Текст книги "Странница"

15

В понедельник управляющему партнеру Эдику Берковичу исполнялось сорок, но годовщина никак не должна была служить поводом к серьезному застолью. Сорокалетие, как водится, пышно не отмечают. Эдик, впрочем, на пять часов созвал общий сбор в своем кабинете: непышный фуршет не возбранялся. Он был даже неизбежен.

За минуту до того приехав из налоговой инспекции, Корней завалился в кабинет шефа с туго набитым портфелем. Беркович – крупный, грубый, мясистый – крепко пожал ему ладонь и спросил глумливым тоном:

– Скажите, Холмс, вы и вправду видели собаку Баскервилей?

– Слышал уже, – ухмыльнулся Велес. – Покурите мою трубку, еще не то увидите…

– Что за дела, – огорчился Беркович, – никому нельзя рассказать свежий анекдот, все уже все знают… Ну, рассказывай. Чего у них там на балансе?

Корней стал рассказывать. Беркович слушал с от сутствующим, безразличным видом, обегая небольшими темными глазками импрессионистские этюды, украшающие стены, – что свидетельствовало о внимании и даже хищном интересе. Если он смотрел рассказчику в глаза, то, скорее всего, думал о своем.

– Дай-ка взглянуть, – сказал, наконец.

Велес с лязгом расстегнул кожаный портфель, оттуда тут же с шорохом выполз ворох прозрачных папок. Корней аккуратно отобрал две нужные, для чего потребовалось выудить, а потом вместить обратно побочную литературу. Цепко наблюдавший Беркович, вгляделся в одну темно-синюю обложку.

– Что это у тебя? О! Библия, что ли? Да ладно, ладно! Я такое же точно издание видел… Ну ладно, покажи… Читаешь? Вернее, почитываешь?

Из синего томика тихо выскользнула и легла на начальственный стол незамеченной закладка. В этом месте книги прятался сюжетец о бесплодии – кстати, женском. Мужского бесплодия Завет как-то не выделял.

Велес посмотрел с готовой ухмылкой. Он знал, в каком тоне стоит вести беседу с бывшим сокурсником.

– Размышляю над юридическим смыслом некоторых понятий.

– Каких именно? – заинтересовался Беркович.

– Например, «прелюбодеяние».

– О! Актуально, старик. И что?

– Ты знаешь, точный юридический смысл ускользает, он расплывчат… К тому же мы ведь толкуем просто старый русский перевод. Как там этот термин звучит на древнееврейском…

– Как звучит, не важно, – энергично перебил Беркович, – тут нужно системно толковать. Пункт пятый, его надо рассматривать в связи с пунктом десятым…

– Что за пункты?

– Ну, заповеди. Пятая – «не прелюбодействуй», а десятая – «не желай жены ближнего своего, ни раба его, ни вола его», ну, и так далее. Тут, правда, контекст определенный; провозглашается недопустимость зависти. Но при этом десятая заповедь вводит категорию жены. Придает ей статус, сечешь?.. Подразумевается, что именно жена может быть объектом смертного греха – прелюбодеяния… В общем, чужую жену нельзя…

– Ага! А не жену можно?

– А не жену можно, – сказал Беркович спокойно и серьезно, – при определенных условиях это не будет грехом.

– Что-то не дочитал до этого. А что за условие?

– Интересуешься? – ухмыльнулся Беркович. – Обольщение девицы карается тем, что обольстивший на ней женится. А если нет – платит солидные бабки. Такие вот дела…

Помолчав, добавил:

– Я лично предпочитаю последнее…

– А некоммерческие отношения тебя не привлекают? Все же что-то для души.

– Брось, старик. Некоммерческие отношения могут обойтись совсем в другую цену… С ними ведь так: только что-то позволишь себе… ну, из душевных побуждений, она тут же будет добиваться какого-то статуса. Ну, то есть не статуса жены, конечно, но все равно статуса. Чего-то постоянного… Будет звонить, спрашивать, добиваться встреч… Словом, столько хлопот… Лучше просто заплатить. И вскоре забыть.

