Текст книги "Баблотура 1: сборник рассказов"

Летящая Ли
Осколки разбитых сердец

Горячая, нагретая солнцем жесть крыши приятно грела ладони. Плотные струи холодного ветра время от времени с силой ударяли по ногам, в голени, и забирались в кроссовки.

Двое сидели на краю самой обычной городской крыши. Парень с лохматыми волосами, одетый в коричневую куртку не своего размера и черные джинсы сидел, наклонившись над этой захватывающей дух пропастью и сцепив ладони в замок. Время от времени он начинал равномерно пинать задником гриндерсов красную кирпичную стену Девушка, сидящая рядом с ним, казалась прозрачной из-за ярко освещающего ее солнца. Возможно, даже слишком ярко. Или же такое впечатление складывалось от ее бледной, близкой по цвету к фарфоровой кожи, огромных прозрачно-серых глаз и коротких растрепанных золотистых локонов? Ничего особо примечательного в ней не было. Таких сотни и тысячи по всему свету. Быть может, в душе она другая, «не такая как все», ибо все мы разные, но кому есть дело до души?

– Ты обещал, что расскажешь мне все, – негромко произнесла девушка.

Парень задумчиво потер шею, бессознательно дергая воротник рваной грязной рубашки. Затем провел ладонью по и без того взъерошенным волосам. Чуть сморщился и потер лоб. Расправил плечи и вновь ссутулился. Непонятен был смысл его жестов. То ли ему было неудобно сидеть, то ли он мысленно взвешивал на невидимых весах слова сидящей рядом девушки, то ли нервничал и пытался это скрыть.

Девушка краем глаза внимательно наблюдала за ним. И подождав, пока он не закончит всю свою возню, так же негромко продолжила.

– У меня остается совсем немного времени. А я даже не знаю, как тебя зовут.

– Никто не знает, – с легкой хрипотцой в голосе отвечал ей парень.

– И ты тоже? Не знаешь свое имя?

Парень вновь кивнул. Он, не щурясь, смотрел на солнце взглядом человека, который бы вдруг увидел в бесконечной могильной темноте вспышку света. Девушка же опустила голову, не в силах выдержать слепящие лучи солнца и задала вопрос, мучивший ее последние годы.

– Ты обещал мне рассказать о… о чувствах.

– Что именно тебя интересует? – поинтересовался парень, не отрывая взгляда от созерцания неба. Он говорил практически не разжимая губ, некоторые слова его смазывались и уносились ветром.

– Расскажи мне о любви. – попросила девушка.

Молодой человек чуть усмехнулся углом рта и потянулся, с удивлением вслушиваясь в хруст костей в плечах и позвоночнике.

– Какие же вы, люди, предсказуемые, – хмыкнул он. – Вас интересует только это недоступное вам чувство. Вы просите рассказать или даровать вам лишь любовь. Но заметь, что пока никто не попросил рассказать о доброте, терпении, смелости… Ума тоже, кстати, не помешало бы кому-нибудь еще попросить, если на то пошло.

Девушка спокойно выслушала эту тираду и все так же спокойно безэмоционально ответила.

– Я эгоистка. Поэтому меня не интересуют остальные люди.

Парень вздохнул и хрипло закашлялся.

