Текст книги "Архангельский свет"

Гуси-лебеди

 
как повадился по ночам в деревню
шастать смертельный волк
подберется тайком к овчарне
в окошко засунет хвост
и давай им водить-поваживать
да утробою злобно рычать
да железно клацать зубами
да когтями землю скрести
 
 
овечки дрожат трясутся
сбиваются в дальнем углу
и от страха падают мёртво
а волчище сейчас бежит
и капканы крепкие ставили
и ловушки глубокие рыли
но обходит их зверь хитрый
то ли волк то ли сущий он бес
 
 
и был в той деревне кузнец
наварил он под вечер смолы
и вывалял в ней рукавицы
да еще на подмогу зазвал
мужиков с колотушками-палками
вот овчиной натерлись они
человека чтоб волк не почуял
и в сарайке засели в ночь
 
 
дождались они злого волчину
и как хвост он засунул в окно
кузнец его рукавицами хвать
а мужики его ну колотить
палками бока охаживать
и бьется и рвется волк
но смола к его шерсти вонючей
к драному пристыла хвосту
 
 
и почти его мужики убили
да вдруг отпускает его кузнец
приговаривая беги бес на волю
да помри своей жалкой смертью сам
вырвался волк и к ближнему лесу
потрусил подрожал поскулил
добежал-то всего до опушки
обдристался да так и сдох
 

Последние торжественные аккорды монаршего голоса ударяют по сводам больничного туалета и не сразу затихают. – Какая чудесная легенда! – восклицает Бах Барабаныч. – И никакая это не легенда, а совершенно реальная история, – возражает Виктор Эммануил Третий, – вот, будучи во время оно приглашен членами Политбюро на охоту в Вологодскую область, слышал я песнь эту от местных менестрелей, коим рассказывали ее прусские мореплаватели, а им ее, в свою очередь, поведали индейцы племени Акома. – Акома, как же, – встревает Дракула, – в бытность мою португальским аделантадо, при сражении у горы Акома доблестный отряд мой уничтожил три тысячи индейцев, а что до оставшихся в живых, то приказал я каждому рубить левую ногу, дабы пресечь сопротивление язычников и направить их на путь истинный к правой вере!

– Вот по делам своим волк и получил! – возвращает нас к предмету беседы господин товарищ начальник главный врач, который, оказывается, за нашими спинами тоже слушал историю короля.

Все согласно кивают господину товарищу начальнику, и я тоже согласно киваю, но только потому, что боюсь его, а вообще-то я с ним не согласен. Мне почему-то жаль волка, хоть и злостен он был к овечкам, которых тоже жаль. Волк, он разный, то плохой, то хороший. И кузнец это понимал, мудрый человек, потому и отпустил серого на волю, да пускай помрет своей жалкой смертью сам.

И я закрываю, а потом широко открываю глаза и вижу, вижу прямо перед собой, как ты и Валентина, которая девочка Ми-Ми, вы забрались на крылатую лошадку Гагарина, и скачет лошадка, скачет в ночи по темной степи, а за вами гонится серый волк! И все бы ничего, но у Гагарина копытца скованы салазками, он ведь игрушечный и может только на карусели раскачиваться на радость деткам, ну еще по кругу вертеться может, а от волка по степи убегать – куда уж там! Вот и споткнулся, вот и повалился на бок, а детки в овражек покатились – Ми-Ми в кусты караганника, и не видно ее, а ты в чистую травушку-муравушку. Волк тебя хвать за шкирку и был таков!

Это ты про коврик, что ли? Да, про коврик. Ты спал с бабушкой в одной комнате. Ночью тебе нередко становилось беспокойно и ты перебирался в ее постель. Бабушка во сне, случалось, теряла свои вставные зубы. Зубастая подкова впивалась внуку в бок, и он прятал ее под матрац. Наутро бабушка, шамкая, искала эту необходимую в дневной жизни вещь, а мальчик с визгом великого удовольствия предъявлял бабушке ее зубы.

