Текст книги "Конец современности? Кризис миросистемы"

Власть, о которой мы говорим, – это прежде всего экономическая власть, но подкрепленная властью государства. Разумеется, здесь мы имеем дело с самоподдерживающимся циклом. Потому что небольшая власть влечет за собой небольшое убеждение, которое порождает несколько больше власти и так далее. Только одна страна может выдвинуться на лидирующую позицию и держаться на ней. В некотором отношении порог уже перейден. Продукция «Бета» проиграла, и существует монополия «VHS». Я заключаю пари: в Японии будет больше VHSов, чем в ЕС, а предприниматели США вступят в сделку с японскими предпринимателями, чтобы урвать свой кусок пирога.

* * *

Совершенно очевидно, что получат предприниматели США от таких договоренностей, если полностью посвятят себя их организации, – они не дадут оставить себя в стороне. Столь же очевидно, что получит Япония, это прежде всего три вещи: (1) если США являются партнером, они перестают быть конкурентом; (2) США все еще будут сильнейшей военной державой, и Япония по многим причинам (недавняя история и ее влияние на внутреннюю политику и региональную дипломатию плюс экономические преимущества низких военных расходов) предпочтет еще какое-то время полагаться на военный щит США; (3) США все еще обладают лучшей в мироэкономике структурой НИОКР, хотя и это преимущество в конце концов исчезнет, и японские предприниматели будут сокращать издержки, пользуясь преимуществами этой структуры.

Увидев перед собой этот великий экономический союз, члены ЕС отложат все свои второстепенные раздоры, если еще не сделали этого задолго до того момента. ЕС к тому моменту, очень вероятно, включит в свой состав страны ЕАСТ, но не страны Восточно-Центральной Европы (разве что в виде, может быть, ограниченной зоны свободной торговли, сходной с прогнозируемым отношением Мексики к США в НАФТА).

Европа (то есть ЕС) станет второй экономической глыбой и серьезным соперником кондоминиума Япония-США. Остальной мир будет строить свои отношения к этим двум зонам биполярного мира многообразными способами. С точки зрения экономических центров власти будут существовать три решающих соображения по поводу того, насколько важны эти другие страны: степень, в которой их промышленность важна или оптимальна для функционирования основных цепочек потребления; степень, в которой конкретная страна существенна или важна для поддержания адекватного эффективного спроса для наиболее прибыльных секторов производства; степень, в которой конкретные страны будут служить стратегическим нуждам (геовоенное расположение и/или мощь, важнейшие виды сырья и т. д.).

Две страны, еще не включенные значительным или достаточным образом в две создающиеся системы, но включение которых будет существенно по всем трем указанным выше причинам, – это Китай для кондоминиума Япония-США и Россия для ЕС. Чтобы эти страны могли быть успешно интегрированы, они должны сохранить (в случае России – сначала достичь) определенный уровень внутренней стабильности и легитимности. Смогут ли они сделать это, и помогут ли им, может быть, в этом заинтересованные стороны, все еще открытый вопрос, но я верю, что шансы умеренно благоприятны.

Вновь мир и процветание?

Предположим, эта картина – возникновение биполярного мира с Китаем как частью полюса Япония-США и Россией как частью европейского полюса – правильна. Предположим также, что примерно к 2025 г. произойдет новое, и даже очень значительное, расширение мироэкономики на основе новых монополизированных ведущих производств. Чего мы можем ожидать в этом случае? Будет ли это в конце концов повторение периода 1945–1967/73, «trente glorieuses» всемирного процветания, относительного мира и, прежде всего, большого оптимизма относительно будущего? Я так не думаю.

Будет несколько очевидных различий. Первое и наиболее очевидное для меня – это будет скорее биполярная, чем однополярная миросистема. Определение миросистемы между 1945 и 1990 гг. как однополярной – не широко разделяемый взгляд. Он направлен против самоописания состояния мира как «холодной войны» между двумя сверхдержавами. Но поскольку эта «холодная война» была основана на договоренности между двумя антагонистами, что геополитическое равновесие будет в существенных чертах заморожено, и поскольку (несмотря на все публичные заявления о конфликте) это геополитическое замораживание никогда всерьез не нарушалось ни одним из двух антагонистов, я предпочитаю думать об этом явлении как о хорошо срежиссированном (и потому чрезвычайно ограниченном) конфликте. На самом деле именно находящиеся в США лица, принимающие решения, «стояли на подаче», а их советские партнеры вновь и вновь вынуждены были ощущать вес этой реальности.

