Текст книги "Баблотура 1: сборник рассказов"

Ольга Веснина
Место у окошка

Молодая мама с маленькой дочкой стояла на автобусной остановке. Лицо у женщины было заплаканное, губы дрожали от подступающих рыданий, но она держалась ради Оленьки. Дочке было всего четыре годика, но смышлена она была не по годам. Так обычно бывает. На ней было ее любимое желтое платьице с красненькой клубничкой на кармашке. Мамины волосы, папины губы… и не детский взгляд. Она смотрела своими грустными глазками на маму и не понимала, почему же она плачет. Они только что были на приеме у врача. У Оли острый лейкоз. Рак крови. Завтра она с мамой поедет в саратовскую больницу, хотя надежды у врачей уже нет… Было начало лета, хорошая погода, тихие улицы и мама с дочкой на автобусной остановке. Вдруг Олины глазки радостно заблестели.

– Мама, смотри, наш любимый троллейбус!

– Да, солнышко, вижу. Ну что, поехали домой?

Виновник этой маленькой радости был, правда, троллейбус, но он был разрисован детскими мультяшками, яркими цветами и просто хорошим настроением. Но он был пуст, и это тоже обрадовало маленькую девочку.

Мама села спиной к водителю, а Оля к окошку. Это было ее любимым естом… Троллейбус медленно тронулся. Девочка улыбалась солнечным зайчикам, прохожим, строителям и даже просто серым домам, но никто даже не догадывался, что она смертельно больна. От этого бедной маме было еще труднее сдерживать слезы.

На следующей остановке зашла пожилая женщина. Она была высокой, полной и некрасивой. Пыхтя и кряхтя, она взобралась по ступенькам и лениво оглядела троллейбус, который почти так же оставался пустым. Она показала свой проездной билет кондуктору и лениво перекатываясь, подошла к тому самому месту, где сидела Оленька.

– Девочка, сядь на другое место. Я сяду тут, – сказала женщина, без единой нотки вежливости.

Оля была воспитана, она знала, что старшим надо уступать, и она уже собралась так и поступить, но услышала маму:

– Оля, доченька, сиди. Это твое место. Женщина, оглянитесь, транспорт практически пуст, сядьте на любое другое место, а мою дочь оставьте в покое, – голос матери дрожал, но он был уверенным.

Тут вмешался кондуктор:

– Женщина, у вас проездной билет бесплатный так как вы пенсионерка, а эта девочка – инвалид детства, у нее такие же права, как и у вас!

– Девочка, иди к маме, дай я сяду! – тучная бабушка явно делала вид, что не слышала матери и доброй женщины.

Оля молча встала и пересела. Она всегда делала молча то, что считала нужным.

– Да что с вами такое, – не успокаивалась мама, – какое право вы имели кричать на моего ребенка? Что вам сделала моя дочь? – по ее лицу побежали слезы, от бессилия, от горя, от несправедливости, – пошли, Оленька, наша остановка.

– Не обижайся на эту тетеньку, – говорила мама, вытирая вновь набежавшие слезы, – она, наверно…

Но Оля ее прервала:

– Мам, а я и не обижаюсь! – голос девочки был слабый, но жизненный, – она хорошая, давай будем вместе за нее молиться?

Эти слова четырехлетней девочки прозвучали для молодой матери как что-то неземное… «Давай вместе за нее молиться будем»… Это сказала ее дочь, жить которой осталось меньше полугода.

– Да, Оля, мы будем за нее молиться! – женщина уже не пыталась сдержать слез, нет, такие слезы она сдерживать не будет…

Игорь Гофман. Израиль, vk.com/gofogon, gofogon.livejournal.com
А хобби у вас есть?