– Ну что мне тебе нужно рассказать? Ты все равно не поймешь, только уши развесишь, соплей по колено напускаешь, а потом уйдешь благостная, как идиотка. Не нужно на меня так смотреть! Люди разучились любить! Они забыли слово «любовь»! Все хотят быть любимыми, но никто не хочет любить кого-то. В этом мире стало все гораздо проще, все свелось к мимолетным связям, пустой изматывающей страсти, рациональности, расчету. Ты не заметила, что вот, бывает, встречаются двое. Встречались себе, вроде любили друг друга, а потом – бац! – расстались. Мотив – чувства пропали. Куда-то внезапно делись. Канули в небытие! Во всяком случае, это пойдет в оправдание. А на самом деле что? Отпуск кончился, начнется вскоре работа, быт, повседневная рутина… Пора возвращаться в стойло, думает человек, зачем мне какие-то чувства, ведь я знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, одна боль. А знаешь ли ты отчего она, боль? Оттого, что человек слишком много жалеет себя. Любая боль растет из жалости к себе. Нет жалости – нет боли. Лучше тогда пожалеть любимого человека, взять на себя часть его боли, дать ему шанс вздохнуть свободно, не дать сломаться. Из жалости тоже ведь порой вырастает любовь. Но человек тут вспоминает, что если он будет жалеть ближнего своего, то тот будет регулярно приходить, ныть и плакаться в жилетку и капать ему на мозги своими проблемами. А оно мне надо, думает этот же человек. У меня что, своих проблем мало?! К черту жалость, мне без разницы, пусть сам справляется, как хочет. Отсюда же и нет любви. Потому что любовь – это не только пьяные от чувств безбашенные головы, поцелуи с интервалом в минуту и тупой секс. Это… это готовность подставить свое плечо человеку, даже несмотря на то, что твое плечо может быть сломано, разбито и раскрошено. Но люди эгоистичны. Своя задница им всегда дороже. А ведь если подумать, то все люди – рабы, привязанные к одной палке. Рабы своих мелких страстей и сиюминутных желаний. Один раб, допустим, крайний с конца спотыкается и падает. А учитывая, что он привязан к той же палке, что и остальные, другие рабы вынуждены падать вместе с ним. Они не пытаются помочь ему подняться, нет, из них как полезет дрянь и ненависть, они будут все вразнобой рваться вверх, пытаясь поднять только свое тело или даже просто из вредности сбить с ног соседа. А ведь для того, чтобы встали все легко и безболезненно, нужно всего-то, что помочь ближним и подняться всем разом, или же тянуть всех за собой, хотя ты знаешь, что это тяжело и невыносимо больно. Но кто ж додумается?..

Парень перевел дух и замолчал, продолжая смотреть на солнце. Девушка глубоко вздохнула.

– Я понимаю это, – произнесла она.

– Нет, ты не понимаешь! – парень повернулся к ней всем корпусом и сел, скрестив по-турецки ноги. – Может, может быть, что ты это понимала всегда, но осознала только сейчас.

– Слишком поздно осознала, – совсем тихо добавила девушка и уставилась на свой непонятный рисунок на серой футболке, настолько длинной, что она почти полностью закрывала джинсовые шорты.

– Мне жаль, – коротко произнес парень, мельком и без интереса глянув вниз, на шумный суетливый мегаполис с крошечными черными точками людей и разноцветными прямоугольничками машин.

– Современные люди скорее всего никогда не найдут свою вторую половинку, – продолжил он. – Когда влюбляется один, то другому он чаще всего не нужен. Он либо просто идет навстречу своему поклоннику, либо посылает его к черту. Просто вдумайся! Просто идет навстречу или посылает. В первом случае он, может, даже и привыкнет к партнеру, они создадут здоровую ячейку общества, заведут детей, а потом будут выращивать на грядках овощи. Но никто не гарантирует, что один из них не пойдет налево. А во втором случае человеку, по неумолимому закону вечности, благодаря которому твое деяние все равно вернется к тебе, вдруг резко потребуется тот, кто его долго и безответно любил. Но это все потом. Но все равно потребуется, поверь. Ведь раньше это чувство человеку было просто не надо, оно, быть может, мешало даже ему, но когда он явиться с повинной, теперь уже бывший воздыхатель пошлет его куда подальше. Не факт, что оттого, что разлюбил. Бывает и так, что чувство все равно остается в душе, но у людей гордость же, черт возьми, они боятся, что их снова оставят одних и, как ни прискорбно, в дураках. Кому охота лошиться второй раз? Нет, гораздо проще послать и дело с концом. Жил же как-то столько времени без него, думает несчастный, значит, и остаток жизни без него проживу. Роли поменялись, и это вечный круговорот современных «чувств». Легкий флирт, отношения на пару месяцев, похоть и прочая мерзость. Душа у человека черствеет, он становится заносчивым, гордым и циничным.

– Гордость и цинизм – это все, что у меня осталось, – тихо сказала девушка, продолжая затуманенными глазами смотреть в одну точку. Ее серые глаза вдруг странно заблестели, увлажнились и стали казаться двумя прозрачными каплями слез. – Больше у меня нет ничего. Я училась жить без него. Начинала с нуля. С пустоты.