Напротив, я не ожидаю, что к 2025 гг. будет возможно говорить, что либо Япония-США, либо ЕС будут «на подаче». Их реальная экономическая и геополитическая мощь будут слишком уравновешены. Даже в таком элементарном и неважном вопросе, как голоса в международных организациях, не будет автоматического или хотя бы легко достижимого большинства. На самом деле в этом соревновании может быть очень немного идеологических элементов. Основой может быть почти исключительно материальный эгоистический интерес. Это вовсе не обязательно сделает конфликт менее острым; на самом деле будет труднее направить его в чисто символическом направлении. Если конфликт станет менее политическим по форме, он может стать более мафиозным в своих проявлениях.

Второе основное отличие является производным от факта, что мировые инвестиции могут быть сконцентрированы в Китае в масштабах, сопоставимых с концентрацией капиталовложений в Западной Европе и Японии в 1945–1967/73 гг. Но это значит, что объем того, что останется на долю остального мира, будет в 2000–2025 гг. иным, чем в 1945–1967/73 гг. В 1945–1967/73 гг. фактически единственным «старым» регионом, куда продолжались инвестиции, были США. В 2000–2030 гг. продолжающиеся инвестиции должны будут покрыть США, Западную Европу и Японию (и на самом деле немногие другие районы, такие как Корея и Канада). Вопрос, таким образом, стоит так: после того, как осуществлены капиталовложения в «старых» районах плюс в «новых», сколько останется (хотя бы в малых дозах) для остального мира, и, несомненно, ответ будет: гораздо меньше, чем в период 1945–1967/73 гг.

Это, в свою очередь, будет означать совершенно иную ситуацию для стран «Юга» (как его ни определяй). В то время как в 1945–1967/73 гг. Юг выигрывал от экспансии мира-экономики, по крайней мере от крох со стола, в 2000–2030 гг. он рискует не получить даже крох. На самом деле существующий отток капиталов (характерный для кондратьевской Б-фазы) в большей части Юга в предстоящий А-период скорее продолжится, чем сменится на противоположный процесс. Между тем экономические потребности Юга не уменьшатся, а увеличатся, хотя бы по одному тому, что осведомленность о процветании стран, составляющих сердцевину системы, и размерах разрыва Север-Юг сейчас намного больше, чем 50 лет тому назад.

* * *

Третье отличие будет связано с демографической ситуацией. Население мира в предстоящее время продолжит развиваться по той же базовой модели, по которой оно развивалось последние примерно 200 лет. С одной стороны, в общемировом масштабе население растет. Этот рост питается прежде всего тем, что у более бедных пяти шестых населения мира уровень смертности снижался (по технологическим причинам), в то время как уровень рождаемости не снижался или не снижался в том же темпе (из-за недостаточности социально-экономических стимулов). С другой стороны, удельный вес населения богатых регионов в мировом населении снижался, несмотря на факт, что снижение уровня смертности было даже большим, чем в менее богатых регионах, из-за того, что еще сильнее снижался уровень рождаемости (прежде всего как способ оптимизировать социально-экономическое положение семей, принадлежащих к среднему классу).

Это сочетание создало демографический разрыв, параллельный (и даже превосходящий) экономический разрыв между Севером и Югом. Этот разрыв, несомненно, уже существовал в 1945–1967/73 гг. Но тогда он еще не был столь велик, потому что на Севере еще сохранялись культурные барьеры снижению уровня рождаемости. Сейчас эти барьеры в основном снесены, причем именно в период 1945–1967/73 гг. Мировая демографическая статистика к 2025 г. отразит этот гораздо более острый диспаритет в социальной практике.

