поэтому, пока мы с Сергеем Тюлюбаевым морозили себе на стадионе причинные места, Алексей Алексеевич нормально коротал время в гостиничном номере в продолжительных диалогах с многочисленными бутылками.

Сергей Тюлюбаев (кстати, годящийся мне в отцы) по сравнению с Патрикеевым был, по армейской терминологии, «духом», поэтому и вынужден был отписываться в «СЭ» за себя и за того парня, который был в гостинице. Высочайшему мастерству его я поражаюсь до сих пор.

Российская команда обычно играла вечером, и матч был по счету третьим или четвертым в день. Что должен делать нормальный российский журналист, проморозившись час на свежем воздухе? Естественно, зайти в бар пресс-центра и принять на грудь граммов несколько. И вот в тот самый день, о котором идет речь, Сергей не рассчитал с дозой и к заключительному, самому ответственному матчу, что называется, «спекся». То есть просто-напросто выключился в баре, уставившись в одну точку. Из этого состояния его смог вывести только дикий вопль девушки из пресс-центра, орущей, что Москва вызывает Тюлюбаева. Оказалось, что именно на это время был намечен сеанс связи, в ходе которого Сергей должен был передать стенографистке материалы игры для завтрашнего номера.

Тюлюбаев очнулся, встрепенулся и глянул на часы – глаза округлились. Но какова выдержка! Он подлетел к проходящему мимо финскому журналисту и со словами «Тебе еще дадут» вырвал у того из рук «компот» (официальный протокол матча по журналистской терминологии). По дороге до телефона (метров пятнадцать) он «экстрактно» вытянул из меня «что-нибудь по игре», ничтоже сумняшеся взял трубку и сказал: «Привет, дорогая! Ну что, начинаем работать?» – и пошел, пошел… А на следующий день я тупо глядел в свежий номер «СЭ», а точнее, на заметку о вчерашнем матче за подписью «Алексей Патрикеев, Сергей Тюлюбаев из Нижнего Новгорода» и не понимал: кто же из нас, собственно говоря, был на игре?! Да, ребята, жизнь лишний раз свидетельствует: опыт не пропьешь и не купишь!»

Вы поняли? Чтобы увидеть свою подпись под заветными шестьюдесятью строками в «Советском спорте», мне нужно было Алексею Алексеевичу элементарно проставиться. О чем я по юношескому – и быстро развеявшемуся – недомыслию так и не догадался…

* * *

Что не удалось в «Совспорте», то уже на первом курсе журфака получилось в еженедельнике «Собеседник». Причем без проставы. Правда, сопутствовал этому небольшой облом. Собрав по телефону мнения о предстоящем чемпионате мира по футболу 1990 года у Константина Бескова, Михаила Якушина и прочих патриархов, я удостоверился в редакции, что материальчик будет опубликован в ближайшем номере. Едва дотерпев до заветного дня, рванул к киоску. Фамилия под текстом стояла – «Рабанер». Чувства при этом испытал непередаваемые. Как такое друзьям покажешь – засмеют ведь…

Но еще дальше в этом направлении девять лет спустя, уже в «Спорт-Экспрессе», пойдет Женя Дзичковский. Подполковник ракетных войск, он в тридцать три года выиграет конкурсный отбор в газету и очертя голову бросится в этот омут. Сочинит первую заметку о спартаковских болельщиках, самонадеянно забыв подписаться. 22 марта 1999 года ринется на поиски газеты. Найдет ее к обеду. Прочитает.

И обалдеет, увидев подпись – Тимофей Власков.

Так звали другого стажера, отличать которого от будущей звезды российской спортивной журналистики тогда еще не научились – и материал в редакции подписали той фамилией, что первая пришла в голову. В тот же день Дзич демонстрировал газету своим знакомым и приговаривал: не обращайте внимания, это я, я написал! Те, по Жениному свидетельству, провожали его странными, сочувственными взглядами…

Интересно, где сейчас мистер Власков? Чем занимается? Сохранил ли тот номер «СЭкса» – едва ли не единственный со «своей» заметкой? По крайней мере, в редакции его уже недели через две и след простыл…

Я же впервые туда заявился семью годами ранее. В начале 92-го, вместе с таким же сопливым, как я, Квятковским. Нашими дружками был весь редакционный молодняк – будущий шеф отдела футбола Мишаня Пукшанский, теперешний начальник отдела спорта «МК» Леха Лебедев, Саша Кружков, не догадывавшийся тогда о своей будущей славе лучшего спортивного интервьюера страны, симпатичные корреспондентки Люда Лагожина и Катя Жуховицкая. А еще – ведавший футбольной «международкой» Игорь Гольдес, который спустя пару лет успешно порезвится, придумав называть бразильского футбольного гения Роналдо – Зубастиком. И это мигом подхватит вся Россия, не сомневаясь, что так его зовет весь мир. Хотя за границей Роналдо был известен исключительно как Феномен…

