Текст книги "Свет и тени русской жизни. Заметки художника"

«Иван Грозный и сын его Иван»

(из письма П. М. Третьякову)

Дней восемь назад был у меня Дмитриев-Оренбургский, говорит, что картина запрещена уже (по распоряжению царя, получившего донос обер-прокурора святейшего синода Победоносцева, картина Репина была запрещена к показу публике – Ред.).

«Завтра вы получите формальное уведомление», – сказал он, но уведомления до сих пор не было. Лемех тоже слышал от г-жи Кохановой, что картина уже запрещена и мы получим уведомление, как только здесь закроем выставку – подождем формального запрещения, тогда хлопотать начну.

В Академии художеств профессор анатомии Ландцерт посвятил целую лекцию ученикам Академии, доказывая неверности в моей картине, анатомические и пропорций; говорят, ученики вступили с ним в спор и разбили его живым примером, составив из себя группу.

Хлопочут! О моей рекламе заботятся. Я сказал это Орловскому, – как они раздувают мой успех; наполовину посетителей я обязан их усилиям запретить…

Я хотел было идти теперь к вел. кн., но раздумал; другое дело, если бы с ними можно было поговорить откровенно, по душе, по-человечески, совершенно серьезно. Но что вы станете объяснять гвардейскому офицеру, никогда не мыслившему и имеющему свое особое миросозерцание, в котором вашей логике нет места!.. Бесполезно! Одна пустая трата драгоценного времени и еще порча крови. Лучше сидеть да работать, дело будет видно.

Царь-колокол

(из письма В. В. Стасову)

…Сначала мне странной показалась Ваша статья о Царе-колоколе, но, дочитав до конца, я пришел в восторг от мысли аналогии, которая сама собою просится на язык по прочтении. Да, великолепный в мире колокол молчит; он испорчен падением и звонить не может. (Воображаю, как бы он заревел!) И многочисленнейший русский народ молчит; и он испорчен падением, и он падал несколько раз с высоты свободных дум, на которые его не раз подымали вожаки… Он растрескался и ослабел.

Паскудные фальшивые нахальники, вроде Каткова и Победоносцева, стараются замазывать щели и уверять в его здоровье, непобедимости… Как на Турцию похоже; как нас неудержимо наши власти ведут по турецкой дорожке?!

Я совершенно поражен, удивлен: как это Вам сошло!!! В наше паскудное время царства идиотов, бездарностей, трусов, холуев и тому подобной сволочи, именующейся министрами государств и заботящейся о собственных животишках. И со страхом и трепетом стреляющих по всем проявлениям малейшего дарования в своем отечестве. Боже сохрани, чтобы кто-нибудь не превзошел их идиотизм!!..

Поездка на Кавказ

(из письма В. В. Стасову)

…Когда поскитаешься месяц по нашим завоеванным окраинам, которые, несмотря на все дары природы, представляют, с одной стороны, запуганных туземцев, а с другой – наглых мошенников, развращенных до безобразия пьяниц – победителей наших; общество, в котором городовой и жандарм представляют самых порядочных люден, когда понасмотришься и понатерпишься всей этой грязи, пыли, вони, ругательств на улицах – с каким удовольствием теперь приехал бы к вам в Парголово, в ваше тихое, интеллигентное пристанище.

Но здесь я видел так много нового, грандиозного, интересного, что поездку эту считаю одною из самых интересных в моей жизни. Военно-грузинская дорога с провалами до клокочущего Терека и со взмахами гигантских пластов скал до вечных снегов, водопады, дебри… Но как плохо и без толку строено это шоссе. Все оно теперь в размоинах, масса осетин работает над ним в опасных местах, и все-таки оно так и рассыпается, потому что сначала не организовано и не укреплено как следует.

