Текст книги "Я бил «сталинских соколов». Лучший финский ас Второй Мировой"

Иммола

23 марта командир эскадрильи отдал нашему звену приказ упаковать вещички и приготовиться поддержать с воздуха высадку на Гогланд с аэродрома Иммола.

Это была желанная смена рода деятельности, потому что обещала постоянные воздушные бои. Те пилоты нашей эскадрильи, которые были вынуждены остаться, откровенно нам завидовали.

Бой за Гогланд начался. Наша авиация поддерживала десант генерала Паяри, которому было поручено занять остров. Неблагоприятные погодные условия существенно ограничивали активность авиации обоих противников.

Утро 28 марта выдалось ясным и солнечным. В первый раз мы взлетели в 07.00, и нашей задачей было патрулировать между Гогландом и Лавенсаари. Мы должны были удержать вражеские самолеты подальше от наших солдат, которые двигались по морскому льду к острову.

Наша группа состояла из 5 истребителей и уже приближалась к Сууркюла с юга на высоте 6500 футов, когда станция наведения сообщила о вражеских истребителях прямо перед нами. Одновременно я увидел 10 истребителей И-153 «Чайка» и сразу сообщил о них остальным пилотам.

Вражеские истребители явно намеревались атаковать нашу пехоту, которая продвигалась по льду. Наши зенитные батареи стали первым препятствием этому плану, их огонь рассеял атакующих. В это же самое время мы набросились на них, словно соколы на стаю испуганных цыплят. Наши зенитчики сразу поняли, что происходит, и прекратили стрелять.

Наши истребители быстро перемешались с вражескими, и было трудно понять, в кого и куда стрелять. Трассы мелькали тут и там, сплетаясь в тесную сеть. Наконец русские истребители начали оттягиваться в направлении Лавенсаари, но мы приклеились к ним, словно пиявки.

Я обстрелял несколько целей, но без видимого эффекта. Вражеские пилоты были старыми опытными лисами, их было крайне трудно чем-то удивить. Каждый раз, когда ты выходил на позицию для стрельбы, русский самолет начинал бешено крутиться, и прицелиться в него было просто невозможно. В этот день мы испробовали все фигуры высшего пилотажа и продемонстрировали высший класс управления самолетом. Свалка началась примерно на уровне моря, но постепенно поднялась до 3000 футов. Временами опасность врезаться в лед была гораздо больше, чем риск попасть под вражеские пули.

Наконец начало восстанавливаться какое-то подобие порядка. Я гнался за одной «Чайкой», держась в 50 метрах от нее, тогда как русский пилот отчаянно пытался стряхнуть меня с хвоста. Я дал пару прицельных очередей, и его маневренность резко снизилась. Пилот явно занервничал, он метался передо мной туда и сюда, что было ошибкой – теперь я мог удержать его на прицеле. Он попытался выполнить переворот, но я всадил в него еще одну очередь с расстояния 40 метров. Этого хватило, самолет рухнул на лед и покатился кувырком, сминая крылья. Кауппинен, который летел позади меня, также дал очередь по разваливающемуся самолету.

Теперь ситуация сложилась для нас очень благоприятно. «Чайки» оказались впереди, а мы находились позади них. Я без проблем поймал на прицел следующий вражеский самолет и дал очередь. Он также упал на лед, а я взялся за следующий.

Тем временем я увидел, как еще два русских истребителя присоединились на льду к разбившимся товарищам. Наши пилоты хорошо знали свое дело.

Мы быстро смещались к острову Лавенсаари. Я увидел поврежденную «Чайку», которая в одиночку летела над паковым льдом, сильно отстав от товарищей. Вероятно, пилот думал, что оставил нас далеко позади. Однако уже над берегом Лавенсаари он заметил меня и повернул вверх прямо навстречу, но я уже открыл огонь. Мои пули хлестнули по его мотору и кабине, и почти немедленно он упал на землю. На минимальном расстоянии не было никакой нужды тщательно целиться.

Мы перестроились и начали кружить над обломками русских самолетов. И тогда мы увидели еще одну одиночную «Чайку». Все звено бросилось вниз на нее и уже было готово открыть по ней огонь, как в последнюю секунду мы различили на крыльях голубые свастики графа Розена. По радио мы услышали сообщение, что это свой самолет, военный трофей, который искал на льду среди торосов советских солдат, спасавшихся бегством с Гогланда.