– И эту пустоту тебе обязательно надо было заполнить желчью и ненавистью? – усмехнулся парень. – Как будто ты не знала, что если сразу не убрать грязь, то она присохнет и не будет пачкать все подряд, но она все равно останется. И вывести ее будет уже нереально, настолько она въестся…

– А откуда мне тогда было взять что-то чистое?! – девушка резко подняла голову и растерянно заморгала, когда горячие светлые локоны попали ей в глаза. – Любви нет. Добра нет. Счастья нет…

– Счастье человек может найти в самых простых вещах. Просто он не ищет красоту в невзрачном цветке. Он предпочтет сослаться на плохое зрение и плохого врача, не прописавшего ему волшебные капли для глаз, и продолжит впустую бегать по полю, выискивая самый яркий и самый заметный цветок. Когда, по его мнению, находит – срывает. И плачет, если он увядает. А ведь можно было всего-то приложить немного усилий, чтобы этот цветок-счастье сохранить…

– Для меня счастье было в воспоминаниях. И, знаешь, порой мне казалось, что без любви жить стало лучше. Ведь ты и сам сказал, что любви уже нет. А зачем жить с пустотой?..

– Ну да, так часто говорят. Зачем, мол, стараться приготовить себе вкусный завтрак, мне и обычная пресненькая кашка на воде сойдет для повседневной жизни, – едко уронил лохматый. – А, впрочем, есть еще и третий случай. Это когда влюбленный прячет свои чувства за маской безразличия. Он заживо хоронит все, что у него внутри, рвет до крови по самому больному и, бывает, самому дорогому, гниет изнутри, его крутит от боли. Но… рано или поздно к любой боли привыкаешь. И когда внутри все сгниет и умрет до конца, человек вздыхает свободно. Он теперь свободен от пут рабской влюбленности. И, конечно же, принимает разумное в его глазах и твердое решение больше не наступать повторно на те же грабли. То есть… Он начинает жить по первому варианту. Предпочитает быть добычей, а не охотниками. Идет навстречу, но боится «открыться» тому, кто его полюбил. Хочет быть любимыми, но не любит сам. Вот он, этот круговорот.

Девушка молчала и, обдумав слова этого странного молодого человека, кивнула. Это было ей понятно. Теперь ей было это понятно.

– А отчего это? Почему люди перестали, разучились любить?

– Разучились, растворившись в быту и житейских мелочах. Поставили личный успех, выгоду, деньги, если хочешь, выше любви. Они не понимают, что любовь – это не количество «вложенных» в человека средств или потраченного на него времени. Для любви нет времени и нет денег. Она не может окупиться или угаснуть со временем. Она может лишь утонуть в быту. Что, впрочем, с ней и произошло. И когда любовь умирает, человек сам выбирает по какому варианту ему жить. Или каким вариантом быть.

– А что делать современному человеку, который оказался именно вторым вариантом? – совсем тихо спросила девушка и голос ее дрогнул.

Парень сочувственно вздохнул.

– Если он, этот человек, любит по-настоящему – то приложить все усилия хотя бы к тому, чтобы сохранить в себе способность любить. Не ожесточаться, не ненавидеть. Знаешь, почему говорят, что от любви до ненависти один шаг? Потому что ненависть – это маска, за которой прячут любовь. Точно такая же, как и безразличие, хоть и менее страшная.

Ветер вновь ударил по ногам. Девушка зябко передернула плечами и подтянула колени к груди.

– Получается, ты все знал, да? Но почему тогда…? – ее голос вновь дрогнул, но теперь уже смазался. – Почему ты позволил… Зачем ты допустил это?

Парень вновь встряхнул лохматой головой.

– А как же иначе заставить людей вновь научиться любить? Как тогда можно дать людям любовь, если они не могут сами любить?

Девушка резко повернула к нему голову. Ее глаза потемнели от ярости.

– Да ты хоть знаешь, через что я прошла?! Как мне было больно?!! А, впрочем, ладно. Теперь-то уже все равно.

Парень ухмыльнулся, поднялся на ноги, ничуть не смущаясь огромной высотой в парах сантиметрах от себя, и, сбросив куртку, начал на ощупь поправлять сзади рубашку, которая на спине была разорвана в двух местах, отчего рубашка казалась совсем ветхой.

– Знаю, – без особого сожаления сказал он. – Мне жаль тебя оттого, что ты родилась в этот чертов век. Но меня бесит, что ты все-таки оказалась исключением вообще из всех этих трех правил, хранила верность человеку, которому ты давно не нужна, до сих пор как-то умудрялась не убить в себе любовь, а теперь, уже когда я тебе все рассказал, хочешь сдаться?! Почему ты не можешь просто подождать?? Вникни в его человеческие проблемы, дай ему время их решить на худой конец.

– Сколько можно ждать?! Ты ведь знаешь, сколько я ждала и все впустую! Какие проблемы могут решаться так долго??

Парень невозмутимо пожал плечами.

– Как минимум, одна проблема, о которой я тебе тут пять минут назад распинался, может решаться всю жизнь! А кроме нее может быть и что-то более серьезное.