А над кроваткой его висел матерчатый коврик, на котором крестиками была вышита сказка о гусях-лебедях, как унесли они у сестрицы Ми-Ми ее братца Сбербанка. На разных частях коврика были изображены различные события сказки: вот птицы похищают братца, вот Валентина гонится за похитителями с хворостинкой, вот она, не догнавши, потерянно бредет по долам и лесам, а за ней крадется серый волк. Ты-то, глупец, думал, что волк вам зла желает, съесть хочет, а он помочь хотел, бежал за вами, от гусей-лебедей, от грачей-санитаров укрыть и до дома донести, да не тут-то было – налетели птицы злосчастные, закричали, крыльями замахали, затоптали волка, а тебя подняли и унесли неведомо куда! После очухался серый, завыл от боли и обиды и хотел было в чащу рвануть и пропасть, да почуял девчонку и покрался за ней. Куда она, туда и он, так вдвоем да порознь и направились на поиски братца.

– Сбербанк, да не было у тебя никакой сестры – ни Ми-Ми, ни Валентины! – возражает господин товарищ начальник главный грач, листая мою историю болезни. – Ну не было и не было, зато у меня были мама и бабушка, и старший брат, который умер, да и все они умерли, и отец был, который носил меня на плечах, как лошадка Гагарин. Он него пахло табаком, а порой еще перегаром, ну и что? Лошадка Гагарин тоже делится со мной своими запахами – старого дерева и травяного, листвяного сора, набившегося в трещинку на ее доброй широкой спинке. А после дождя от нее пахнет травяным чаем. Настои на травах, как сообщает календарный листок от 14 августа, не содержат кофеина и поэтому их можно давать даже маленьким деткам. А бабушка поила меня чайком из чабреца, и еще очень вкусный был чай из ягод шиповника.

Так вот, заработались они все, отец и мать, и бабушка с братом, гараж строили, и не уследили за мной, а тут меня курицы безголовые и утащили! И понесли меня грачи-санитары к речке, а потом и за речку, и дальше завода резино-технических изделий, аж до самой деревни Бабайки, вон куда! А отец с матерью и братом на мотороллере пустились в погоню, да на песчаной дороге перевернулись, правда, без последствий, только перепугались. Ну а бабушка поплакала-поплакала и пошла в караганник, и поймала в нем ящерку, и пошептала ей что-то и отпустила, а ящерка юркнула в травку, только ее и видели! А хвостик у бабушки в руках остался. Бежит, шуршит ящерка, ищет мальчонку, а черный грач над караганником прыгает, норовит ящерку склюнуть, помешать ей, да только ухватить не может, хвостика-то нет!

И совсем умаялась Валентина по степи бродить, села на камушек и заплакала. Тут выходит к ней из тьмы ночной серый волк и говорит человеческим голосом, не плачь, мол, девица, а пойди ты за мной, я тебя к деревне Бабайке и выведу.

– Да что за такая деревня Бабайка? – спрашивает господин товарищ начальник главный врач. – А это валашская деревня, где я господарил, когда из зоны тагильской откинулся, – отвечает граф Дракула и читает нам в пояснение такие строчки.

 
на задворках деревни Бабайки
в заброшенной серой избушке
под полуразобранным полом
в черной яме подвальной
за трухлявым вонючим матрасом
из которого лезет солома
найдешь ты дыру сырую
со ступеньками вниз и в темень
ступеней этих штук двести
разных покатых скользких
 
 
если спустишься и не споткнешься
попадешь в земляной желудок
ничего там не происходит
в пустоте там потеряно время
вот и имя твое закатилось
ржавой монетой за камень
ты нащупай его руками
опустись на него усталый
и сиди так всегда роняя
в пыль последнюю память
каменный ты бабай
 

Голова моя, что худой кошелек, а из него монетками память сыплется. Прыгают монетки по полу, раскатываются, я за ними было, а их уже похватали – и грачи-санитары, и курицы безголовые, и гуси-лебеди, и господин товарищ начальник целую горсть собрал, и даже тетка из 26 февраля одну ухватила. Забрали и не отдают, а куда же мне без памяти! – А не нужна тебе память, – говорит мне в беседах господин товарищ начальник главный врач, – меньше помнишь, меньше думаешь! Сиди себе на кровати, смотри часами в окно, следи за проезжающими машинами и проходящими людьми. Как птица. Но не пиши, не вздумай писать строчки! – Нет-нет, господин товарищ начальник, нисколько не пишу! – И календарики чтоб не читал! – Да ни в жисть, господин товарищ начальник! – Ладненько, ладненько! – доволен господин товарищ начальник. – Вот-вот, – говорю. – Ага-ага, – говорю. – А можно, – говорю, – я прямо сейчас отсюда пойду, мне ведь нужно помочь девочке Валентине, которая Ми-Ми, мальчонку одного найти, можно? – Конечно, можно! – каркает главный врач. Только вот, черт возьми, дверь входная закрыта, а в замке дырка под трехгранный ключ, как в поездах, а ключа-то нет. И никого вокруг, один я, и в окно все смотрю, смотрю. Как птица. А имя, а память мою бабай забрал. И бороздит бородой из бора до забора…