День начался очень хорошо, так как мы одержали 5 побед и отбили атаку вражеских истребителей. За этот день наши истребители, включая эскадрилью «Кертиссов» майора Эрнрота, провели несколько воздушных боев. Всего за день мы уничтожили 27 вражеских самолетов.

После такого кровопускания мы больше не встретили ни одного советского самолета, пока прикрывали Гогланд. Мы лениво кружили над местом боя и следили, как наша пехота делает свое дело.

Назад в Кондопогу

31 марта 1941 года мы снова упаковали пожитки и без всяких церемоний отбыли обратно в Кондопогу.

На нашей базе стоял старый бомбардировщик «Котка» («Орел»), который мы использовали в качестве грузового и связного самолета. Этот самолет нам приказали передать учебной эскадрилье в Весивехмаа. Я намеревался побывать дома на крестинах своего второго сына, поэтому доставка «Котки» полностью соответствовала моим планам.

Пока я готовился улететь на этом самолете к его новому дому, Нипа Катаяйнен принес мне маленькую посылку. К ней был приделан небольшой парашютик. Нипа попросил меня взять посылку и сбросить ее в спортивном центре Вирумяки, который был превращен в военный госпиталь. Он упомянул, что в посылке находятся приглашения девушкам, которые там работают. В качестве пассажира со мной летел младший лейтенант, который тоже направлялся в отпуск.

Наслаждаясь солнцем и отличной летной погодой, мы тащились, как старая больная ворона. Младший лейтенант Мякинен читал триллер, который захватил с собой. Над Вирумяки мы кружили, пока народ не высыпал наружу, чтобы поглазеть на нас. Я сбросил посылку и, после того как нам помахали, убедился, что она попала в нужные руки. После этого мы продолжили путь, провожаемые приветствиями с земли.

Советские летчики были очень пассивны. Они летали более чем редко и откровенно не желали драться, несмотря на все наши усилия спровоцировать их. Поэтому мы решили сосредоточить свои силы на других целях и задачах.

Во время разведывательных полетов мы начали беспокоить солдат нашего старого знакомого Валли. Эти войска сейчас располагались возле северо-восточного угла Сегозера, куда они были отправлены из района Повенца.

Мы обстреливали их патрули, катера, конные колонны и вообще любую цель, какую только могли заметить. Конечно, мы не забывали про паровозы, хотя мы уже уничтожили их в огромном количестве.

За это время у вражеского командира данного сектора наверняка изрядно прибавилось седины. Но боюсь, что поседел и наш командир эскадрильи, потому что нам разрешали заниматься штурмовками наземных целей только по особому разрешению.

Гирвас

Оттепель создала нам определенные проблемы в Кондопоге, поэтому 14 апреля 1942 года мы перебазировались на аэродром Гирвас, который был как раз подготовлен к проведению полетов. Мы жили в домиках, расположенных в небольшом селе на перешейке между небольшими озерами Сунун и Пялля. Обычно днем мы занимались рыбалкой, охотой и каким-нибудь видом спорта. Наш командир эскадрильи подполковник Эка Магнуссон считал спорт очень важным для поддержания хорошей физической и моральной формы летчиков-истребителей. Поэтому мы регулярно упражнялись в перерывах между боевыми вылетами.

Спокойным, тихим вечером 3 июня наш командир эскадрильи приказал на следующее утро прибыть к начальнику авиабазы Иммола. Это прозвучало крайне загадочно и не содержало никаких намеков на суть нашего задания. Наше звено прибыло к полковнику Нуотио в Иммолу в 06.10.

Он сказал нам, что теперь нашей задачей будет перехват, и это было все, что он сам может сказать сейчас. Вокруг базы было расставлено больше зенитных орудий, чем обычно, и в воздухе витали странные предчувствия. На базе в состоянии полной готовности также находилась эскадрилья «Фиатов», пилоты ходили в летных комбинезонах с парашютами.

Позднее на базе село несколько самолетов Не-111, на которых прилетели высокопоставленные немецкие офицеры. На краю аэродрома начали собираться гражданские, а перед немцами прошел почетный караул, сформированный из резервистов. Это была потрясающая сцена! Экипажи были одеты в мундиры, подаренные Великобританией во время «зимней войны». У нас еще сохранились излишки ботинок и итальянские винтовки Терни, которые резервисты тащили как попало. Но в любом случае это были финны, которые для такой задачи вполне подходили.

