Текст книги "Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 1"

«Сейчас и в предвидимом будущем единственная мировая цивилизация, достойная такого названия, – это господствующая экономическая культура мирового рынка»

Foreign Affairs. July-Aurust

«Саммит тысячеления» в ООН в 2000 г. возвел глобализацию в ранг новой мировой идеологии. Тогда еще генеральный секретарь ООН К. Аннан высказался со всей определенностью: «Наши послевоенные институты создавались под международный мир, а мы сейчас живем в мире глобальном» [НГ, 16.11.2000]. «Глобализацию не выбирают», – также недвусмысленно оценил ее объективный характер Т. Онг, председатель делового совета АТЕС [НГ – Дипкурьер, № 17, 9.11.2000].

Что это означает – новую парадигму, действительно выражающую неведомую ранее фундаментальную реальность, или крипто-интересы мирового истеблишмента, который, прибегая к жесткому термину К. Ясперса, заинтересован в их фарисейской «маскировке» манифестацией приверженности «общему благу» и «умиротворении всех»? У. Бек не случайно отождествляет понятие «глобализм» с неолиберальной версией глобализации. Саму же глобализацию он рассматривает как объективный процесс, который сам по себе не только не грозит никакой катастрофой, но и вполне способен решить ряд назревших социальных, политических и культурологических проблем человечества [Бек, 2001].

Ответ на этот вопрос осложняется тем, что могущественные мировые силы и их институты действительно обнаруживают интенцию к реализации эгоцентрических интересов под сурдинку «общего блага». Реальное влияние этих сил – переменная величина, но если, к примеру, Дж. Соросу приписывают демоническую способность «обрушивать» целые национальные экономики, то не будет гротескным утверждение, что такая структура, как МВФ, повинна не только в безысходной долговой петле на шее мирового Юга и в паназиатском валютном кризисе конца 90-х гг., но и катастрофной для России этого периода «шоковой терапии». Тем более есть смысл прислушаться к аргументам идеологов МВФ в пользу глобализации.

Обратимся к докладу МВФ «Потенциал и опасности глобализации 2000». В нем констатируется, что в XX столетии наблюдался беспрецедентный рост экономики, выразившийся в почти пятикратном увеличении мирового ВВП на душу населения. Однако темпы этого роста не были постоянными: самый заметный рост произошел во второй половине столетия, в период стремительного развития торговли, сопровождавшегося торговой, а также (несколько более поздней) финансовой либерализацией.

В разделе VII «Угрожает ли глобализация интересам рабочих в странах с развитой экономикой?» отмечается, что «тревоги по поводу глобализации не обошли стороной» и эти страны. Однако «насколько обоснованными являются опасения относительно того, что конкуренция со стороны «стран с низкими уровнями заработной платы» ведет к вытеснению рабочих с высокооплачиваемых рабочих мест и снижению спроса на работников низкой квалификации? Не являются ли экономические и общественные изменения в этих странах прямым следствием глобализации?».

Экономика находится в состоянии непрерывного обновления, отмечают авторы доклада, и углубление глобализации является лишь одной из целого ряда постоянных тенденций. В их число входит и то, что экономика по мере созревания в промышленно развитых странах становится все более ориентированной на оказание услуг в целях удовлетворения новых потребностей населения этих стран. Еще одна тенденция заключается в смещении в сторону более высококвалифицированных работ.

Однако согласно всем имеющимся данным, такие изменения происходили бы (хотя и не обязательно такими же темпами) независимо от наличия или отсутствия процесса глобализации. «Более того, – акцентируется в докладе, – глобализация делает эти процессы менее болезненными и дорогостоящими для экономики в целом, поскольку приносит выгоды в виде потоков капитала, технологических нововведений и более низких цен на импортные товары. Экономический рост, занятость и жизненный уровень населения – все эти показатели превышают уровень, на котором они находились, если бы экономика была закрытой». Вместе с тем признается, что эти блага, как правило, неравномерно распределяются среди различных групп населения, и некоторые из них могут оказаться в проигрыше.

Авторы доклада вопрошают: какую политику следует проводить в ответ на эти проблемы? Должны ли органы государственного управления пытаться защитить конкретные группы, например, низкооплачиваемых работников или старые производства, путем введения ограничений на торговлю или перемещение капитала? Такой подход, возможно, кому-то поможет в ближайшей перспективе, однако в конечном счете достигаться это будет за счет жизненного уровня населения в целом. «Вместо этого правительствам необходимо проводить политику, направленную на содействие интеграции в мировую экономику и в то же время предусматривающую практические меры по оказанию помощи пострадавшим… Процветанию экономики в целом будет более способствовать политика, ориентированная на поддержку глобализационных процессов путем придания более открытого характера экономике и одновременно учитывающая необходимость обеспечения всеобщего доступа к благам».