Приснился колоритный сон. Думал записать его в блокнотик, да времени мало – пора на работу бежать. Офис, строгий начальник. То да се. Да и не выспался особо, вон, носом клюю, чищу зубы на ходу. Вывалился из пространственно-временного континуума, уже на месте. Обычная суета, ничего выдающегося. Работаю я в отделе кадров, правда, в этой фирме – только вторую неделю. Подходит Наташа, из бывалых, просит об одолжении. Надо поговорить с одним мужчинкой, психологически расположить его к собеседованию, а то он стремается, зажатый очень. Ну, мое дело простое – чего бы ни помочь приятной девушке, вроде не намного старше меня, а уже вся ушла в карьеру, от стройных изящных ног по самую макушку с потрясающей прической. Брюнетка, предки – испанцы, такую замечаешь за километр!

Захожу в комнату. Сидит, значит у стеночки, этот, с бородой. Не козлиной, а плотной такой, коротко стриженой, как ковер. Противная бородка такая, ничего не скажешь. А сам мужчинка – тоже не ахти какой. В сером пиджаке, галстук. Начинает лысеть, уши – плотно прижаты к голове, как будто он их руками держал во время сна всю жизнь, начиная с детства.

Слово за слово, разговорились. Представился, объяснил, что это не само собеседование, а так, частная беседа. Я тут уже как бы работаю, все нормально, не обманывают, бояться нечего. Кофе по утрам приносят, говорят, прямо из Стамбула. И, самое смешное, вполне может быть, с нашей-то спецификой работы.

Мужичок-то оказался в прямом смысле слова плотно сбитым персонажем. Четкая система взглядов, коренастая фигура, ничего лишнего, никакой халтуры и расхлябанности. Четко знает, чего хочет. Идет к цели, не растрачиваясь на побочные мелочи.

Хочет работать областным прокурором. Просит нас помочь ему. Дело в том, что наша фирма занимается продюсированием. Вот, допустим, человеку нужно куда-то устроиться. И он обращается к нам, и мы организовываем ему пиар-компанию по приему его на нужную работу. Но это не какие-то биржи занятости, биржи труда или нечто подобное, которых на улице – несколько сотен. Мы занимаемся абсолютно неординарными случаями. По крайней мере, так меня научил говорить наш маркетолог, а я схватываю на лету.

Вот, например, этот бородач. Да, юрист со стажем. Работал в частных конторах, гражданские дела: ссоры, семейные неурядицы, разводы, стычки между соседями, передел наследства и прочее в том же духе. Ну, куда ему в прокуроры, и сразу – в прокуроры области? Ан нет, все равно хочет, мечта у него такая. Да, ошибся, не начал чиновничью карьеру после получения диплома, но его можно понять – времена тогда такие были. Но на дворе – 2035 год. Бородачу уже сорок пять лет. Или чуть больше. Государство уже не то, прошлое покрылось плесенью и накрылось крышкой, списано в утиль. Технологии и прогресс победили, магия и наука вторглись в нашу жизнь и изменили ее до неузнаваемости. Теперь и прокурором области можно стать, а дело нашей фирмы – ему в этом помочь. Легитимно, да и денег платит. Так что какие вопросы? Верно, никаких.

А вот у меня вопросы были. Ведь имитируем же собеседование, правильно?

– Скажите, а хобби у вас есть?

Вопрос поверг мужичка в полное и нескрываемое замешательство. Даже заикаться стал, ответил в том духе, что «Зачем прокурору вообще хобби? Как это влияет на работу, кому какое дело вообще?».

Тут я пошел мямлить про то, что, якобы, хобби – всегда полезно, говорит о том, что человек социально встроен в общество, что он умеет самовыражаться и самореализовываться, к трудоголикам относятся с подозрением, с точки зрения обывателя: человек без хобби – ограниченный обрыган-карьерист.

Он аж подскочил на месте, последняя моя фраза просто порвала бородача на ментальные лоскуты. Замельтешил взглядом по стенам, как бы выжигая на них гневные узоры, отбросил стул назад и выскочил из комнаты. Я побежал за ним, лавируя между расставленными по коридору мусорными ведрами.

Вот я уже у лифта. Кабинка медленно закрывается, оттуда выходит какой-то перец в розовой рубашке. Внутри вроде как никого нет. Да куда бородач-то подевался!? Еле-еле успеваю остановить двери, захожу внутрь. Так и есть. Прячется за стеночкой, снаружи и не видно было! Ну, прохвост!