Ответ, который мы можем ожидать, будет состоять в массированном давлении миграции с Юга на Север. Напор очевидно будет, и не только со стороны тех, кто готов занять низкооплачиваемые рабочие места в городах, но a fortiori со стороны растущего количества образованных людей с Юга. Сила притяжения также возрастет, именно из-за биполярного раскола в зонах сердцевины и являющегося его следствием жесткого давления, заставляющего работодателей сокращать издержки на труд, нанимая мигрантов (не только в качестве низкоквалифицированных работников, но не в меньшей степени и в качестве специалистов среднего звена).

Конечно, будет, как уже есть сейчас, острая социальная реакция на Севере – призывы к более репрессивному законодательству с целью ограничить въезд и социально-экономические права тех, кто все же приехал. Результатом может стать наихудший из возможных фактический компромисс: невозможность эффективно предотвратить въезд мигрантов при способности обеспечить им второсортный политический статус.

Следствием этого станет, что к 2025 г. или около того в Северной Америке, Западной Европе и (даже) Японии население, социально определяемое как происходящее с «Юга», может составить 25–50 %, и намного больше в определенных регионах и крупных городских центрах. Но поскольку многие (пожалуй, большинство) из этих людей не будут иметь права голоса (и в лучшем случае ограниченный доступ к благам социального обеспечения), будет существовать высокая корреляция между занятостью на наименее оплачиваемых городских рабочих местах (а урбанизация к тому времени достигнет новых высот) и лишением политических (и социальных) прав. Это будет ситуация типа той, что существовала в Великобритании и Франции в первой половине XIX в., что и вело к хорошо обоснованным страхам, что так называемые опасные классы опрокинут здание. В то время индустриально развитые страны изобрели либеральное государство как средство преодолеть именно эту угрозу, обеспечив всеобщее избирательное право и государство всеобщего благосостояния, чтобы умиротворить плебс. В 2030 г. Западная Европа-Северная Америка-Япония могут обнаружить, что оказались в том же положении, что Великобритания и Франция в 1830 г. «Второй раз в виде фарса?»

* * *

Четвертое отличие будет связано с положением средних слоев в зонах сердцевины. Они очень сильно выиграли в период 1945–1967/73 гг. Их численность, и абсолютная, и относительная, выросла драматически. Столь же драматически вырос их уровень жизни. И удельный вес должностей и позиций, относимых к «среднему слою», также резко возрос. Они стали главной опорой стабильности политической системы, и это в самом деле была очень значительная опора. Более того, квалифицированные рабочие – экономический слой под средним классом – стал мечтать только о том, чтобы стать частью этих средних слоев – через возрастание заработной платы, подкрепленное силой профсоюзов, получение образования детьми, поддерживаемое правительством улучшение условий жизни.

Конечно, за это пришлось расплачиваться значительным ростом издержек производства, долгосрочной инфляцией и существенным ограничением в накоплении капитала. Современная кондратьевская Б-фаза постоянно порождает острое беспокойство по поводу «конкурентоспособности» и налогового бремени государства. Это беспокойство не уменьшится, а даже возрастет в А-фазе, когда будут существовать два остро конкурирующих полюса роста. Отсюда можно ожидать настойчивых усилий по абсолютному и относительному сокращению численности средних слоев, включенных в процессы производства (включая сферу услуг). Продолжатся и существующие сейчас попытки сократить государственные расходы, попытки, которые в конечном счете больше всего будут угрожать этим средним слоям.

Политические последствия этого урезания средних слоев будут очень серьезными. Образованные, привыкшие к комфорту, средние слои, сталкиваясь с угрозой стать declasse, не будут пассивно принимать этот регресс в своем статусе и доходах. Мы уже видели, как они показали зубы во время всемирной революции 1968 г. Чтобы утихомирить их тогда, были сделаны экономические уступки в период 1975–1985 гг., за что эти страны расплачиваются сейчас, и эти уступки будет трудно возобновить, либо, возобновленные, они повлияют на экономическую борьбу между ЕС и Японией-США. В любом случае капиталистическая мироэкономика столкнется с непосредственной дилеммой либо ограничить накопление капитала, либо страдать от политико-экономического бунта бывших средних слоев. Это будет непростой выбор.