Такой вывод фундируется также «позитивными сдвигами в социальной динамике развивающихся стран, которые дают основание говорить о последовательном проведении либеральных реформ» в их экономике, что способствует уменьшению числа беднейших слоев населения. Например, в странах Восточной Азии за период с 1987 по 1998 гг. число жителей, живущих на 1 долл. в день, сократилось с 420 до 280 млн человек [World Bank Policy and Research Bulletin. V. 11. № 4; V. 12, № 1. Oktober 2000-March 2001, с. 1]. А в Индии за 90-е годы (начало проведения реформ) показатель бедности упал c 34 до 26 % [Тематические…, 2000, с. 37].

Если МВФ ссылается на своего «сиамского близнеца» – Всемирный банк, то нет оснований не доверять авторам доклада ООН «О человеческом развитии». «В нем, – пишет З. Бжезинский, – бросаются в глаза статистические данные об экономическом неравенстве. Некоторые цифры говорят сами за себя: три самых богатых человека в мире имеют совокупное личное состояние, превышающее ВВП 48 наименее развитых стран вместе взятых. 225 самых богатых людей планеты имеют совокупное состояние более чем в 1 триллион долларов, а 3/5 из 4,4 миллиардов жителей развивающихся стран лишены канализации, 1/3 – чистой воды и 1/5 – медицинского обслуживания» [НГ, 24.11.1999]. Согласно докладу Всемирного банка, половина населения мира практически оказалась незатронутой процессом глобализации [World Bank…, 1997, с. 134]. Не трудно представить проекцию отмеченных выше «достижений» на вторую половину человечества.

Как видим, контрасты даже ценностно нейтральной статистики свидетельствуют о том, что аккуратно усредненные цифры и радикальные выводы МВФ и ВБ относительно глобализации – чистой пробы фальсификация и апологетика. Их доклады «городу и миру» ангажированы и не могут быть надежными источниками информации.

Гораздо сложнее с текстами научного характера, в которых достаточно ясно выражается позиция pro глобализации как объективного процесса. Исходное затруднение – определение хроноса глобализации – настолько разноречиво, что затрудняет постижение ее специфики. Несколько огрубляя реальную картину, многообразие подходов можно символически представить в виде пирамиды на трех основных уровнях.

На первом уровне, в основании пирамиды, наиболее распространен феномен, известный как синдром «нового вина в старых мехах». Неузнаваемость глобализации, как беспрецедентного процесса, провоцирует преформистское «выпрямление спирали» – «подстановку» его еще неизвестной сущности достаточно известными историческими предпосылками. Обращает на себя внимание, что этой логической операции привержены представители самых различных отраслей знания. Все же они различаются в исторических масштабах оценок глобализации.

Вероятно, самая крайняя точка зрения высказана М. Вулфом – экономистом, профессором Ноттингемского университета (Великобритания). По его мнению, глобализация это «весьма расплывчатый термин», поскольку трудно определить его ранние истоки – возможно, со времени исхода Homo sapiens из Африки около 100 тысяч лет назад. Человеческому сообществу изначально было присуще расширяющееся взаимодействие – время лишь совершенствовало его технический инструментарий и трансформировало мотивации. Глобализацию стимулировало объединение Евразии монгольскими завоевателями, в затем ответная реакция Европы (как политическая, так и в виде военно-технического прогресса) и последовавшие Великие географические открытия [Wolf, 2004, с. 99, 101].

С позиций А. Чусин-Русова, «всего каких-нибудь пятьдесят лет назад проблема выживания человечества потребовала обращения к стратегии широко понимаемого Единства в экономической, политической, социальной, научной, технической и других сферах общественной жизни, поисков новых форм общепланетарного сосуществования, новых идеологий и вариантов миропонимания, уже самим масштабом созвучных культурному Космосу архаических, древневосточных и античных сообществ с присушим им синкретизмом сознания» [1997, № 4, с. 99–100].

Такое «Единство» является отправной точкой оценки глобализации социологом Г. Дилигенским. Он вычленяет «в понятии «глобализация» ключевое слово «взаимозависимость» и, усматривая ее во всемирной истории в целом, резюмирует, что «глобализация это в принципе явление абсолютно не новое. Оно в разных формах существовало, развивалось на разных этапах человеческой истории. Хорошо известны античные формы глобализации…Правда, все предшествующие формы глобализации не охватывали географически весь мир, оставались абсолютно изолированными от этого процесса колоссальные территории» [Актуальные…, 1999, с. 37].