Двери закрываются, лифт поехал. Ору изо всех сил: «Да куда ты бежишь? Я все, что угодно сделать могу! Захочу – кабина остановится, хоть поговорить нормально сможем!».

И действительно, только я это сказал, как все замерло. Смешной трюк, на самом деле ничего особенного, когда на смартфоне есть приложение для управления системой лифтов в здании. Ловкость тут только в том, чтобы незаметно в кармане на кнопочки давить, да не промахнуться. Отрабатывается несколькими днями тренировок, ничего особенного.

Мужичок молча посмотрел на меня исподлобья. И говорит: «А я могу проделать окно в стеночке, вывалиться в него и уйти. И фиг ты меня поймаешь». Тут мне поплохело – реально в лифте появилось окно, бородач поправил пиджак и выпрыгнул в него. Непонятно куда. Окно закрылось, а я остался ни с чем. Просто шок. Стою, онемев. Рассказал все Наташе, и что в лифт забежать не успел, упустил клиента, моя ошибка. «Окей, – ответила она, – никаких проблем, бывает». Вечером пошел в суши-бар. Милая, приятная обстановка. Официант один и никуда не спешит. Поднес меню, куда-то срулил.

Через двадцать минут вернулся. «Вы выбрали, все в порядке?». Сделал заказ, он опять ушел. Такое ощущение, что они рыбу и рис начинают выращивать только после заказа клиента, столько времени на это уходит! Но я почему-то никуда не спешил, так что какая разница?

Сижу, ем суши. Пытаюсь управиться с палочками. На дворе – мир наступившего будущего, люди вместо метро пользуются системами мгновенной доставки через какое-то там дополнительное измерение, а тут – палочки, тишина, рисунки и иероглифы, которым уже черт знает сколько лет. Мило и забавно.

Заходит женщина. Заказывает какой-то суп. Неважно. Наваждение какое-то, она очень похожа на того бородача, даром что это она, а не он! Вдруг оборачивается на меня, смотрит так внимательно, и голосом того самого неудавшегося прокурора области говорит: «Да, я умею ходить сквозь стены, менять внешность и даже пол. Но это же не хобби, а по работе нужно было! Вот и научился. А хобби у меня нет, уж простите, и вы, молодой человек – хам и наглец!».

И был таков, и даже суп не расплескал, пока ел.

Артем Сердюк, Давид Левиин. vk.com/artyom_serdyuk, vk.com/club38150472, twitter.com/ArtyomSerdyuk
Mare Ingenii

Сейчас полтретьего ночи. В палате густой вязкий мрак, тихо. Мрак подвижен. Нестабилен. Он не страшен. Заманчив. Откуда-то долетают звуки музыки. Возможно, из моих далеких воспоминаний. Днем я попросил Леру принести мне блокнот и ручку, чтобы немного попутешествовать во времени. Лера – медсестра. Она иногда разговаривает со мной. Вернее, я с ней. Больше не с кем поговорить. В палате лежат еще два человека, но они почти все времени спят, бормочут что-то во сне. К ним часто приходят родственники. Ко мне – никто.

Палата на втором этаже. Бывает, я просыпаюсь ночью, чтобы встретиться с Луной. Она такая бесчувственная, далекая, но в последнее время она мой единственный гость, Смотрю на ее моря… Море Ясности, Море Спокойствия, Озеро Сновидений. Странно, немногим известно, что мы не видим обратную сторону Луны. Ее скорость вращения вокруг Земли совпадает со скоростью вращения вокруг своей оси. Хотелось бы знать, что там? Ничего. Так же темно и одиноко, как в моей душе. И там есть море, Mare Ingenii, где я в своих снах неустанно гребу в лодке под россыпями холодных и безразличных звезд.

Меня, кстати, зовут Артем. Рад познакомиться. Как тебя называть? Каллисто? Далековато отсюда до Каллисто, и не особо вы похожи. Ну, дело твое. Я, знаешь, хотел прогуляться в прошлое, хочешь со мной? Я так и думал. Возьми меня за руку.

