Текст книги "Кампан (сборник)"

Губка

Жила на раковине синяя Губка. У неё было два слоя: толстый – помягче и тонкий – более жёсткий. Если грязь свежая, достаточно было провести мягкой стороной, чтобы смыть её. Если же оказывалась старой, засохшей, то приходилось тереть жёстким слоем, сдирая заскорузлость. Губке нравилось быть посудомойкой, особенно когда после трудов праведных её промывали чистой водой, и она, возлежа на краю раковины, смотрела на блестящие тарелки, выстроенные на сушилке в ряд.

Губке жилось бы неплохо, если бы не одно её свойство – впитывать любую жидкость, с которой она соприкасалась. Касаясь грязи, она впитывала грязь; вымывая жирный бульон, впитывала жир. Если мыла банку с прокисшим рассолом, то впитывала не только рассол, но и противный кислый запах, который потом долго не выветривался. Но после полоскания в свежей проточной воде Губка становилась чистой и свежей. Иногда её промывали каким-нибудь ароматным средством, чтобы удалить всё то, что забилось в поры. После этой процедуры она благоухала и была словно новорождённая.

Однако не всегда жизнь Губки шла размеренно и чётко: сначала работа – пусть грязная, но нужная, потом очищение и отдых.

Бывало, наполнив Губку всякой грязью, её оставляли, не только не промыв, но даже не выжав. Тогда Губку начинало распирать, она мучилась от переполнявшей её нечистоты и, если рядом появлялось какое-нибудь чистое существо, тотчас изливала на него грязь. Белое блюдце покрывалось коричневыми разводами; изящная чашка, которая отродясь, кроме кофейного духа, ничем не благоухала, начинала пахнуть сырой протухшей тряпкой. Губка с ужасом понимала, что это натворила она, поборница чистоты, и просила прощения.

Своими переживаниями она однажды поделилась с Графином:

– Ты всегда такой чистый, прозрачный… Как мне стать такой же?

– Ну, Губка, дорогая, – великодушно произнёс Графин, – надо же иметь дело только с теми, кто чист. Зачем в грязь лезть!.. Люди пьют чистую воду, поэтому, даже если появляется какой-то осадок, они тотчас выплескивают его и промывают меня.

«Хорошо, конечно, – подумала Губка, – когда все заботятся о твоей чистоте… Но ведь я не буду губкой, если начну избегать грязи».

И действительно, Губка даже не успевала подумать, что, оказав кому-то услугу, сама станет грязной, и всегда быстро принималась за работу.

Однажды она мыла Дуршлаг и спросила его:

– Как оставаться чистой?

– Для этого, – ответил незамысловатый Дуршлаг, – надо иметь большие дырки. Что пришло, то и ушло.

«Это было бы неплохо, – подумала Губка, – но для меня совершенно невозможно».

На такой же вопрос умный мельхиоровый Половник ответил:

– У тебя, Губка, две части: одна мягкая – она легко впитывает всякую жидкость, другая жёсткая – она пропускает через себя гораздо меньше. Старайся поворачиваться ко всем жёсткой стороной.

Губка пыталась воспользоваться этим советом, но чаще всего это у неё не получалось. В работе она забывалась, старалась сделать как лучше для других, а не как выгоднее для неё, и в результате набирала грязи столько же, сколько обычно.

Один раз она обратилась к куску Мыла:

– Ты хорошо пахнешь, к тебе не пристаёт никакая грязь. Скажи мне, как научиться быть всегда чистой?

– Видишь ли, – глубокомысленно сказало Мыло, – у каждого есть своё предназначение. Мы, мыльные существа, внутри неизменны, всё отмываем, но век наш недолог. Мы не жалеем себя, служим каждому нуждающемуся в нас. Но чем грязнее нуждающийся, тем больше нам приходится растрачивать себя. Главное – не жалеть об этом.

– Да-а, – глубоко вздохнула Губка, понимая, что ей никогда не стать куском мыла.

Тогда она обратилась к водопроводному Крану:

– Ты испускаешь только чистую воду. Как тебе это удается?