Автор предложил модель «кровавой Мэри», как символического выражения современной глобализации. Кровавая Мэри – вещества, которые при сливании не смешиваются, а образуют разные слои, своего рода несмешивающаяся жидкость. В таком симбиозе «происходит колоссальная фрагментация социального субъекта… бегство от институтов, в основном от социальных институтов. Это процесс глобальный… он не связан с качеством самих институтов, он происходит в чисто человеческой, личностной сфере. Самое важное измерение в этих глобальных изменениях – социально-антропологическое. Самая общая характеристика – это индивидуализация». В конечном счете, «весь социально-глобальный ансамбль приобретает все больше вид хаоса, нагромождения самых разных тенденций, принципов, начал и т. д.» [1999, № 4, с. 37–38]. Но если в современном мире нет ничего, кроме индивидуализации и хаоса, то это сводит на нет, казалось бы, бесспорное, исходное и ключевое понятие «взаимозависимость».

Российский культуролог М. Чешков исходит из постулата исторической всеобщности глобальных состояний мира, глобализации как процесса «нарастающей (по всем азимутам) взаимосвязанности человечества», и структурирует его в определенных циклах. Вначале выделив типы или «исторические формы глобальной общности человечества с древнейших времен до XV в. нашей эры», он затем выделяет «ту, что зарождается с XVI в. и становится за последние 100–150 лет… она определяется как индустриально модернистская форма: достигая пика в середине XX века, она перерастает и переходит где-то на рубеже 70–80 гг. в новую историческую разновидность глобальной общности человечества, которую, по аналогии с первой, можно определить как информационно-глобалистскую. В 80–90-е годы происходит трансформация первой формы во вторую, или, точнее, одного типа глобальной общности в другой ее тип» [Актуальные…, 1999, № 4, с. 44–45].

С точки зрения автора, глобализация за последние примерно два десятилетия прошла половину кондратьевского цикла: фаза повышения, начавшаяся в 80-е годы, сменилась с середины 90-х фазой понижения, а весь цикл (или так называемая длинная волна) должен завершиться в 20-е годы XXI века. «На переломе «длинной волны» и возникает ощущение того, что глобализация заканчивается, исчерпывает себя, – кое-кто уже заговорил о постглобализации. Представление о закате глобализации основано на отождествлении этого процесса лишь с его одним, хотя и, безусловно, важным измерением – экономическим, а также на непонимании его циклической природы. Иначе говоря, видеть в глобализации исчерпавший или исчерпывающий себя процесс можно лишь при одномерном, редукционистском к ней подходе как разновидности «трендового» движения, при отказе анализировать ее долгосрочную логику. Тем самым идея финальности глобализации обнаруживает… искаженное или даже ложное представление об этом явлении. Широко распространившийся образ умирающей глобализации следует отнести на счет не столько научного, сколько массового сознания» [Чешков, Pro…, 1999].

Так или иначе, представленные авторы исходят из того, что глобализация имеет всемирно-исторический характер, является едва ли не атрибутом истории homo sapiens. Такой подход – либо преформизм, либо совершенно новое слово в понимании человеческой природы, и, возможно, то, которое не успели сказать мыслители Просвещения, свято верившие в ее априорную «извечность».

На втором уровне пирамиды дискурс переводится в более предметную область. В. Кувалдин разделяет точку зрения, что глобализация – логическое завершение большой эпохи Модерна, начавшейся после осевого времени, т. е. эпохи, продолжительность которой приблизительно оценивается в 500 лет. Ее начало условно можно датировать великими географическими открытиями позднего средневековья. Целый ряд предпосылок глобализации закладывается еще в индустриальную эпоху. Кувалдину представляется обоснованным, «когда выделяют протоглобализацию или глобализацию № 1, датируя ее периодом с середины XIX века до Первой мировой войны. Вселенская катастрофа начала века оборвала и во многом повернула вспять глобализационные процессы. Неудивительно, что по целому ряду важнейших показателей мир был более глобализирован в 1913, чем в 1950 году. И это очень важно для нашего понимания перспектив глобализации… Исторический опыт свидетельствует, что в процессе глобализации могут быть и прорывы вперед, и сильные откаты» [Вторые…, 2000].