Можно упустить момент, когда твоя жизнь начинает разваливаться, как старая ветхая хибара. Вот так просто. И счастливым уже не быть. Затем приходит понимание: вернуть то, что было привычным и обыденным – нельзя. Человек, видишь ли, ко всему привыкает.

Я прекрасно помню тот день, хотя минуло много лет. Детали стерлись. Они годны лишь на то, чтобы сделать мои сны ярче. Но я помню.

Время приближалось к десяти вечера. Родители из-за чего-то сильно скандалили. Я сидел в углу за шкафом, поджав колени, и боялся произнести хоть звук. Казалось, если буду молчать, все закончится. Громкие крики, после – тихий плач. Подошел папа, взял меня на руки. Я закрыл глаза, обнял его за шею и уперся в плечо. Было страшно. Мы вышли из квартиры, и папа аккуратно закрыл дверь. Я по-прежнему слышал плач, и сейчас его слышу. Этот звук делает мои сны ярче. Я зажмурился и больше не открывал глаза. Помню дорогу и тяжелое дыхание папы. Он все шел и шел, его плечо тряслось в такт шагам, а я не открывал глаза. Мне было страшно… и больно. Только боль не такая, когда разобьешь коленку во дворе. Иная. Эта боль сопровождает всю жизнь, затихает время от времени, но никогда не проходит. Потом папа остановился, и я тихонько открыл глаза. К нам подъезжала маршрутка, свет фар слепил. Тогда я не понимал, что произошло между родителями. Да и куда мне в том возрасте было понять. В маршрутке уснул… слушая тихий плач. Проснулся утром у бабушки, папы рядом не было. Я кричал и звал его. Впустую. Его не было еще очень и очень долго. Было одиннадцатое сентября. Ровно через год в США рухнули башни близнецы. Разные трагедии.

В жизни все очень просто. Система не любит сложностей. Система упрощает – люди усложняют.

Я не знал, что с мамой и где она. Папу долгое время тоже не видел. Жил у бабушки. Каждый день, сидя у окна, выглядывал родителей. Все ждал, когда они заберут меня. Хотел быть рядом с ними. Это трудно обрисовать словами, Каллисто. Человеческие чувства просты, и одновременно непостижимы. Это как пытаться описать запах ветра, завывающего в поле.

Я даже говорил бабушке, чтобы она позвала родителей, пусть заберут меня к себе. Но время уходило. В неизвестность, в никуда. Понимаешь, Каллисто, время уходит и не спрашивает, идем ли мы вместе с ним или нет. Утекает, как песок сквозь пальцы. А мы сожалеем, но ничего не можем с этим поделать. Ведь мы сами выдумали его. Время – иллюзия. Его нет. А я продолжал ждать, продолжал доканывать бабушку истериками и вопросами. Однажды она не выдержала и все рассказала. Объяснила, что родители больше не будут вместе. Я кричал, что хочу пойти с ними в парк, на аттракционы, вместе кушать мороженое. Но мои всхлипы и крики остались у бабушки на щеке. Она нежно обнимала меня и качала. А я слышал, как откуда-то издалека долетала мелодия, похожая на дивную эльфийскую песнь. Мелодия таяла, и я таял вместе с ней. Уходя в пустоту и мрак, который не пугает, а только заманивает.

Больше года я не видел ни папу, ни маму. Было больно, одиноко. Словно у тебя что-то отняли силой, с которой ты не можешь состязаться. Тебя просто не хватит, расплющит. Эта сила, не спрашивая твоего мнения, забирает.