А деревня-то Бабайка, страсть какая, частоколом окружена, да не забором и не бороздой от зверей диких, а кольями высокими заточенными, а на них жертвы человеческие нанизаны, кто мертв давно и черен и плоть распалась на лохмотья, а вокруг грачи летают и поклевывают, а кто жив еще, но хуже мертвого, потому что уже ни слезы и ни плача, а только мутные торчат пустые глаза, круглее земли круглой, и темнеют и тухнут, как желтки вареные, в пыль дорожную брошенные и растоптанные.

И стоит на задворках деревни заброшенная серая избушка, и открывает дверь скрипучую Валентина девочка Ми-Ми, и хоть боится страшно, но все равно ступает внутрь, а ступив, проваливается в подпол, ударившись больно, а там ниже яма и черный ход подземный, и Дракула хватает ее за руку и тащит вниз да вниз, и усаживает на осклизлый камень на последний. Душно там, в земляном желудке, ни света, ни воздуха, и тишина мертвая, только муха ослепшая полетает и сядет, пожужжит и затихнет. И Сбербанк беспамятный рядом сидит, а Дракула клювом железным девочку в плечико тычет и приговаривает, мол, хочешь мальчонку спасти-освободить, так приходи поутру в замок мой бабайский, и мальчишку возьми, на потеху мне, и загадаю я тебе загадку, девочка Ми-Ми, – отгадаешь, заберешь мальчонку, а нет – так и суда на меня нет, обоих на кол посажу.

Дракула, ты же среди воров первый законник, просто так и мышки не обидишь, а тут на деток невинных ополчился! – А мы по-омним, – хором восклицают король и святой Августин и Бах Барабаныч, и лошадка Гагарин согласно цокает копытцами, – помним, как великодушен, как справедлив ты был, когда на службе у князя Александра Васильевича Суворова крепость Измаил, что на индейской горе Акома, отважно шурмовал! – Именно так! – восклицает господин товарищ начальник главный врач, – сейчас-сейчас расскажу! – И шуршит тетрадками, что разложил на коленях своих. – Вот, из истории болезни уважаемого графа, та-ак… – И все затихают. – А ведь и такое в Бабайке было, – читает главный грач, – что объявил Дракула веление, дабы все, кто стар, или немощен, или увечен, или болен чем, пришли к нему в замок его бабайский. И собралось бесчисленное множество нищих и странных к Дракуле, чающих от него милости. Он же повелел собрать всех во единую хоромину великую, на то специально выстроенную, и повелел дать им яств различных и пития довольно, они же вкушали всего и веселились. И вошел к ним Дракула и спросил, чего же вы еще хотите? Они же отвечали, мол, как Бог тебя вразумит, господин товарищ начальник наш! А он им: хотите ли, сотворю вас беспечальными на всем свете этом и ни в чем нуждаться не будете? Нищие же и увечные и попрошаи возрадовались и закричали: хотим, государь, хотим! И повелел господин товарищ начальник запереть хоромину ту и запалить ее со всех концов, а гости все и сгорели. И молвил он санитарам своим: вот, освободил я их, да не будут больше страдать от нищеты и от недугов своих.