– Резонно, – признал Корней. Управляющий партнер, естественно, был прав.

– Ты-то у нас в другой ситуации, – Беркович покосился лукаво, он все еще пролистывал машинально пухлый томик, – ты у нас, можно сказать, молодожен, у тебя все в одном флаконе. А нам, людям с огромным семейным стажем, надо что-то придумывать…

Он встал с Библией в руках, подошел к окну и, всматриваясь в мелкие строчки, вполголоса закончил:

– Что-то придумывать, чтобы укрепить и поддержать… тихое семейное счастье… Слушай, а ты что – так с собой и носишь?

– Да нет, – сказал Велес чуть смущенно, – вышло так – дочке хотел дать почитать.

– О! Думаешь, будет читать? Ну-ну… Знаешь, вот, думаю иногда, что писали ее левиты. По стилю. Вот эта дотошность, пристрастие к числам, к точному указанию количеств, детальная роспись каждой процедуры, каждого наказания.

– Кто-кто?

– Ну, левиты, судьи… Юристы, нда… За сексуальные преступления, кстати, все наказания очень крутые. Почти за все смертная казнь, а? Или заживо сжечь, или закидать камнями.

Он вернул Библию Велесу и посмотрел ухмылисто.

– Наверное так и надо было, а? А то ведь всех подряд небось… До скрижалей. Такое похотливое племя. На генетическом уровне.

– Ну уж. Не похотливей других.

– Надо было так, – сказал Беркович уже с убежденностью, – вокруг пустыня, враги… нельзя было расслабляться… А с этими нужно еще разбираться. Прошлогодний аудит посмотреть. А то – купишь их, а там долгу висит миллионов на десять…

По сменившейся интонации и терминологии Корней понял, что речь идет о предстоящей сделке.

В приемной Берковича он столкнулся с Эммой Липиной. Она сидела в одном из кожаных кресел с журналом «Профиль» в руках. Увидев Велеса, встала, оправила юбку. После вечера с провожанием они еще ни разу не вступали в беседу, ограничивались приветствиями. Корней пригляделся. В офисе как-то сложилось и давно бытовало мнение, что она похожа на Софи Лорен в молодости. Какое-то сходство действительно проступало: крупные губы, выразительные карие глаза и внушительный зыбкий бюст. В отличие от итальянки Эмма была начисто лишена актерских дарований, то есть не умела скрывать раздражений и возбуждений, не боролась с импульсами, но и в этом угадывалось что-то приятно итальянское. Эмме было тридцать лет, из которых пять она пребывала в разводе. Женщина ежедневно занималась налоговыми спорами, что не умеряло ее темперамента.

– Как там сам? – спросила она Корнея. – Чем озабочен?

– Ветхим Заветом, – сообщил Велес, склоняя голову и нарочито заглядывая Эмме в глаза, – разбирали книгу Исход.

Эмма быстро облизнула губы и сказала на одном дыхании:

– Я тоже сейчас этими делами ужасно заинтересовалась. Вы читали «Ангелы и демоны»? Хотите, дам почитать?

– Я читал, – сказал Корней, косясь на секретаршу Берковича, – читал. Дальше заглавия, правда, не ушел… Не забудь его поздравить. В пять будешь?

– Буду, конечно, – ответила Эмма грустно.

Девичьи секреты

16

В день, когда намечались свидания с двумя женщинами, ему следовало быть особенно чутким к собственной внешности. Брился Велес чуть дольше обычного: электробритве в конце слегка помогло безопасное лезвие. Смыв мятную пену, ощутил прилив упругой бодрости, свежее утреннее чувство.

Его можно было усилить с помощью кофе. Из одеколонов опять-таки выбрал Lanvin, но, не удовлетворившись ожогом щек и шеи, прихватил с собой в карман малый флакон. Перед второй встречей аромат можно было бы освежить.