Постепенно привык. Переживания стали забываться. Время снова летело, как выпущенная стрела. Неумолимо. Воспоминания бледнели, боль притуплялась. Помню, когда закончил первый класс, бабушка приготовила мне подарок – испекла мои любимые пирожки с картошкой и яйцом. Мы их уплетали и запивали компотом. Затем, закутавшись в плед, мы смотрели «спокойку» – так я называл передачу «Спокойной ночи, малыши» – на диване в зале. Каллисто, я помню мультик, который показывали тогда. «Большое ухо». Про то, как когда-нибудь прилетят банки с тушенкой. Я уснул. Бабушка уложила меня спать в зале. А утром… я проснулся не один. Рядом, спиной ко мне, спал мужчина. Я немного привстал, чтобы посмотреть, кто это. Увидев лицо, очень удивился. Это был папа. Тогда я закричал, что было мочи «папа!» и разбудил его. Он открыл глаза, заулыбался, повалил на диван и начал щекотать. Я хохотал от души, потом набросился ему на шею и крепко-крепко обнял. Казалось, за всю жизнь я не обнимал никого так крепко.

Объятия – зачем они человеку, не знаешь, Каллисто? Психологический комфорт. Племенная защищенность. Надежда на выживание.

Папа взъерошил мне волосы, усадил на плечи и понес к столу в кухню, где стояли маленькие разноцветные машинки из киндер-сюрприза.

– Это тебе подарок за окончание первого класса.

Каким-то образом он узнал, что я люблю собирать игрушки из киндеров. Потом мы пошли на детскую площадку. Мы шагали, держась за руки, и я был горд, что со мной на площадку идет папа. Я смотрел сбоку на его лицо и крепче сжимал его ладонь. Как бы я хотел никогда не отпускать его руку. С течением жизни понимаешь, что важно, а что нет. Не отпускать руку – это важно. Мы гуляли до обеда, вместе играли, прыгали, качались на качелях. Я был счастлив. Мгновение – много это или мало? Что оно для Вселенной? Может, в мгновении заключена целая жизнь какого-то далекого мира? А мы здесь тратим эти мгновения напрасно… Я хочу к тебе, папа. Хочу, чтобы ты сидел сейчас рядом со мной, ты мне нужен. Где ты, отец?

* * *

Извини, что не договорили вчера, Каллисто. Прости. Воспоминания. Бывает, колют в самое сердце. Непроизвольно, но безудержно. Воспоминания – неотъемлемая часть жизни. Реминисценции. Сохранение, накапливание и воспроизведение информации. Чертова видеокамера! Все, что было дорого сердцу, хранится в молекулах.

Сегодня чувствую себя не очень. Болит голова и хочется спать.

Помню, что таким счастливым был только один день. Я запомнил его навсегда. Если бы умел рисовать – нарисовал бы тот день. День отца и сына. Или даже нечто большее.

Следующим утром я проснулся уже один. Папы рядом не было. Это была наша последняя встреча. Я не знал, когда мы увидимся снова, не знал, где он и почему его нет рядом. Я только надеялся.

Когда я пошел во второй класс, появилась мама. Она старалась как можно чаще забирать меня к себе. Я кайфовал.

Она приходила с работы и спала весь день. Я играл рядом с ней. Мне всего-то и нужно было слышать, как она сопит во сне. Такая малость, незаметная, но я был счастлив. Каллисто, мама иногда спала с приоткрытыми глазами. Однажды я даже разговаривал с ней, что-то рассказывал о школе, задавал вопросы, катая папины машинки туда-сюда по ковру. Я мог тихонько сидеть у кровати, наблюдая, как она спит. Как-то раз мама приболела. Пришла домой с температурой. Когда я обнял ее, она была вся горячая, я хотел как-нибудь помочь. Она сказала, что ничего не нужно и легла спать. Я потеплее оделся, высыпал в руку мелочь из своей копилки и вышел. На улице было жутко холодно, метель, темно. А я, увязая в снегу, топал к круглосуточной аптеке. Не зная, какие лекарства купить, просто сказал девушке за прилавком: «Мама вся горячая. Она заболела. Дайте что-нибудь». Денег хватило только на аспирин и один пакетик «терафлю». Я заторопился домой, спеша к маме. Дома приготовил «терафлю», взял градусник. Потом тихонько позвал ее:

– Мам, мам… выпей и тебе станет лучше.

Она открыла глаза и улыбнулась. Помню, когда я болел, мама всегда говорила мне: «Сыночек, дай лобик пощупаю. Температурки нет».