– Скажу тебе, Губка, откровенно: я тут ни при чём. Какова вода в трубе, такова она и во мне. Весной будут бороться с разной гадостью, и будет моя вода пахнуть хлоркой. А если перекроют воду, то я совсем заржавею, и даже новый поток не очистит меня. Так что вся надежда на чистоту протекающей воды.

«Да-а! – подумала Губка. – Но ведь кому-то надо и грязь отмывать. А всё же Кран молодец! Хороший дал совет: чтобы через нас проходило больше чистой воды».

Однако сколько Губка ни билась, сколько ни старалась, ей никак не удавалось быть всегда чистой. Иногда Губке даже казалось, что к этому бесполезно стремиться. Но в такие минуты находился кто-то заботливый и промывал её. Посвежевшая, она вновь возвращалась к жизни.

Со временем Губка из синей превратилась в серо-пегую и стала рыхлой, грязь сквозь неё теперь проходила более свободно. Это порадовало Губку, но, как она заметила, чистая вода и благовония различных моющих средств в ней тоже не задерживались надолго. Да и вообще, сколько бы усилий она ни прилагала, при всём своем стремлении к чистоте без посторонней помощи не могла справиться.

Однажды Губка разговорилась с маленькой серебряной Ложкой:

– Никак, Ложка, не получается у меня быть всегда чистой и благоухающей. Вот и сейчас, прежде чем отмыть тебя, сколько грязи я на тебя вылила!..

Губка даже не спрашивала Ложку о том, как научиться избавляться от грязи: ну откуда это знать маленькой чайной ложке?! Но Ложка неожиданно дала мудрый совет:

– А ты подумай, Губка, кто больше всех заботится о тебе? Вот и старайся с благодарностью стремиться к этому человеку, чтобы чаще бывать в его руках.

И действительно, за свою недолгую, но активную жизнь в борьбе за чистоту Губка заметила, что все по-разному относились к ней. Одни, попользовавшись, бросали, забыв даже сполоснуть. Другие, наспех выжав, откладывали и забывали о её существовании. И только одна Добрая Хозяйка всегда отмывала её: намыливала, потом открывала побольше кран, переворачивала под сильной струёй, чтобы прочистить все поры, и тщательно отжимала.

Губка не стала избегать других, менее заботливых рук. Но теперь всем своим существом стремилась к Доброй Хозяйке. И чем больше стремилась, тем чаще оказывалась в добрых руках и тем благодатнее становилось у неё на душе.

Пара калош

«Муж да жена – одна сатана», – думали соседи по подставке для обуви, когда слышали ежедневную перебранку слегка поношенных чёрных с красной подкладкой калош. Супруги ругались утром, ругались вечером, а если выдавался у них выходной, ругались и днём.

– Что ты на меня орёшь?! – кричал муж. – Истеричка!

– Это ты орёшь! – кричала жена, обзывая мужа шизофреником, придурком или обалдуем.

В обычный рабочий день кто-нибудь из домочадцев напяливал калоши на валенки и шёл на улицу. Резина на холоде задубевала, хозяин валенок непрерывно шагал или, если стоял на остановке, переступал ногами, постукивая одной калошей о другую. Тут уж, конечно, не поругаешься. Тут только и ждёшь, когда хозяин нагуляется и вернётся домой.

В тепле калоши отходили от скованности и вновь обращали внимание друг на друга.

– Что, старая? Змэ-эрзла? – начинал муж лёгкую перебранку. – Так тебе и надо!

– Будто ты на солнцепёке грелся! – огрызалась жена-калоша, стараясь протиснуться поближе к трубе отопления, и добавляла по привычке какое-нибудь обидное слово.

Калоша-муж мгновенно реагировал на оскорбление, и перебранка принимала размах военных действий местного значения. Озлобленный супруг запускал в строптивую калошу первым подвернувшимся ботинком или даже сапогом. Супруга ловко увёртывалась и, перехватив на лету обувку, запускала в мужа. Тот, не обладая такой проворностью, получал удар по носу и со всей свирепостью набрасывался на жену.