Как хорош старый Тифлис с восточными базарами, майданами, крытыми и некрытыми, всевозможными мастерскими, всегда открытыми с улицы. А сколько здесь самых неожиданных, самых невероятных людей всяких национальностей. Особенно поразительны курды, персы, турки и кавказцы разных племен! Какая толкотня, крик и суетня на этих крошечных, грязных и пыльных улицах! Какая чернота лиц, какие невозможные для определения лохмотья, какие грязные трущобы, откуда выползают эти восточные призраки и где они едят свой плов, чурек невероятной грязноты и сальности руками! Какие впечатлительные фигуры дервишей! Вот это так настоящие альтруисты. Это не чета нашим торговым ханжам монахам.

Что за лица, глаза, какой странный костюм!! Эти черные всадники, которых часто принимаешь за монахов издали, и эти вечно траурные грузинки и армянки производят жуткое впечатление. У женщин это выходит особенно тенденциозно, хотя черный цвет, как всегда, очень украшает их и без того очень красивые и очень выразительные лица. Знаете ли? Никогда я не видел столько красавиц – «писаных красавиц» – как в Тифлисе. Хотя красота эта и не в моем вкусе – брюнетки; но поражающая красота; та, о которой Гоголь пишет в «Вие», – острая чернота глаза, картинный взмах бровей, – но это натура без подделки, это-то и поражает. Глазам не веришь. И большею частью какая статность! Какой рост! И мужчины есть – просто идеальных форм!

Сухум мне так понравился, что я даже хотел купить там кусок земли с разрушенными стенами, в последнюю войну, дома, но одумался – далеко, не всегда будешь иметь возможность съездить туда.

Но какую мерзость запущения во всех отношениях представляют из себя Батум и Новороссийск!!! В Батуме воздвигнуты колоссальные укрепления над морем и только – ни одной купальни! Берег весь завален железнодорожным хламом, грузом, грязью, – добраться нет возможности до берега моря. А когда доберешься, зажимай нос – везде кучи, и в разных местах над самой водой сидят турки, меланхолически свесив задницы к морю… прелестному, чудеснейшему морю, где виден сквозь прозрачную воду каждый камень на глубине 3 саженей.

А солдаты под брустверами, также у самого моря, выстроили себе, вероятно по приказанию начальства, целый квартал из досок, куда они ходят за тем же делом, что и турки; за версту не подойдешь к этому сногсшибательному месту… И это на самом красивом месте берега, откуда видно влево бесконечный берег моря, а вправо бухта, обрисованная красивейшими горами, которые заканчиваются снеговыми вершинами далеко. В городе пыль, грязь, мало зелени и ни одного бульварчика…

Новороссийск тоже отвратителен по расположению, это тип пошлейшего нашего уездного города. Жара, пыль, безобразная казенщина пошлых построек, отсутствие зелени (это в этом-то климате!!!), ни одного бульвара!.. Ссылаются на жестокий здесь Nоrd-оst; это, конечно, есть, но в плане города и во вкусе жителей он не виноват. Варварство! Пьянство, воровство и обман – вот чем полон город. О, сколь безобразна и отвратительна ты, Русь…

«Запорожцы»

(из письма Н. С. Лескову)

…Ваше негодование на «оподление» справедливо; оно произошло оттого, что вытравлены лучшие, даровитейшие силы, настало царство посредственности. Но я убежден, что народится поколение более даровитых, следовательно, и более возвышенных духом натур; они с презрением отвернутся от всего пустозвонного хлама; сильный ум потребует другой пищи и других развлечений. Идеи же, настоящие, глубокие идеи, как высшее проявление разума, всегда незыблемо будут стоять в интеллектуальном мире, как звезды на небе, и везде будут влечь к себе лучшие сердца, лучшие умы.

А знаете ли, я должен Вам признаться, что я и в «Запорожцах» имел идею. И в истории народов и в памятниках искусства, особенно в устройстве городов, архитектуре, меня привлекали всегда моменты проявления всеобщей жизни горожан, ассоциаций; более всего в республиканском строе, конечно. В каждой мелочи, оставшейся от этих эпох, виден, чувствуется необыкновенный подъем духа, энергии; все делается даровито, энергично и имеет общее широкое гражданское значение.