– Мам, дай лобик пощупаю? – я прикоснулся к ней, обжигающей, как пламя свечи.

Где это время, ты не знаешь, Каллисто?

Мама много работала, чтобы обеспечить жизнь нам обоим и это было главным препятствием нашего общения. Виделись редко. Я везде просился с ней. Но чаще она оставляла меня дома и уходила по личным делам. Тогда я усаживался на подоконник и смотрел на улицу, ожидая, когда ее силуэт появится во дворе. Больше всего я боялся, что она не придет. Бывало, сидел так весь вечер, бывало и полночи. Но мама всегда возвращалась.

Я всегда мечтал, что когда-нибудь все вместе мы поедем на море. Папа, мама и я. Я с папой буду играть в футбол, кататься на банане, и, может, если мама разрешит, мы взлетим в небо на парашюте. Всего лишь мечты. Детские, несбыточные, наивные. В детстве я радовался, когда папа приносил с работы жвачку за рубль. Я ее хранил по полгода, потому что ее дарил папа. Странно, правда? А вот отца мне всегда не хватало.

Родителей я видел очень редко. Собирал жемчуга минут. Никогда не понимал и сейчас не понимаю, как дети могут говорить, что родители их достали. Хотел бы я посмотреть на них, если бы родителей не было рядом. Как бы тогда они преодолевали трудности? Кто будет переживать за них, кто будет помогать, кто будет любить бескорыстно всем сердцем? Кроме них никто. Только мать и отец могут искренне радоваться за твои свершения, искренне переживать по поводу твоих неудач и преданно любить. Незаслуженно многие отпрыски обращаются с родителями. А без них не было бы жизни. Некоторые волей судьбы становятся сиротами, мне жаль таких людей. Тех, кто рядом с тобой, не ценишь, но потеряв – узнаешь истинную цену.

Когда мне было шестнадцать, я узнал, что мама уезжает на север к новой семье. Уезжает навсегда. В день отъезда она попросила меня прийти на вокзал и помочь погрузить багаж. Поезд был в пять утра. Вместо того чтобы провести последние часы с мамой, я всю ночь бухал с друзьями, а к утру, Каллисто, я был никакущий. Почему-то набраться с друзьями на тот момент мне было важнее. Черт его знает, почему. Под утро приполз домой, завалился на диван и продрых около часа. Единственное, что беспокоило меня на вокзале – это больная голова и пара глотков холодной «колы». Я был словно в тумане. В густом тумане. На маму не обращал внимания. Мы молча стояли на платформе и сверлили взглядами вагоны на перроне. Мать хотела взять мою руку, но я одернулся, как ошпаренный. Обида была, ясное дело. Но юность наивна и глупа. Говорят, чем больше дров ты наломал в юности, тем теплее будет старость. Но всегда имеются исключения из правил.

Попрощались холодно. Даже не обнялись. Со временем постигаешь свои ошибки, раскаиваешься. Мама меня простила. Придет время, наверно думала она, и сын все поймет. Непременно. Это естественно, как появление первых звезд и заход солнца. Таков порядок вещей.

Приехав домой, завалился спать. Проспавшись, я подорвался с кровати и побежал в кухню. Звал маму, но ее нигде не было. А потом события последних часов проклюнулись и дали ростки в моей голове. Я забрался в угол между стеной и шкафом, в тот самый угол, и заплакал, как маленький мальчик, который не хочет слышать ругань родителей. Если бы только мог обратиться к Богине Мнемосине, она бы поведала мне, что было, что будет.