– Стерва! – кричал он. – Мегера! Подлюка!..

И всё норовил шлепнуть её своей подошвой по спине. Калоша-жена быстро отодвигалась, не переставая сыпать оскорблениями.

Отдышавшись от ругани, они укладывались в своей ячейке на подставке для обуви и, отвернувшись друг от друга, засыпали.

Новый день приносил новые недовольства, которые выливались в старые скандалы. Особенно яростными они были, когда калоша-муж находился «под парами», надышавшись на улице выхлопными газами. Тогда он ругался без удержу и швырял в жену чем попало.

Калоша-жена устала от скандалов и порой думала, не разойтись ли. Но куда денешься? Ведь ни с кем уже не образуешь новую пару… А кому нужна одна, к тому же заметно стоптанная, калоша? Поэтому она и терпела, пытаясь убедить себя в том, что никакого другого мужа у неё быть не может.

Калошин супруг менять спутницу жизни тоже не собирался, но на другую обувку иногда засматривался. То модельные туфли попадут в поле его зрения, то соблазнительные босоножки, то изящные замшевые сапоги на высоком каблуке… Да где уж ему, даже не резиновому сапогу, а всего лишь калоше, рассчитывать на взаимность надменных красоток!.. В лучшем случае можно надеяться на дружбу с валенками.

Так продолжалось всю их совместную жизнь, пока они не оказались на отдыхе, который называют заслуженным. Подкладка калош вытерлась и посерела, резина не только потускнела, но и полопалась.

– Ну что, старая?.. – хотел было муж привычно поругаться со своей родной калошей, да что-то его остановило.

А супруге тоже было грустно оттого, что никому из хозяев они стали не нужны. Раньше огрызнулась бы, ответила что-нибудь обидное и язвительное, а тут и вся запальчивость пропала. Калоша-муж слегка удивился, но подумал, что можно ведь, наверное, и без ругани поговорить.

– Знаешь, – сказал он, – что-то я устал сегодня. Вроде бы и дел никаких не было, не ходили никуда, а усталость – как после целого дня походов.

– И мне что-то неможется, – подтвердила калоша-жена. – Может, погода меняется… А может, от безделья… Когда нет любимого дела, устаёшь ещё сильнее.

– Похоже, всё-таки к дождю, – не хотел быть записанным в бездельники калоша-муж: они же не по своей воле сидят без работы. – Ну да пусть, нам уже не шлёпать по лужам… Теперь полиуретановые сапоги спасают хозяев от воды. А ты полежи, раз неможется. Забирайся на полку поближе к тёплой трубе и отдохни.

– Забирайся и ты сюда, – приглашала жена, – и тебе места хватит.

Так они жаловались друг другу и помаленьку привыкали к взаимному вниманию. Это лучше, вдруг поняли они, чем ругаться и распалять друг друга оскорблениями и претензиями.

Поскольку занять себя было нечем, они полюбили ходить в гости, лишь бы не торчать на обувной полке среди деловых и нужных модных пар. Калоша-жена судачила со шлёпанцами, у которых оборвались ремешки, а калоша-муж обсуждал важные проблемы с сибирским валенком, неизменно лежавшим на печи, но дававшим всем исключительно мудрые советы.

– Вы всегда были рядом, всегда ходили парой, но вместе с тем – каждый сам по себе, – рассуждал опытный валенок. – Это раздражало, поэтому вы и ругались.

– Пожалуй, – соглашался гость. – Только теперь я понял, что жить в мире гораздо приятнее.

– Да, в ссоре недовольство выходит из тебя, но его причина, само зло, остаётся и требует всё новых и новых ссор. Оно вашей руганью и питается.

– Зло? – удивлялся калоша-муж. – Откуда оно взялось? Ведь внутри у меня – пустота!

– Пространство не терпит пустоты. Если внутри нас нет добра, то там обязательно поселяется зло.