Пятое отличие будет в роли экологических ограничений. Капиталистические предприниматели с самого возникновения этой исторической системы выживали за счет экстернализации издержек. Одной из главных экстернализуемых издержек была издержка, связанная с возобновлением экологической базы все расширяющегося глобального производства. Поскольку предприниматели не возобновляли экологическую базу и не существовало (мирового) правительства, готового установить налогообложение, достаточное для решения этой задачи, экологическая база мира-экономики постоянно сокращалась. Самое последнее и крупнейшее расширение мира-экономики, 1945-67/73 гг., использовало последнее остававшееся пространство, что и породило «зеленые» движения и всепланетную озабоченность проблемами окружающей среды.

Расширение 2025 г., таким образом, будет лишено необходимой экологической базы. Возможен один из трех исходов. Расширение будет прервано, что будет сопровождаться политическим коллапсом миросистемы. Экологическая база будет истощена в большей мере, чем физически может выдержать земля, что приведет к катастрофам типа глобального потепления. Или же социальные издержки очистки, ограничений пользования и регенерации будут приняты всерьез.

Если мы предположим, что в качестве пути коллективно будет принят третий, функционально наименее непосредственно угрожающий, это немедленно создаст напряжения в функционировании миросистемы. Либо очистка будет предпринята за счет Юга, тем самым еще сильнее обостряя диспаритет Север-Юг, создавая тем самым четко сфокусированный источник напряжения, или же издержки будет в непропорциональном объеме взяты на себя Севером, что с необходимостью повлечет за собой сокращение уровня процветания Севера. Далее, какой бы путь ни был принят, серьезные действия по защите окружающей среды неизбежно сократят глобальную прибыль (несмотря на факт, что очистка окружающей среды сама станет источником капиталистического накопления). Принимая во внимание это второе соображение и учитывая контекст острой конкуренции между Японией-США и ЕС, мы можем ожидать значительного объема мошенничества и потому неэффективности процесса регенерации, и в этом случае мы возвращаемся к первому либо ко второму исходу.

Шестое отличие – достигнут своего предела две асимптоты долгосрочных тенденций миросистемы: географическое расширение и дерурализация. Капиталистический мир-экономика теоретически уже завершил экспансию, охватив весь земной шар, к 1900 г. Однако на самом деле это относилось прежде всего к межгосударственной системе. Это стало верным и по отношению к производительным цепочкам лишь в период 1945-67/73 гг. Сейчас это верно для обоих процессов. Капиталистическая мироэкономика проходила также через процесс дерурализации (иногда называемый, менее точно, пролетаризацией) в течение 400 лет, а последние 200 лет – со все большей скоростью. 1945-67/73 гг. были временем удивительного скачка в этом процессе – Западная Европа, Северная Америка и Япония стали полностью дерурализированными, а Юг частично, но весьма существенно.

* * *

Возможность капиталистического мира-экономики распространяться в новые географические зоны исторически была решающим элементом в поддержании нормы прибыли и тем самым накопления капитала. Это было существенным противовесом ползучему росту издержек на труд в результате роста силы трудящихся классов как в политике, так и на производстве. Невозможность рекрутировать новые трудящиеся слои, которые еще не обрели политической силы и силы на производстве, чтобы увеличить долю прибавочного продукта, на которую они могут претендовать, приведет к таким же ограничениям на процесс накопления капитала, как экологическое истощение.

Поскольку географические пределы достигнуты и население дерурализовано, трудности, связанные с политическим процессом сокращения издержек, становятся столь велики, что экономия становится реально невозможной. Реальные издержки производства должны возрасти в глобальном масштабе, и потому прибыль должна упасть.

В этом седьмое отличие между прошлым кондратьевским А-периодом и предстоящим, когда придется иметь дело с социальной структурой и политическим климатом стран Юга. С 1945 г. удельный вес средних слоев на Юге существенно вырос – не слишком сложная задача, поскольку до того он был необычайно мал. Даже если он вырос с 5 до 10 %, это означает удвоение удельного веса и, с учетом роста населения, абсолютный рост в 4–6 раз. А поскольку мы говорим о странах, где живет 50–75 % мирового населения, то мы имеем дело с очень большой группой. Стоимость поддержания их на уровне потребления, который они считают минимально приемлемым, будет впечатляюще высокой.