Таким в те годы было доверие «Спорт-Экспрессу». От которого мы, как и все, кому в России был небезразличен спорт, просто балдели. Зачитывались «романами» Микулика и длиннющими, на три номера каждое, интервью Трахтенберга с нашими легионерами; поражались изобилию и российской, и зарубежной спортивной информации, о каком мы, еще будучи болельщиками, тщетно мечтали во времена «Совспорта»; открывали для себя зарубежные футбольные чемпионаты, НХЛ и НБА, «Формулу-1» с волосатым тинейджером, будущим звездным телекомментатором автогонок Лехой Поповым… Все было как полагается – пару человек виртуозно играли на рояле, остальные его безостановочно таскали.

Редакция работала на износ. Просто «тусоваться» в ней нам не давали – строгий шеф отдела футбола Владимир Титоренко любое безделье пресекал на корню, чтобы не нарушать рабочую атмосферу. Ни один юнкор (слово это по отношению к молодняку из отдела футбола, по-моему, Тит первым и применил) ни минуты не должен был сидеть без дела.

Если ты не на задании – звони, доставай информацию, «гони руду». Сообщаешь о готовности заметки – удостаиваешься от того же Титоренко иронического вопроса: «Ну что, снес свое тухлое яйцо?» Изобрел эту изящную формулу, правда, не он, а покойный ныне Михаил Дмитриев. Тот самый, что однажды придумает Титу прозвище Пудель. Не столько из-за вечно взъерошенной копны волос, сколько потому, что пудель считается самым трусливым из всех «друзей человека»…

Квятковский успел снести несколько «яиц», включая пару отчетов о матчах. Я – ровно одно: интервью с нападающим владикавказского «Спартака» Игорем Шквыриным. Увольняясь из «СЭ» двадцать лет спустя, в июле 2012-го, попрошу нашего архивариуса Наталию Ивановну Ульяновскую найти мне на память тот номер за 24 апреля 1992 года. Она откопает в мгновение ока – за что век ей благодарен буду. Все-таки газеты такой давности на дороге не валяются, а долго ждать возможности не было: в последний день в редакции гендиректор Иван Рубин ко мне аж двух охранников приставил, которые даже в туалет меня одного отпускали неохотно – боялись, видимо, что унитаз прихвачу…

А тогда, в 92-м, мы с Максом тоже ушли. Сами. В «СЭксе»-то были внештатниками, а тут нас позвали на зарплату, и неплохую, в новую газету с похожим названием – «Футбол-экспресс», издававшуюся иракским владельцем «Асмарала» господином Аль-Халиди. В девятнадцать лет тоже хочется иметь собственную денюжку, помимо стипендии – не у родителей же, в конце концов, на расплодившиеся вмиг рестораны клянчить? Вот и воспользовались мудростью опытного журналиста Сергея Шмитько, предпочитавшего высказываться в стихотворной форме: «Гонорар – не гонорея, получи его скорее!» А тут не гонорар – целую зарплату предлагали. Как не клюнуть?

Титоренко после этого долго нас видеть не желал, но со временем оттаял – думаю, исключительно ввиду нашей крайне малой ценности. Будь от нас больше толку – вернуться вряд ли смогли бы. Такой вот парадокс. На нас просто бессмысленно было обижаться.

Арнольдыч был тогда уже не небожителем, а старшим товарищем. Услышать от него доброе слово (а он на них, в отличие от некоторых, не скупился) о своей заметке было предметом гордости и похвальбы перед сверстниками. Порой близкое знакомство разочаровывает в человеке – здесь же был обратный случай. К тому же, чем больше мы, юнкоры, узнавали о профессии, тем большее восхищение у нас вызывали его материалы. И стиль.

Титоренко же выходившие из-под его пера поэмы хмуро называл «заметками», и это было для нас настоящим святотатством. Никогда вслух тексты Микулы он не хвалил, в пример не ставил. Лишь годы спустя я пойму, что «крепкий профессионал» (это словосочетание, по моим наблюдениям, всегда означает отсутствие таланта) Тит элементарно завидовал тем, у кого что-то в этой жизни получалось лучше и ярче, и с этим ничего нельзя было сделать…

Двадцать лет спустя в день увольнения, помимо газеты со своей первой заметкой, я попросил Наталию Ивановну организовать мне также и предыдущий номер – поскольку обнаружил в нем один из любимейших своих материалов. Написанный Микулой в память об умершем днем ранее Сан Саныче Севидове. Под заголовком «В булочную он ходил при галстуке».