В жизни случаются моменты, которые никогда больше не повторятся. Что так же естественно, как осознание ошибок юности. Как вращение Земли вокруг Солнца. Никогда больше отец не возьмет тебя сонного на руки и не отнесет в постель. Никогда больше мама не поможет завязать шнурки на кроссовках. Никогда больше не будет первого поцелуя в сумраке ночи. Никогда не повернешь время вспять, чтобы снова сделать так, как сделал однажды. Испытать то, что испытал давным-давно. Где-то вычитал, что Вселенная, расширившись, сей факт тебе, Каллисто, непременно известен, сожмется, а после снова расширится, и снова сожмется. И так будет происходить вечно. Ты снова появишься на этой планете, в этом временном отрезке, снова родишься, снова умрешь. Вновь будешь сидеть в углу, вновь будешь звать отца, вновь крепко не обнимешь маму на прощание. Крепко-крепко. Ты вновь будешь повторять свои ошибки. Вечно. Из раза в раз. Таким может оказаться порядок вещей. Поэтому, если что-то хочешь делать, делай сейчас. И делай верно. Другого раза не будет. Звучит фантастично, да, Каллисто? Ты спросишь про катарсис? Духовное очищение через переживания? Все выдумано людьми и для людей.

Каллисто, помню, как мы с мамой каждое утро опаздывали в садик, из-за того, что поздно просыпались. Помню, как вечером приходил к ней на работу от бабушки, чтобы вместе поехать домой, и каждый раз я стеснялся войти. Идти было далеко, но я топал пешком, к маме. Помню, как мама купила мне большого плюшевого лисенка, у него было красное пузо, белые лапки, черный круглый носик. Он был моего роста и очень тяжелый. В тот день шел дождь, я случайно уронил его в лужу и запачкал правую лапу. Мама ужасно разозлилась, но я молчал, сильнее прижимаясь к ней.

Я бросил пить, бросил свою компанию, чья дружба держалась только на алкоголе. Ушел, остался один, замкнулся в себе. По сей день моя боль всегда рядом. Каждый вечер укладываю ее спать. Утром вместе просыпаемся. Она мой верный друг, который никогда не оставит меня. И все будет как в сказке – проживем полную жизнь вместе и умрем в один день. Боль самое верное, что может быть в жизни. Она реальна, поскольку это химическая реакция. Она будет с тобой до последнего.

Единожды случилось так, что я забыл о боли. Взамен пришла любовь. Любовь, Каллисто, это тоже боль. Своеобразная, граничащая с наслаждением, но все-таки. Сложно удержать грань между наслаждением и болью.

Мне было восемнадцать. Я встретил ее летом. Жарким летом. Мы пробыли вместе всего две недели, но это время было лучшим в моей жизни. Каллисто, не поверишь, но тогда я убедился, что самый лучший секс с тем, с кем хорошо и без секса. Конец нашей истории был глупо-трагичным. Как и всегда.

Мы часто гуляли вместе, смеялись, целовались. Я ощущал себя счастливым. Мне только и хотелось, что смотреть в ее глаза, чувствовать теплые губы, нежные руки и гладкую кожу под простынями. Еще до того момента, как мы познакомились, я купил билет в Сибирь, к маме. В день отъезда Маргаритка (так назову ее) пообещала дождаться. Я отсутствовал месяц. Мне было хорошо с мамой, но я всегда возвращался в памяти к своей девушке. Скучал по ней, как скучаю по маме, когда ее нет рядом. Парадокс. Скучал по поцелуям и объятиям. Юность она на то и дана, чтобы разменивать минуты, часы, недели и месяцы на прозрачные ценности, убывающие, как вода сквозь сито. А более важные вещи не замечать. Юность наивна, но только в юности вещи запоминаются на всю оставшуюся жизнь. Старики говорят, что юность не вернуть. Но она заключается не в возрасте, а в поступках. Соверши глупый поступок – и вот она, юность, ждет тебя на пороге.

Я был уже в пути, считал часы до нашей встречи. Хотел устроить сюрприз. Не сказал ей, что еду домой. Оставалось около двенадцати часов до прибытия. На мобильный телефон пришла смс. Еще не открыв сообщение, я уже представлял теплые слова, которые придадут мне терпения и надежды в дороге. Все оказалось иначе. Она написала: «Мне сложно, я хочу побыть одна, не могу дождаться тебя. Прости». Вернувшись, ушел в запой. Несмотря на то, что обещал себе не пить. Но лучший способ справится с искушением – поддаться ему.