Первой женщиной была моложавая судьиха межмуниципального суда – обесцвеченная, чуть косоглазенькая, хмурая. С ней нужно было по-быстрому. Корней желал отложить рассмотрение. С двух у этой же судьи в этом же зале шло еще одно, куда более тягостное дельце – поэтому кочевряжиться она вроде бы не должна была.

Ходатайство Корнея рассматривала минуты три – сдвигала невидимые брови, терла лоб. Удовлетворив, на секунду придала лицу столь кислое выражение, что можно было вообразить, что у нее шок или личная драма. Скорее всего, это была реакция на какое-то состояние желудка.

Десятью минутами позже удовлетворенный Корней занял место за рулем «ниссана» и попытался представить свои дальнейшие перемещения. В отличие от первой, вторая женщина его вовсе не ждала. Встреч не назначала. С вычислением ее адреса и бойкого переменчивого графика пришлось помучиться. Один раз он уже ждал напрасно.

Он не торопился – в запасе было еще как минимум полтора часа. По пути в Измайлово останавливался у киоска – купить новую карту Москвы, а потом у придорожного стоячего кафе. Яблочный сок был чересчур сладким, а кофе только растворимым. Делая неспешные глотки, Корней исподтишка рассматривал группку из трех старшеклассниц за столиком у окна. В этом интересе не было ничего телесного – он не ощущал ни малейшего сексуального любопытства к длинновязым девицам у столика. Точнее, их телесность он не воспринимал. Сразу вспоминал о Майе, ощущая глухую, почти болезненную заботу.

Девчушки по соседству тоже казались грустными и, похоже, обсуждали, обмениваясь короткими фразами, некую общую беду. Слова их, однако, долетали редко, не выстраивались в разговор, пока, наконец, одна из девиц, отставив пустую чашку и потянувшись, не произнесла довольно громко:

– Блин, как же хочется нахрюкаться!

…Корней медленно проехал мимо своего дома, выбрался на Челябинскую и свернул в малознакомый двор. Дальше он рулил совсем медленно, хищно оглядывая подъезды. У пятого затормозил и въехал на бордюр, остановился у металлической оградки палисадника.

Он знал, что где-то около шести на это место у подъезда может претендовать какой-то постоянный его пользователь – наверное, житель дома. После шести тут парковались на всех свободных клочках асфальта и почвы. Но он планировал освободить место гораздо раньше.

Остался в машине, опустив стекло, наблюдал неспешную муравьиную жизнь двора. Неподалеку, у палисадника остановились для обмена новостями две тетки, одетые в яркие молодежные куртки. Одной оттягивала руку перегруженная сумка. Корнею не хотелось, чтобы они оказались именно из этого подъезда. Это было бы некстати. Тетки поглядывали в сторону его машины, но как-то без особого интереса. Договорив, разошлись: та, что шла в направлении к нему, прошествовала, колыхаясь, мимо.

Из палисадника, проскользнув между прутьями оградки, вышел на асфальт серый пушистый кот. Он рассеянно понюхал ступени, внимательно изучил беловатый подтек у самой двери, потом сел и стал вылизывать пузо. «Кс-с», – машинально сказал Корней. Кот прервал лизание и сумрачно посмотрел. Корней подмигнул ему, перевел взгляд на асфальтовую полосу, бегущую вдоль дома, и аккуратным кошачьим движеньем приоткрыл дверцу. Та, которую он ждал, приближалась. Школьный рюкзак – миниатюрный, ярко-зеленый, девушка уже скинула с плеча и тащила в руке. Он едва не волочился по асфальту. Она была одна. Что казалось совсем уж немыслимой удачей. Тремя днями раньше Корней не решился сунуться, потому что ее окружала компания из двух подружек.

Он встал у нее на пути. Школьница остановилась, вперила в него угрюмый взгляд. Кот-чистоплюй минутой раньше смотрел примерно так же.