– Я не хочу больше ждать, – девушка упрямо мотнула головой.

– Эгоистка, – спокойно констатировал парень.

Вздохнув, он присел рядом с ней на корточки и дружески потрепал по плечу.

– Я понимаю. Хотя я и надеялся, что когда я тебе все расскажу, ты сделаешь правильные выводы… Нет. Ты, узнав о «круговороте», стала использовать его как шпаргалку. Но это неправильно. Как я уже говорил, из каждого правила есть исключения. Лучше верь в чудо. И у жизни нет шпаргалок, пойми! Это лишь твоя жизнь и решать, куда ты свернешь в следующий раз – решать тебе. И сдаваться ли – решать тоже лишь тебе, хотя будет и обидно, что одно из немногих уцелевших чувств будет разбито. Хотя, если подумать, то люди и так уже разбили уже все, что могли разбить. Если бы ты могла видеть то, что ежедневно вижу я, ты бы увидела множество крошечных блестящих кусочков. Одни тусклые, покрытые пылью, другие яркие, сверкающие, словно новенький алмаз, а некоторые просто растерты до пыли и ветер разносит их по городу, швыряя на дороги, мостовые, на стены домов, под ноги или в лица людям. Но они не видят… И даже не догадываются что это. А ведь это ни что иное, как осколки разбитых сердец.

– Мои осколки, наверное, уже давно разбросаны по городу, – грустно сказала девушка, даже не почувствовав его прикосновения.

Странный парень улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – Оно у тебя находится чуть-чуть левее солнечного сплетения. И когда ты уйдешь, оно вряд ли разобьется, быть может, даже не поцарапается. Поэтому я не хочу, чтобы ты сдавалась. Просто немного подожди, а потом сама решишь, кому доверить эту драгоценность.

Девушка посмотрела на своего собеседника и впервые улыбнулась.

– Ты говорил, что лишь мне решать, что делать дальше и делать определенный выбор. Так вот, свой выбор я уже сделала, извини.

Лохматый пожал плечами и, усевшись на крышу и свесив ноги, вновь замер в прежней позе, разглядывая уходящее к закату солнце, покрывающее городские крыши розово-желтым светом.

– Дело, конечно, твое, – скупо улыбнувшись краями губ, сказал он. – Тогда до встречи.

– До встречи, – кивнула ему девушка.

Она, мельком глянув на все так же неподвижно сидевшего парня, пододвинулась к краю. Падая с пятидесятиметровой высоты, она запрокинула голову. В ее прозрачно-серых глазах отражалось небо.

Макар Исаев
Айфон в пупке

Роман и Игорь дружили с самого детства. У них вся жизнь была будто одной на двоих – один класс в одной школе, один и тот же вуз и группа, место работы, даже день свадьбы у них был один. Для них не стало удивлением, что и дети у них родились в один день. Станислав и Женя. Двух розовощеких малышей они забирали из роддомов в один день. Роман держал на руках напыщенного и важного Станислава, а Игорь – милую и улыбчивую Женю. Жизнь их текла плавно, спокойно и стабильно. Их дружбу, казалось, не могло разрушить ничто. Пока в злополучный вторник не прозвучал роковой звонок. Роман тогда набрал Игорю:

– Привет Игореха, мы, представляешь, своей купили сапожки в Милане, приезжай посмотреть, как она у нас подросла.

– Конечно, через часок заедем.

Встреча прошла душевно и приятно, но одна мысль все грызла Игоря. «У моего-то таких сапожек нет, что делать, ммм, чем козырнуть?» На следующий день заказанные за сумму с пятью нолями сапожки из Парижа уже были примерены на Станиславе и успешно продемонстрированы Роману с женой. Дальше пошли куртки и штаны. Роман начинал, Игорь отвечал. Суммы на одежду для двух годовалых детей были такими, на какие заводские рабочие могли бы прожить пару лет. В Африке же на такие деньги вы бы и вовсе смогли купить несколько племен в собственность. Гонка выказывания успешности все более поглощала двух друзей, и покупки детям становились все более идиотскими – у трехгодовалых детей были инкрустированные бриллиантами телефоны, норковые шубки, сшитые на заказ, и даже машины. Но даже здесь у Романа и Игоря получался паритет – ни один не мог перещеголять другого. Всегда находился адекватный ответ. Но это не могло длиться вечно, и Игорь совершил ход конем.