Сколько дает этого материала Италия!! И до сих пор там сильна и живуча эта традиция… И наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов веры православной и личности человеческой. Теперь это покажется устарелыми словами, но тогда, в то время, когда целыми тысячами славяне уводились в рабство сильными мусульманами, когда была поругана религия, честь и свобода, это была страшная животрепещущая идея. И вот эта горсть удальцов, конечно, даровитейших людей своего времени, благодаря этому духу разума (это интеллигенция своего времени, они большею частью получали образование) усиливается до того, что не только защищает Европу от восточных хищников, но грозит даже их сильной тогда цивилизации и от души хохочет над их восточным высокомерием.

Царство посредственности

(из письма Т. Л. Толстой)

Дорогая Татьяна Львовна, у нас тут ничего особенного не произошло. Процветает, благоденствует и даже благодушествует пошлость, старая рутина. Кто-то уподобил наше время с тем, если, например, с клочка теплой питательной земли удалятся все сильные, большие животные, тогда изо всех щелей мошки, тараканы ползут на самые видные места, ликуют, торжествуют и топорщатся в больших.

Недавно мы были на представлении «Гамлета», постановка, декорации просто прелесть, актеры весьма посредственны, некоторые даже весьма плохи… И все-таки гениальная вещь покрывает все, увлекает всех, царит над всем и подымает, подымает выше даже тараканов.

Что теперь пало низко, как никогда еще, – это наша Академия художеств. Недавно была выставка программ на золотые медали. До чего они довели школу! Ни рисунка, ни живописи, ни композиции – глупость, бездарность во всей наготе. Какое-то систематическое вытравление всего мало-мальски выдающегося – циническое торжество ничтожности, пошлости, тупоумной дряхлости… возмутительно!

И везде теперь то же – в университетах, в академии медицинской, – везде царство посредственности и рутины.

Простите за эту скуку. Будьте здоровы. Пишите; большое вам спасибо.

«Побольше свету»

(из письма Т. Л. Толстой)

…Жизнь задумана так необъятно широко, и сколько наслаждений, сколько счастия лежит кругом человека, если он способен пользоваться им. Да, счастье надо искать, надо жертвовать многим, надо готовиться себя развивать до понимания его и пользования, им. А то что же, ведь большинство нас на все смотрит, как баран в Библию. Отрицания всякого рода, лишения, добровольные истязания мне кажутся смешны, если взглянуть глубже. Это капризные дети, отворачивающиеся от гостинцев и находящие удовольствие в самобичевании. Кому это нужно! Нет, все человеческое я люблю и ни от чего не отрекаюсь. Разумеется, я ни за что не стану пользоваться чем-нибудь, что принадлежит другому, или если это мое счастье принесло бы кому-нибудь горе, личное горе…

Природа устроила нам рай из цветов, плодов, ласкает наши глаза прекрасными цветами – начиная с голубого неба, делает бесконечно причудливые формы, красивые и безобразные. Все предоставляет уму и находчивости человека; ведь он может пользоваться, если захочет, если не поленится – рай и дворцы к его услугам. Я понимаю стремление к лучшему – это законно. Но отвернуться от всего, сделаться свиньей, довести себя до животного, питаясь сырыми овощами, валяться на полу с бутылкой под головой – это просто помешательство и имеет смысл как отрицательное явление, как болячка, как феномен, который способен вызвать окончательное отвращение к своей сумасшедшей доктрине. Это просто возмутительно, гадко.

Аскетизм, самоубийство чувств – все это, право, никому не нужно. И это движение книзу, назад – бесполезно, это не в натуре человека. Конечно, доброе дело помогать обездоленным существам, но самому себя лишать жизни, света… зачем? Надобно светить им, но едва ли это возможно делать собственной темнотой. Ах, как правы Вы, обозвав их темными!