– Привет, Вика, – сказал Корней, – у меня к тебе разговор.

– Здрасте, – ответствовала она еле слышно.

– Очень серьезный разговор, – уточнил Корней. – Может, в машине посидим?

Он уже раздумывал перед поездкой о том, что от класса его автомобиля может зависеть отношение к нему, к его просьбам и вопросам. В глазах старшеклассницы взрослый мужик, разъезжающий на старой разбитой «девятке», скорее всего, ни интереса, ни доверия не заслуживает. Его «ниссан-альмера» темно синего цвета был довольно приличным, хотя и явно неновым изделием, но кто знает, может, в глазах этой хулиганки скромная «девятка» и старый, то есть устаревшей модели «ниссан» – два сапога пара? В любом случае брать напрокат БМВ ради короткого (хоть и важного) разговора с Викой Корней нипочем не стал бы.

– Нет, – отрезала Вика, – здесь поговорим… Вон на лавочке, если хотите.

– Мне хотелось бы знать одну вещь, – заявил Корней, едва они присели, – только одну. Что она купила у тебя за семьсот долларов или на что она их потратила? Ты это знаешь и, очевидно, можешь понять, что меня волнует.

– Я не знаю, – отрезала Вика, едва он закончил, и поглядела в сторону.

– Ты – знаешь, – сказал Корней веско, со спокойной неумолимостью, он знал, что именно так и следовало говорить, – и ты к тому же в состоянии понять, что я вовсе не желаю подключать к этому делу милицию, выискивать в квартире у тебя и у твоих дружков наркоту… Мне важнее понять, что за проблемы у моей дочери.

Он сделал внушительную паузу. Потом извлек кожаное темно-бордовое портмоне.

– У меня не будет к тебе никаких претензий, ни малейших, если ты мне просто скажешь, на что она потратила эти деньги… Мне это важно, сама понимаешь, чтобы вовремя остановить процесс… Если я получу от тебя нужную информацию, то независимо от ее содержания ты тут же получишь от меня сто долларов… Вот они, ты видишь. Ну?

Вика посмотрела искоса. На малом расстоянии ее пшеничные пряди легко обнаруживали по всей длине пробора свои темно-русые корни. Рукава голубой куртки с капюшоном были, пожалуй, коротковаты: выглядывающие из них кисти рук – нежны и округлы. Корнею показалось бы более естественным, если б они были обветренны и грязноваты.

– Далась вам эта наркота, – сказала она, наконец. – С чего вы взяли-то?

– Мне важно точно знать, – произнес Корней с напором, поворачивая в пальцах стодолларовую бумажку, – я не собираюсь тебя ни в чем винить. Мне просто точно знать, чтобы спасти дочь. Ты понимаешь…

Вика запустила пальцы в золотистую шевелюру, с силой провела всей пятерней ото лба к затылку. Покусала нижнюю губу.

– Я вам могу сказать кое-что, – произнесла она в нос, – это будет, ну… ответ на ваш вопрос… Ну, то, что вас так волнует… Но если у вас тут же появится новый вопрос, я точно на него отвечать не стану. Всего я вам говорить не буду.

– Ты мне хочешь сказать правду, но не всю правду? – усмехнулся Корней.

– Ну, наверное, так, – повернула к нему лицо Вика, – да, пожалуй…

– Согласен, – быстро кивнул Корней.

– Тогда деньги дайте.

Корней чуть помедлил, потом протянул ей купюру. Вика мельком взглянула на Б. Франклина, сложила бумажку пополам и отправила ее в глубинное тайное отделение рюкзака. Потом потянула носом и произнесла, глядя мимо Корнея:

– Наркота тут вообще ни при чем. Можете не париться. Она заплатила эти деньги мне, чтобы я не рассказывала никому то, что я про нее случайно узнала. Вот… Наркотиками или еще чем таким тут даже не пахнет. Это я повторяю… А то, что я узнала, я обещала не рассказывать никому. Ну, и вам, значит. И я свое слово держу.