И тогда калоша-муж понял, почему колкое слово возвращалось ему оскорблением, излияние раздражения вызывало ответный поток ненависти. А внимание? Оно возвращается заботой. Любовь, даже малая, дарит любовь бо́льшую, и тогда ею наполняется всё нутро, вся жизнь!

Он стал нежным и внимательным, называл жену ласковыми именами, чего и в молодости, когда его калоша была блестящей и не стоптанной, не делал, помогал по хозяйству.

Калоша-жена недоумевала: что такое с её муженьком случилось? Зло, которое владело им, куда-то ушло, и на его месте постепенно стало проступать не просто добро, а сама любовь. На ласку она отвечала лаской, на доброе слово – счастливой улыбкой, на тёплый взгляд – нежностью и благодарностью.

Компот

Сухофрукты лежали в плотно закрытых банках из-под чая или для круп, чтобы не стать жертвой мышиной прожорливости. Время от времени часть содержимого извлекалась хозяйкой и попадала в кастрюлю с водой.

Сморщенные, совсем, казалось бы, безжизненные ягоды и фрукты, бывшие когда-то спелым виноградом, ароматным яблоком, сочным абрикосом или сливой, в тёплой воде оживали и начинали перемещаться. Когда вода приближалась к кипению, они уже шустро сновали, наскакивая друг на друга и толкаясь.

– Как тяжело жить в таком окружении, – вздыхала Изюминка, которой никак не удавалось увернуться от более крупных соседей.

– Что вы пихаетесь! – возмущалась массивная Груша. – Поосторожней нельзя?

– Сама-то! – огрызался Урюк. – Плаваешь тут, будто одна в океане… Царевна-лебедь… По сторонам смотреть надо!

– Это не я, – оправдывалось Яблоко. – Меня Курага подтолкнула.

– Да эта старая Курага кого угодно сметёт, – переключалась Груша на другого обитателя кастрюли.

– Совести у вас нет! Совсем нет совести! – начинала причитать оранжевая Курага. – Нашли виноватую! Носятся как бешеные, а всё хотят свалить на меня, несчастную, оторванную от родного солнца Курагу. Постыдились бы, окаянные!

– Ишь, оторвали её! – не унималась Груша. – Бедная, несчастная!.. Да таких бедных надо…

Изюминка не знала, куда деваться. И даже не столько из-за того, что все другие сухофрукты были более увесистыми и с силой врезались в неё, сколько из-за их безобразного поведения. Ведь они все оказались в кастрюле не просто так, а по воле хозяйки. И должны терпеть друг друга, проявлять внимание и заботу. Робкая Изюминка хотела заявить об этом во всеуслышание, но её никто и слушать не стал. Что важного и умного могла сказать какая-то невзрачная Изюминка!

Наконец, вступил в дебаты грозный Чернослив. Он был самым крупным и мясистым и считал, что это дает ему право быть и самым уважаемым.

– Так! – важно произнес он. – Вы – полные тупицы! Но вам повезло, что я оказался вместе с вами. Надо установить правильный порядок, тогда всё будет в порядке. А пока порядок неправильный, никакого порядка в кастрюле не будет. Потому что будет один беспорядок. Поняли?

– Поняли, – опрометчиво согласилось Яблоко, хотя никто ничего не понял. Яблоко всегда соглашалось со всеми, но делало всё по-своему.

– Объясняю! – тем не менее продолжил Чернослив. – Каждому надо определить правильный путь, по которому будет перемещаться только он. Никто другой не должен двигаться по этому пути. В случае нарушения виновный будет наказан. Все поняли?

Теперь поняли все, только не знали, кому какой путь выбрать.

– Сейчас разберёмся, – ещё более веско произнёс Чернослив. – Вам страшно повезло, что вместе с вами, тупицами, здесь оказался я!..

Но не успел он начать распределять правильные пути следования, как сам полетел вверх тормашками, боднув сморщенным лбом округлые бёдра Груши. Вода в кастрюле дошла до градуса кипения и бурлила громче сухофруктов.