Тут Дракула неистово крестится оставшейся рукой и кричит, что не трогал, мол, деток, и валится и бьется головой о плиточный пол сортирный и рыдает и матерится по-блатному заковыристо, и кричит: не я, не я-а, наговоры на честного вора, клятву жиганскую даю, чтоб мне по ушам надавали! – а ты стоишь вместе с Валентиной девочкой Ми-Ми перед высоченным таким троном, и топчется вокруг охрана, и мечами острыми поигрывает, и клювами калеными поваживает, и крыльями чернеными похлопывает, и голосами вороньими покаркивает. И восседает на троне том высоченном – Бог ты мой! – сам господин товарищ начальник главный грач, верховный бабай и злой пука, и лапы он куриные раскорячил, и крылья гусиные распушил, и шею лебединую выгнул, и очи свои на деток невинных наставил, ох мутные они и пустые, и круглее земли круглой.

И протягивает верховный бабай Валентине девочке Ми-Ми чашу с красным вермутом, что бычьей крови чернее, выпей, мол, перед тем как пропасть навсегда перед загадкой моей. Пригубила Валентина чашу и чуть не выронила, а я подхватил и осушил ее махом, так что главный бабайский грач аж привстал на троне своем, а санитары окружили меня плотно. После отдаю я пустую чашу Валентине девочке Ми-Ми, а грачу главному говорю, мол, верховные дары возвращать нельзя. Подивился господин товарищ начальник этаким словам моим, ну и загадку Валентине задает: как же бы так бы вот сделать, чтобы я, главный врач, я же и главный грач, я же и главный рвач, не смеялся бы вам, душам кротким и несчастным, – и тебе, королю без королевства Виктору Эммануилу Третьему, и тебе, давно помершему Августину, и тебе, деревянной лошадке Гагарину, и тебе, барабану пионерскому Баху Барабанычу, и вам, деткам невинным, – Сбербанку мальчонке и девочке Валентине, солнышку златокудрому? И молчит в страхе девочка Ми-Ми, но ступает вперед нее Сбербанк и говорит господину товарищу начальнику, что он теперь в ответе перед бабайской загадкой. Главный грач оскалился и кивает мальчонке согласно, думает, мол, сейчас несмышленыш глупость скажет какую, ну и обоих на кол! А народу с деревни собралось видимо-невидимо – и перекати-поле пучеглазое, и колюки-закорюки сухотравные, и хорьки полынные двухвостые, и недотыкомки труслявые, и кикиморы заречные перегнившие, и чучелки солончаковые с подчучелками, и дуделки пузатые и перделки рогатые, и все они лапки свои кулачками посжимали, потому как возненавидели уже верховного бабая своего за вероломство и злобство его. А Сбербанк ему и говорит: видишь, сколь великое множество подданных твоих собралось вокруг, а не видно им меня, малолетку, и не слышно им меня. Давай-ка, бабай ты нечестивый, грач ты верховный, поменяемся с тобой местами – ты внизу стань, а меня на трон посади. И занятно было господину товарищу начальнику такие речи слушать. А тут кричат из толпы, разреши, мол, бабаюшка родненький наш, мальчонке то, что он просит, он малой и несмышленый, ну что он может сделать! И сходит бабай верховный с трона вниз, а мальчишку прихватывает и на трон сажает.

А пацан дальше гнет свою линию: чтобы, говорит, народ твой со вниманием отнесся к речам моим, ты передай-ка мне знаки свои господарские – ключ трехгранный, все двери открывающий, и топор бабушкин острый, – да отвечу тебе, как сделать так, чтобы не смеялся ты, поганый бабай, нам, душам кротким и несчастным! Господин товарищ начальник, будто зачарованный, вручает Сбербанку ключ трехгранный, все двери открывающий, и топор бабушкин острый, а мальчонка поворачивается к бабайскому народу и вопрошает: – Хотите ли вы и дальше птице, нелепому грачу служить и терпеть его птичье иго? – Не хотим! – отвечают Сбербанку бабайцы. – Хотите ли вы избавиться от грача нелепого, бабая нечестивого? – Хотим! – отвечают Сбербанку бабайцы.

Тут взмахнул отрок топором и голову грачу отрубил! И возликовал народ бабайский, и Дракула возопил торжествующе, и король захлопал в ладоши, и Бах Барабаныч забарабанил по животу своему, и лошадка Гагарин запрыгала, и святой Августин благословил Сбербанка! – Ослабил зло, – говорит, – а укрепил добро!