Да, «свету, свету, побольше свету» надо и нам. У нас и так везде темно, очень темно…

Прогрессивность – самая драгоценная черта в человеке

(из письма В. В. Стасову)

Дорогой Владимир Васильевич, очень удивили Вы меня Вашим письмом. Что это, даже понять не могу. Как это Вам отрекаться от такой могущественной, колоссальной, полной значения деятельности, какой была Ваша так много лет и с такой неотразимой пользой для нации, для искусства и, конечно, и не для одного только искусства. Вы везде берете так глубоко человеческую натуру; так встряхиваете, подымаете ее напоказ всем и заставляете видеть публично всю дрянь, ничтожество рутины, пошлости, избитости старых понятий… И с такой энергией, с непоколебимой верой в будущее, в настоящее хорошее, и с такой силой гиганта – показываете смело, уверенно на новые пути правды, добра. Никто, мне кажется, никогда еще не был способен так верно видеть новое и так без ошибок ценить его!..

Ах, сколько я думал на эту тему!.. Нет ничего в жизни труднее нового, непробитого пути, поросшего бурьяном, колючками, заваленного камнями невежества, упорства, лени!.. Прогрессивность – это самая драгоценная черта в человеке. Да, она только в человеке, и то в очень, очень немногих людях и в очень малых дозах разбросана крупицами… А Вам господь бог отвалил этой чистой прогрессивности но Вашему росту и дородству столько, что не хватит на 100 человек. Оттого Вы и стоите все еще особняком и все еще Вас не понимают и не ценят… Куда, далеко! Этим тараканам, мелочи нынешнего племени, которое держится, как вошь кожуха, своих ничтожных, буржуазных рутинных щекоточек, – вот их вкусы искусств.

Да-с, Вы не чета Ге и даже Л. Толстому в их проповедях – ведь они рабство проповедуют. Это не сопротивление злу. Да вообще все христианство – это рабство, это смиренное самоубийство всего, что есть лучшего и самого дорогого и самого высокого в человеке, – это кастрация.

И он, Ге, болтает, по старой памяти – шамкает: «Ишкуштво – ошвобождение». А сам проповедует рабство. Его «Христос перед Пилатом» обозленный, ничтожный, униженный пропойца – раб. Его писал презирающий раба барин; да и последняя вещь «Суд Синедриона. Повинен смерти»: с кулаками подступает к морде каторжника какого-то. Где же тут речь о свободе?..

Прощайте. Тороплюсь.

«Палата № 6»

(из письма А. П. Чехову)

Как я Вам благодарен, многоуважаемый Антон Павлович, за вашу «Палата № 6». Какая страшная сила впечатлений поднимается из этой вещи! Даже просто непонятно, как из такого простого, незатейливого, совсем даже бедного по содержанию рассказа вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!! Да нет, куда мне оценивать эту чудную вещь…

Я поражен, очарован, рад, что я еще не в положении Андрея Ефимовича… Да мимо идет чаша сия!!!

Спасибо, спасибо, спасибо! Какой Вы силач! Дай бог Вам здоровья и еще когда-нибудь порадовать нас чем-нибудь подобным!

Вот это так вещь!

«В тепле, в суше»

(из письма В. Д. Поленову)

Становится тоскливо от безнадежности, беспомощности. Вместо доблестных граждан – сильных, умных, понимающих глубоко дело – выползают какие-то червяки, способные только подтачивать живые силы нации. И это не производит никакого впечатления!!! Ох! начинается вырождение, вырождение в мелочь, неспособную понимать настоящей жизни, способную только к бессмысленной и бесполезной дрессировке.

Грустно, грустно. Жалованьице, окладец, работка, скромное, но обеспеченное существование «в тепле, в суше», безусловное повиновение начальству, – чую дух… Русь, Русь, куда ты с тросточкой «в проходку»?