– Ну вот, умник нашёлся, – засмеялась Груша то ли над самоуверенным Черносливом, то ли от его, пусть и непроизвольного, прикосновения.

Угрюмый Урюк решил поддержать Чернослива: явно важный фрукт, понимает толк в жизни.

– Надо всем слушать Чернослива, иначе пропадём, передерёмся и переругаемся. Говори, слушаем тебя, – дружественно-заискивающе обратился он к Черносливу.

– Хорошо бы его послушать, – подтвердило Яблоко, да только никак не могло удержаться от смеха, видя, какие кульбиты выделывает в воде их самозваный начальник. – Ха-ха… хм-хм… – тихо подхихикивало оно, несмотря на удары и пинки пролетающих мимо сухофруктов.

Сердобольная Изюминка жалела и неловкого недалёкого Чернослива, и беспрестанно охающую Курагу, которая из яркой оранжево-солнечной превратилась в блёклую бесформенную лепёшку. И несуразная Груша вызывала в ней сострадание, потому что не по злому умыслу пыталась она командовать и поучать, а по своей недалёкости. Урюк, пытавшийся устроиться покомфортнее, под сильным крылом; круглое Яблоко, катящееся само не зная куда, но стойко держащее удары; Алыча, летающая по кастрюле, как шрапнель; нарезанная кусочками Айва, колющая других острыми углами, – все достойны любви и милосердия.

– Всем строиться! – загремел откуда-то сверху Чернослив. – Пора наводить порядок! А то от беспорядка уже никакой жизни нет, потому что жизнь без порядка – это порядочная гадость, а не жизнь.

Однако новая волна густо пожелтевшего кипятка подкинула со дна группу засидевшихся там уже не сухо– а мокрофруктов, и они утянули Чернослив на дно.

Присягнувший ему на верность Урюк решил взять командование на себя. Он был более обходителен и старался руководить методом уговоров.

– Граждане, – взывал он, – граждане! Не толпимся в одном месте. Расходимся по своим местам. Не занимаем пути следования соседа. Выполняем инструкции уважаемого Чернослива!

Но жизнь в кастрюле никак не хотела укладываться в инструкции. Сам Урюк недолго держал речь, попав под шумовку хозяйки.

После помешивания в кастрюле стало немного спокойнее. Однако толкаться и получать тычки по-прежнему никому не хотелось, и каждый фрукт норовил занять позицию повыгоднее. «Хорошо бы оказаться наверху, – думал каждый. – Пусть внизу копошатся и ругаются, пихаются и дерутся, а я бы поплавал наверху, воздухом подышал». Но кипяток был неумолим. Он переворачивал все планы и намерения сухофруктов, превращая их в беспомощных существ.

«Да, жизнь по придуманному порядку не построишь, – размышляла Изюминка. – Наверное, не надо и суетиться. А в первую очередь попробовать изменить себя. Потерпеть… Принять жизнь такой бурной и неуправляемой. Смириться с её несовершенством и недостатками окружающих. Постараться сделать для них хоть что-то, что в твоих силах. А что не в твоих, то предоставить на волю… хозяйки, например». И ещё Изюминка заметила, что тот, кто сильнее возмущается поведением других, сам доставляет больше хлопот: налетает на всех, толкается, а столкнувшись, ругается и оправдывается. И наоборот, чем спокойнее старается вести себя фрукт, тем меньше достаётся ему от соседей, будто он действительно перемещается по какому-то своему, только ему назначенному пути. Значит, Чернослив по-своему прав».

«Наверное, и любовь достигается на этом пути, – продолжала размышлять Изюминка, перемещавшаяся в кипящем вареве, почти никого не задевая. – Чем милосерднее относишься к другим, тем больше даётся тебе любви к ним…»

После кипения, бурления, столкновений и выяснения отношений все наконец угомонились. Вода в кастрюле приобрела нежно-каштановый цвет и сделалась вполне компотом. Сухофрукты, отдав все полезные составляющие насыщенному отвару, залегали на дно. Первым слёг грозный Чернослив, уткнувшись в стенку кастрюли. Распласталась разварившаяся Груша, прекратив давать указания и наставления. Урюк потерял своё ядро и угомонился на «хребте» Чернослива. Яблоко уже никуда не катилось, а смиренно лежало на дне, как все, не имея возможности лежать по-своему. Когда-то острые кусочки Айвы уже никого не кололи и не жалили. А растрескавшаяся Алыча обессиленно покоилась, готовая угостить любого своим кисленьким нутром.