Потом из низких туч долетел гул моторов тяжелого самолета, и вскоре большой четырехмоторный «Фокке-Вульф» в сопровождении двух «Брюстеров» приземлился на аэродроме. Полоса была для него слишком коротка, и пришлось тормозить с такой силой, что тормоза левых сдвоенных колес загорелись. Когда самолет остановился и открылась дверь, оттуда вышел фюрер Третьего рейха Адольф Гитлер вместе со своими знаменитыми усами.

По толпе прошло шевеление. Пройдя вдоль строя почетного караула, Гитлер сел в «Мерседес», который прислал маршал Финляндии, и отбыл на встречу с Маннергеймом на празднование его 75-го дня рождения. Мы, пилоты, думали, что, если бы наш сосед Иосиф знал о путешествии Адольфа, мы наверняка получили бы воздушный бой. Но этого не случилось!

Когда Гитлер возвращался, Маннергейм приехал проводить его вместе с президентом Рюти. Присутствовали также фельдмаршал Кейтель, генерал-оберст Дитль, гросс-адмирал Дениц, генерал Йодль и другие высшие немецкие и финские офицеры.

Я всегда считал, что у Гитлера черные усы. В действительности они оказались темно-коричневыми.

Погода была отличной, и вскоре самолет, сопровождаемый четырьмя «Брюстерами», унес этого человека, наделавшего столько переполоха. А на следующий день утреннее солнце снова встретило нас на аэродроме Гирвас. Это была типичная для финского летчика-истребителя цыганская жизнь. Сегодня здесь, а завтра там!

Наступило жаркое лето, но спокойная жизнь продолжалась. 25 июня я загорал рядом со своей палаткой, рядом валялся военный корреспондент Виркки. Мы обсуждали всякую всячину и ворчали, что жизнь стала слишком легкой и нет полетов. Но вдруг Йоппе закричал из своей палатки: «Иллу, к командиру!» Я вскочил и помчался к подполковнику Магнуссону. Командир принял меня вежливо, как всегда, он был джентльменом до мозга костей.

«У меня для вас есть небольшое поручение по части разведки. Возьмите 4 истребителя и проверьте: где-то на железнодорожной станции Нопса стоит бронепоезд. Штурмовки запрещены. Воздушные бои разрешены. Вопросы?»

«Никаких, херра эверстилуутнанти (фин. – господин подполковник)», – ответил я. Заватив с собой троих знакомых пилотов – старшего сержанта Катаяйнена, сержантов Ахокаса и Весу, – я поднялся в воздух.

Четыре «Брюстера» помчались на северо-восток к линии фронта. В районе, разведать который нам было поручено, царило нездоровое оживление. Зенитки палили буквально со всех сторон. Я оставил своих товарищей на большой высоте, а сам спикировал, чтобы осмотреть станцию. Я выполнил задание, хотя русские зенитки и очень старались помешать мне.

Я набрал высоты, и мы все вместе полетели к Ругозеру. Оттуда мы получили сообщение, что 5 вражеских истребителей летят на юг на высоте 23 000 футов. Прилетев к Сегеже, мы начали осматривать аэродром и увидели клубы пыли, поднятые взлетающими самолетами. Это радовало, поскольку увеличивало наши шансы на воздушный бой.

Но в результате мы так и не встретили вражеских самолетов. Мы кружили над Ругозером, Ондозером и Сегежей, но не видели никаких целей. Лишь лесные пожары вдоль линии фронта указывали, что здесь что-то происходит.

Но затем я услышал лейтенанта Пекури, который вызывал меня. Я ответил, и мы договорились встретиться возле аэродрома Сегежи. Он также находился в воздухе с 4 истребителями, и, похоже, его одолела жадность.

Отрабатываем тактику… «Эмппу» Веса и «Иллу»

Мы кружили над вражеским аэродромом минут 15, прежде чем заметили внизу какое-то движение. «Харрикейны» выруливали на взлет длинной колонной, один за другим. Мы находились против солнца и с нетерпением следили за этой процессией, так как вскоре должна была начаться битва.