Высшие проявления души

(из письма В. В. Веревкиной)

Вы меня очень обрадовали Вашим письмом, Вера Васильевна. И не тем, что Вы поступили в головной класс Академии, а тем, что Вы страдали и плакали над портретом Вашей матери… Каков я!? Радуюсь серьезному горю молодой художницы! Да, мне весело думать, что одна молодая сила уже глубоко увлечена искусством, что несомненный и недюжинный талант проникнут действительной страстью к творчеству и, может быть, уже не бросит и не променяет этой божественной профессии на какую-нибудь мишуру пошлых условностей.

Говорят, любят только тех, кто заставляет страдать; чем больше страданий, тем больше привязанности. Искусство самый опасный предмет любви по своей глубине, непостижимости, вечной новизне, вечной таинственности. В нем больше всего отражается божественное начало в человеке.

Творить что бы то ни было – значит фиксировать моменты высших проявлений души.

Ясное дело, что в то время, когда художник запечатлевает на полотне свой экстаз, он так полон своим настроением, что всякий штрих его освящается особым миром воображения и имеет несравненную силу выражения достигаемого (для проникнутого своей идеей)… Пройдет этот подъем духа; человек будничным, ординарным взглядом посмотрит холодно. И… дастся диву: где же все это?! А между тем то было! И всякой душе, способной подниматься до вдохновения, то будет понятно. В счастливый момент духовной жизни зритель испытает то же счастье, какое испытывал автор!.. Ой, как длинно! Ой, как скучно. Правда? И это будет вполне зависеть от Вашего настроения. Или прочтете, зевая, – не дочитаете, или божественный трепет пробежит по Вашим волосам, когда Вы вспомните те лучшие моменты Вашей жизни.

Итак, Вы обречены на страдания и радости творчества. Бросьте искусство, то ли дело свет! жизнь?!.. Нет, теперь ни на какой свет, ни на какую жизнь Вы уже не променяете искусства. Везде Вас будет преследовать тоска по нем, все будет казаться пошлым, скучным, ничтожным. К нему! К нему!.. Только там счастье, – даже в несчастий там есть значение.

Что же тут хорошего? Чему же Вы радуетесь? – скажете Вы. – Ведь это несчастье. Нет, я радуюсь, если мир наполняется существами, отражающими в себе внешние проявления духа.

Кому что дано

(из письма М. В. Веревкиной)

Дорогая Мариамна Владимировна.

Какую чудесную вещь Вы мне преподнесли из Флобера, что и форма родит идеи. Это тем удивительнее, что пишет это литератор! Ведь это чисто пластический принцип какого-нибудь Микель Анжело. Такие смешения областей случаются в моменты увлечения каким-нибудь искусством. Французы давно уже увлечены пластикой и живописью более других искусств. Так, как наше русское общество увлечено моралью более всех проявлений жизни. Идеи признает только моральные. Наступил черед подвинуть вперед нашу разбойничью натуру скифа. Покаяние во грехах, пост и самоистязание – вот что любит уже целое полстолетие русский гражданин. Все сводит на одно и ничего другого слышать не хочет и не понимает – считает пустяками. Уже Пушкина поедом ели за свободу художника, но соловья не заставили куковать жалких слов. Гоголя пилили всю жизнь за его перлы комизма, пока не допилили до отшельничества, аскетизма и смерти. Толстой сам смолоду уже приспособлялся к веригам и теперь юродствует во славу божию.

Все это трогательно, как первые христиане. Наше общество отплевывается от античных законов жизни. Много тут подвижничества, разума, но много уродства и фарисейства бывает.

Мир необъятен и могуч по своим формам, бесконечно разноообразным. И дым кадил и стон голодного не смущает аромата розы и прелести цветов; и молодой неудержимый смех белых зубов на здоровых щеках заставит улыбнуться самого закоренелого пессимиста. И в этом наше счастье, наша свобода – величие, необъятность бога.

Все человеческое непременно ограниченно и скучно, однообразно и лично. И никогда никаким героическим усилиям людей не унивелировать щедрых богатств творца. Таков его закон.