И только прозрачная Изюминка, ставшая совершенно янтарной, вдруг оторвалась от массы распаренных уставших сухофруктов и всплыла на поверхность.

Трюфеля и остальные

 
…и трюфли, роскошь юных лет,
французской кухни лучший цвет.
 

А. С. Пушкин

Грибной сезон подходил к концу. Лес был ещё не тронут ржавчиной увядания, хотя в местах, где преобладали осины, уже засквозило. Берёзы рассеивали по сторонам золотой свет, льющийся с неба. Стояли прекрасные деньки!

– С добрым утром, дед-боровик! – разом вскричали осенние опята, облепившие старый пень.

– Моё почтение, ребята! – приподнял бурую шляпу уважаемый всеми гриб, на мгновение обнажив лысину.

– А с нами почему не здороваешься? – обиделись чешуйчатки золотистые, сидевшие неподалёку у основания двух сросшихся берёз.

– Вы бы лучше первыми поздоровались, чем обижаться, – ответил им боровик.

– Нет, ты нас просто не уважаешь! Считаешь несъедобными, хотя мы ничем не хуже опят.

– Каждый гриб должен приносить пользу: либо людям, либо зверям, либо лесу. А у вас, кроме яркой внешности… Да ещё и людей в обман вводите. Вас часто за опята принимают.

– Нас тоже можно есть! – хором закричали чешуйчатки.

– Тогда и мы съедобные! – заявил крепкий ярко-красный с белыми пятнами мухомор.

– Ха-ха-ха! – засмеялись грибы, растущие на поляне, в центре которой стоял боровик.

– А что! – принял обиженный вид розовый мухомор. – Настоящие знатоки и ценители с удовольствием берут нас, жарят на сливочном масле и уплетают с таким аппетитом, что за ушами трещит.

– Да-да, – подтвердил боровик, – розовый мухомор для гурманов находка.

– Ну уж если про гурманов, – с достоинством произнёс шампиньон, – то ничего более изысканного, чем мы, нет. Кто не слышал про жульен из шампиньонов?!

Сказать по правде, мало кто из грибов про жульен слышал, но сознаваться в этом никто не хотел. Поэтому все промолчали.

– Лесные шампиньоны нынче не в моде, – с видом знатока заявил сморщенный подберёзовик, совершенно потерявший товарный вид. – Их нынче люди выращивают и в универсамах продают.

– Да, пустые и безвкусные, – неожиданно подтвердили рыжики. – А вот мы – нежнейшая и вкуснейшая закуска.

– Особенно если в вас червей побольше, – съязвил трутовик овечий.

– Червей?! – возмутились рыжики. – Черви в нас только летом, и это как раз показатель нашего качества. Небось бледную поганку червяк есть не будет!

– Да, не будет, не будет, – подтвердили другие грибы, и громче всех говорушки, выразительно посмотрев в сторону бледной поганки.

– А мне и без ваших червяков хорошо, – невозмутимо сказала она. – Кормите их сами.

– Так осенью в нас никаких червей! – настаивали рыжики. – Собирай и наслаждайся! Через день после засолки уже можно есть.

– Нет ничего вкуснее нас, сыроежек! – веско произнесла жёлтая сыроежка. – Нас даже сырыми есть можно. А уж если подсолить, да листа смородинового положить с укропом, да под пресс!..

Можно было подумать, что грибы сами вкушали то или иное блюдо, о котором говорили. Но, конечно же, все сведения они черпали из разговоров грибников, которые регулярно прочёсывали этот лес.