«Иваны» набирали высоту под прикрытием зениток авиабазы, а мы продолжали их ожидать, держась против солнца, чтобы врагу было труднее нас заметить. Катаяйнен спросил, вижу ли я «Харрикейн», который находится значительно выше остальных. Я подтвердил, что вижу, но предложил не атаковать его, так как нам следовало оставаться вне досягаемости русских зениток.

Только набрав высоту 21 000 футов, противник начал поворачивать на запад, причем один истребитель по-прежнему находился далеко впереди остальных. Он стремительно приближался к нам, словно ангел, воспаряющий на небеса. Когда русский оказался в 200 метрах от меня и чуть ниже, я пошел в атаку. Мы оба попытались занять выгодную позицию для стрельбы, но оба не преуспели. Другие пилоты моего звена также попытались атаковать русских и также не имели успеха.

Наша схватка с этим одиночным истребителем длилась несколько минут. Один за другим мы атаковали его, но пилот «Харрикейна» был опытным воином и знал множество уловок. Много раз я выходил на удачную позицию, но никак не мог прицелиться. Наконец этому великолепному пилоту на помощь пришли другие русские летчики, на сцене появились «Харрикейны» и «миги».

Вот теперь бой стал по-настоящему жарким. Я снова оказался на хвосте у нашего первого противника, и завертелась безумная карусель. Раз за разом русский истребитель оказывался у меня на прицеле, но я не стрелял, так как не был уверен, что попаду. Мы продолжали нашу дуэль, пока не появился другой «Харрикейн», который попытался зайти мне в хвост. Я не прекратил погоню, так как в этом случае первый противник получил бы шанс атаковать меня. Я решил, что мой преследователь не столь опытен, как пилот, который находился впереди. Его стрельба была отвратительной. Я старался увернуться от него, но при этом приказал своим товарищам снять преследователя у меня с хвоста. Оглянувшись, я увидел, что два «Брюстера» пошли нам вдогонку, и вскоре преследователь отвязался от меня.

Теперь наша дуэль продолжилась без постороннего вмешательства. Русский истребитель передо мной начал вираж, и я последовал за ним. Противник некоторое время оставался у меня на прицеле. С дистанции около 50 метров я дал первую очередь. Трассирующие пули ударили по мотору и кабине. Самолет сильно задымил и попытался удрать, спикировав к аэродрому. Я последовал за ним и быстро сократил расстояние. С дистанции 20 метров я дал вторую очередь. Шасси «Харрикейна» вышло наружу, самолет вошел в крутой штопор и разбился в лесу. Куски самолета и обломки деревьев полетели в разные стороны – таков был конец моего искусного противника.

Все вражеские самолеты исчезли, поэтому я вызвал своих пилотов, из которых я видел только Нипу, чтобы вернуться домой. Мы с Нипой уже взяли курс на свой аэродром, как я услышал, что лейтенант Пекури призывает на помощь. Он передал, что ведет бой с большой группой русских самолетов. Так как пулеметы Нипы не работали, я отправил его домой, а сам в одиночку полетел на помощь Пекури. Я запросил, где он находится. Пекури быстро ответил: «Северо-восточнее Сегозера на высоте 8000 футов».

Менее чем через две минуты я оказался на месте, но никого не увидел. Я вызвал Пекури по радио, но не получил ответа. Оглядевшись, я заметил 2 «Харрикейна» угрожающего вида, которые подходили сзади сверху. Я повернул навстречу, и один из русских отвернул. Тогда я резко бросил истребитель на прежний курс. Второй «Харрикейн», имевший значительно большую скорость, метнулся за мной, но затем развернулся прямо передо мной. Мне оставалось только поднять нос своего истребителя, прицелиться и дать длинную очередь. Эффект получился потрясающим. «Харрикейн» охватило пламя, и, волоча за собой хвост дыма, он рухнул на землю. На месте падения вспыхнул лесной пожар.

Второй мой противник находился где-то выше, но я не видел его. Я продолжил закладывать виражи и наконец краем глаза заметил, как он несется на меня сверху, ведя огонь из всех пулеметов. Я попытался увернуться, но «Харрикейн» легко повторил мой маневр. Мы летели на высоте 3000 футов. Я бросил самолет в пике, дав полный газ. Я постоянно дергал ручку в разные стороны, так что мой «Брюстер» вертелся, словно змея. Земля приближалась с угрожающей скоростью, и я начал аккуратный выход из пике. Но когда я увидел, что русский истребитель гонится за мной, непрерывно стреляя, у меня не оставалось иного выбора, как продолжить пикировать.