В нем Арнольдыч вспоминал свои разговоры с тренером. И приводил цитаты. Вы только послушайте… «В 79-м такая команда у нас в «Динамо» подобралась! А знаешь, каково собирать ее было? Договорился, например, с Гессом – был в «Памире» такой совершенно классный полузащитник. А раз договорился – надо его на офицера аттестовывать. И я все документы – представляешь, чем тренер должен был заниматься! – подготовил. Но в самый последний момент генерал Богданов, тогдашний председатель Центрального совета, мне и говорит: «Сан Саныч, что вы здесь за провокации устраиваете?!» Я не понял сначала, в чем дело, а он мне растолковывает: «Ну как я пойду к министру с документами на человека с такой фамилией? Вы бы еще Гитлера в Москву привезли». Нет, ты можешь представить себе этот уровень? А Гесс потом в «Спартаке» оказался. Они его, наверное, за еврея провели…»

Хохот от фразы: «Вы бы еще Гитлера в Москву привезли» сотрясал все спортивные редакции страны. От таких историй, от такой журналистики голова шла кругом. Ну как бы хоть на десятую долю научиться так писать! И, вместо того чтобы учиться писать по-своему, мы еще долго пытались ему подражать…

На моем, кажется, двадцатилетии, дома на Киевской, Микулик вел стол. И изрек тост, который для старших коллег, конечно, давно уже стал классическим, а у юнкоров вызвал бешеный восторг.

«Замечательная профессия – спортивная журналистика, – лукаво приступил Микула. – Ты бесплатно ходишь на стадионы. Ты – опять же бесплатно – катаешься за границу, да еще и на соревнования, куда мечтает попасть весь мир. Ты приезжаешь в гости к знаменитым игрокам и тренерам, паришься с ними в баньках. Для тебя по-царски накрывают столы, кормят-поят, принимают как дорогого человека. Перед тобой открывают двери тренировочных баз, которые закрыты для обычных людей».

К этому моменту ты, заслушавшись этой соловьиной трелью, уже не сомневаешься, что такой синекуры, как спортивная журналистка, в мире больше не существует.

И тут Микула делает паузу Станиславского, после которой наступает кульминация: «Эх, если б еще и не писать!»

Сколько раз в незнакомых с этой репризой компаниях ни произносился этот тост – везде имел ошеломляющий успех. И ведь на секунду действительно думалось – ах, если бы!..

Арнольдыч, конечно, лукавил: писать он любил и любит, да еще как. Но недописал за последние пятнадцать лет, после ухода из «Спорт-Экспресса», – чудовищно много. Таким людям, как мой соавтор, позволять простаивать – нельзя, а выдавливать их из газеты – это и вовсе, как сказал однажды Валерий Газзаев, – «категорически на х…й!».

Произнесено это было при следующих обстоятельствах. В 2001-м, кажется, брал я у него, в ту пору главного тренера московского «Динамо», интервью для «СЭ». Было это на базе в Новогорске, а параллельно он разговаривал по телефону с начальником команды Сергеем Никулиным по поводу дислокации в норвежском Лиллестреме на матче Кубка УЕФА. Сам Газзаев настаивал на пятизвездном отеле в пяти минутах от стадиона, а Никулин озвучил идею президента «Динамо» Николая Толстых – четырехзвездную гостиницу в сорока минутах от арены.

Тогда-то и раздался гневный рык Газзаева, который, не скрою, моими скромными усилиями превратился в одну из ходовых по сей день фраз в редакции «Спорт-Экспресса»: «Категорически на х…й!» Отель, несмотря на стесненность клуба в средствах, был выбран пятизвездный…

Так вышло, что мы с Квятковским вернулись в «СЭкс» лишь без малого через два года. Почти год оттрубили корреспондентами в упомянутом «Футбол-экспрессе», заодно его же номера возле стадионов и продавая. Потом на полгода перешли в более крупный «Футбольный курьер», чуть позже переживший «ребрендинг» (такого слова, правда, в ту пору и ведать не ведали) в «Футбол-ревю». А на вторую половину 93-го нас вернули в «Футбол-экспресс» – только теперь Макса позвали главным редактором, а меня – первым замом. В двадцать один и двадцать лет соответственно!