Кроме того, эти средние слои, или местные кадры, в целом в период 1945-67/73 гг. были полностью заняты «деколонизацией». Это очевидно так для тех, кто жил в тех районах Юга, которые в 1945 еще были колониями (почти вся Африка, Южная и Юго-Восточная Азия, Карибский бассейн и отчасти другие регионы). Это было почти столь же верно для тех, кто жил в «полуколониях» (Китай, частично Ближний Восток, Латинская Америка, Восточная Европа), где происходили различные «революционные» действия, сравнимые по своей тональности с деколонизацией. Здесь нет необходимости оценивать качество или экзистенциальное значение всех этих движений.

Достаточно отметить две их характеристики. Они поглощали энергию большого количества людей, и особенно средних слоев. И они были проникнуты политическим оптимизмом, который принял особую форму, наилучшим образом выраженную выразительным высказыванием Кваме Нкрумы: «Наипаче ищите царствия политического, а все остальное приложится». На практике это означало, что средние слои (и потенциальные средние слои) Юга были готовы терпеть свой слабый экономический статус, так как испытывали уверенность, что если в первый тридцатилетний или около того период они (средние слои Юга) сумеют добиться политической власти, то в следующие 30 лет они или их дети найдут и экономическое вознаграждение.

В период до 2025 г. не только не будет «деколонизации», чтобы занять эти кадры и поддерживать их оптимизм, но и их экономическое положение почти наверняка ухудшится по ряду причин, описанных выше (концентрация капиталовложений в Китае/России, увеличение числа специалистов на Юге, всемирные усилия по урезанию расходов на средние слои). Некоторые из них смогут бежать, то есть эмигрировать, на Север. Это лишь сделает долю тех, кто остается, еще горше.

Восьмое и, в конечном счете, самое важное отличие между прошлой и будущей кондратьевскими А-фазами является чисто политическим: подъем демократизации и упадок либерализма. Потому что необходимо помнить, что демократия и либерализм – не близнецы, но в большинстве случаев оппоненты. Либерализм изобрели, чтобы противостоять демократии. Проблема, породившая либерализм, состояла в том, как сдержать опасные классы, сначала в сердцевине системы, а затем в миросистеме в целом. Либеральное решение состояло в том, чтобы обеспечить ограниченный доступ к политической власти и ограниченное участие в получении прибавочного продукта, и то и другое на уровне, не угрожающем процессу бесконечного накопления капитала и системе государств, подкрепляющей его.

* * *

Основной темой либерального государства на национальном уровне и либеральной межгосударственной системы во всемирном масштабе был рациональный реформизм, прежде всего через государство. Формула либерального государства, как оно развилось в государствах сердцевины в XIX в. – всеобщее избирательное право и государство всеобщего благосостояния, – работала совершенно замечательно.

Когда аналогичная формула была применена в XX в. к межгосударственной системе в форме самоопределения наций и экономического развития слаборазвитых наций, она споткнулась о невозможность создать государство всеобщего благосостояния на всемирном уровне (к чему призывала, например, Комиссия Брандта). Потому что это не могло быть сделано без покушения на основной процесс накопления капитала. Причина была довольно проста. Успех формулы в приложении к государствам сердцевины зависел от скрытой переменной: экономической эксплуатации Юга, сочетающейся с направленным против Юга расизмом. На всемирном уровне этой переменной не существовало и логически не могло существовать.

Последствия для политического климата очевидны. 1945–1967/73 гг. были апогеем глобального либерального реформизма: деколонизация, экономическое развитие и, прежде всего, оптимизм относительно будущего преобладали повсюду – на Западе, Востоке и Юге. Однако в последовавшей кондратьевской Б-фазе, при завершившейся деколонизации, от ожидавшегося экономического развития осталось в большинстве районов одно воспоминание, а оптимизм рассеялся. Более того, по всем уже обсужденным нами причинам мы не ожидаем, что в предстоящем А-периоде экономическое развитие не вернется на Юг, и тем самым, полагаем, фатально подрывается основа для оптимизма.