Но теперь мне пришлось тянуть ручку на себя в самый последний момент, обеими руками изо всех сил. Я был уверен, что не сумею выйти из пике и врежусь в лес на этой безумной скорости! В глазах у меня почернело. Я ничего не видел и ждал только грохота удара. Но затем перегрузки ослабли и зрение вернулось ко мне, я обнаружил, что набираю высоту. Больше я своего противника не видел. Вполне возможно, что он не сумел повторить мой запоздалый выход из пике и врезался в лес, но я в этом совершенно не уверен.

Единственным повреждением моего истребителя, которое он получил от таких перегрузок, стало раздавленное заднее стекло фонаря, которое влетело внутрь кабины. Но на самолете не оказалось ни одной пулевой пробоины.

Когда я вернулся на аэродром, то увидел, что все остальные пилоты уже там. Лейтенант Пекури и сержант Анттила выпрыгнули с парашютами, но благополучно вернулись к своим. Лейтенант Пекури потратил 5,5 часа на то, чтобы добраться до линии фронта. А вот сержанту Анттиле на это потребовалось двое суток. Мое звено уничтожило 5 вражеских самолетов, а звено Пекури – еще три.

Рыбалка в пресноводных озерах Восточной Карелии была просто превосходной, и мы освоили это искусство. Ходить вообще никуда не требовалось, моя палатка стояла на берегу реки Суны, как раз там, где она образовала небольшой пруд. В этом пруду водилось огромное количество щук, и буквально за пару минут мы могли наловить рыбы на целый день.

Илмари «Иллу» Ютилайнен в кабине «Брюстера» BW-364, авиабаза Гирвас, 1942 г.

Вики Пытсия выловил уникальный экземпляр, весивший 30 фунтов. Как нас сказали, это был рекорд для ловли на спиннинг. Однако у нам имелся еще один знаменитый рыбак – командир разведывательной эскадрильи майор Куримо. Однажды за ночь он наловил щук общим весом 300 фунтов!

Мы научились очень хорошо готовить рыбу. Мы ее коптили, сушили, варили, жарили, запекали. Каждый старался приготовить что-нибудь новенькое и особенное. Эти гастрономические изыски приятно разнообразили наше унылое армейское меню.

Июль прошел совершенно мирно, мы лишь изредка кого-нибудь куда-нибудь сопровождали: например, бомбардировщики при вылете на задание или транспортные самолеты, когда они доставляли грузы нашим патрулям в глубоком тылу противника. Во время этих вылетов мы не встречали сопротивления. Мы даже начали размышлять, а как именно советские пилоты угадывают момент, чтобы исчезнуть из того района, через который мы пролетим? И однажды эта загадка была разрешена!

Несколько пилотов, которые отправились поохотиться в окрестностях аэродрома, заметили двух советских солдат, которые вели наблюдение с помощью биноклей, а потом передавали по радио информацию своим постам наведения по ту сторону линии фронта.

В этот день количество русских военнопленных увеличилось на два человека!

Битва над Финским заливом, 1942–1944 годы

В период окопной войны самые важные операции проводились в Финском заливе. Морские операции вынудили и авиацию начать действовать, и в результате все это превратилось в Битву в Финском заливе, кульминацией которой стали налеты советской авиации на Котку и Хельсинки. Финские истребители вынесли на себе основную тяжесть оборонительных действий в этой битве и добились определенных успехов. Стратегия финских ВВС заключалась в том, что основное внимание уделялось воздушным боям, а не налетам на хорошо защищенные воздушные базы противника. Количество советских самолетов, уничтоженных на земле, не имело особого значения для финнов, так как собственная промышленность сверхдержавы и поставки по ленд-лизу из Англии и Соединенных Штатов позволяли легко возместить потери. Однако нехватка подготовленных пилотов стала для Советов настоящей головной болью, и во время финальной стадии Битвы в Финском заливе она проявилась совершенно очевидно. После крупных воздушных боев весны 1944 года нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов был вынужден отвести с фронта целый полк из-за огромных потерь.

Еще одним положительным для финнов результатом Битвы в Финском заливе стало то, что финская истребительная авиация находилась в отличном состоянии 9 июня 1944 года, когда началось советское наступление на Карельском перешейке.