Тут бы и сказке конец, да не сказка ведь это. Голова грачиная с широко раскрытыми удивленными глазами отскочила в сторону, а сам господин товарищ начальник забегал беспорядочно вокруг тебя и Валентины и упал было замертво, да вдруг поднялся – огромный, безголовый и страшный, а кровь его черная красным вермутом так и хлещет из шеи! А как выхлестало вермута с три огнетушителя, то и выросли на месте прежней три новые головы, и глядят, выставились, на нас – главный врач, главный рвач и главный грач! И вырвал господин товарищ начальник у санитаров палки-колотушки их, да шприцы колючие, да рубашки смирительные тесные, и за нами устремился, а мы с Валентиной прыг на лошадку деревянную, а серый волк из-за избушки заброшенной выскакивает и путь господину товарищу начальнику преграждает, только куда там! Взмахнул крылом господин товарищ начальник да куриной лапой в кованом сапоге топнул – вот и все на этом, потрусил к ближнему лесу, подрожал, поскулил серый волк. Добежал-то бедняга всего до опушки, обдристался, да так и сдох. Такое волку ристалище вышло, растопорщил холку, а все без толку…

А компания наша вся из сортира врассыпную по палатам, по кроватям, под одеяла! Только все одно набежали грачи-санитары и с ними главный рвач, и вытаскивает он из-под матраца тетрадку со строчками моими и топчет и швыряет ее санитарам, а те ее клювами, клювами и на клочки. А главный рвач, еще того хуже, достает из-под матраца календарик отрывной и топчет его и швыряет санитарам, а те его клювами, клювами и на клочки, а потом выбрасывают их в окно, под дождь и на ветер.

И катится в овражек Бах Барабаныч, превратившийся в пионерский барабан, и свистит на ветру испанский король Виктор Эммануил Третий, превратившийся в бутылку из-под паленой водки, и прыгает вокруг них Блаженный Августин, превратившийся в серого воробья, и мокнет под дождем граф Влад Цепеш Басараб Господарь Валахии по прозвищу Дракула, превратившийся в трухлявый пень, и катается по дорожке тетка из 26 февраля, превратившаяся в морковь (до чего ведь доводит к рифме любовь!), и плачет горячими слезами-лучиками на небе милая Валентина, превратившаяся в солнышко, ну а ты, Сбербанк, ну а ты, лошадка Гагарин, где вы, куда вы?

Хрясь! – это куриная лапа господина товарища начальника главного грача в кованом сапоге раздавила морковку! Дзынь! – это куриная лапа господина товарища начальника главного грача в кованом сапоге разбила бутылку! Бум! – это куриная лапа господина товарища начальника главного грача в кованном сапоге пробила барабан! Тресь! – это куриная лапа господина товарища начальника главного грача в кованном сапоге развалила трухлявый пень! Прыг-скок! – а это воробушек, молодечик такой, увернулся, упрыгал, упорхнул от куриной лапы господина товарища начальника главного грача в кованом сапоге!

А Сбербанк ключом трехгранным все двери отворил и крылатую лошадку Гагарина из корпуса больничного на свет вывел, и поскакали, полетели они прочь от грачей железноклювых на небо, к солнышку, к Валентине. И совсем было догнал их главный грач, он же врач, он же рвач, – хвать! – да не тут-то было, хвостик-то у него в клюве, а ящерка на лошадке осталась, забралась в трещинку на спинке ее и в травяном, листвяном соре схоронилась! А тут Господь вдохнул и выдохнул ветры небесные, которые суть волны света и добра, и расправила лошадка крылышки деревянные и еще выше поплыла, полетела. И чем ближе к солнышку, тем жарче, вот грачам крылья и опалило. Закружились, завертелись птицы злосчастные, закричали и попадали на землю черным дождем вместе с господином товарищем начальником главным своим. Только и крылатая лошадка Гагарин тоже вспыхнул и честным огнем сгорел, а ящерка раскинула лапки и на солнце упала и прижалась к нему. Милая Валентина, я нашел тебя!

Солнышко

А оно совсем не горячее! Ты-то думал, что сгоришь в один миг – какая разница, лучше вспыхнуть и исчезнуть, чем попасть в грачиный клюв! А тут травка зеленая, мягкая, и ручей прохладный, и деревца ласковые, и мир круглый и радостный. И ягодки из-под травок глядят на тебя и смеются, и васильки-цветочки хороводом кружатся, и все так хорошо, как в строчках у Блаженного Августина было.