Такой подход перекликается с идеей цикличности глобализации, высказанной М. Чешковым. К нему присоединяется Л. Синцеров в своей концепции «второго рождения» глобализации. С его точки зрения, «всемирная эпоха» в развитии цивилизации начала зарождаться с середины XIX века, придя на смену эпохе, определенной русским ученым Л. Мечниковым как «атлантическая». Pax britanica стала первым – если не глобальным, то интеграционным – циклом (1846–1914).

Большинство историков, апеллируя к марксовскому анализу, датирует зарождение по-настоящему глобальной экономики 40-ми годами XIX в. «Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться, – отмечал К. Маркс. – Их вытесняют новые отрасли промышленности…, перерабатвающие уже не местное сырье, а сырье, привозимое из самых отдаленных областей земного шара, и вырабатывающие продукты, потребляемые не только внутри страны, но и во всех частях света» [T. 4, с. 427–428]. Промышленно развитые страны вступили в новую фазу развития, которую В. Ленин вслед за Дж. Гобсоном назвал империализмом. Становление Мировой системы (системы Мир) начинается в эпоху промышленных революций и распространения капитализма за пределы Европы. С конца XIX в. мир начинает существовать как система (Дольфюс). Как писал Кейнс, «интернационализация общественной и экономической жизни была абсолютной». Август 1914 поставил точку в истории Pax Britanica. Далее – 1914–1945 – глобальная дезинтеграция. С 1946 г. начался второй глобальный интеграционный цикл. Синцерову представляется, что «Мир 1913 года, как Афины времен Перикла, стал во многих отношениях моделью глобализации. Современный этап мирового развития возвращает нас к раннему периоду глобализации… Главным итогом послевоенного этапа мирового развития стало восстановление глобализации до уровня 1913 года. Современная открытость мировой экономики не является уникальной и беспрецедентной, и она, по-видимому, обратима… Главным итогом уходящего столетия стало «второе рождение» глобального капитализма» [2000, № 5, с. 56, 64].

Как бы ни соотносить глобализацию и капитализм, все же первая, отмечает Кувалдин, «это феномен XX века… Сближение взглядов и подходов, характерное для современного человечества, так или иначе проявляется в общественной практике… рыночная экономика, политическая демократия, идейный плюрализм, открытое общество стали общезначимыми ориентирами в движении вперед. Впервые в истории абсолютное большинство живущих на Земле людей постепенно вырабатывают общее понимание основных принципов жизнеустройства. Это – идейный фундамент глобализации». Автор заключает, что «важнейшая сущностная характеристика глобализации» состоит в «новом качестве всеобщности социального бытия… создании глобального сообщества, в рамках которого существующие национально-государственные образования выступают в качестве более или менее самостоятельных структурных единиц. Мы называем его мегаобщество» [НГ, 11.10.2000].

С таким подходом, по меньшей мере по двум пунктам, совпадает позиция профессора Парижского института политических исследований Б. Бади. Среди трех названных им сущностных признаков глобализации он называет, во-первых, процесс, развивающийся на протяжении многих веков; во-вторых, гомогенизацию мира, жизнь по единым принципам, приверженность единым ценностям, следование единым обычаям и нормам поведения, стремление все универсализировать. Однако судьба государства в условиях глобализации вызывает разночтения. Если, в представлении Кувалдина, государство сохраняет свою самостоятельность, то, по Бади, главным следствием растущей взаимозависимости мира является «подрыв, разрушение национального государственного суверенитета под напором действий новых акторов общепланетарной сцены – глобальных фирм, региональных группировок, трансуправленческих структур (сетей), которые взаимодействуют на равных основаниях не только друг с другом, но и с самими государствами» [МЭиМО, 1998, № 2, с. 14]. К этой теме нам еще предстоит вернуться.

Где-то между «серединой» пирамиды концепций глобализации и ее смысловой вершиной можно расположить точку зрения В. Дахина. Если исходить из предшествующего анализа, то невозможно согласиться с ним в том, что, в представлениях «большинства исследователей, …с 90-х годов человечество вступило в абсолютно новую фазу своего развития, именуемую глобализацией». Автор полагает, что «это верно лишь отчасти… любой социально-экономической системе, возникающей на основе культурно-цивилизационной общности, свойственны тенденции стать глобальной. Все дело заключается в проблеме определения масштабов этой глобальности. Такие масштабы определяются способностью человека и его реальными возможностями очертить ее (глобальности) границы. Границы глобальности человека в мире подвижны и историчны. Они зависят от уровня знаний об окружающем мире, технических возможностей освоения пространства, транспортно-коммуникационных возможностей и т. д. [СМ, 2001, № 5]. Если рассматривать эту позицию в контексте, то автор – при всех оговорках – усматривает в глобализации «абсолютно новую фазу развития» человечества.