– Привет, Ромка, приезжай, посмотри на нашу красотку. Мы ей вшили под кожу кусок платины – на спине, плоский золотой слиток в ступню и вставили ей бриллиант в пупок.

Рома, безусловно, был поставлен в тупик. После визита к семье Игоря он чуть ли ни плакал от обиды. «Как обойти, как перебить ТАКУЮ роскошь?» В руках его нервно вертелся телефон. И вот, эврика, решение пришло. На следующий день все было притворено в жизнь.

– Игорешка! Ждем тебя сегодня вечером. Мы своему в спинной мозг установили операционную систему от айфона и на сетчатку глаз установили 970-ти пиксельную микрокамеру. А, ну еще не могу не упомянуть о сверхчувствительных сенсорных панелях управления, находящихся на сосках. Каково?

Теперь уже Игорь был в замешательстве. Но выход нашелся. Волосы Женечки были изменены на сверхтонкие шелк и атлас, ногти – на вставки фарфора, а вся поверхность кожи, включая половые органы, были покрыты золотым опылением. Дети тем временем росли. Они познакомились, влюбились. Роман и Игорь начали переходить в своем соперничестве на другие сферы вроде количества машин в автопарке и домов за рубежом. Станислав и Евгения же доросли тем временем до свадьбы. Сыграли свадьбу во чреве кита, так как к тому времени самыми модными стали экстравагантные свадьбы. Начало, кстати, этой моде положила великосветская парочка, которая вместо пола, потолка, стен и столов и тому подобного использовала людей, доведенных до отчаяния бедностью. После свадьбы они объявили, что ждут ребенка. Кстати, пол дитяти почему-то не могло определить никакое современное высокоточное оборудование. Вот, в общем, и все. А, забыл упомянуть, у них родилась целиком из золота, покрытая россыпью бриллиантов, сверкающая суперсенсором из сапфирового стекла, НОВАЯ МОДЕЛЬ АЙФОНА.

Татьяна Воробьева
Маленькая храбрая девочка

Все мое детство связано с больницей и с врачами. И я их ненавидела, ненавидела всей своей детской душой. Они были для меня монстрами, чудовищами, вылезшими из-под кровати. Когда я приезжала в больницу, и они собирались, слетались как коршуны вокруг меня, решая, что же такого еще вытворить с моим телом, с моими ногами. Я сжималась в ожидании, смотря вокруг затравленными, как у маленького зверька, глазами, и ждала приговора. Ждала очередной пытки, которую они называли лечением. Главное условие этой жестокой игры было не плакать, не кричать и исполнять все, что тебе говорят, как бы ни было больно. Я терпела и гордилась своей выдержкой. Маленькая храбрая девочка в мире операций, уколов и таблеток. Но когда мне было семь, в этом мире возник он. Молодой, только закончивший интернатуру доктор. С еще живыми, человеческими глазами, которые смотреть на тебя как на ребенка, а не как на кусок мяса, от которого можно что-то отрезать или пришить. Не надо говорить, что все маленькие пациенты сразу же прониклись к нему симпатией, и он отвечал им тем же. И какой же радостью было для меня, когда среди всей этой ватаги он выделял меня, именно меня. Мама говорит, что когда я была маленькой, то многие удивлялись, как такая девочка не могла ходить, потому что всем вокруг казалось, что я не просто вот-вот побегу, а взлечу. Большие карие глаза, распахнутые на весь мир, с удивлением и какой-то тайной – вот что я вижу на своих фотографиях. Вот, наверное, такой меня и увидел он. Я обожала его, доверяла ему неограниченно.

Среди чудовищ, которых все называли врачами, он был тем, который не мог сделать мне больно. Врачи проходили мимо детей, будто не видя их, не касаясь и не здороваясь. А его – стоило ему появиться в коридоре – встречали радостными приветствиями и улыбками. Я любила рисовать. Меня часто можно было увидеть за столом перед раскрытой тетрадкой с ручкой в руках. Где я старательно выводила головки колокольчиков, самых моих любимых цветов. Я не слышала, как он подошел ко мне, и вздрогнула от его голоса:

– Привет, Танюшка. Чем занимаешься?

– Рисую, – я улыбнулась ему, мне нравилось его внимание. Мне нравилось, когда он приходил, улыбаясь, проводил рукой по моей голове, и спрашивал: «Как твои дела?» Он пристально всмотрелся в мой рисунок и покачал головой:

– Колокольчики рисуются не так.

Я с удивлением посмотрела на него. Пусть я никогда не видела колокольчиков вживую, а лишь в книжках, на картинках, и я точно знала, что рисуются они именно так. Стебель, большой лист, и головка, вытянутая с пятью остроконечными лепестками, но спорить не стала.