Корней сжал челюсти.

– А ты думаешь, я этого не знаю?

– Может, и знаете. – Вика почти весело и даже как-то облегченно ухмыльнулась. – Даже скорей всего. Но от меня вы все равно этого не услышите.

Корней секунду подумал.

– Это хорошо, что ты держишь слово. А вот как это с другой стороны… Вы вроде подруги были. Хорошо ли это – подругу шантажировать? А если б у тебя кто-нибудь так же вымогал деньги?

– Я ее не шантажировала. – Вика сжала рот, бросила короткий раздраженный взгляд. – Я даже не заикнулась об этом, она мне сама предложила… А я, может, и так бы никому… Ну ладно, все.

Она встала с лавочки, подхватила рюкзак и двинулась к ступенькам подъезда. Корней лихорадочно обдумывал финальную фразу. Он чувствовал, что она должна быть.

– Я вижу, на твое слово можно положиться, – улыбнулся он, когда школьница уже открывала дверь.

Вика напоследок стрельнула в его сторону холодными глазами.

17

Выруливая из глубины двора на Челябинскую, он еще колебался, заезжать ли домой. Третья встреча была намечена на семь вечера. Можно было еще успеть в офис, пообедать там и даже кое над чем поработать. Два недописанных, не доведенных до конца текста ждали его, подремывали каждый в своем файле, в глубине новенького компьютера.

Корней плюнул на них и завернул к дому. В нем бродило и переливалось, не находя выхода, тягостное, тревожное чувство, то есть сейчас оно, пожалуй, более всего казалось болезненной досадой: ему было недоступно какое-то куцее, зловредное знание, которое оказалось доступно хитрой подловатой двоечнице. Знание таило в себе опасность, но он был совершенно бессилен. Поговорить начистоту с Ингой? Он не мог даже представить себе этот возможный разоблачительный разговор. На что он будет ссылаться? И что будет, если она начнет сухо и спокойно все отрицать? Он с такими случаями сталкивался. Лет пятнадцать назад, когда работал следователем прокуратуры.

Дома никого не было. Он угодил в тот промежуток времени, который для себя иногда именовал «пересменок». Инга еще не вернулась из больницы. Майя, уже вернувшись из школы, наскоро поела и, судя по всему, умотала к подружке. Желая сразу же внести ясность, Корней, погрузившись в кресло, сделал два коротких звонка со своего мобильного. Майя действительно оказалась у Анжелы. Она поговорила с ним с непривычной приветливостью, испросила разрешение побыть в гостях до пяти. Раньше ничего подобного не испрашивала.

Он вышел на балкон, некоторое время наблюдал за колыханием зеленой, уже желтеющей участками массы лесопарка. Потом быстро вернулся в холл, прихватив по пути табурет.

Тщательно упакованный в газету рулон, извлеченный с антресолей, оказался на ощупь шершавым от пыли. Корней, морщась, обтер его влажной тряпкой, отбросил ее и стал аккуратно подрезать ножом полоски скотча. Под тремя слоями газетной бумаги оказался свернутый рулон ватмана. Корней, волнуясь, развернул на столе лист. Удерживая противоположные углы, прижал их тяжелой пепельницей и пустой вазой. И замер.

Перед ним был исполненный акварелью портрет обнаженной женщины. Женщина лежала на боку, спиной к зрителю, и, опираясь на локоть, рассматривала себя в большое круглое зеркало, которое удерживал перед ней пузатый херувимчик с золочеными крылышками. Пораженный некоей неясной ассоциацией, ощущением того, что видит что-то хорошо знакомое, Корней сообразил, что перед ним, пожалуй, воспроизведение какого-то классического полотна. Когда понял, стал вспоминать, какого именно. Первое подозрение пало, само собой, на Рубенса. Полновесность женского тела на картине рождала эту привычную ассоциацию. Впрочем, Велес тут же и усомнился: рубенсовские тетки были все же пышнее и в чем-то даже грубее. Но, в конце концов, вопрос об оригинале был не слишком важен.