Наш город маленький и слухи в нем распространяются быстрее, чем смс-сообщения. Мне рассказали банальнейшую историю, как моя Маргаритка пустилась во все тяжкие с моим приятелем на следующий день после отъезда в Сибирь. Тривиально. Предсказуемо. Но в жизни не бывает иначе. В жизни все просто, только люди все усложняют. Здесь все великолепно, кроме людей. Стоит посмотреть, как красив этот мир на рассвете. Я долго пытался понять, чем прекрасно раннее утро. И я понял. Нет людей.

Чувства были растоптаны, тело просажено отравленной стрелой, и кроме того, с наконечником, который, прошибая плоть, расщепляется на три части, нанося непоправимый вред внутренним органам. Стрела Амура, черт бы его побрал! И, сколько бы я не говорил, Каллисто, что мне все равно, это не так. До сих пор выхожу на улицу, ощущаю на себе запах лета, едва уловимый, и вспоминаю Маргаритку. Неважно, какое время года на дворе, я чувствую запах лета. Воспоминания всплывают сами собой. И я уже как подневольный раб иду по тем улицам, где мы гуляли вместе. В надежде увидеть ее хоть краем глаза. Улыбаюсь. Детали уже стираются, годные для того, чтобы сделать мои сны в этой палате ярче. И – что странно – чувствую себя по-настоящему счастливым. Предательство – говорят люди – самое подлое, что может быть в жизни. Как и многое, что поддается участию и воссозданию – это людская выдумка. Нарушение правил подчинения одного индивида другим. Просто. Ни больше, ни меньше.

А ко мне вернулась моя боль, и мы продолжили жить в унисон. Нам никто не мешал, нам было хорошо вместе, с того дня мы больше не бросали друг друга ни при каких обстоятельствах. Гармония.

Ни отца, ни мать я не видел и не слышал уже больше семи лет. Бабушка умерла, когда мне было пятнадцать. Сейчас папа живет со своей семьей, у него двое детей. У мамы тоже своя семья. Из последнего письма узнал, что у нее родилась дочка. Наверно, сейчас она уже собирается в первый класс.

Наверно, это все, что я хотел рассказать тебе, Каллисто. В моей жизни было много всякого, но почему-то, когда я хочу прогуляться во времени – возвращаюсь в те мгновения, о которых рассказал тебе.

Друзей у меня нет. Есть один хороший товарищ, но он живет в другом городе. Девушка, с которой встречался почти три года, сказала, что уезжает работать в другой город, когда узнала о моей болезни. Банально. Но предсказуемо.

Лучше верить в большее, чем жить меньшим.

Сильнее всего на свете я хочу, чтобы здесь, на койке, рядышком сидели папа и мама. Я готов даже умереть и не лечится от болезни, только бы они посидели со мной пару минут. Когда у меня была возможность их обнимать, целовать, вместе играть, ходить в парк, я думал, так будет всегда. Но у времени свои законы. Как и у любого живого организма на этой планете. Теперь, когда их нет рядом, мечтаю, чтобы все повернулось вспять. Каллисто, скажи, скажи им, чтобы берегли родителей, ценили отведенное им время и уважали жизнь, даренную им и отданную взамен. Таков порядок вещей. Таков порядок Системы.

Хочу увидеть мамину улыбку, хочу, чтобы папа взял меня за руку. Это так важно – держать за руку. У меня под подушкой лежит черно-белая фотография. Я маленький вместе с мамой и папой. Никому не говори про нее, Каллисто, а то еще отберут.

Я хотел сказать тебе, Каллисто, что у меня не все в порядке со здоровьем. Не могу запомнить название заболевания, но врачи сказали, что оно очень редкое, передается через поколение, или реже. Лечение стоит огромных денег. У меня их нет. У меня, кроме тебя, никого нет. Но это не страшно. Для Вселенной я всего лишь маленькая пылинка. Ничто. Капля в бескрайнем море, песчинка на безбрежном пляже. Если умру, никто не заметит. Ну, не грусти, говорят, во Вселенной ничего не исчезает, только перерождается.

Я чуть-чуть вздремну, сильно болит голова…