Я всей душой желаю нашему искусству освобождения от других более сильных и более насущных областей интеллектуальности. Образ – вот его принцип. Не подумайте только, что я против идей. Боже сохрани – это высшее и самое непосредственное проявление Духа (хула которому как-то особенно карается святым писанием). Но мир идей есть философия, особая специальность. Обязывать художника непременно быть философом и моралистом есть недостижимое требование. В жизни все разбросано особыми кусками. И мы профанируем искусство формы, света, красоты, когда отворачиваемся от него, если оно лишено морали и философии. «Кому что дано, кому какой предел положен», говорят наши мужики. Конечно, бывали гениальные люди, вроде Шекспира, Гёте, Толстого и других, которые соединяли все, то есть многое, но эти редкие исключения не могут быть правилом вообще. Мы немножко сбиты с толку, от картины требуем поучений, от философии картинных кунштюков, от романиста пластичности и пейзажей, от музыки решений социальных вопросов.

В своем первом письме я и признался откровенно, что занят теперь искусством в его существенном смысле, что я и не смею соваться в мир философии, ибо у меня на это никакого пороху нет. Боже! Ведь кто хочет философии – милости просим. Шопенгауэр, если не угодно старых, Ницше, если угодно анархии и демонической независимости ума. Смешно же было бы, если бы человек, не получивший тех едва доступных знаний человеческому уму, которыми располагает современная философия, пустился бы тоже подпускать «немножко философии». Ох, уж не довольно ли – надоел? Признайтесь?..

А знаете, что меня больно и неприятно колет в Ваших письмах – это что Вы еще чего-то ждете от меня. «Ах, оставьте Ваши руки холодные». Увы, я уже старею и, кажется, кончил свою художественную стезю. Все, что ни затею, ничего не выходит, ничего не удается. Какая-то отсталость, грубость, безвкусица; а вместе и упадок сил за работой следует необыкновенно быстро и приводит весь мой организм в болезненное состояние. Притом же при всяком самом малейшем поползновении к выполнению я встречаю вдруг массу неудач и препятствий. Брошу и чувствую себя хорошо, бодр и здоров, точно заколдовал кто. Верно, пора бросать живопись и идти в деревню заниматься хозяйством. Что ж худого! Хотя бы и пастухом быть, лишь бы не даром хлеб есть. Так-то; Вы не ждите больше ничего от меня, таков, вероятно, мой предел.

Везде свет и тень у нас

(из письма В. В. Веревкиной)

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Благодарю Вас за Ваше любезное поздравление. Вы не забыли. Это доказывает Ваше нерусское происхождение. А я, как истинно русский человек, непременно все перепутаю, не поспею вовремя, и уж вперед прошу прощения за неаккуратность в исполнении обычаев, – забуду. И эти даже самые лучшие обычаи, на хороших побуждениях сердца основанные, возбуждают во мне тоску, неловкость и даже скуку. Так очевидны неискренность и вынужденная обязательность.

Конечно, бывают и горячие, радостные поздравления. Как все на нашей планете двойственно и противуположено. Везде есть свет и тень у нас. Вероятно, на тех планетах, которые освещаются двумя-тремя солнцами, нет этого горького недостатка; вероятно, там все идет идеально хорошо. Полное здоровье, равенство и счастие на всех порах жизни. Даже самая смерть совершается так трогательно, так полно глубокого значения, что кажется умирающему самой счастливой минутой долгой безболезненной жизни. А любовь?

Можно ли выразить то цельное счастье, которое переживают те, в 1000 раз совершеннее нас, существа!.. У нас все с тенями, все наполовину. Мы половину жизни спим, половину во тьме. Все у нас на контрастах. За высочайшими побуждениями мысли следуют самые ничтожные. За идеальными порывами любви ползут материальные грязные страсти. И настоящие, истые сыны и дочери земли должны все это любить и переживать…

Высочайшие портреты

(Николай II и Александра Федоровна)

(из письма А. В. Жиркевичу)

…Государя портрет я кончил; было всего 7 сеансов. Много раз откладывали. Он был не совсем здоров – инфлуэнция (все проклятая и их не щадит). Государь позировал плохо. Все находят мой портрет похожим и не бранят.