«Вот пустобрёхи! – в сердцах подумал чёрный трюфель, который слышал весь спор-разговор, но высказаться вслух не мог, потому что рос под землёй. – Разве может хоть один гриб сравниться с нами, трюфелями!»

«Каждый смотрит с высоты своей колокольни, – вторил ему в мыслях трюфель белый. – Мы хоть и скрыты слоем земли, но любой гурман подтвердит, что по тонкости и благородству вкуса превосходим всех».

– Грибники! – вдруг закричали участники спора. – Грибники идут! Сейчас и узнаем, кто чего стоит. Кого возьмут, кого оставят, а кого и сапогом пнут.

Грибы заволновались, приосанились – ведь каждому хотелось попасть в корзину, а потом и на стол.

– Меня! – всем видом призывал грибников крепенький подосиновик. – Меня возьмите! Возьмите меня! Не пожалеете. Меня можно и пожарить, и замариновать, и посушить…

– Нас, нас не пропустите! – пытались стряхнуть с себя палую листву чёрные грузди. – Без солёного какой стол?!

– И нас прихватите! – аж зашевелились зеленушки. – Мы тоже в засолку хороши!

Даже бледная поганка расправила свою мини-юбочку, чтобы и её заметили. Может, кому-то кого-то отравить надо…

«Ну, меня-то уж вы никак не найдёте, – презрительно подумал чёрный трюфель. – Куда вам! Вы и пробовать-то нас никогда не пробовали…»

«Чтобы нас найти, нужны специально обученные свиньи или, на худой конец, собаки. Значит, можно не беспокоиться», – оценил ситуацию белый трюфель.

Вообще редко встретишь вдумчивого, сосредоточенного на поиске грибника. Идут по лесу, глазами шарят по земле, а языком мелют… да о чём только не болтают… У некоторых грибов шляпки от их историй аж в трубочку закручиваются.

В корзины укладывались ещё не переросшие подосиновики и осенние подзатвердевшие опята, белые, как оштукатуренная печка, шампиньоны и центровой коренастый гриб-боровик, оливково-чёрные грузди и привлекательные, с плотными пластинками зеленушки, молодые винно-красные сыроежки и надёжные, без ядовитых двойников, моховики.

– Ну вот, – надула губы белая губа, – меня, как всегда, презрели. А ведь если нас вымочить да засолить…

Обижались землистые рядовки, серые и клейкие разлапистые свинухи, вздыхали переросшие подберёзовики и рыжие навозники мерцающие, переживали мокрухи еловые и дуплянки серые. Всем хотелось попасть на обеденный стол, каждый гриб стремился быть полезным.

Лишь трихоломопсис не проявлял никакого интереса ни к грибникам, ни к переживаниям других грибов. Зная, что ему не светит попасть в корзину, он был увлечён разговором с прелестной соседкой.

– Вольвариеллочка, – нашёптывал он, – посмотри на меня… Ну повернись хоть на минутку, дай мне полюбоваться тобой.

– Отстань! – резко обрывала его белолицая красотка. – Без тебя тошно! Всех подряд собирают: всяких свинух, зеленух, а я, вольвариелла красивая – самая красивая! – стою который день, и меня обходят, как самую последнюю поганку. Как мухомор вонючий или саму волоконницу Путуйяра. Где же справедливость?!

– Вот и хорошо, что тебя обходят. Значит, мы с тобой будем и дальше вместе расти здесь.

– Нужен ты мне! Посмотри на себя!..

Но дольше всех не мог успокоиться чёрный трюфель. На самом деле он изнывал от недовольства по поводу своей недоступности. Ворчал на грибников, которые ничего не понимают в грибах: неотёсанные пустословы, не имеющие никакого вкуса! Да ещё и лентяи! Не могут свинью или собаку обучить поиску благородных трюфелей. Разве ж это грибники! Одно название…

Он сравнивал себя с другими грибами. И чем дальше, тем больше находил у себя достоинств и обнаруживал недостатков у других грибов. А уж грибников костерил на чём свет стоит.