В то же самое время постоянно росло давление в пользу демократизации. Демократия в основе своей антивластна и антиавторитарна. Это требование равного слова в политическом процессе на всех уровнях и равного участия в системе социально-экономического вознаграждения. Величайшим ограничением этого стремления был либерализм, обещавший неизбежное поступательное улучшение посредством рациональной реформы. В ответ на демократическое требование равенства сейчас либерализм предлагал отложенную надежду. Это было мотивом не только просвещенной (и более могущественной) половины мирового истеблишмента, но и традиционных антисистемных движений («старых левых»).

Опорой либерализма была предлагаемая им надежда. В той степени, в какой мечта увяла («как изюм на солнце»), либерализм как идеология потерпел крах, и опасные классы вновь стали опасными.

Начало «хаоса»

Это, кажется, будет главным направлением следующего А-периода. Хотя он может оказаться периодом замечательной экспансии в одних отношениях, в других он будет очень мрачным. Вот почему я ожидаю мало мира, мало стабильности и мало легитимности. Результатом станет начало «хаоса», который является просто расширением нормальных флуктуаций системы с кумулятивным эффектом.

Я предположу ряд вещей, которые наверняка случатся, и ни одна из них не является новым феноменом. Что может отличать их от прошлого, так это неспособность ограничить их удар и таким образом вернуть систему к какому-то равновесию. Вопрос в степени, в которой эта нехватка способности ограничивать удары станет преобладающим явлением.

1) Способность государств вероятно, уменьшится. Уровень внутреннего порядка всегда подвержен флуктуациям, и Б-периоды печально известны как момент трудностей, но в системе в целом на протяжении 400–500 лет внутренний порядок постоянно возрастал. Мы можем назвать это феноменом роста «государственности».

Конечно, за последние 100 лет все имперские структуры внутри капиталистического мира-экономики (Великобритания, Австро-Венгрия, совсем недавно СССР/Россия) распались. Но предмет, на который следует обратить внимание, – это скорее историческое строительство государств, которые делали своими гражданами всех тех, кто проживал в их границах. Таковы были метрополии Великобритании и Франции, Соединенные Штаты и Финляндия, Бразилия и Индия. И такими же были Ливан и Сомали, Югославия и Чехословакия. Развал или крах последних совершенно отличается от распада «империй».

Можно пренебречь распадом государственности в периферийной зоне как чем-то ожидаемым или геополитически незначительным. Но это идет вразрез с долгосрочной тенденцией, а падение порядка в слишком многих государствах создает серьезные напряжения в функционировании межгосударственной системы. Однако наиболее угрожающей является перспектива ослабления государственности в зонах сердцевины. И прекращение либерального институционального компромисса, что, как мы доказали, и происходит, дает основания предположить, что такое ослабление имеет место. Государства захлестывают требования безопасности и благосостояния, которые они политически не в силах удовлетворить. Результатом становится постоянная приватизация безопасности и благосостояния, что движет нас в направлении, отличном от того, которым мы двигались 500 лет.

2) Межгосударственная система в течение нескольких сот лет, от Вестфальского мира до Концерта наций и далее до ООН и семьи Объединенных Наций, также становилась все более структурированной и регулируемой. Существовало молчаливое допущение, что мы не спеша продвигаемся к функциональному мировому правительству. В духе этой эйфории Буш провозгласил его неизбежность как «нового мирового порядка», однако встретил циничный прием. Напротив, угроза «государственности» и исчезновение реформистского оптимизма, потрясли межгосударственную систему, основы которой всегда были относительно слабы.

Распространение ядерного оружия сейчас столь же неизбежно, и будет столь же быстрым, как растущая миграция Юг-Север. Само по себе это не катастрофа. Средние державы являются, пожалуй, не менее «заслуживающими доверия», чем большие. На самом деле они могут быть более благоразумны, так как могут гораздо больше бояться возмездия. И все же по мере того, как государственность приходит в упадок, а технология прогрессирует, ползучую эскалацию тактического ядерного оружия может оказаться трудно сдерживать.