Он еще несколько секунд жадно вглядывался. После первого удивления стал способен воспринимать детали. Воспроизведенный образ носил, похоже, пародийный характер. На женщине были ажурные чулки, которые, без всякого сомнения, не были доступны модницам XVI или XVII (или какого там еще) столетий. Мастер – современник Велеса, очень даже знал, что пишет. Чулки придавали образу большую пикантность, притягивали внимание к женским ногам и неуловимо подчеркивали рельефность ягодиц.

Корней вдруг осознал: ощущения чего-то знакомого было связано не только с подразумеваемым старинным оригиналом. Он внимательней изучил перелив талии в бедра, вгляделся в прическу женщины – плотный темный узел, из которого выбивалась озорная прядь, форма плеч, и понял, что моделью служила его жена. Собственно, а зачем иначе ей хранить этот ватман? Акварель, наверное, была не лучшим средством для передачи сходства, нюансов, но все же неизвестный художник дело свое знал.

Корней еще осмысливал этот факт, скользил взглядом по картине, когда заметил, наконец, самую странную деталь. Она была столь неожиданна, что Велес будто ощутил болезненный тычок в подвздошную область. Он, положим, с трудом мог представить себе, что некое статичное зрелище может заставить зрителя цепенеть. В данном случае он осознал, что именно цепенеет.

В зеркальце, которое предлагал женщине розовопухлый ангелок, отражалось не человеческое лицо. В мутноватом овале проступал странный полузвериный лик, будто извлеченный из недр дурного сна. Изображение наполнялось каким-то новым смыслом – уже не только и не столько эротическим. Велес отвел глаза, нервно обежал взглядом комнату и вернулся к картине. С минуту воспаленно вглядывался в физиономию нелюди, проглядывающую из голубого ободка.

Возникало впечатление, будто фигура женщины и отражение в зеркале исполнены в разных стилях или даже разными людьми. Фигура была лишь хорошим акварельным рисунком – добротной ремесленной работой. Отражение будто жило собственной жизнью.

Корней провел ладонью по лицу, поправил пепельницу, удерживающую угол ватмана, и обратил внимание на нижний край листа. Там, где обычно художники оставляют автограф, темнела полустертая размашистая запись. Он, хмурясь, склонился над листом и несколько секунд оставался в таком положении, удивленно моргая. Это был лишь ряд цифр, выписанных когда-то крупно, тушью и не без изыска. Краска теперь поблекла, но все же можно было прочитать: «15 2 от 3». Корней еще несколько секунд размышлял о том, что между числами 15 и 2 имеется расстояние и, значит, имеются в виду именно эти числа, а не, скажем, число 152. Странным также казалось сочетание «2 от 3». Если речь шла о вычитании, то логичнее, наверное, было бы записать «3–2». Логичнее? Но какой логикой руководствовался неизвестный автор? Он переписал россыпь цифр в блокнот и вздрогнул от телефонного звонка. Решил не подходить. Аппарат в соседней комнате изошел трелями. Минуты через две утих.

Корней взглянул еще раз на фигуру женщины, на ее растрепанный затылок, на отражение ее лица в зеркале с золотым ободом – и отвел глаза.

Потом взглянул на часы, склонился и убрал пепельницу и вазу, державшие углы картины. Ватман с коротким шелестом свернулся в два тихо соприкоснувшихся рулона. Корней вернул его к состоянию толстой тугой трубы, неловко упаковал в изорванные газеты, завернул лохматые края внутрь рулона. Скотч пришлось клеить новый.

Он не стал дожидаться Ингу, которая должна была прибыть совсем скоро. Решил, что пообедает на работе или в кафе. Он нуждался в паузе.

В машине извлек блокнот и всмотрелся в выписанные числа. И вспомнил.