Его подземные вопли достигли слуха белого трюфеля, и тот попытался унять сводного брата:

– Что ты изводишь себя? Сиди спокойно, живи своей жизнью, и твой час придёт.

– Придёт?! Эти остолопы, которые называют себя грибниками, никогда не смогут обнаружить нас. Если бы они хоть раз попробовали нас на вкус!

– От твоей ругани, брат, тебя быстрее не отыщут.

– Конечно, не отыщут! Потому что ничего в грибах не понимают! Ты только посмотри, что они берут! Заплесневелые боровики! Разваливающиеся в руках сыроеги! Пересохшие шампиньоны!..

– Что ты всё о других! Какое тебе до них дело? Угомонись и думай, что завтра придёт умелый грибник – и… И окажешься ты на фарфоровом блюде с золотой каёмочкой на столе у какого-нибудь бизнесмена или банкира. И так порадуешь его, что он даже воскликнет: за всю свою жизнь ничего вкуснее не едал!..

– Банкира, – ворчал чёрный трюфель, – бизнесмена! Пусть сырыми сыроежками закусывают свой шотландский виски шестнадцатилетней выдержки… Я достоин царского стола!

Оставшиеся на поляне грибы приуныли. Прекрасные деньки угасали. Скоро вся земля покроется палой листвой, которая скроет под своим одеялом грибы, да они и сами завершат свой земной век. Зато лесные мыши торжествовали. Они с большим удовольствием грызли ножки белых грибов, не замеченных людьми. Ножку одного так обгрызли со всех сторон, что шляпка упала на землю и перевернулась. Так мыши ещё и нагадили на неё – ни себе, как говорится, ни людям.

Желчный гриб, которого грибники на сей раз не спутали с белым, остался стоять в сторонке. Пинка под зад он тоже не получил, поэтому был весьма доволен жизнью и собой.

– Ну что, навозники и чешуйчатки, попритихли? – в отсутствии ценного боровика почувствовал он свою важность.

– Да не тебе бы говорить, – упрекнул желчного головач, не желая признавать его незаслуженное главенство.

– Ах ты, пустая башка! – взвился неугомонный горчак, вместо слюны брызгая на него желчью. – Ты осмеливаешься делать мне замечания?! Да я такой же солидный, как белый! А ты? Не успеешь вырасти и сразу в труху превращаешься. Наступит на тебя человек – и… пфу-у! одна пыль! Не зря тебя прозвали «дедушкин табак».

Грибы поняли, что с желчным горчаком лучше не спорить. Пускай считает себя главным. Всё равно съедобным от этого не станет.

«Эх, – продолжал переживать чёрный трюфель, – разная шушера и высказаться имеет право, и в корзинку попасть, и на обеденный стол… А меня, самого достойного… Надо что-то предпринять, чтобы меня услышали и нашли!»

На следующий день появился в этом лесочке умелый грибник. И не один, а с обученной свиньёй. Он неспешно собирал свои грибы – ведь известно, что у каждого грибника они свои. Один пропустит гриб, а другой обязательно найдёт – свой, предназначенный именно ему.

Пока грибник обрезал у добычи ножки и укладывал грибы в корзину, учёная свинья, перебегая с места на место, то там, то тут рыла своим рылом землю. Вскоре она нашла жаждущий попасть на царский стол трюфель.

– О! Наконец-то! – торжествующе воскликнул он. – Теперь все наконец узнают, какой гриб имеет самый тонкий, самый благородный, самый… ни с чем не сравнимый… Слышите меня, спорыши лесные – серухи и чернухи, синяки и скрипуны, поплавухи и отварухи!..

Пока чёрный трюфель произносил торжественную тираду, свинья его невзначай съела. Желая исправить оплошность, она принялась суетливо рыть землю вокруг и вскоре отыскала белый трюфель. Грибник на сей раз подоспел вовремя и, увидев гриб, воскликнул:

– Ого! Знатный трюфель нашёлся! Вот сегодня будет угощение нашему царю!