Наконец, на самой «тесной» смысловой вершине пирамиды глобализация рассматривается как уникальный, инновационный процесс конца XX – начала XXI вв. Ясно и безапелляционно пишет об этом А. Вебер: «Иногда говорят: мир всегда был глобальным. Да, если речь идет о физическом мире. Но мир человеческий – не был. На протяжении тысячелетий между различными частями человечества не было связей. Либо они были случайными, эпизодическими. Более или менее регулярные контакты между Европой и неевропейскими цивилизациями стали устанавливаться со времени великих географических открытий. В XIX в., с образованием мирового рынка, Земля стала «круглой», по выражению Маркса. Но и это еще не создало глобального мира. XX век оставался в основном веком национальных государств (в смысле Nation State), когда так называемая Вестфальская система с ее принципом национального суверенитета достигла, по-видимому, своей кульминации: 2/3 ныне существующих государств возникли во второй половине этого столетия».

C точки зрения Вебера, «первые предпосылки возникновения глобальных проблем, или начало процесса глобализации, можно отнести ко второй половине XX века, точнее, к 1945–1975 гг… Сразу же после войны была создана глобальная международная организация – ООН… Тогда же процессы научно-технической революции, в том числе в области связи и информации, стали влиятельным политическим и экономическим фактором. Примечательно, что еще в начале 40-х гг. В. Вернадский предсказал появление ноосферы («сферы разума»), т. е. появление принципиально нового фактора, влияющего на развитие человеческой цивилизации. Таким образом, что первый период формирования глобальных процессов пришелся на третью четверть XX века.

Второй период – 70–90-е гг. – характеризовался переходом процессов глобализации в формально признанное мировым сообществом состояние, когда человечество «вдруг» столкнулось с комплексом глобальных проблем. Но только с конца 90-х гг. начался третий период глобализации, связанный прежде всего с созданием «глобального мирового сообщества», условностью национальных границ и вместе с угрозой национальной идентичности, т. е. национальной безопасности. Вебер отмечает, что «любые политические силы… обязаны считаться с объективностью этого явления». Это ставит под сомнение адекватность лозунга «Долой империалистическую глобализацию!», который сродни лозунгу «Нет империалистической кибернетике!» [Актуальные…, 1999, с. 47–48]. Очевидно, речь идет не только о ки бернетике, но и многих иных технологиях, которые лишены классовой «прописки» и обеспечивают взаимозависимость мира.

Глобализация, рассматриваемая «поверх барьеров» партийно-цеховых страстей, предстает как принципиально новый горизонт человекотворчества. После Ф. Достоевского и Н. Бердяева мир хорошо знает, что всякое творчество амбивалентно, и глобализация – не исключение. Поэтому И. Валлерстайн представляет ее в сдержанно-оптимистических тонах как «создание новой исторической системы», которое «является принципиально неопределенным, а, следовательно, открытым для человеческого вмешательства и творчества» [Дилеммы…, 2002, с. 78]. Проектирование будущего становится платерным процессом (предметно об этом речь в заключительной части монографии).

Глобализация – закономерный инновационный процесс-тенденция – развертывается как становление неизвестных ранее способа и форм деятельности ее субъектов, или, прибегая к неологизму, «мирообразующих сил». «Для будущего, – писал К. Ясперс, – неизбежно одно: путь духа и судьба человечества охватывает всех людей. То, что они не воспринимают, не имеет особых шансов сохраниться. Делом аристократии духа будет, как всегда, все высокое и творческое. Однако его основа и то простое, с чем соотносится все, созданное духом, должно стать действительностью в сознании большинства или идти навстречу его… желаниям» [1994].

В конечном счете, по определению американского мыслителя Н. Хомски, в Современности можно проследить две траектории: направленную в сторону гегемонии, угрожающей выживанию, и направленную в сторону создания другого мира, «бросающего вызов правящей идеологической системе и стремящегося создать конструктивную альтернативу мышления, действия и институтов» [Chomski, 2003, с. 236]. Такой подход позволяет «взглянуть на глобализацию как на процесс, не просто заданный объективным порядком, но как процесс творимый, созидаемый, подлежащий не только историческому проектированию, но и социальной инженерии, не только конструируемый, но и деконструируемый» [Чешков, 2002].