По мере того как идеология перестает быть объяснением межгосударственных конфликтов, «нейтральность» слабой и построенной на конфедеративных началах Организации Объединенных Наций все более ставится под подозрение. Способность ООН к осуществлению «миротворческих» операций, ограниченная так, как сейчас, в существующей атмосфере может скорее уменьшиться, чем возрасти. Призыв к «гуманитарному вмешательству» может начать рассматриваться просто как свойственный XXI в. вариант западного империализма XIX в., который также прикрывался цивилизаторскими оправданиями. Может быть, будут уходы, и многочисленные уходы, из номинально универсальных структур (в духе Северной Кореи)? Может быть, мы увидим создание соперничающих организаций? Такое не исключено.

* * *

3) Если государства (и. межгосударственная система) начинают рассматриваться как теряющие эффективность, куда же люди обратятся за защитой? Ответ уже ясен – к «группам». Эти группы могут быть обозначены множеством этикеток – этнические/религиозные/лингвистические группы, тендерные группы или группы сексуальных предпочтений, «меньшинства» самого разного характера. В этом также нет ничего нового. Новое – в степени, в которой такие группы рассматриваются как альтернатива «гражданству» и участию в «государстве», которое по определению является домом для многих групп (пусть и относимых к неравным категориям).

Это вопрос доверия. Кому мы будем доверять в мире без порядка, в мире высокой экономической неопределенности, и неравенства, в мире, где совсем не гарантировано будущее? Вчера большинство отвечало, что государству. Вот это мы и называем легитимностью, если не применительно к существующим сейчас государствам, то по крайней мере к тем государствам, которые, как мы можем ожидать, будут созданы (или реформированы) в близком будущем! У государств – образ экспансии и развития; у групп – образ защитный, связанный со страхом.

В то же самое время, и здесь-то вся сложность, – эти самые «группы» являются также продуктом демократизации, чувства, что государства потерпели неудачу, так как либеральные реформы были миражем, поскольку «универсализм» государств на практике означал забвение или подавление более слабых. Таким образом «группы» – продукт не только обострившихся страха и разочарования, но и подъема эгалитаристского сознания, и потому они являются важным сборным пунктом. Трудно вообразить, чтобы их политическая роль вскоре уменьшилась. Но принимая во внимание их внутренне противоречивую структуру (эгалитарную, но обращенную внутрь), расширение такой роли может оказаться вполне «хаотическим» по своим последствиям.

4) Как же мы поставим заслон распространению войн Юг-Юг, конфликтов «меньшинство» против «меньшинства» на Севере, что является одним из производных от описанной выше «групповщины»? И кто достаточно силен морально или в военном отношении, чтобы ставить такие заслоны? Кто готов вкладывать свои ресурсы в это, особенно с учетом интенсифицирующегося и едва балансируемого соперничества Север-Север (Япония-США против ЕС)? Там и сям какие-то усилия будут предприниматься. Но большей частью мир будет просто взирать на происходящее, как было во время ирано-иракской войны и как происходит в бывшей Югославии или на Кавказе, а на самом деле даже в гетто американских городов. Это станет еще более верным, когда возрастет число развивающихся одновременно конфликтов Юг-Юг.

Что еще серьезнее – кто ограничит малые войны Север-Юг, не просто начатые, а вполне обдуманно начатые не Севером, а Югом как часть долгосрочной стратегии военной конфронтации? Война в Заливе была началом, а не концом этого процесса. Говорят, что войну выиграли США. Но какой ценой? Ценой обнаружения своей финансовой зависимости от других для оплаты даже малых войн? Ценой постановки перед собой очень ограниченных задач, куда меньших, чем безоговорочная капитуляция противника? Ценой обсуждения Пентагоном будущей всемирной военной стратегии «победить, сдержать, победить»?

Президент Буш и американские военные сделали ставку на то, что смогут добиться своей ограниченной победы без больших потерь в людях (или в деньгах). Ставка себя оправдала, но кажется, Пентагон поступит мудро, если не будет пытать судьбу еще раз. Сейчас трудно представить, как США, или даже объединенные военные силы Севера смогли бы справиться с несколькими «кризисами» типа войны в Заливе одновременно. А принимая во внимание ту модель мира-экономики и эволюции мировой социальной структуры, которую я теоретически допускаю для периода до 2025 г., кто будет настолько смел, чтобы доказывать что такие одновременные «кризисы Персидского залива» не случатся?