Милая Валентина, наконец-то мы вместе! И если бы мы были на земле, я бы дотронулся до тебя рукой. Но тут все по-другому. Тут нет пространства, как в отрывном календаре не было времени. А раз его нет, то нельзя ни уйти, ни прийти, ни потеряться. Все едино, как в капле летнего дождя. Вот послушай строчки.

 
летние дожди не умеют хитрить
эти капли свежи как твои глаза
окно распахнув я руками ловлю
твои взгляды невысказанные слова
словно капли они дрожат на ветру
 
 
я не имею права оставаться таким
я не имею права умереть я
не имею силы и смысла быть
 с тобой без тебя на этой земле
все в этой капле летнего дождя
 

Дождик перестал, а тут воробышек подлетел, окно открыто, он и сел на подоконник. Покрутился, почирикал, упорхнул. Ты ли это, отче Августин? Нет ответа. Милая Валентина, дождик летний, почитай строчки!

 
август всю ночь лил дождь
и лес парит на рассвете
тропинки пропали в лужах
 
 
спасаясь от слоистой воды
заползла на упавшую ветку
гусеница зеленобокая
 
 
омолодевшие травы вокруг
переживают обилие влаги
притихли грибы на опушке
 
 
открылась земная дуга
идти по ней нужно прямо
до нижнего края света
 
 
туда где потоки дождей
собирают последнюю реку
ступишь в нее не вернешься
 
 
унесешь это утро в глазах
этот лес сырой этот август
черностволые эти сосны
 
 
ты лучше останься здесь
вот как гусеница пережди
 

Ты любишь лес, Валентина! Я степная ящерка, но обещаю стать лесной!

 
в последнюю ночь под папоротниками непокойно
я лежу на спине на земле и смотрю сквозь тихое
сквозь тихое небо на себя самого на лежащего
под папоротниками в чернеющем лесном проеме
 
 
неправильная рыжая рябь напутанных листьев
обманывает некруглую луну как малого ребенка
и кружат сломанными мотыльками чьи-то души
слетаются к лицу испуганное оплетают сердце
 
 
от поверхности глаз до папоротниковых разлетов
рукой дотронуться а дальше прямая бесконечность
неба и меня самого вплоть до молчаливого провала
в который падает ночь забредшая сюда случайно
а мотыльковая луна а испуганное ночное небо
все это во мне я не знаю что с этим всем делать
я лежу на спине на земле будто ребенок малый
осенние папоротники слабы и забыты и ломки
 

Валентина, ты разлетелась надо мной листьями папоротника, и мне хорошо. Господу нашему хорошо и нам хорошо. Мы у Него в голове, и я слышу твой голос. Он звучит весь и сразу.

 
солнечный луч несмело жмется к стенам
и отворачивается стуки настольных часов
сами того не ведая подменяют время
 
 
под зеркалом вышаркан пол до голого дерева
на подоконнике не умещается в блюдце горшок
с геранью политой вода бежит ручейками
 
 
с кровати скатился клубок шерстяных ниток
вот-вот котенок примчится его ловить
только нет никого в этом негромком доме
 
 
он в твоей памяти
 

Нет никого в этом доме, ящерка! И самого дома давно нет. Все в твоей памяти, она вернулась к тебе.

Но, милая Валентина, посмотри, тут в травке стеклышко, а под ним секретик, а в нем могилка мамы моей и бабушки, с оградкой и крестиками! Я сейчас, я туда и обратно, только проведать, потому что обещал. Мне тогда дурная птица, нелепый грач помешал. А ты мне дашь конфеток, Валентина? Отнесу и вернусь!

Только будь осторожен, ящерка! Там, в глубине, тебя ждут голодные черви, проползай мимо них осторожно. Они слепые и глухие, и нюха у них нет, но они чувствуют малейшие сотрясения почвы!

И ты осторожно ползешь мимо них, все ниже, вот подземные воды, задержи дыхание, и еще ниже – да, вот они – два маленьких и бесконечно родных кристалла слюды, розовый и желтый! Ты обвиваешь их и замираешь.