С государыни всего было два сеанса. Обещала еще после пасхи позировать. Первый сеанс был очень неудачный: у государыни, как оказалось, уже начиналась инфлуэнция. На втором, перед отъездом в Царское, она была очень красива и интересна; жаль, сеансу помешала вел. кн. Елизавета Федоровна, которая во весь сеанс, стараясь развлечь императрицу, болтала и отвлекала ее голову от настоящего положения в свою сторону.

Императрица говорит мало: с государем всегда по-английски, с нами – по-французски. Русского слова я от нее еще не слыхал. Даже г. Шнейдер, ее учительнице русского языка, которая тихонько говорит ей по-русски, она отвечает по-немецки.

У меня, вероятно, ничего не выйдет из портрета государыни. Трудно: она почти не позирует и сеансы коротки, а с фотографии скучно работать: так, вероятно, брошу неконченным.

Ходынская катастрофа

(из письма А. В. Жиркевичу)

…Сколько моментальных фотографий снято на коронации!! Фотографов были целые взводы, как стрелки, изо всех закоулков они стреляли во все сцены этого средневекового спектакля. Ну, и спектакль вышел на славу! Жаль, что он закончился такой страшной трагедией. (Речь идет о трагедии на Ходынском поле во время празднеств по случаю коронации Николая II 18 мая 1896 г. На народном гулянье в давке погибло несколько тысяч человек. – Ред.)

Все время, будучи в Москве, хотел написать Вам, но то суета празднества все мешала, а под конец случилась эта беда в Москве – историческая беда! На Ходынке жертв до 3000 человек. Ведь это же ужасно! Я видел их на месте. Я даже заболел и поскорей, не дождавшись конца, уехал.

Добродеятели

(из письма А. В. Жиркевичу)

У меня был Лев Николаевич; он немножко постарел, но не душой, напротив, оказался очень живым и восприимчивым, к искусству особенно.

Были здесь и графиня Софья Андреевна и Татьяна Львовна. А Лев Николаевич приезжал попрощаться с Чертковым, которого выслали за границу: он в Лондоне, без права возврата. Бирюкова отправили в Эстляндию под надзор полиции. Все это событие очень подняло их кружок и всю секту, которая стала уже, мне казалось, охлаждаться и рутинеть.

У Черткова собиралось последние дни много молодежи обоего пола, сочувствующие и любящие, по большей части пассивные люди; настроение было торжественное, праздничное, ликующее, как всегда вокруг Льва Николаевича. Сидели и на полу, и стояли на стульях, и слушали, слушали.

Лев Николаевич ужасался молитвой людей перед иконами: эти доски – идолы – мешают людям приближаться к богу, заслоняют его. Отрицал разлуку; она, по его мнению, только крепче связывает друзей-единомышленников и придает им сил действовать на новых почвах. А ведь верно! Они совсем начали плесневеть.

Бирюков ходил веселый и сам себя называл именинником. Милый Паша, я его люблю – добрейшая душа. Да и все они голуби – добродеятели – ну какой вред от них?!..

«Чайка»

(из письма А. П. Чехову)

Спасибо вам, дорогой Антон Павлович, за «Чайку». Но не она составляет восхищение в вашем творчестве. «Моя жизнь» – вот что тронуло меня и произвело глубокое впечатление. Какая простота, сила, неожиданность; этот серый, обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом, увлекательном освещении; так близка душе делается вся эта история! Действующие лица становятся родными, и их жаль до слез. И как это ново! Как оригинально! А какой язык! – Библия.

«Чайка» – вы меня простите, я настолько уважаю и люблю вас, что не могу лукавить, – мне не понравилась. Много там есть мест, которые на сцене скучны. Мне понравилось: это декадентская картинка и ссора матери с сыном, после перевязки ему головы. Извините за откровенность, я в этом случае не придаю особой важности своему мнению – со мной многие и не согласны.