– А как тогда?

– Вот так, – он взял мою руку, в которой я держала ручку, в свою, и повел по бумаге. На клетчатом листке вырисовывался цветок.

– Колокольчики растут в поле, – объяснял он, продолжая рисовать. – Поэтому в высокой траве их стебли гнутся.

С листка на меня смотрело целое поле колокольчиков. Он отпустил мою руку, и, улыбнувшись, потрепал меня по голове:

– Все поняла?

– Поняла, – серьезно ответила я.

Следующая сцена из моего детства, связанная с ним, была не настолько радужной и безобидной. Я не помню, кому из врачей пришла мысль одеть меня в гипс. Причем гипс тянулся от начала бедра до конца лодыжки. И все бы было хорошо, если бы меня не заставляли в нем еще и ходить. Вата, которой обычно обматывали ноги, перед гипсованием, со временем скаталась, и стала вылезать как шерсть у линяющей кошки. Гипс стал натирать, но я терпела. Маленькая храбрая девочка. Только когда стало совсем невмоготу, я пожаловалась маме. Снимать гипс, только этого я боялась настолько, что готова была терпеть почти любую боль. Все эти инструменты: пилы, маленькие и большие, ножницы, а самое страшное «крокодилы» (кусачки с большими ручками) для снятия гипса, пугали меня до тряски. И вот я лежала в гипсовом кабинете, на большом покрытом пленкой столе, сжимая в кулачки вспотевшие от страха ладони. Закрыла глаза и старалась не плакать. Ощущая каждое движение инструментов режущих гипс, в каждую секунду боясь, что ножницы вместе с бинтами захватят часть моей ноги. Долго ждать не пришлось: врач, снимающий мне гипс, задел мою кожу. Боль от пореза усилилась страхом в десятки раз, запустила единственный способ защиты, доступный мне, мгновенную неконтролируемую истерику. Куда делась маленькая храбрая девочка, которая так гордилась своей смелостью и терпением? Ее больше не было, был маленький испуганный ребенок. Я не знаю, что привело его в кабинет, наверное, он услышал мой крик страха и боли, который должен был эхом разнестись по коридору. Я не знала как, но он был здесь.

– Что случилось? – спросил он.

– Да задел видимо кожу чуть-чуть, – оправдывалось чудовище.

Видя меня, застывшую в немом страхе, с ручьями слез, цепляющуюся за маму, он отстранил врача, и подошел ко мне.

– Тиши, все хорошо, – он вытер мне слезы, и успокаивающий взял мою мокрую дрожащую ладошку в свою ладонь. – Я сниму гипс, не бойся. Я постараюсь осторожно.

Ему я могла доверить свою жизнь, и поэтому сдавленно кивнула. Он взял в руки инструмент и продолжил работу. Мне все еще было страшно, и неотрывно смотря в потолок, временами я тревожно всхлипывала, но уже старалась не плакать. Гипс был снят, царапина обработана, а он еще больше стал в моих глазах героем. Героем, спасшим меня от чудовища.

За день до моей выписки из больницы. Мама купила фрукты и большой арбуз. Устроила прощальную вечеринку. Но на следующий день мне стало плохо, поднялась температура, меня рвало кусками арбуза. Я лежала, боясь пошевелиться, чтобы не стало еще хуже. И вдруг почувствовала его руку на своем лбе.

– Ну, что же ты так, Танюшка? – тихо говорил он мне.

Я подняла на него усталые больные глаза, и пожала плечами:

– Я не специально.

К горлу снова подступила тошнота, и я склонилась над тазиком. Живот больно сжимался, держать голову просто не было сил. И тут я почувствовала его сильные руки, поддерживающие меня, и отводящие мои хвостики, чтобы не запачкать, и еще его слова:

– Все будет хорошо, малышка. Все будет хорошо.

Потом я выписалась и больше не поступала в то отделение. Я стала слишком взрослой. И лишь изредка встречала его в коридорах, смущенно здоровалась. Потом, намного позднее, он перевелся в наше отделение. Но он уже был усталым, прошедшим многое врачом, а я почти взрослой девушкой, потерявшей то детское обаяние и наивность в светло-карих глазах. Я не стала спрашивать, а помнит ли он ту маленькую храбрую девочку, считающую его героем. И любящую его со всей детской преданностью. Я не спросила, а он не ответил, мы лишь на миг встретились глазами и улыбнулись друг другу.