Отзыв о М. Горьком

(из письма А. В. Жиркевичу)

Известны ли Вам произведения «Горького» (две книги), рассказы? Вот прелесть – прочтите. Какой поэт! Прекрасный писатель, но, говорят, какой-то одесский «босяк», – а настоящий талант.

«Дай бог вам продолжать, как начали»

(из письма А. М. Горькому)

Дорогой Алексей Максимович, как Вы меня опечалили Вашим отъездом! Я все еще мечтал и побывать с Вами в музее Ал. III, и докончить Ваш портрет, и повидаться… Ах, все суета: это время было такое хлопотливое. Ни минуты. Это всегда: съезжаются все ученики, начинаются классы, приносят работы, советы, заседания комиссии, и время идет неуловимо. Я не мог быть на литературном вечере (и вечера – все больше скучные дела) чтений – такая досада!

Но зато теперь у меня на столе лежит большое утешение. Ваша новая, для меня, книга! Вот праздник! Хоть я еще не имею возможности читать сейчас… А книжку уже просят, и она уже приковала к себе мою дочь, племянника и племянницу, – я им завидую, но и я скоро буду наслаждаться чтением, какое редко попадается.

Очень, очень благодарен Вам за книги Ваши. Вот книги, которые мне необыкновенно симпатичны и доставляют истинное наслаждение. Эта глубокая новость жизни в этом, казалось бы, опошленном круге людей улавливается только истинными и большими талантами.

Я так счастлив, что познакомился с Вами! Часы, проведенные с Вами, не только не разочаровали меня, как это иногда бывает при знакомстве с автором интересных произведений, – нет, мой интерес к Вам возбужден в большой степени от личного знакомства. Меня поражает Ваша опытность, начитанность, твердый характер положительного ума и великой души. Все это промелькнуло на жизненном пути Вашем, оставило глубокий след в мозгу, отпечаталось навеки в изящной форме и с новой, независимой стороны явления.

Дай бог Вам продолжать, как начали. Вытаскивать из-под спуда поддонную силу жизни русской, в которую мы плохо верим потому, что не знаем ее и не имеем способности видеть, – это миссия писателя. За эти откровения, представленные в такой заманчивой поэтической форме, мы и любим и ценим его по мере сил и способности нашей разуметь.

Похороны П. М. Третьякова

(из письма А. В. Жиркевичу)

…Я только что вернулся с похорон П. М. Третьякова (14 декабря 1898 г. – Ред). Вот свалился дуб могучий, развесистый, под ветвями его широкими столько жило и благоденствовало хороших русских художников. Какой пантеон русской жизни в картинах за целую половину века XIX создал он!..

А пожалуй, придется признать и всю эту половину века в нашей истории, и самого коллекционера картин, и его музей действительно чем-то из ряду выдающимся настолько, что и оценить все это нельзя нам, близким. А вот как настанет временное оскудение, мелочь, тогда поймут ушедшую вдаль эпоху и удивятся ее грандиозности, оценят и искусство и собирателя.

Дягилев

(из письма И. С. Остроухову)

…Дягилеву не дал бог такту. Везде напортит – уж очень не в меру властолюбием одержим. Министром искусств норовит стать… Но Дягилев хорошая ищейка – какие вещи откопал! Это хорошо, – пусть копает.

Отлучение Толстого от церкви

(из письма А. В. Стаценко)

Самодовлеющая тупость и невежество Св. Синода расцвело во всей красе (Имеется в виду отлучение от церкви Л. Н. Толстого, совершенное по указу Синода. – Ред.).

Как жирная свинья поворачивается и кряхтит от удовольствия в луже вонючей грязи. Среда ей благоприятна.

О войне с Японией

(из письма С. А. Толстой и И. Р. Тарханову)

…Какие ужасы переживаем мы! Когда же кончится у людей этот зверский инстинкт разбоя и грабежа себе подобных, захвата имущества беззащитных, оскорбления и захвата в рабство удрученных стариков!